Неизбежность

 

 

В тот день с самого утра Тодзи выглядел мрачнее тучи, поэтому меня несказанно удивил его вопрос:

- Слышь, Кенске, а когда ты планируешь свою ближайшую вылазку на природу?

Под ней он, вероятно, имел в виду симуляцию выживания в условиях, приближенных к боевым, на которых я любил отрабатывать постановку и реализацию военных задач на открытой местности.

- Э… ну, завтра, я думаю. В субботу во второй половине дня.

- Отлично. – Судзухара задумчиво пожевал губами, смерил взглядом потолок и добавил: - Можно с тобой?

Я, наверное, поперхнулся бы воздухом, не будь сбитым с толку еще первым вопросом. Не то чтобы мы были образцовыми учениками, да и Тодзи порой любил подурачиться на публику, но вот от моих военных игр он воротил нос. Считал их ребячеством и детским садом. Я с ним в корне не согласен, но спорить на эту тему уже устал – проще рельсу в узел скрутить голыми руками, чем переубедить Судзухару. Особенно в вещах, которые затрагивают так называемые «крутизну» и «пацанские понятия». Он был очень чувствителен в подобных вещах.

- С чего это ты надумал? – На моем лице непроизвольно растянулась хитрая ухмылка. – Опять с батей поцапался?

- Не… - Тодзи скорчил кислую мину и махнул рукой, не желая вдаваться в подробности. – Просто захотелось.

Как же мне захотелось его тогда поддеть, мол, неужто самый четкий парень на районе заинтересовался детскими войнушками и солдатиками, но, видя не сходящую с его лица тень, я передумал. Что ж, у него были свои причины, и если Судзухара не хотел их говорить, значит, так и должно быть.

- Ну, давай. Только к этому серьезно нужно относиться, я тебе сейчас все объясню.

Если честно, я не думал, что он и вправду явится, однако Тодзи действительно ждал меня на остановке пригородного автобуса в час дня с рюкзаком на плече. Не знаю, чего он туда понабрал – выглядело так, будто приготовился к недельному походу в глухую чащу.

- Чего? – насупился он. – Веди давай. Или пинка для разгона ждешь?

На автобусе мы добрались до конечной станции у подножья Мьеджингатаке и пешком отправились на плато, где находилось мое любимое место. Подъем занял еще час, учитывая, что Тодзи со своим мешком на горбу каждые пять минут останавливался, чтобы перевести дух. Однако, когда мы добрались, я не без удовольствия смог заметить удивление на его лице.

С плато открывался вид на Токио-3 и кристальное озеро с одной стороны и на величественную гору Фудзи в противоположной. Широкую, поросшую дикой рожью поляну огибала полоса небольшого кедрового леса. Местами среди ярких островков сирени и ирисов вздымались одинокие яблони и можжевельники. Абсолютную тишину нетронутой природы нарушал лишь бесконечный шелест листьев и травы.

- Ну как тут?

- Норм… - Тодзи шмыгнул носом. – Когда там привал?

- Мы почти на месте. Разобьем лагерь у того подлеска на вершине.

До меня донесся его тихий стон – перед опушкой нам еще нужно было преодолеть короткий, но довольно крутой подъем. С багажом в виде рюкзака карабкаться по нему можно было чуть ли не ползком, но результат того стоил. С этого места долина Сенгокухара лежала, будто на ладони, аж дух захватывало.

- Поди, ни разу не смотрел на Токио-3 с такого ракурса, - ухмыльнулся я, видя сосредоточенный взгляд Тодзи.

- Да уж, не доводилось. А дальше что делать полагается?

- Разбить лагерь, конечно же. Я пока поставлю палатку, а ты дуй в лес и набери сухих веток, сколько унесешь.

- Опять ногами работать?

Лицо Тодзи кисло растянулось в унылой печали, но я был непреклонен.

- Ну офигеть, блин, отдых… - еще долго доносилось из рощи под треск сухих веток.

Пока разгорался костер, мы разложили вещи. Тут мне открылся секрет рюкзака Тодзи, и при виде с грохотом вывалившихся сковороды, подушки, ножовки, рулона туалетной бумаги, пакетов с чипсами, одеяла, резиновых сапог, дождевика и еще какого-то хлама я взорвался хохотом.

- Ты бы еще кровать с собой взял. С комодом.

- Отвали, блин! Я откуда знал, что нужно с собой брать?

- Я же перечислил: плед, салфетки, вода, перекус. Остальное за мной.

Тодзи насупился, скрестив руки.

- Хватит ржать, умник. Вот из-за такой фигни терпеть не ногу эти походы.

- Ладно-ладно. Смотри, что у меня есть.

Я передал ему свою гордость – настоящий военный бинокль, доставшийся мне от отца. Старый, оптический, без электронной начинки, но зато надежный, как топор. Мне было приятно видеть, как менялось лицо Тодзи, пока он рассматривал в бинокль Токио-3 и его окрестности, - от скепсиса и недоверия, до тихого восхищения.

- Ух. А так и за женской раздевалкой можно подглядывать?

-А то! – хихикнул я. – Если сможешь забраться на крышу соседнего дома.

Судзухара сжал руку в кулак и хлопнул себя по выпяченной колесом груди.

- Настоящего мужчину не остановят никакие трудности.

- Ну-да, ну-да. Кроме похода и дров.

- Заткнись!

- Аха-ха. Ладно, смотри, что еще есть.

Из сумки я вытащил еще одну свою любимую игрушку – карабин. Глаза Тодзи заблестели, и он напрягся.

- Настоящий?

- Реплика. М4А1, американский. Точная копия, даже вес идентичный.

Мне показалось, что Тодзи загорелся было интересом и его руки потянулись к оружию, но тут его что-то остановило, будто в душе надавило на открытую рану.

- И не лень тебе было его нести?

- Ну, я уже привыкший… Думал, тебе понравится. – Я был немало озадачен.

- Угу, нравится. Жрать когда будем?

Еда не заставила себя долго ждать. Как и бывает на природе, во время трапезы нападает дикий жор, поэтому запасы испарились вмиг, пошла в дело даже заначка Тодзи. Но мне не давала покоя странность в его поведении, тяжесть во взгляде, которую мог увидеть только близкий друг, вроде меня. Я предпочел ждать, потому что иначе от Тодзи невозможно было ничего добиться. И вот, когда солнце уже начало опускаться за гряду на западе, долина медленно погрузилась в сумерки, ветер сменился холодным штилем, а мы проговорили обо всем подряд, Судзухара вдруг сделался серьезным.

- Знаешь, что недавно случилось?

- Что?

- Меня вызвали к директору. Думал, опять где-то напортачил, но там меня встретила бабенция из этого НЕРВ. Сказала, что они будут рады видеть меня в рядах пилотов Евангелиона, если я не против.

- Что?!

Я подпрыгнул, как ужаленный.

- Ага. А чтобы мне думалось быстрее, они пообещали перевести мою сестру в госпиталь НЕРВ и обеспечить ей самое лучше лечение. В случае моего согласия. И, естественно, я согласился.

- Тодзи… - Я просто не мог подобрать слов. Меня разбирала буря эмоций: шок, восторг, восхищение, зависть, возбуждение. Сердце застучало в безумном ритме, мысли спутались, я был словно опьянен эмоциями. – Это же… Тодзи… это круто!!!

Но он взглянул на меня так, что весь мой запал вдруг за одну секунду угас. Так, что в душе словно все провалилось в черную бездну, оставив гнетущую, мучительную, тревожную пустоту.

- Да, круто… - донесся его тихий голос. В глазах друга я увидел то, чего не видел никогда раньше. – Но мне страшно, Кенске. Никогда я ничего не боялся, а вот сейчас сдрейфил.

- Тодзи…

- Мне страшно не из-за того, что я могу умереть. Точнее, из-за этого, но пугает не сама смерть или боль, или сражения с этими жуткими монстрами. Я боюсь, что, умерев, все рухнет. Батя мой, хоть папаша из него так себе, расклеится окончательно. После смерти матери он едва сводит концы с концами, и пусть мы ладим так себе, я вижу, что мы с сестрой последнее, что держит его в этом мире. А сестра? Кто о ней позаботится? Если меня не станет и батя скиснет, что с ней будет тогда?

Кажется, глаза Тодзи заблестели – во тьме уходящего вечера под искрами костра этого нельзя было различить наверняка.

- Нет. Я не смогу сражаться, зная, что одна моя ошибка может поставить крест на близких мне людях. Это слишком тяжело, слишком большой груз… Помнишь, как мы отделали тогда Синдзи? Как мы потом его жалели и поддерживали? Ему было больно, страшно, он убегал, но все равно он нашел в себе силы продолжить бой. Если кто из нас настоящий мужик, так это он. А я трус. Поэтому, думаю… я откажусь.

И мне стало стыдно из-за того, что минутой ранее я был готов вопить от восторга. Даже мысль, что я прямо сейчас готов занять его место, показалась мне кощунственной.

- А как же твоя сестра?

- Хех… - Тодзи горько усмехнулся. – Эти твари из НЕРВ те еще ублюдки, раз решили шантажировать меня лечением сестры. И если бы это был вопрос жизни и смерти, я бы без сомнений согласился. Но сейчас врачи в больнице говорят, что она идет на поправку, еще месяц-два, и ее можно выписывать. В НЕРВ она, наверное, поправилась бы быстрее, но я не могу допустить того, чтобы она осталась одна. Просто не могу…

- Понятно, - Я грустно сел на траву. – Ну, никто не осудит тебя за это решение. Я считаю, что ты прав, кто бы что ни сказал.

- Спасибо. Мне необходимо было это услышать, братан.

Мы еще посидели в подступающем сумраке, молча следя за угасающим на горизонте солнцем, и уже было собрались сворачивать лагерь, как вдруг где-то недалеко раздался шелест  сухой травы.

- Ты слышал? – Тодзи замер на месте.

- Ага. Это местная живность, тут ее полно. Птица какая-нибудь, бурундук или змея.

- Нет, по-моему, я слышал чей-то писк…

И тут вдруг я сам различил тонкое пронзительное мяуканье где-то в глубине поля. Это был едва слышимый, но отчетливый голос котенка. Испуганный, отчаянный и надрывный.

- Это что, кот? – опешил я. – Как его сюда занесло?!

- Котенок… Пошли, надо его найти!

- А… ага.

Я схватил фонарик и мы кинулись в заросли ржи. В душе нарастала тревога – котенку явно было не место в темном опасном лесу. Бросила ли его кошка или он сам пришел на запах еды, но шансов выжить среди диких животный у него не было. Свет фонарика едва освещал крошечную область поляны, но как только мы оказались в траве, писк стих, и теперь даже нельзя было понять, откуда он исходил.

- Кис-кис-кис! – позвал Тодзи. – Да где ты, блин? Мы тебя спасать пришли, дурень!

Его грозный крик, скорее, еще больше напугал котенка, но Тодзи не сдавался. Он скакал от кустика к кустику, разгребая траву руками и ползая на четвереньках у каждого камешка.

- Кис-кис, твою мать! Ну закричи же еще раз!

Я хоть старался помогать ему, освещая фонариком местность, но сам уже понимал, что котенок вряд ли замяукает еще раз. Однако больше меня тревожило поведение друга. Слишком рьяно он бросился его искать, слишком пронзительно подзывал его. Тодзи вел себя неестественно, чересчур эмоционально – и меня это волновало все сильнее.

Мы еще где-то полчаса лазили по зарослям, но котенок больше не объявлялся. Я уже начал уставать – не столько от блужданий во тьме, сколько от неугасающей энергии друга. Точнее, мне просто больно было смотреть, как отчаянно он пытался осуществить невозможное, когда и так уже все было понятно.

- Эй… Тодзи.

- Чего?

- Хватит… Он убежал, скорее всего. Во тьме нам его не найти, это невозможно.

Но тут он вдруг резко выпрямился, бросил на меня суровый взгляд и в два прыжка оказался рядом со мной, источая такую решительность, что я чуть не плюхнулся на землю.

- Невозможно?! – рыкнул он, схватив меня за грудки. – Ты понимаешь, что ему не выжить?! Забудь это слово – «невозможно»! Можешь идти, а я без кота домой не вернусь!

Будто этот котенок затронул что-то личное в его душе, но тут я вдруг понял, что причина была не в несчастном животном, а в нашем недавнем разговоре. Тодзи был сложным парнем, ему непросто было выражать эмоции, но мне начало казаться, что жизнь котенка могла вернуть ему веру в себя, доказать, что он не жалкое ничтожество. Стать лучиком, способным подарить надежду.

- Хорошо, - я кивнул после долгой паузы. – Без котенка не уйдем.

- Отлично, - его лицо озарила решительная улыбка. – Вперед!

И мы искали – прочесали поляну вдоль и поперек, заглянули под каждый куст, даже облазили одинокие деревья и проползали в траве до самой полуночи. Уже смолкли цикады, тьма стала почти осязаемой, луч фонарика оставался единственным островком света, и его критически не хватало. Луну скрыли густые непроницаемые облака, холод пробирал до костей, а мы все искали и искали, то уходя дальше в лес, то возвращаясь к склону. Но котенка нигде не было видно.

Спустя три часа я едва мог стоять на ногах. Тодзи тоже почти выдохся, и нам обоим уже было понятно, что шансов давно уже не осталось, но тот никак не сдавался. Я видел, как отчаяние постепенно одолевало над ним верх, как опускались его руки и слабел шаг. Мне казалось, что он едва сдерживал слезы, но какие-то остатки надежды еще толкали его вперед, заставляя непрерывно звать «кис-кис-кис». У меня самого давило в груди, но сил бороться с неизбежным, видеть отчаяние друга не оставалось.

На рассвете мы плюхнулись в траву у подножья холма и, не проронив ни слова, стали смотреть на расплывающийся по низовью долины туман. Надежда, словно та белесая дымка, растаяла без остатка под лучами холодного солнца. Тодзи лишь изредка шмыгал носом, а я ничего не мог сделать. Было слишком пусто в груди, слишком давило на душу чувство беспомощности и жалости.

Он поднялся где-то через полчаса – просто встал, не оглядываясь, бросил «идем» и побрел вниз по тропе. Я посмотрел в последний раз на возвышающийся передо мной холм, где остался так и не найденный котенок, о чьей судьбе так не хотелось думать. Словно мы оставили часть себя вместе с ним и переступили черту, за которой теперь больше ничто не будет таким простым и беззаботным, как раньше.

Автобусы еще не ходили, так что мы потопали до города пешком, что заняло у нас еще два с половиной часа. Учитывая, что за всю ночь не удалось сомкнуть глаз, по прибытию мы мало чем отличались от живых трупов. Мой дом был ближе, да и отец должен был еще с неделю пробыть в командировке, так что, едва войдя, мы с Тодзи рухнули на пол и забылись мертвым сном.

Не знаю, сколько мы продрыхли, но разбудил меня настойчивый стук в дверь. Еще не отойдя ото сна, взъерошенный, мятый и весь в грязи я открыл дверь. И был едва не сбит с ног встречным криком:

- Ребята, так вот вы где! Вы оба совсем сдурели?!

Сонные глаза едва смогли сфокусироваться на стоящей передо мной фигуре – нашей старосте Хикари Хораки. Она была одета в простую одежду, в руках держала скомканную куртку и выглядела крайне взволнованной и разозленной.

- Вы отдаете себе отчет, который час?!

- А?.. – из-за угла показалась сонная физиономия Тодзи. – Староста, ты, что ли?..

- О, вот он, с добрым утром! Ты хоть знаешь, что твой отец с ног сбился, пока тебя искал?!

- Батя?.. – Его взгляд стал приобретать осмысленность.

- Ты с ночи дома не появлялся. Он мне утром позвонил, сказал, что ты не вернулся из похода. Телефон не отвечает, никаких весточек, пропал, и все! Мы с твоим отцом ездили в горы вас искать, облазили все склоны, куда вы собирались идти, даже в полицию хотели заявить. А вы тут, оказывается, отсиживаетесь, бестолочи! Ты-то, дурак, подумал бы об отце, позвонил бы! А ты, Кенске, почему на телефон не отвечаешь?! Господи, послал же двух дураков на свет, у меня просто слов нет!..

Пока староста разверзалась проклятиями, мы медленно приходили в себя. Она была, конечно, права, и нам должно было быть очень стыдно, но пустота в груди никуда не делась, и спорить не было сил. Наоборот, хотелось отмахнуться и поскорее все забыть, а Хикари только подливала масла в огонь.

И тут вдруг куртка в ее руках зашевелилась, и из складок показалась маленькая мордочка котенка – темного-серого, лупоглазого, грязного и ошарашенного.

По спине словно пробежала орава крошечных ледяных муравьев.

- Это… что?.. – хрипло выдавил Тодзи сзади.

- А, это? – взгляд девушки потеплел. – Нашла его в поле, когда мы вас искали. Он там один был, пищал на всю округу. Не могла же я его там оставить…

Я не могу описать словами, что мы с Тодзи испытали в ту секунду. Наверное, этому чувству и названия нет. Мы просто синхронно рухнули на пол и заржали, как дураки под недоуменные взгляды Хикари и котенка. Словно бомба взорвалась в душе, или плотину прорвало. На сердце стало так легко, светло и почему-то грустно и страшно, будто какая-то страшная беда пролетела всего в миллиметре от нас или чудом удалось избежать падения с обрыва, на цыпочках замерев на краю.

- Вы чего, совсем умом тронулись? – нахохлилась староста и с обиженным видом прижала котенка к себе. – Идиоты, скажи?

Ничего не понимающий котенок послушно мяукнул и продолжил озираться по сторонам своими крошечными, но невероятно широко выпученными зелеными глазами.

Я перевел взгляд на Тодзи и обомлел – тот плакал. Со стороны казалось, что слезы текли по его щекам от хохота, но я не сомневался, что не смех был тому причиной.

- Знаешь, Кенске, - наконец, тихо произнес он, переведя дух. – Я соглашусь. Я стану пилотом. У этого мира должен быть шанс.

Так и сказал. Потом я еще долго думал – а была ли вероятность, была ли хоть крошечная возможность такого стечения обстоятельств, чтобы Тодзи не стал пилотом. И пришел к выводу, что нет. Наверное, есть в мире вещи, которые изменить невозможно, судьба рок или фатум, не люблю эти слова. Просто… неизбежные вещи. Пойди история по другому пути, да даже знай, что случилось бы потом, все равно, я уверен, он пришел бы к решению быть пилотом.

Такой уж он парень – Тодзи Судзухара.

 

Ночной клуб полыхает огнями, новый хит рвёт танцпол.

Не смотри на часы. Жди.

Рука Аяхи на плече: «Шигеру, я прямо за тобой» – «Сейчас вернусь».

Нельзя долго стоять на одном месте, рассматривая площадку.

Асо все еще у бара.

I'm in love, I'm in love, I'm in love with a strict machine.

Басы сносят крышу. Держи себя в руках. Осталось недолго.

Два бакарди мохито – мне и ей. Обратно. Я разворачиваюсь к Асо спиной – теперь наблюдает Аяхи. С лестницы к чил-ауту отличный вид.

Тычок тремя пальцами – три минуты. Киваю в такт музыке. Асо снимается с места. Аяхи указывает на него кивком. «Пошли» – «Никакого оружия внутри». Асо идёт к дальнему выходу – пожарная лестница и подъём на крышу. Сейчас там появится охрана.

Светлое пятно проёма – Асо открыл дверь. Я начинаю грубо проталкиваться через толпу на танцполе. Рябь лиц – европейцы, азиаты.

Я – ледокол, в двух корпусах за мной – Аяхи. Охрана нас так просто не пропустит.

Шигеру, я прямо за тобой.

Я доверяю ей. Доверяю, несмотря на то, что знаю об утечке в одном из ведомств.

I'm in love, I'm in love, I'm in love with a strict machine.

Охранник толкает меня раскрытой ладонью. Я выворачиваю ему запястье, опрокидываю. Несколько шагов – на плечо ложится рука, второй вынырнул из толпы. Аяхи бьёт его в подколенную ямку. Мы на лестнице. Я снимаю с предохранителя пистолет.

И молюсь, чтобы мне не пришлось стрелять – соберись.

Я могу растеряться – соберись.

Я не знаю, как я поведу себя в боевой ситуации. Предсказать это невозможно – сконцентрируйся и соберись.

Серия глубоких вдохов – после спёртого воздуха клуба может закружиться голова.

Я распахиваю дверь и выхожу. Два широких шага, беру на прицел людей – Асо и ещё двое. Смещаюсь, чтобы не мешать Аяхи.

«Вниз!»

Шигеру, я прямо за тобой.

Удар под колено – я падаю. Аяхи отпрыгивает в сторону.

Вспышки отражаются в окнах небоскрёбов. Эхо разносит выстрелы над городом.

Я падаю от удара под колено – там, где я стоял, проносятся пули.

Три быстрых выстрела позади меня.

Действуй, как тебя учили: return fire, центр тяжести – я откатываюсь в сторону и стреляю в корпус последнему.

Действуй, как тебя учили: я поднимаюсь, держа на прицеле того, в которого стрелял. Подойти, отшвырнуть ногой оружие. Аяхи делает то же самое. «С ними всё». Асо послушно лежит лицом в землю, положив руки на голову. «Молодец, Шигеру, если ты сейчас не начнёшь паниковать из-за того, что тебя могли убить, то это высший балл» – «Не начну. Что с Асо?» – «Теперь он с нами, хочет он того или нет».

 

***

Три разных имени, три места, три цены.

Теперь я «телохранитель» Асо. Моя инициатива.

Передайте во второй отдел имя, место и цену.

В прошлый раз Асо вышел на крышу и нашел только трупы.

Передайте в PSB имя, место и изменение цены.

Асо испугался и нанял меня за процент от сделки. Теперь я его охранник и «официальный представитель».

Передайте в PSI имя, место и изменение цены.

Да, я работаю во втором отделе, поэтому Асо договорился со мной. Я его гарантия.

Засекретьте все, сделайте так, чтобы ведомства не смогли обменяться информацией.

Гендо назвал это хорошей идеей. Я сказал, что если все получится, то мы найдем источник утечки.

НИКОМУ не сообщайте, что этот телохранитель я.

Три разных имени, три места, три цены – предварительная встреча через неделю, и будем надеяться, что нас там не убьют.

 

***

«У нас есть неделя» – «Тогда давай не будем терять её зря».

За неделю я выяснил, что она любит холодные простыни. Мы сняли несколько номеров в отеле и меняли их по очереди.

У неё был шрам на боку. Я спросил, когда она успела, если ей всего на несколько лет больше, чем мне – Аяхи ответила, что лучше не знать.

Мы любим друг друга, а не нашу работу.

Мне нравится Джимми – ей Эрик, но мы сходимся во мнении, что Dire Straits переоценены.

В высшей точке она запускала ногти мне в бок – и мне это нравилось.

Она любит холодные простыни – мы меняем номера, оставляя окна открытыми.

Ей нравится «Мальтийский сокол» – я больше люблю «Глубокий сон», но мы сходимся во мнении, что «В укромном месте» скучный.

Она хищно потягивалась во сне. Она сказала, что я во сне пытаюсь свернуться в клубок.

Я сказал – мы любим друг друга, а не нашу работу. Она ответила – переведись.

Я НЕ говорил, что хочу пустить пулю между глаз каждой панде, которая отказывается трахаться для спасения своего вида. Я НЕ говорил, что хочу открыть краны супертанкеров. Я НЕ говорил, что хочу подтереться Моной Лизой. ОНА сказала это; сказала, поэтому нам легко стрелять в людей; сказала, что эта цивилизация себя изжила. И мне стало лучше.

На шестой день я узнал, что её родители выжили во время Второго Удара. Мы просыпались только к обеду – телефон на тумбочке завибрировал в девять тридцать.

«Да мама… Нет, я ещё спала... Нет, на этой неделе я не смогу… На следующей тоже… Мама, у меня работа… Мама, вторник входит в неделю, и в эту, и в следующую… Я не знаю, я позвоню и предупрежу тебя… Да, я тоже тебя люблю.»

Так я «познакомился» с её заботливой матерью. Я спросил, когда мы увидимся лично. Она ответила, когда всё закончится.

Мне нравилось зарываться ей в волосы – ей не нравилось, когда я касался шрама.

Вместе нам было хорошо – я видел это. Я спросил, что будет дальше; на этом ведь всё не закончится? Она ответила – нет. Поцеловав меня, она сказала, что послезавтра всё будет хорошо.

Утром седьмого дня позвонил Асо, сказал, что предварительная встреча сегодня ночью.

 

***

На этот раз они приняли меры предосторожности. Я чувствовал на себе сфокусированные через прицелы взгляды.

На этот раз они приняли меры предосторожности – у меня за спиной нет Аяхи. И я боюсь. За мной только Асо – я приказал ему молчать.

Я не вижу лица в темноте, но мне нужно хорошо запомнить голос. У меня музыкальный слух, я смогу его распознать.

Кто-то сравнивал такую ситуацию с маятником.

«А ты малый с яйцами» – «Еще бы. Я предлагаю для встречи три клуба. В каждом есть вип-зона, в каждом из них достаточно людей, чтобы никто не обращал внимания на компанию за столиками, и в каждом из них можно дать хозяину денег, чтобы он выключил камеры и не задавал вопросов» – «Валяй» – «Fever, Hurricane, Neptune» – «И какой бы ты посоветовал, крутой парень?»

Тик-так. Один из трех – PSB, PSI, второй отдел.

«Hurricane» – «Нет» – «Окей, Fever» – «Идет»

Тик-так щелкает маятник.

«Теперь цена...» – «Да, это разумно, надбавить...»

ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК. Оглушительно громкий. Через хрипящий неисправный динамик. Я схватился за пистолет.

Останавливающий знак мне – «Спокойно!». «Какого черта?!» – крик через плечо. Удаляющиеся шаги.

«Откуда вы знаете, что цена поднялась?» Раскачивай маятник. «Оттуда. У нас свои источники»

Тик-так. Тик-так.

«Может, вы знаете и как меня зовут?» – «Может, и знаем. Завтра ночью в Fever».

Тик... Стоп. Два из трех – неплохо.

 

***

Рёдзи Кадзи – PSI.

Кадзи никогда не делился информацией. С PSI мы работали вместе только на бумаге. Я помнил это, когда отправлял СМС с данными по утечке.

Аяхи Нарита – PSB.

Говорят, такая работа не способствует знакомствам. Вряд ли кто-то мог представить, что все обернется именно так.

Асо – человек, у которого есть то, чего быть не должно, а причина – реформирование института, которое быстро и безболезненно пройти не может.

CHUMBI CHUBA GO!

Ночной клуб полыхает иллюминацией. Музыка рвет динамики. На этот раз мы наблюдаем от бара. Я прислонился спиной к стойке.

Не смотри на часы. Жди.

«Сегодня ты не в духе» – «Нервничаю» – «Это нормально. Шигеру... Я прямо за тобой»

Я знаю. И от этого мне спокойнее.

Они долго возятся. Они долго разговаривают. Асо не знает, что камеры не отключены. Они не знают, что камеры не отключены.

CHUMBI CHUBA GO!

По лицу Асо видно – что-то не так. Он сильно нервничает. Он боится.

И я понимаю, что не так. Двое проталкиваются к Асо. Двое к нам.

Я привлекаю внимание Аяхи. Толчок вытянутым пальцем в бок – «в сторону». Я вижу сглаженные контуры оружия. Я вижу точку целеуказателя.

«Шигеру, ни с места!»

Вот это подстава.

CHUMBI CHUBA GO!

Я пригибаюсь. Я делаю широкий шаг в бок и выныриваю посреди толпы.

Аяхи начинает первой, выгадывает момент для чистого выстрела.

Три быстрых выстрела позади меня. Просвет в толпе – я стреляю так же.

«Вытаскиваем Асо»

Двое возле Асо замешкались – охрана покупателя сработала быстрее.

До меня доходит – серые пиджаки, короткие стрижки. PSB или PSI.

Одиночный выстрел – «пиджак» падает, зажимая ногу.

Мы продираемся к Асо. Толпа паникует. Толпа движется в обратную сторону.

Бликует лазерный диод – в меня. Стреляет охранник на приступке у столиков. На меня валится тело. Сталкиваю. Откатываюсь. Стреляю лежа.

Первые пули всегда принимают невиновные.

Два-один. Два в центр тяжести и один в голову. Быстро. Это называется мозамбикская дрель.

Люди валят к дверям. Там, где я лежу – открытое место. Пуля откалывает цемент с пола – еще один с противоположной стороны стола.

Три быстрых выстрела позади меня.

Шигеру, я прямо за тобой.

Снова с запозданием доходит – выключили музыку.

Тишина. Асо, наученный горьким опытом, заполз под стол. Аяхи помогает мне подняться.

Телефонный звонок. Громкий. Через хрипящий неисправный динамик.

Я оборачиваюсь к Аяхи. ЭТО ЕЁ ТЕЛЕФОН.

Поэтому нам легко стрелять в людей.

Но Кадзи стреляет первым и пуля, которая должна была войти мне в грудину, попадает чуть ниже ключицы. Это немного лучше, чем то, что могло быть. Потому что я знаю, КАК она стреляет.

У Кадзи крупнокалиберный ствол, поэтому в меня попала только одна пуля из трех.

Кадзи стрелял сбоку. Кадзи стрелял в центр тяжести – это смещает линию прицеливания. Даже если ты устоишь на ногах после попадания, то прицельно стрелять уже не сможешь.

Кадзи выстрелил на долю секунды раньше, поэтому в меня попала только одна пуля из трёх.

Кадзи попал всеми тремя. Два-один. Быстро. Это называется мозамбикская дрель.

Господи, как же больно.

«Я из Nerv, малыш, PSI только прикрытие. Помощь сейчас придет»

Я оседаю, стараясь не смотреть на то, что раньше было Аяхи.

 

***

Просыпаешься – и вынужден спрашивать, где и когда.

Первый посетитель – Кадзи. Возможно, это просто совесть, а не забота.

21-е ноября 2010-го. У тебя много вопросов, но по-настоящему волнует только один. Ты правильно сделал, что описал вашу встречу, я один раз слышал звонок ее телефона. Ты должен был сам услышать, иначе ты бы меня пристрелил. И сейчас тебя беспокоит... Что же у вас было?

Есть два варианта, и первый ты не сможешь принять, поэтому я перейду ко второму – ты ничего не должен был узнать. И все бы продолжалось. Было бы громкое дело против Gehirn, были бы обвинения в убийстве Наоко Акаги – от этого никто бы не выиграл. Более того, это стало бы угрозой миру. Но у вас все было бы хорошо.

НО МНЕ ПЛЕВАТЬ НА МИР. Я НЕ ЖИВУ СРАЗУ ВО ВСЕМ МИРЕ.

Цинизм это побег от реальности, он проистекает из эгоизма. Ты слишком печешься о себе, защищаясь предубеждением, хотя в этом мире есть место хорошим людям. Это защита от боли. Ты можешь закрыться, не подпускать никого близко, чтобы они снова не ранили тебя, но тебе будет сложно. Такая жизнь одинока, но ощущать ты это будешь не всегда, зато, когда почувствуешь, будет намного больнее. Не делай этого.

Уходите. Просто уходите. Я сделаю так, как посчитаю нужным.

Я удалю из твоего дела все упоминания об этом случае. У тебя есть инженерное образование – переведись.

Наконец-то он отстал.

Я не хочу больше стрелять в людей. Я не хочу предавать или быть преданным. Я не хочу работать с людьми. Но в том, что он говорил, было разумное зерно. Я просто закрою сердце. Закрою и никого больше туда не пущу. Никогда.

                                                                       В тени

 

            Поначалу всё шло более-менее гладко - до тех пор, пока не пришла пора вызывать Синдзи.

            Гендо старался не подавать виду, но в его поведении читалось нарастающее беспокойство. Он всё больше времени проводил в совещаниях с сотрудниками научно-технического отдела, выслушивал отчёты службы внутренней безопасности, общался с японским генералитетом - словом, оставлял себе всё меньше свободного времени. Времени для лишних мыслей. Козо заметил странности в поведении командующего почти сразу - в конце концов, контролировать Икари вменялось в его непосредственные обязанности. Поэтому, прежде, чем о состоянии Гендо мог бы задуматься кто-либо ещё, между ними обязан был произойти этот разговор.

            - Мальчик не примет меня, - Икари сидел за столом, привычно закрывшись от собеседника, да и от всего окружающего мира сцеплёнными перед лицом пальцами рук.

            Козо задумчиво покивал в ответ.

            - Я не могу стать для Синдзи отцом, - продолжал Гендо. - Мне кажется, он по-прежнему слишком сильно любит... того человека, которым я когда-то был. Теперь для него всё будет откровенной фальшью.

            Фуюцуки отошёл от стены, ступая в освещённое выходящим на Геофронт окном пространство.

            - А что чувствуешь ты сам, Икари?

            - Я не знаю. Мне хотелось бы любить его... Но я не могу подвести тех, кто пожертвовал собой во имя проекта.

            - Ты боишься, что он не послушается тебя, и убежит?

            - Да. Дай мне совет, Фуюцуки, - приказал командующий.

            Козо снова кивнул. Повернувшись к Икари спиной, он шагнул обратно в темноту, остановившись сбоку от окна. Снаружи всегда царил день, невзирая на время суток на поверхности. Система зеркал и солнечных батарей послушно внимала человеческой воле, освещая деревья и кустарники у подножия пирамиды, обеспечивая процесс фотосинтеза в этом искусственном уголке природы. Вдали, на подвешенной у самого купола нити, блеснул металл монорельсового поезда. Профессор смотрел на безжизненные воды внутреннего озера, и молчал, хотя ответ для него был очевиден - равно, как и для Икари. В сущности, как может жизнь обычного подростка значить хоть что-то в сравнении с необходимостью выживания угасающей цивилизации? Даже если речь шла о сыне Юи. И о сыне Гендо.

            Профессор молчал слишком долго.

            - Делай то, что должен, - произнёс он наконец хриплым, глухим голосом. Чужим.

            Да, только так.

            - Без Синдзи проект обречён. Используй его, - как будто кто-то другой говорил сейчас за него.

            Но это единственный путь.

            - Если ты не сможешь заставить его полюбить себя, пусть он тебя ненавидит.

            Гендо не отвечал, и Козо чувствовал, как ненависть берёт начало уже здесь, в этой комнате. Командующий ненавидел Фуюцуки за его совет, равно как и себя - за то, что последует этому совету.

            Что ж, они давным-давно знали, на что идут.

            Синдзи испугался. Это было вполне ожидаемо. Страх вызывал не столько огромный робот, сколько встреча с отцом, лицом к лицу - впервые за много лет. Синдзи боялся, что отец, оставивший его когда-то (почему? за что? что я сделал не так, отец?), не захочет принять его вновь. Проклятая надежда, дающая силы жить дальше, заставившая переступить через себя и проделать весь этот путь до Токио-3, теперь порождала только страх.

            - Зачем ты вызвал меня, отец?

            Презрительная улыбка, обдающая холодом, бесстрастный голос; слова, за которыми не крылось ничего, кроме поставленной задачи. Нет, хрупкая надежда Синдзи не разлетелась на осколки - это самый осколок надежды сейчас крушили в пыль. А когда мальчик запротестовал, попробовал закрыться - его ракушка была грубо вскрыта разделочным ножом.

            Появилась каталка.

            И воспоминания безудержной чередой ворвались в сознание Синдзи - о том, как они виделись с отцом в предпоследний раз. О том, как отцу было плохо. О том, как каталка двигалась, только по направлению от него, а не к нему, а лежащий на ней бледный мужчина слабо шевелил губами и из носа у него торчала странная трубка. Очень скоро Синдзи потерял мать, а Гендо вернулся к нему лишь затем, чтобы оставить его на этот раз почти на десять лет.

            И тогда он мог лишь беспомощно наблюдать за удаляющейся каталкой - и, наверное, плакать. Сейчас она приближалась, и Гендо оставлял выбор за ним.

            Иллюзию выбора.

            - Я готов. Я буду пилотом.

 

            "Свет промелькнул слабой тенью и скрылся".

            Дни катились в бешенном темпе, новая угроза сменяла предыдущую, и единственным способом сохранить рассудок оставалось отбросить все тревоги и перестать постоянно думать о том, смогут ли они - не победить, а просто выжить - или нет. Фуюцуки сидел в полумраке, листая томик Басё, стараясь выхватить новый смысл в давно прочитанных словах, и попутно сочиняя собственное хокку. На другом конце кабинета командующего открылись двери, и профессор поднял взгляд на вошедшую Акаги Рицуко. Та на мгновенье замерла в проходе, нахмурившись и глядя на Козо, затем направилась к нему.

            - Добрый вечер, доктор Акаги, - поздоровался он первым.

            - Вечер, ночь, утро. В этом подземелье всё едино, - равнодушно бросила она, останавливаясь и глядя в окно. - Да и насчёт "добрый" - тоже спорный вопрос.

            Фуюцуки неопределённо кивнул, и вернулся к своей книге. Рицуко некоторое время молча созерцала внутренности Геофронта, а затем спросила:

            - Вы знаете, Фуюцуки-сенсей, зачем, согласно легенде, боги придумали смену дня и ночи?

            - Чтобы заглушить боль утраты, - отозвался тот. - Яма, муж Ями, умер, и она бесконечно оплакивала его, на все утешенья отвечая: "Ведь это было только сегодня!"

            - Именно. Умерев, он сам стал богом смерти, - покачала головой доктор. - А зачем тогда, по-вашему, в Геофронте вечно царит день?

            - Теряюсь в догадках, - сделал озадаченное лицо Козо.

            - Для того, чтобы персонал NERV не прекращал работать, - усмехнулась она, - во славу его величества Икари Гендо.

            Козо снисходительно улыбнулся и пожал плечами, уловив, однако, жёлчь в словах доктора. Акаги вновь отвернулась к окну, и в кабинет на краткий отрезок времени возвратилась тишина. Фуюцуки отказался от дальнейшего чтения поэзии, опасаясь оказаться ею всецело поглощённым и позабыть о присутствии гостьи.

            - Так как поживает его императорское величество? - спросила Рицуко вновь с некоторой издёвкой. - Это же его кабинет, если я не ошибаюсь?

            - Мне удалось убедить Икари немного поспать, - вновь смущённо улыбнулся профессор. - Совсем себя не жалеет.

            - Вот как. А я-то думала, у него очередные дела, - поведала Акаги окну. - Никак не выходит украсть у него лишних полчаса.

            "Духи небес всколыхнуть не сумеют сердце пустое".

            - Профессор, как вы считаете, вино тоже было придумано богами, чтобы заглушить боль утраты?

            Фуюцуки промедлил с ответом. Акаги подошла к столу. В последнее время она действительно пила слишком много, как для себя обычной.

            - Вы, наверное, вспоминаете какой-нибудь стих Ёса Бусона или Мацуо Басё, которым было бы уместно ответить в данной ситуации?.. О, ну надо же, так и есть - вот он, том. Вы позволите?

            Козо сделал учтивый жест, втайне радуясь отсутствию нужды отвечать на её тираду. Впрочем, Акаги, по-видимому, не разделяла его увлечения лирикой периода Эдо. Пролистав несколько страниц наугад, она со вздохом вернула книгу на стол.

            - Профессор, вы слишком интеллигентны и тактичны. Вам следовало бы сделать мне выговор за то, в каком состоянии я позволяю себе нарушать вашу медитацию.

            Будто бы раскаиваясь, она продолжала по инерции язвить. Сознательно ли?

            - Ну что вы, доктор Акаги... - начал было мужчина, но тут глаза Рицуко внезапно вспыхнули и она гневно выпалила:

            - Как будто я не знаю, из-за чего он избегает меня! Из-за кого... Нет, из-за чего! Половина сотрудников уже сплетничает. Ещё и улыбаются друг другу! Пустышки!..

            Фуюцуки чуть слышно вздохнул. Пожалуй, оставить и эту вспышку без ответа представлялось совершенно невозможным.

            - Доктор Акаги, - выждав необходимую паузу, Козо кашлянул и заговорил, внимательно глядя в лицо Рицуко. - Совсем недавно вы упоминали боль утраты... Но скажите мне честно, вы жалеете о том, что не можете быть с командующим сейчас, или о том, что не могли быть с Икари Гендо тогда?

            Глаза женщины сузились.

            - Я получила то, что хотела, - со злобной гордостью ответила она.

            - Вы действительно хотели именно этого? - не отводя взгляд, переспросил Фуюцуки. - Почему же вы тогда в действительности сами избегаете его? Не можете принять таким, каким он есть?

            - Вы хотите сказать... - Акаги глотнула воздух. - Что это я его использовала?.. Нет, профессор. Даже если Икари Гендо убить, он всё равно продолжит управлять всеми нами из могилы. Поменьше сострадания, Фуюцуки-сан. Кто же пожалеет вас?

            Козо печально улыбнулся и, откинувшись на стуле, продекламировал, глядя в окно:

            - Усталый, глаза закрою

            Лягу в землю сырую

            Выше меня - только небо.

            Рицуко медленно покачала головой:

            - Всё ради других, так? Ради служения призрачным идеалам? - она круто развернулась, но, не пройдя и половины пути до дверей, снова обернулась к нему. Теперь её голос звучал иначе:

            - Вы знаете, Фуюцуки-сенсей, этот кабинет слишком велик для одного человека. Командующему повезло, что у него есть такое подспорье. В вашем лице.

            Когда двери за Рицуко закрылись, в голове Козо появилась третья строчка хокку, которое он сочинял весь вечер.

            "Не можешь - не будь".

 

            - Фуюцуки, оставляю всё на тебя.

            Он снова оказался один, как и в тот раз. Геофронт, после массированной бомбардировки, штурмовали подразделения JSSDF, выжигая сопротивление огнём в буквальном смысле слова, повсюду в страшных мучениях гибли люди, конец света должен был наступить с минуты на минуту. Однако теперь Фуюцуки был спокоен, им овладело странное умиротворение: всё возвращалось на круги своя. В мыслях он был сейчас не здесь - профессор вернулся в ту самую палату, где почти десять лет назад он в последний раз видел Икари Гендо.

            Звук напоминал приглушённое тиканье механических часов. Пузырьки воздуха равномерно выталкивались на поверхность жидкости, заполнявшей банку с надписью "Раствор Рингера". Нить капельницы уходила вниз, катетором вонзаясь в вену измождённой, слишком бледной руки. Три трубки отводили жидкость из самого тела: одна для мочи, вторая - дренаж, а предназначение третьей Козо забыл. На первые сутки он находился у кровати Икари семнадцать часов, почти непрерывно сидя рядом на стуле, лишь дважды проваливаясь от истощения в недолгий сон. На вторые сестра привезла в палату каталку, и он смог провести ночь лёжа, непрерывно ворочаясь и постоянно просыпаясь. Дальше Фуюцуки потерял счёт времени. Прежде, чем обеспечившая его каталкой медсестра успела заступить на дежурство в третий раз, Гендо уже пришёл в себя достаточно для того, чтобы мыслить и разговаривать.

            - Клянусь яйцами Тануки, во мне столько трубок, что... добавь ещё пару клавиш - вышел бы отличный орган, - попытался пошутить Икари. - Как там мой малыш?

            - С Синдзи всё хорошо. Он держится молодцом, и даже в первый день почти не плакал. Почти... Конечно, для ребёнка увидеть своего отца в таком состоянии - крайне болезненно...

            - А Юи?

            - Я приглядываю за ней, - Фуюцуки выдал настолько бодрую улыбку, на которую только был способен.

            - Это-то и пугает, - Гендо сумел позволить себе улыбнуться лишь глазами. Немного передохнув, он продолжил:

            - Казалось бы - плановое обследование. И почему я не мог... оставить их дома?

            - Не вини себя, Икари. Ты никак не мог предполагать, что... - Фуюцуки запнулся. - Всё образуется, Икари, - он и впрямь не знал, что ещё сказать. - Самое тяжёлое уже позади.

            - Конечно, - Гендо моргнул. Немного помолчав, он спросил, глядя куда-то в сторону: - Я был... не слишком жалок?

            - Ну что ты, конечно же, нет. Ты даже сказал Синдзи: "Всё будет хорошо", когда он оказался рядом с каталкой. Только чуть тише, чем обычно... Да, определённо сказал.

            - Я не помню этого.

            - Врачи говорят, это нормально. Когда организм оправится от последствий анестезии, к тебе вернётся память.

            - Анестезии, - машинально повторил Гендо.

            - Операция была не из лёгких, как-никак - пять с половиной часов. Может быть, врачи просто поверить не могли, что строение твоего организма ничем не отличается от тела обычного человека, - Фуюцуки натужно рассмеялся, - вот и копались в тебе так долго. Соответственно, и анестезию пришлось делать тройную. Потом никак добудиться тебя не могли, - его голос предательски дрогнул.

            - Ты верно думал, когда очнулся, "ни минуты покоя", да, Икари?

            Но Гендо уже спал.

            А через десять дней Икари не стало. Фуюцуки пытался его переубедить, но тщетно.

            - Врачи говорят, ты поправишься. Если честно, они даже напуганы динамикой твоего воздоровления. Говорят, после такой операции... Редко в каком человеке встретишь такую волю к жизни, как сказал мне профессор Амаяцу.

            - Врачи всегда твердят одно и то же, чтобы ободрить пациента, - отмахнулся Икари.

            - Но в твоём случае это действительно так. Они ведь удалили тебе едва ли не половину внутренних органов. Уже через пару месяцев ты пройдёшь курс химиотерапии, и если метастазы не найдут в печени...

            - То мне предстоит вторая операция, - перебил его Гендо, - где этот твой Амаяцу уж точно зарежет меня.

            - Икари, не драматизируй. То, что с тобой произошло, может случиться с каждым.

            - Да? - Гендо гневно уставился на своего друга. - Только вот я - не каждый. На мне лежит слишком большая ответственность. Я не могу рисковать.

            - Икари! Не стоит поспешных решений. Прояви благоразумие...

            - К чёрту благоразумие. У меня в отделе в подчинении двести человек. Как они могут уважать человека, который... - Гендо сделал несколько резких движений под одеялом, невзирая на протестующий возглас Козо. На простынке под ним медленно проступило тёмное пятно, и в больничном воздухе ещё ощутимее запахло лекарствами. - ...Который кормится через вену и гадит боком? Я даже позаботиться о себе не могу без посторонней помощи.

            Фуюцуки было невыносимо тяжело, но он продолжал пытаться.

            - Ты справишься, Икари. Ты всегда справлялся. Никто тебя не бросит. Юи снова приходила сегодня... Подумай о своих близких.

            - Я всегда думаю о своих близких, - произнёс Гендо тихим голосом, зло сощурив глаза. - В первую очередь. Я не хочу. Чтобы любимый ими человек. Умирал. У них. На глазах.

            - Икари. Ещё никто не делал подобного, - Козо чувствовал, что начинает задыхаться от нарастающей внутри него пустоты. - Может быть, это будешь даже не ты. Потом.

            - Главное, что сохранится моё сознание. По словам Акаги, вероятность успешного исхода ноль-восемьдесят-три. Гораздо выше, чем повторной операции. У неё уже всё готово.

            Козо вновь посмотрел в глаза друга, и прочитал в них то, чего больше всего боялся.

            - Фуюцуки, - твёрдо сказал Гендо. - Ты должен. Ради меня.

            Только дождавшись, когда тот кивнёт, Икари грустно улыбнулся.

            - Вот и хорошо. Позаботься о них. И передай Синдзи, что я его люблю... Фуюцуки, оставляю всё на тебя.

            ...Козо стоял посреди кабинета, со всех сторон окружённый клонами Рэй, и видел среди них Гендо и Юи, молодых, счастливых, влюблённых, которые стояли, держась за руки и улыбались ему - а он улыбался им в ответ.

ДЕВЯТАЯ ПОПЫТКА

В первый раз у меня было совсем немного времени. День или два – наверное, я знал об этом с самого начала. Любопытство толкало вперед, и я ждал-ждал-ждал встречи с Третьим Дитя, хотя он и сам об этом не знал.

Еще где-то с первого взгляда пришлось понять, что и миссия, которую должен завершить, и сам я обречены. Я ничего не смог бы с ним сделать, кроме как утешить – и дать шанс на новую жизнь. К сожалению, тогда такого шанса мне не представилось.

Я только заставил его страдать.

Я умер.

***

Во второй раз все было точно так же – за исключением того, что я сам попросил его убить себя. Глупая прихоть, каприз – называй как желаешь, но мне почему-то очень хотелось, чтобы он запомнил меня. Если бы он возненавидел меня, было бы куда проще всем нам. Мне же терять было в любом случае.

Но он не возненавидел.

И я умер.

***

В третий раз я ждал его всю свою жизнь. Это так волнительно: знать, что человек, который дорог тебе вот уже несколько вечностей, вскоре очнется, и ты сможешь встретить его. Утешить. Подарить надежду ему и всему этому полуразрушенному миру.

Он неуверенно улыбался, кажется, впервые за последние четырнадцать лет, играл на пианино и просил рассказать, что произошло.

Я боялся говорить ему. Он не перенес бы новости о том, что собственноручно уничтожил почти всю свою планету.  Он закрывал глаза, шептал: «Я всего лишь хотел спасти Аянами,» - и отказывался верить, хотя я видел, что сейчас он убивает сам себя. Ему было уже ничего не жаль: то, что Аянами мертва, он понял и сам.

Синдзи стал отчаяннее, а не спокойнее.

И я умер.

***

В четвертый раз я был Четвертым Дитя. Точно так же, как и Рей, и Аска, и Синдзи, пилотировал Еву, уничтожал ангелов, прекрасно зная, что, по сути, убиваю братьев. Мне не было жаль. Ни капли.

Когда я решил признаться в этом, он неуверенно рассмеялся и пожал плечами. Тогда мы лежали на крыше Nerv’а, слушали музыку через одни наушники на двоих и смотрели на красное небо – к счастью, лишь от заката. Я пытался запомнить этот миг близости хотя бы потому, что чувствовал – потом будет хуже.

На следующий день мы вдвоем отправились разбираться с появившимся у окраины города ангелом. Синдзи был почему-то грустен и даже не обращал внимания на стремительно приближающееся к нему щупальце. Я не успел его предупредить, а потому прыгнул, заслоняя его Еву.

Я умер.

***

В пятый все было куда проще. Нет Ев, нет Nerv’а, нет Второго Удара – только средняя школа, насмешливое глумление над местным неудачников и отбираемые в тени старых коридоров завтраки.

Я пытался помешать этому как мог: попытался сблизиться с Синдзи, подбодрить его и сказать несколько слов, тех, что он не услышал ни в одной моей попытке прощания. Он вроде бы начинал верить в себя, хотя и меньше, чем в меня самого: было странно чувствовать себя чьим-то кумиром. Мне казалось, у меня начинает получаться. Он боялся, очень боялся.

Так боялся, что сам не смог сказать ничего до того, как меня сбила машина. Лежа в луже крови и слыша неразборчивый шепот сквозь рыдания, я понимал: я опять проиграл обстоятельствам.

Я умер.

***

Шестая попытка была провальна: мы жили на одной улице, учились в одной школе, в одном классе, но Синдзи с самого детства ненавидел меня. Он всегда был последним: хлипкий, унылый, уставший. Грустный.

Каждый раз, когда я хотел подойти к нему и обнять, он смотрел на меня с нечитаемым выражением лица и отворачивался. Мне казалось, если он не хочет видеть меня, то и не стоит пытаться мешать ему.

За все те реальности, что мы прошли вместе, я так и не смог окончательно понять, что же ему нужно для счастья. Возможно, если бы он никогда меня не знал, было бы только лучше?.. Пусть мои чувства никуда не денутся, я буду знать, что он не страдает – что бы со мной не случилось.

Когда обезумевший студент открыл в школе стрельбу, мне показалось, что я попал в страшный сон. Это было как-то нереалистично и гротескно: вот дробовик в дрожащих от страха руках, вот запах пороха, вот раскрытые газа Синдзи, на которого наводят дуло. Вот я, как когда-то давно, прыгающий на ополоумевшего и роняющий его на пол. Вот пули, которые одна за другой прошивают мою грудную клетку. Вот всепоглощающая темнота.

- Идиот… я был влюблен в тебя с первого класса, ты, идиот!.. – его всхлипывающий шепот – последние аккорды.

Я умер.

***

В седьмой раз я исправляюсь: еще в первый день школы подхожу с самому застенчивому мальчику параллели и предлагаю ему дружить. Мы ходим вместе, учимся вместе, едим, играем в компьютерные игры и смеемся – тоже вместе. Синдзи счастлив. Я тоже.

Разве не этого я пытался добиться?..

Синдзи обсуждал девчонок из нашего класса, а я думал, что пора бы уже намекнуть о том, что на само деле думаю по этому поводу. Но только улыбнулся и увидел, как он покраснел. Он всегда краснел от этого.

Мне даже не показалось странным, что именно в тот день, когда я, собравшись с силами, шел к нему с целью рассказать обо всем, что помню, началось землетрясение. По силе – около семибалльного.

Дома вокруг рушились как карточные домики, а я проваливался в дыру в асфальте, коря себя за медлительность.

Я умер.

***

В восьмой раз все я искал Синдзи всю жизнь. Я не встретил его в той же школе, на той же улице, в те же годы – наверное, вероятностям слишком надоело подгадывать мне. А еще я понял, что в чем-то эгоист: слишком хотелось встретить его и хоть что-то сказать ему, напомнить о своем существовании.

- Синдзи-кун, - выдохнул в морозный воздух клубком пара и заметил обернувшегося ко мне парня. В красных наушниках. С лицом того, кого я искал и буду искать всегда.

- Я устал, Синдзи-кун. – Достаточно было просто подойти и обнять его, как это хотелось сделать еще много веков назад. Забыть про то, что он ничего обо мне не знает. Просто закрыть этот момент в памяти и не жалеть ни о чем.

- Кто вы?

Я умираю еще медленнее, чем обычно: и от его слов, и от изрыгающего проклятия сорокалетнего мужлана, бьющего меня под ребра с криками «проклятые извращенцы!» Я рад, что хотя бы Синдзи успел убежать. Хотя моя смерть наверняка разобьет его сердце.

Я не имел права разрушать его мир.

Но я умер.

***

Я встаю из девятого гроба и смотрю на Землю.  На Луне немного холодно – хотя мне, как ангелу, сложно это заметить.  Наверное, слишком очеловечился.

У меня осталась лишь одна-единственная, девятая попытка. И я должен сделать все, что в моих силах, чтобы Синдзи был счастлив.

Иначе нигде и никогда не буду счастлив я.

Единой цели или целой жизни

 

Бронированный дзёсю едва тащился по улице. По встречке колонна одинаковых грузовиков в камуфляжной раскраске шла через центр Токио-3 к Уэно. Командующий, хмурясь, смотрел через окно машины в сторону, скользил взглядом по стенам домов. Вне стен NERV он ощущал себя непривычно уязвимым, а поставки в армию вызывали у него желание брезгливо отстраниться: деловитое копошение техники и людей вокруг совершенно бесполезных орудий казалось ему омерзительным, особенно вот эта бравая бодрость, с какой выполняются приказы. Обреченные должны вести себя несколько более сдержанно.

Машина совсем остановилась. Старое здание почты – тихое, приветливое – медленно оползало под действием лет, сотрясений земли, когда в пазы уходили современные небоскрёбы по тревоге, атак Ангелов. Гендо помнил его со времен студенчества.

«Оно опускается на колени, не переставая улыбаться и держать лицо. Вот как надлежит умирать», - подумалось командующему. Слишком четко подумалось – другая, непрошенная мысль готова была вылезти из укромного угла, но Гендо был начеку, усилием воли понукнул праздный мозг, заставил его соскочить с проторенного годами пути. Это было больно, как прикасаться к пролежню, однако необходимо.

Квартал, где они были так счастливы с Юй.

Квартал, где…

«Больно».

Однажды, восьмилетним мальчиком, Гендо сказал за столом: «у меня был тяжёлый день». Отец был дома – жёсткий, властный человек, хирург и, как часто бывает, алкоголик. Он поднял на сына бешеные глаза и ответил, что только он в этом доме имеет право на такие слова – «у меня был тяжёлый день». И чтобы больше он ничего подобного не слышал. Перетрусивший мальчик кивнул и усвоил – на всю жизнь. Он только иногда говорил «больно». Больно – это можно, это понимает даже врач. Впрочем, он всё равно говорил это про себя.

Взгляд сфокусировался на трёх подростках в школьной форме, которые шли по тротуару к почте.

«Судзухара. Его сестра в больнице, в коме. Двое других, кажется, из его класса».

Конопатый очкарик что-то сказал, размахивая рукой, и его спутники засмеялись: девушка – звонким колокольчиком, парень – грубым неэстетичным гоготом, которым можно было глушить мух.

«Еще одна вещь, которую не выносил в своем присутствии отец – смех».

Гендо Икари откинулся на спинку кресла.

«Как будто мне трансплантировали его глаза: я вижу теперь людей так же, как он. Их ничтожные беды, ничтожную радость. Я знаю причину этой ничтожности: всю жизнь они разевают рты и кидаются из стороны в сторону, как дети среди игрушек. Человек, лишенный великой цели, как будто лишен позвоночника».

Машина тронулась, безликий шофер, спиной выражая огромное усердие, вдавил педаль акселератора в пол, синхронно зазвонил мобильный, и Гендо отвлёкся.

Айда Кенске, Хикари Хораки и Тодзи Судзухара паковали посылки для армии. Айда называл это «волонтёрским зудом», но работал старательно – ради компании, а Тодзи быстро наскучило. Он не подавал виду лишь из-за старосты, чтобы она не начала горько упрекать или, не дай бог, слезу не пустила. Некоторые посылки были вообще не обшиты, и тогда Тодзи любопытничал, приподнимал клапаны коробок и вынимал пару-тройку предметов – так, посмотреть. Хикари сначала возмущалась, а потом сама стала подсматривать. С комментариями Айды это было весело.

- Смотри, какая прелесть!

В руках старосты оказалась жестяная коробочка с портретом мадам Рекамье: белый шелковый шмиз времен Директории, кудряшки на лбу, приподнятые блестящей лентой, бездонные тёмные глаза…

- Красавица, правда?

- Староста, а ты бы такое надела?

- Дурак ты, Кенске. Это придворная французская мода…

- Почему я дурак? Нормальный вопрос. Ты бы надела эту ночнушку? Если да, я хоть представлять буду…

Судзухара отвесил другу леща и перевел разговор на другое:

- А что это, вообще? Презервативы, что ли?

- Да вы что, мальчики? Взбесились? Это чай! Видишь надпись? Это по-английски, тиии…

- Упс. Правда, заварка. А зачем они посылают в армию чай?

Трое школьников озадаченно переглянулись.

- Ну а что им посылать – N-2 бомбы? Представляешь, «доставлено почтой Японии!» - дурашливо возразил Айда.

- Нет, но чай? В армии с провиантом плохо, что ли? Я понимаю, если бы там продукты были, ну, знаешь, деликатесы… - протянул Тодзи, наморщив лоб.

– Или сладости, - подхватила Хикари. – И не надо так на меня смотреть, вспомни Таро-сана…

- Упаси бог, - пробормотал Айда, отгоняя воспоминание об историке.

- Он, между прочим, много знает! Он говорил, раньше в солдатских пайках был шоколад, это глюкоза, и может помочь, чтобы быстро вернуть силы!

- Ну, если раньше был, значит, и сейчас есть, зачем еще посылать?

- А ты даже не знаешь, как наших солдат экипируют, - упрекнула Кенске староста. – А еще войноголик!

- Я оружием интересуюсь, а не едой, - с холодком отозвался очкарик.

- Слушайте, народ…- осел вдруг на пятки Судзухара. – А вам не кажется, что это издевательство?

Как ни странно, его поняли сразу. Тодзи внимательно посмотрел на друга, потом на девушку, и прочитал в глазах, что оба представили примерно одно и то же: неведомый житель Токио-3 выразил свое отношение к армии, посчитав её годной только для чайной церемонии.

- Какая… сволочь, - выдохнул Айда, скрипнув зубами.

- Ой… Подождите, а может, он ничего такого не думал? Просто послал чай…

- В такой упаковке? – обличающее возразил Тодзи. – По-моему, всё ясно. Он хотел сказать, что наши солдаты чаи гоняют, пока Ангелы крушат город.

Воцарилось угнетенное молчание. Судзухара брезгливо заглянул в посылку, надеясь увидеть что-либо ещё, столько же однозначно-гадкое, но остальные предметы были завёрнуты в непрозрачную упаковочную бумагу.

- А ведь сам, поди, даже не на оборонке работает, - подвёл итог спортсмен. – Сидит в какой-нибудь конторе, перекладывает бумажки и не понимает своим тупым мозгом, а почему это всё ещё так страшно и всё ещё война!

- Тодзи Судзухара, прекрати…

- Чёрт, почему я только не в армии…

Кенске сочувствующе засопел. Хикари посмотрела на его воинственно взлохмаченные волосы, потом на обозленного Судзухару и тихонько вздохнула.

- Знаете, если будет нужда, наверное, объявят всеобщую мобилизацию. Мы ведь еще дети…

- Сорью и Икари – наши ровесники, - в сотый раз озвучил очевидное Тодзи. – Они – там. Мы – здесь.

- Ты же помнишь, что Синдзи-кун говорил, - столь же явно повторился Айда. – Редкий человек может синхронизироваться…

- Мы даже не пробовали.

- Роботы стоят, как звено конвертопланов или даже больше, - не очень уверенно добавила Хикари. – У них же нет для нас роботов…

- А я так думаю, что есть, - возразил Судзухара, еще сильнее помрачнев. – Не может такого быть, чтобы на весь мир смогли построить только три «Евы» - для этой суч…

- Тодзи Судзухара!

- Прости, я хотел сказать, для пилота Ленгли, пилота Икари и Аянами Рей. Они просто пока их не расконсервировали.

Он вертел в руках жестянку с чаем, и взгляд стал совсем отсутствующим.

- А мне очень страшно умирать, я не хочу в армию, - тихо призналась Хикари. – Знаю, что это трусливо, но мне кажется, я просто не смогу… перешагнуть через себя.

Улыбнувшись книжному обороту, Судзухара неожиданно поднял руку и тихо стукнул пальцем по курносому носу:

- Тебя-то кто просит? Ты девчонка.

Хораки моргнула, покраснела, увидев круглые глаза Айды, и ответила резче, чем ей хотелось:

- Если уж ты заговорил о пилотах, позволь тебе напомнить, что двое из них - девушки!

- А… точно. Я забыл! – простодушно признался Тодзи, и староста покраснела ещё сильнее. Она страшно осуждала себя, но не могла избавиться от чувства невесомости и тепла внутри. Ей было приятно, что её подругу, красавицу, пилота Аску Ленгли не считают девушкой. Хоть тресни, но приятно.

Кенске закусил кулак, чтобы кое-чего вслух не напомнить.

- Не будем мы этот чай отправлять, - решился Судзухара. – Я его просто вытащу.

- Ты что? Это же воровство! – отпрянула девушка.

- Нет. Я вместо этой коробки положу деньги, - ответил он, шаря по карманам. – Вот, думаю, 20 йен – это даже больше, чем он стоит. А чай сами выпьем.

- Патриотизм по-судзухаровски, - заржал Айда.

- Может быть, - не стал развивать тему Тодзи. Он не был целиком уверен в правильности поступка, поэтому запаковывал коробку особенно быстро. – Раз уж сам не воюю, то хоть смеяться над нашими парнями не дам. Не дам, и всё. Разговор окончен.

- Ладно, - добродушно отозвался Кенске. – Староста, с тебя посуда и всё остальное. Я уж, так и быть, пирожные принесу.

Хикари, украдкой рассматривавшая решительный профиль Тодзи, вздрогнула, но кивнула.

- Мы должны быть благодарны тем, кто воюет за нас…

- Всегда ты правильные вещи говоришь, староста…

- Нет, подожди, я не закончила. Мы будем больше благодарны нашей армии, чем будущие поколения… Ну, я имею в виду, чем наши дети…

- Наши дети? – поддел Айда. – Мне нравится этот оборот, продолжай.

Хикари посмотрела на него в упор: с праведным гневом и очень серьезно. Айда нервно махнул рукой:

- Сказал же – слушаю. Продолжай!

- Так вот, все говорят – это ради будущего. А они ведь и знать ничего про эту войну не будут, в будущем. Будут слушать учителя, как мы Таро-сана, и зевать. Мы больше благодарны им… И мы будем жить за них – более осмысленно, без капризов, довольствуясь малым…

- Хикари, тебя как занесёт, так я жалею, что диктофона нет, - восхищенно заметил Тодзи. – Ладно, давайте заканчивать.

Хораки опустила глаза в обиде и услышала, как он добавил:

- Ты всё правильно сказала. Просто я не очень представляю, как это: более осмысленно пить чай…

Они засмеялись: Хикари, словно колокольчик, Тодзи гоготом, которым можно глушить мух, а Кенске – как шакал, у которого случились колики.

И командующий Гендо был бесконечно чужд им, более далёк, чем все Ангелы вместе взятые.

 

            Из открывшейся двери периферийного рабочего модуля вырвалось облако пара и взмыло вверх, к зарождающемуся северному, точнее, южному сиянию. Молодой ученый, вышедший следом, поежился, прикрыл нижнюю половину лица воротником и направился в сторону центральной станции.

            Холод – это хорошо. Холод снаружи поможет мне вернуть холод внутри. Надо в последний раз заморозить сердце, отгородиться от боли, иначе ничего толкового у меня сегодня не выйдет.

Какой-то отрицательный герой в какой-то книжке, помнится, сказал: «Чувства – тьма, а разум – свет. Только разум даст ответ». Думаю, автор перепутал его местами с положительным. То, что человек не может не чувствовать и то, что чувства ему только мешают – факты, никак друг другу не противоречащие.

            А вот сами люди буквально состоят из противоречий. Наша природа – тоненькая, чудом сбалансированная перекладина, на которую с обоих концов подвешены многотонные грузы. Чтобы вся конструкция когда-нибудь не рухнула, ее нужно улучшать, но только с огромной осторожностью. Убрать боль – исчезнет сострадание, и цивилизация развалится, как карточный домик. Убрать агрессивность или страх – исчезнут многие стимулы двигаться вперед. Убрать ложь… Да, пожалуй, только это изменение и не приведет к полному разрушению. С него и надо начинать.

            И такова уж наша природа, что чувствовать боль не столь страшно, как не чувствовать ничего. Но в обоих случаях жить приходится через силу, чем дальше, тем больше. Если сила подошла к концу – человеку не остается ничего, кроме как уйти. И блаженны те, кто находит способ сделать это с пользой для окружающих.

            Сейчас на всем континенте я единственный, кто знает, что произойдет сегодня. SEELE полностью полагается на меня. Самое сложное – убедить себя в том, что это действительно лучший или, по крайней мере, единственный выход. Что Удар, в той или иной форме, неизбежен; что миллиарды людей в любом случае погибнут, но еще миллиарды можно спасти. Я могу их спасти. Но даже если я сам в чем-то абсолютно уверен, это еще не означает, что мне сказали правду. Опять все упирается в человеческую лживость. Надеюсь, Проект Е будет нашим первым шагом к ее полному уничтожению. И первыми должны пасть именно колонны, поддерживающие великий храм лжи – SEELE.

            Под крыльцом станции сидела в ожидании пищи местная достопримечательность - Пен-пен. Завидев человека, пингвин поднялся и одобрительно крякнул, отвлекая того от размышлений.

            При входе в главное здание в нос сразу бьют запахи кофе и сигарет, так контрастирующие с идеальным антарктическим воздухом. Лифт стоит на первом этаже, но на кнопку вызова никак не реагирует. «И тебе доброе утро» - пробормотал я ему, возвращаясь к лестнице.

            До эксперимента оставалось два с половиной часа. Дойдя до своего компьютера, я удаленно подключился к арендованному в Китае серверу и запустил на нем скрипт-завещание, который через три часа отправит заготовленные мной заранее письма. Пора спускаться в основной рабочий отсек, меня там уже ждут.

            Интересно, что бы делали SEELE, не вызовись я выполнить эту миссию? Пожертвовали бы кем-то из своих? Найти человека со стороны проблематично не столько из-за недостатка в потенциальных камикадзе, сколько из-за сложности работы. Синхронизироваться с Ангелом и уничтожить его – это явно сложнее, чем самолеты взрывать. Я уверен в своих силах и хочу это сделать. Но как бы повернулась история, не воткни ты нож мне в сердце, Юй? Если бы мне еще было, зачем жить?

            Группа Кацураги наперебой повторяет свое «все будет нормально». Жаль, они понятия не имеют, что не будет – и с ними в том числе. Если… когда я разомкну стабилизирующий контур S2, суммарной энергии выброса хватит на то, чтобы распылить планету. Но, благодаря инженерной гениальности Ангелов, такой реактор в принципе не может взорваться одномоментно. По расчетам Комитетской команды, выгорание займет не менее десяти минут – этого хватит в худшем случае на уничтожение Антарктиды.

            Глядя на себя как будто бы со стороны, я надеваю оборудование, имеющее достаточно прототипный вид, с торчащими отовсюду шлейфами кабелей и множеством мелких деталей. Профессор Кацураги с энтузиазмом меня инструктирует, а я делаю вид, что все слышу и запоминаю. Главное сейчас – не давать им повода прерывать процесс, пока не будет слишком поздно, не вызывать подозрений.

            Начало эксперимента. Чтобы я мог получить доступ к системе управления реактором, ее нужно активировать. А для этого нужно пробудить самого Ангела. Кацураги думает, что все контролирует, что может в любой момент включить анти-АТ-поле и отключить подачу энергии к гиганту… Но, на самом деле, возможность управлять ситуацией будет только у меня.

            Пошел обратный отсчет. Надо сосредоточиться, покрепче схватиться за свое «оружие»…

            - Ноль!

            В мой разум мгновенно ворвалась защитная программа Адама. Самому его сознанию на загрузку потребуется немного времени. Надо наносить удар, сейчас!

            И я вытолкнул навстречу атакующему алгоритму, еще работающему автономно, всю боль, которую нес в себе. Всю ненависть к людям, к Ангелам, к Вселенной. Все отчаяние, которое привело меня сюда. Как и ожидалось, он отпрянул… Хотя нет, это уже сам Адам. Еще сонный Ангел не выдержал и завис, давая мне драгоценное время на выполнение миссии. Готово. Мне потребовались всего доли секунды. Закончив, я, в некотором смысле, «поднял голову», чтобы «посмотреть» на поверженного противника… И увидел то, что вызвало бы у комитетских стариков когнитивный диссонанс.

            - Ха! Вы не боги! Под всеми этими мышцами, броней и силовыми полями скрываются такие же жалкие существа, как мы сами, такие же дикие животные глубоко внутри! Вы выросли гораздо выше нас, но ваши корни исходят из той же самой земли! Вы тоже когда-то умели чувствовать боль…

            И, прежде чем его мозг был испепелен Ангелом, Икари Гендо рассмеялся.

            А через минуту Земля содрогнулась.

    Я умер ночью двадцать второго июня 2001 года, почти восемь лет назад. Мое тело продолжало жить, я не сошел с ума, и увидел рассвет следующим утром, но моя душа навсегда осталась там, в заброшенном доме между старым кладбищем и автострадой, в компании шести мертвых подростков, самым младшим из которых был мой брат.
    Сейчас я уже не уверен, правильная ли это дата. Она ничем не лучше и не хуже, чем любая другая. Днем тогда стоял страшный зной, а ночью температура иногда опускалась так низко, что нам с братом приходилось прижиматься друг к другу, чтобы согреться. Тогда мы не задумывались об этом, но такого понятия, как времена года, больше не существовало. Не перестаю удивляться, каким простым тогда казался мир. Ужасным, но простым.

     Кажется, я начал совсем не с того.
    Давайте сразу договоримся – никаких имен. Я наверняка сожгу эту бумагу, как только поставлю последнюю точку, но все равно не хочу рисковать. Последнюю точку… Я даже не представляю, о чем писать.
    О чем обычно пишут в признаниях? Исповедях? Никогда не исповедовался, да и особого желания нет. Думаю, проще рассматривать это как некий странный разговор с самим собой.
    Наверное, в жизни каждого человека наступает момент, когда возникает острое желание открыться кому-то, показать ближнему, – другу или случайному незнакомцу, самые потаенные и пугающие уголки сознания, самые страшные воспоминания, которые сами видим лишь в кошмарах. Но мы боимся, что такие важные и значимые для нас вещи, стоит облачить их в слова, станут банальными и обычными, вызовут смех или презрение. Или, что еще хуже, наше откровение никто не услышит, его проигнорируют. Но, если написать письмо, вложить в конверт, все-таки можно убедить себя, что кто-то его прочтет, может, в другом мире, и от этой мысли станет хоть немного легче. Я очень на это надеюсь.

    С тех пор, как у меня в кармане появилась черная карточка, похожая на визитку, без надписей или обозначений, лишь с нарисованной маской, или же лицом, с семью глазами, за мной следят. Похоже, меня всерьез готовят к чему-то серьезному, я и не могу потерять этот шанс. Пепельница и зажигалка лежат совсем рядом, нужно только руку протянуть. Но еще рано.

    Опять я отвлекся. Как же хочется курить.
    Мне тогда было всего четырнадцать. Как бы неправильно это не прозвучало, гибель родителей мы с братом пережили легко, насколько это возможно. Конечно, нас еще долгое время мучили кошмары, а наутро наши подушки, или тряпки, заменяющие подушки, были влажными от слез, но мы справлялись. Думаю, мы спасли друг друга. Тогда, глядя на объятый пламенем дом, в котором мы выросли, в котором навсегда остались наши отец и мать, мы чувствовали присутствие друг друга, и это помогало справиться с болью, найти хоть какую-то цель в жизни, не позволяющую опустить руки и спрятаться в самую темную щель, чтобы тихо умереть. Многие поступали именно так.
    Правительство делало все, что могло…

    В эти слова можно верить, пока не увидишь большие колоны грузовиков с пищей и стройматериалами, проезжающих мимо нашего переполненного приюта для малолетних бездомных, всегда под охраной военных. Иногда какой-то отчаянный храбрец, или дурак, пытался забраться в одну из фур, чтобы стащить хоть что-то для себя или семьи, и каждый раз получал лишь пулю. Ему еще везло, если смерть наступала мгновенно. Мы каждый раз толпились у окон общей спальни и смотрели вслед удаляющимся грузовикам и длинному хвосту пыли, поднимающемуся над дорогой.
    Сейчас я понимаю, что на самом деле это было единственное правильное решение. Бесспорно, жестокое, аморальное, но правильное.
    В мире, где половина городов ушла под воду, где больше пяти месяцев небо скрывали черные тучи, чистая вода стала мифом, а война лишь чудом обошла стороной наши острова, правительству пришлось выбирать: отдать ресурсы и пищу слабым, чтобы продлить их страдания, или же сильным, которые смогут отстроить страну, и в итоге помочь первым. Они сделали правильный выбор. Япония оказалась одной из стран, быстрее других оправившихся после конца мира. Тяжелые времена требуют тяжелых решений. Я не могу не признавать этого, но и ненависть и немая ярость, душившая нас, когда мы смотрели на корчащегося в песке беднягу с простреленной ногой или вывалившимися на дорогу внутренностями, никуда не делись.   
    Я каждый раз прикрывал глаза брату, не разрешал ему смотреть.

    Последний раз я закрыл его глаза, когда сидел на покрытом кровью полу и держал его голову на коленях. Тогда, захлебываясь собственными слезами, я молил о смерти, от которой убежал всего несколькими минутами раньше…

    Но я  утратил свое право на смерть.

    Из приюта мы убежали всемером. Шальная банда, так мы называли себя, и жизнь казалась почти нормальной.
    Нас никто не искал, как мы боялись. Думаю, в приюте вздохнули с облегчением, когда узнали, что не придется кормить еще семь ртов, или не заметили нашего исчезновения, что еще более вероятно.
    Мы считали себя умнее всех взрослых, и, особенно, военных.

    Конечно, нам приходилось тяжело. Пока мы не нашли старый заброшенный дом рядом с кладбищем, ночевали, где придется. Иногда находились добряки, пытавшиеся помочь, оставляя нам полусгнившие фрукты или шелуху из-под риса. Но мы не жаловались, ведь и такие подачки были редкостью. И в то же время мы ненавидели таких добряков.
    Все жалели нас, сочувствовали, и смотрели на нас, как на прокаженных, сторонились и не подпускали близко. Нам никогда ничего не давали в руки, оставляли рядом на земле. Они боялись прикоснуться к нам, опасались заговорить, услышать нас голос, словно могли заразиться от нас вирусом, который сделает бездомных и из них, заберет у них все, как забрал у нас.
    И в то же время нам было куда лучше, чем им.     

    Иногда поражаешься, как легко дети могут переносить все беды. Да, мы ходили постоянно голодные, искали любой способ взять, что плохо лежит, выпросить, или отобрать, и в то же время мы были свободны. Бродили, где вздумается, никто не указывал нам, что можно, а что нет. Мы смотрели вперед, верили, и в то же время проживали каждый день на полную. Так могут только дети. Мы оставались вместе и находили поддержку в беседах вечером вокруг костра и сонных размышлениях, что же произошло в двухтысячном году, за которыми мы засыпали.
    Удивительно, как порой воспоминания, которые считаешь давно оставленными позади, всплывают из глубин океана памяти, стоит лишь провести пальцем по его поверхности. Словно тянешь за нитку, торчащую из запутанного клубка, и, если не торопиться, она становиться все длиннее и длиннее, и вспоминаешь мелочи, о которых и не подозревал. Сидя в теплой съемной квартире, становиться жутко, когда перед глазами проносится та жизнь, и вместе с тем на губах улыбка. Например, один из нас постоянно носил с собой доску для скейтбординга, каждый раз падал с нее, и поднимался, отвечая улыбкой на наш хохот, обещая, что всему научиться. Или как мы нашли на свалке чудом уцелевший телевизор, пусть его экран и пересекала толстая трещина, он все еще работал. Мы видели лишь серые тени, а в статическом шуме можно было расслышать только отдельные слова, мы были счастливы, когда по вечерам закрывали тряпьем все окна и включали его. И весь мир, с его болью и тревогой, оставался на улице.
    Так продолжалось, пока я не убил их всех.
    Хотя на курок жал не я, не мои руки держали автомат, они все погибли по моей вине, и именно я – настоящий убийца. Иногда я пытаюсь убедить себя, что на все равно бы поймали, убили во сне или подожгли бы нашу лачугу, но, если уж пишешь признание, следует отказаться от подобных иллюзий.

    Найденный нами военный склад казался настоящим подарком судьбы. Охраны там почти не было, часовые либо спали на посту, либо пили. Мы лазили туда по ночам, всегда по одному, чтобы не привлекать лишнего внимания, хотя только слепой не заметил бы пропажи припасов. Мы брали понемногу, но были и другие. Как минимум три или четыре группы воровали там продукты. И неизвестно сколько одиночек. Мы иногда встречались, но всегда держались подальше друг от друга. Ребята постарше не прогоняли нас, как мы боялись. Думаю, мы все придерживались негласного кодекса чести бродяг.    

    Мы понимали, что кого-то обязательно поймают, но верили, что это будет пьяница-неудачник,  или детина из старших парней. Беды всегда обходили стороной Шальную Банду.    

    Попался именно я. Солдаты выбили из меня все, что хотели знать, они уже давно наблюдали за нами, и выжидали, – играли, выбирая жертву.
    Во сне я иногда переживаю ту ночь снова и снова. Мне снится, как я бегу к нашему убежищу, задыхаясь и едва ли не падая, с распухшим от ударов прикладом лицом и выбитой из сустава рукой. Каждый раз я опаздываю, и лишь вижу вспышки от выстрелов, озаряющих комнату изнутри.
    Но хуже всего просыпаться. Несколько мгновений, когда смотришь на потолок, пытаешься отдышаться, словно на самом деле бежал, кажется, что ночной кошмар лишь плод воображения, что на самом деле я успел предупредить друзей о своем предательстве, успел спасти своего брата, что он сейчас спит на соседней кровати. Чувствуешь облегчение, даже радость, и тут понимаешь, что все, увиденное во сне, произошло на самом деле, и от этого кошмара уже невозможно проснуться…
    Они даже не успели понять, что произошло. Солдаты оставили машину за несколько десятков метров от дома и подошли тихо, наверное, опасались, что внутри могут быть вооруженные люди, или же чтобы развлечься. Никаких предупреждений, приказов сдаться, только несколько коротких очередей. Я слышал их, когда бежал от склада, но надеялся, что треск выстрелов не имеет никакого отношения к моим друзьям.
    В ту ночь я молил всех известных мне богов о смерти.

    Брату досталась всего одна пуля, она оставила крошечное отверстие над бровью, и тоненькая полоска крови стекала по щеке. Я рыдал, держа его голову на коленях, просил забрать мою жизнь, и вернуть его, дать ему еще один шанс.
    Тогда мне казалось, что я готов умереть

    Но, когда на стене снова появился свет от приближающихся фар, я бросился бежать. Не знаю, были ли то солдаты, вернулись за мной, или же случайная машина проехала мимо.
    Черт побери, пепельница уже полная. Осталось всего несколько сигарет, я даже не заметил, как скурил всю пачку. Нужно заканчивать, но и оставлять недосказанным ничего нельзя. Я слишком глубоко забрался, чтобы все бросать. Даже пусть я сожгу свое признание, это должно мне помочь оставить все позади, сделать человека, которого мучают кошмары, незнакомцем.
    Ха-ха. Нет, я в своем уме, но и правда смешно. Я пытаюсь уйти в работу с головой, собираю компромат, на кого только можно, чтобы, возвращаясь в свою комнатушку, тут же уснуть и не видеть ничего. А вот теперь, чтобы продолжать такую жизнь, мне нужно избавиться от этих кошмаров. Круг замыкается.
    Только иногда задумываешься, зачем все это? Самый лучший ответ – чтобы раскрыть правду, наказать тех, кто стал виновником Второго Удара. Чтобы мир больше никогда не поглотила тьма. Ведь военные, голод, эпидемии и миллионы людей, оказавшихся на улице – все это было лишь следствием. Днем можно легко убедить себя в этом. Но сейчас, когда в окно заглядывает неполная луна, а на столе лежит исписанная бумага, можно быть честным.

    Думаю, я хочу наконец-то вернуть себе право, которое потерял в ту ночь. Право на смерть.
    Я бегал почти месяц, нигде не задерживаясь больше, чем на пару дней. В каждом мужчине на улице я видел майора, выбившего из меня признание.

     Другие говорили ему остановиться, но он продолжал бить рукоятью пистолета, после каждого удара спрашивая, где мы прячемся, повторяя, что все закончится, как только я отвечу. Когда на моем лице не осталось живого места, он приставил дуло к моему виску и начал считать до трех. Стоило ему начать, я понял, что он победил. Я отлично помню его лицо, его ухмылку и даже крошечный шрам на переносице. Время стерло из моей памяти лицо брата, который прибегал в мою комнату, как только начиналась гроза, который всегда искал у меня защиты. Мы мечтали стать моряками и проводить на нашей яхте месяца, загорая и ловя рыбу, ночью любуясь звездами, а теперь я не могу вспомнить его лицо. Зато ухмылка майора с завидной регулярностью приходит ко мне во снах. 

     Мысли о самоубийстве неоднократно посещали меня, но я не мог решиться, такой конец был бы слишком простым для меня. Так продолжалось, пока я не застрял на неделю на вокзале Токио-2, не представляю, как меня занесло в такой огромный город. Там я увидел странную пару: мужчину с седыми волосами и молодую женщину с чемоданом из блестящей стали. Их окружал эскорт в серой форме с какой-то красной эмблемой, они распихивали зевак и не обратили на меня никакого внимания.
  Они считали себе выше других. Лучше. Сильнее. Им было плевать на беды мира, как и тем, кто устроил Второй Удар. Я снова почувствовал ярость и уцепился за нее. Нашел дядю, который помог мне снова устроиться в школу, а позже и в специальный колледж, на деле, военную академию, сумел пробиться в спецагенты. Тогда началась моя новая жизнь. 
     Три недели и четыре дня назад ко мне подошел незнакомец, в костюме, похожем на тот, что я ношу последнее время – под таким можно незаметно носить кобуру. Невысокий, на вид ему больше шестидесяти, но его движения точны и осторожны. Он произнес, всего одну фразу.

    “Вы никогда не верили, что это был метеорит, не так ли?”

     Мы просидели минут десять в непримечательном кафе, он пил кофе и рассказывал, будто говорил о пустяках, что им нужны надежные люди, способные находить правильные решения в самых необычных ситуациях. Такие, как я.

    Он оставил мне эту самую карточку с семиглазым лицом и сказал, что через месяц на небольшой взлетной полосе возле города будет ждать частный самолет, который в полдень отправиться в Штутгарт, и у меня есть шанс туда попасть. Главное – не забыть карточку, или меня пристрелят за несколько сотен метров от самолета. Он произнес это спокойным голосом, только глаза блеснули за линзами тонких очков. Его слова напомнили мне кролика из сказки, но сравнивать его с пухлым кроликом было глупее всего – его острый нос, прищуренные живые глаза и точные движение выдавали в нем орла.
    Конечно, я навел справки о нем. И знаю, что он знает, что я интересовался им. Таинственная организация SEELE, называющая себя просто Комитет, по слухам они взяли под контроль все страны Европы после того, как в старом мире утихла последняя война, и именно они отвечали за все те грузовики с оборудованием, материалами и бог знает чем, что скрывались в тоннелях под Токио-3.
    Это мой шанс.
    Но остается еще одна деталь. Думаю, я подошел к событию, которое натолкнуло меня на мысли о такой исповеди.

    Помните, в самом начале я написал о непонимании со стороны окружающих? Так вот, те слова не совсем правильны. Думаю, есть человек, который сможет меня понять, ведь испытывают подобную боль. И несколько дней назад я чуть не раскололся.
    Мы встретились совсем недавно в общей столовой, случайно сидели за одним столиком, и когда она взглянула на меня, заглянула в мои глаза… На мгновение ее смех оборвался, а я запнулся на полуслове, рассказывая приятелю какую-то чушь, а потом мир снова ожил, все вернулось назад, наш смех и разговоры. Но тот взгляд, длившийся долю секунды, когда наши маски были приспущены, сказал все, что нельзя выразить словами – что мы одинаковы, что у каждого из нас в шкафу не просто скелет, а за тонкой дверью сознания настоящий дремучий лес, откуда мы отчаянно пытаемся сбежать.
     У нее иссиня-черные волосы, прелестная фигура и огромный шрам на груди. Каждое ее движение…

     Я до сих пор помню, как ее пальцы впивались в мою спину, ее полузакрытые глаза, и собственные порывистые движения. В те мгновение мы не были людьми, мы хотели отдаться своим инстинктам и стать животными, ведь их не мучают воспоминания, они не чувствуют угрызений совести.   
    Позже, когда мы курили, сидя друг напротив друга на кухне ее квартиры, мы задавались одним и тем же вопросом, – может, сейчас пришло время вскрыть старую рану? Пришло время рассказать все, отпустить кошмары на свободу? Думаю, мы смогли бы помочь друг другу в этом.
    Но животными мы так и не стали. И тогда, в тусклом свете уличных фонарей, когда наши лица озарял лишь блеск сигарет, мы были там не сами. Я видел расплывчатую фигуру брата за ее спиной. Старая бейсболка, которую брат постоянно носил, хотя она и была слишком большая ему, скрывала дыру от пули, но не глаза, – два уголька на расплывчатой маске, заменяющей лицо.
    Его глаза смотрели на меня с укором.
    Готов поспорить на что угодно, за моей спиной она тоже кого-то видела.
    Небольшой клочок бумаги с ее телефоном лежит рядом с пепельницей. Как и карточка SEELE. “Звони в любое время”, сказала она, давая разрешение словами и умоляя глазами. Но я ведь уже знаю, что именно заберет огонь.
     Последняя сигарета. Луна уже почти спряталась за горизонтом. Как же быстро несется время, когда позволяешь океану воспоминаний накрыть тебя с головой. Пора заканчивать, но еще одна вещь, которую я обязательно должен рассказать. И если, прочитав это, вы не поймете, почему я не остался в объятиях самой красивой девушки в мире, которую люблю, почему продолжаю бежать, вы не поняли совсем ничего.
    За несколько дней до той самой ночи мы отправились на побережье. Как ни в чем не бывало, пошли купаться. Накануне нам попались несколько банок ананасов, и мы устроили настоящий пир. Настроение было лучше некуда, и море казалось ласковым и теплым, совсем как в старом мире. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что это был последний по-настоящему хороший день в моей жизни. Это было наше море, как и разговоры у костра, и сломанный телевизор в зашторенной комнатушке.  Я хотел научить брата плавать, мы ведь когда-то мечтали стать моряками, помните? Даже после того, как три миллиарда погибли, и мир агонизировал, мы все еще мечтали.
    Я забрался на глубину, так что вода касалась моего подбородка, и сказал брату идти ко мне, рассчитывая, что он поплывет. Но он продолжал идти. Вода достала до его губ, потом до носа, и несколько пузырьков воздуха всплыли на поверхность. Он продолжал идти, пока макушка не скрылась под блестящей на солнце водой, и даже тогда, едва доставая пальцами дна, он не останавливался. Под водой его исхудалое тело казалось совсем маленьким.
    Я  схватил его и отнес на берег, где он долго откашливался, выплевывая набравшуюся в легкие жидкость. Когда я спросил, о чем он думал, он, виновато улыбнувшись мне, произнес фразу, вспоминая которую, я не могу сдержать слез: “Брат сказал мне идти, и я шел”.

    А потом он умер. Брат убил его.
    Все, не могу больше. Неужели я думал, что смогу забыть? Неужели я думал, что у меня есть выбор?

    Нет, нет, и еще раз нет. Я уже сделал свой выбор. Восемь лет назад я выбрал жизнь для себя и смерть для других. Теперь мне предстоит заплатить за это.
    Они ждут меня, я в этом уверен, ждут последнего члена Шальной Банды. Но у меня пока еще нет права присоединиться к ним. Еще нет.

    Такие, как я, не заслуживают счастья.

Крестовый поход Хораки Хикари

 

Досье:

Имя: Хораки Хикари

Возраст: 14 лет (2001.18.02.)

Адрес: «введите код доступа»

Статус: учащаяся 2-А класса, средней школы №1, Токио-3

Место работы: -

Национальность: японка

Группа крови: А (2)

Личная информация: «введите код доступа»

Объект признан благонадёжным

 

- Ну, ты идёшь? Сколько можно рассматривать одно и то же?

- Иду.

- Да нормальная девчушка. Совершенно чистое и невинное дитя… сирота.

- Скажи парням, я скоро буду.

- Вот ведь буквожуй!

- Ещё одно слово и переведу в первый взвод, - улыбнулся офицер.

- Как скажешь Босс, - большой человек в костюме поспешно вышел из кабинета.

Последующие несколько минут командир отдельной роты охраны «НЕРВ» рассматривал фотографии милой девочки в школьной форме. В руках у неё был портфель, на лице её сияла улыбка. Такая добрая и наивная словно ангел. Невольно вспомнились родные дети, погибшие пару лет назад во время техногенной катастрофы в округе «Соя». И теперь на его глазах наворачивались слёзы, глядя на фотографии улыбчивой добродушной школьницы, которой, по воли судьбы, выпала честь стать одноклассницей спасителей человечества. В последний раз, бросив взгляд на «досье», зазубренное наизусть, он напечатал следующее:

 

Утверждаю:
Командир отдельной роты охраны «НЕРВ» Аки Иноэ.

 

- Быстрее староста!

- Хикари! Ну!

Девочка и не думала торопиться. Сирена тревоги пронзала насквозь своим мерзким оглушающим звуком. Она ненавидела это звук и всё что его сопровождало. В дверном проёме бункера появился учитель, и она была вынуждена прибавить шаг, но не побежать, о нет, только не бежать, как это делают все остальные, паникёры. Идиоты, которые в прошлый раз прямо у неё на глазах задавили бродягу. Она хотела подойти ближе, мало ли, ему ещё можно помочь, но её схватили за руку и потащили в укрытие. Однажды, во время учебной тревоги её саму чуть не затоптали. Кретины, в эти моменты она ненавидела людей окружающих её, хотя, ей это было несвойственно.

- Ты в своём уме староста?

- Двери автоматические, не забывай, - напомнил парень в очках.

- Сидите тихо, - ответила Хикари. – Вечно от вас одни неприятности.

- Эй, мы тут вообще-то о тебе заботимся. Айда, ты только послушай её, вот она, благодарность! – сокрушался высокий мальчишка.

- Тебя это касается в первую очередь, Судзухара, - бросила в ответ девочка.

- Расслабься, - махнул рукой Кенске. – Ты ведь её знаешь.

Холодная, с непроницаемым взглядом, словно легендарная снежная королева Андерсена она вошла в большой зал, где сидели «остатки» её класса, разбросанные в океане остальных учащихся средней школы №1. Тут также присутствовал весь учительский корпус. Завидев их, она словно хамелеон сменила раздражение на милость. Она снова стала той самой старостой, которая вечно всё контролирует и за всем следит. Ведь именно этого от неё ждала та небольшая кучку взрослых стоящих посреди зала, а уважение и почтение к старшим Хикари ценила превыше всего.

 

Первая запись в дневнике:

 

Я делаю эту запись, чтобы всегда помнить об этом. Чтобы никогда не забывать… впрочем, как можно это забыть? О нет, я никогда не забуду эту ночь! Я видела своих родителей, они были живы! Они обнимали меня, целовали, радовались вместе со мной! Это было так явственно и по-настоящему, словно… я никогда не рождалась на этой грешной земле, в этом проклятом Токио 3, с его проблемами и страхами. Мои милые сёстры были сыты и счастливы в объятиях матери, никогда прежде я не видела их такими. Отец взял Кодаму и Надзоми на руки и закружил их в весёлом танце, они смеялись и кружились… Это место было прекрасно: бескрайнее зелёное поле, мягкая трава под ногами, всюду росли мои любимые подсолнухи, пели птицы, всё дышало жизнью и радостью. Я подняла залитые слёзами радости глаза вверх, прямо в чистое небо, где светило яркое тёплое солнце и увидела их… пятнадцать молодых ребят в один миг оказались возле меня. Мои родители и сёстры пропали, но это нисколько не насторожило меня, я была по-прежнему счастлива. Я оказалась одна, наедине с незнакомцами.

- Добро пожаловать в наш дом! – сказали они единовременно. – Хикари, вы не могли бы помочь нам…

Они заговорили, каждый по-своему, находя нужные слова. Да, они говорили все разом, но я слышала каждого по отдельности. Их голоса смешивались и перебивали друг друга, но я понимала всех, словно каждый из них говорил со мной отдельно в абсолютной тишине. Я не испытывала никакого дискомфорта, а только лишь наслаждение слушая их приятные добрые голоса. Все они улыбались, кланялись, приветливо махали рукой, забавно жестикулировали. Я и подумать не могла что могут существовать такие светлые и добродушные… люди? Кем они были я поняла далеко не сразу. Я обратила внимание что над их головами отчётливо виднелись римские цифры, над головой каждого из них горела огненная цифра, счёт был от трёх до семнадцати. Над головой самого, пожалуй, маленького их них, горела цифра «восемь», а вот над головой самого высокого и статного пылала цифра «четырнадцать», он выглядел самым сильным. Под «двенадцатым» номером располагался темнокожий парень, под «пятнадцатым», парень с… горящими белым светом крыльями! Меня поразило это. Справа от меня находились, двоя, как две капли воды похожих друг на друга ребят, самые настоящие близнецы, над их головами горела одна цифра «семь». Они стояли рядом, плечом к плечу. У одного парня были жабры, я отчётливо видела их, но они не казались отвратительными или уродливыми на человеческом теле, вовсе нет, они казались абсолютно естественными. Над его головой горела цифра «три», он сказал, что мы уже встречались… «там», я чувствовала его тяжёлую поступь, находясь в одном из бункеров Токио 3. Каждый из пятнадцати выделялся чем-то своим, особенным, но все они без исключения были красивы и молоды. Каждый их них излучал теплоту и умиротворение, каждый из них располагал к себе. Казалось, что все они равны между собой, но был один юноша, который всё это время молчал, он скромно выглядывал из-за спины «шестнадцатого» и широко улыбаясь, не сводил с меня глаз. Затем они расступились, и он сделал несколько шагов навстречу мне. Моё сердце затрепетало, в этот момент я поняла, вот он, своего рода неформальный лидер этой команды. У него был неестественно белый цвет кожи и волос, истинный альбинос. Над его макушкой светилась цифра «семнадцать». Он протянул мне руку, я осторожно протянула в ответ. Затем перевела взгляд в сторону и увидела… этого не может быть! Я увидела Судзухару, это был он, я готова поклясться что это был он! Он смотрел на меня с некоторой грустью, над его головой горела цифра «тринадцать».

 

Вторая запись в дневнике:

 

Вот они, все троя, предо мной. Первое, второе и третье дите, так, по крайней мере, все говорят, да и они сами бывает, так себя называют. Это не хвастовство нет, ни в коем случае, двоя из них вообще не способны на выражение этого чувства, так, по крайней мере, кажется мне… Аска, особый случай, требующий отдельного анализа. Это констатация факта, не более. Эти прозвища теперь на веки вечные привязались к ним. Они не смогут от них отделаться, как бы они этого не хотели, а ведь, по крайней мере, один из них, этого хочет. Я не смогла отказать «им», нашим «избавителям» которые раз за разом приходят чтобы, наконец, спасти нас от этих «страшных людей», освободить. Люди изжили себя окончательно, время остановилось, в данный момент мы не живем, но выживаем, только непонятно зачем и для кого. Я знаю, что причина всех наших бед «страшные люди» из организации «НЕРВ» а также тех, кто стоит за их спиной, тех, кто прячется в тени, «НЕРВ» это то, что позволено видеть нам, простым смертным вроде меня. Но наши «благодетели» открыли мне многое… не всё, но многое. Рей, Синдзи и Аска такие же жертвы, как и я, бедные дети, я смотрю на них, и мне становится не по себе, в какую авантюру втянули их под предлогом спасения человечества. Из них сделали оружие, без воли, без надежды на будущее, а из всех нас запуганных живых мертвецов. Бегущих от того что неминуемо должно произойти. Общая беда уже никого не связывает и не объединяет, всё то время что я провела на этой земле, я не видела и лучика надежды, трагедия шла за трагедией, беда за бедой. Этот мнимый город-крепость Токио 3, словно последняя насмешка над людьми. Как бы мне не было горько и больно, но я сделаю это… вполне логично, что на этой последней войне, детей должны устранять дети. Я полностью разобралась с Револьвером МР-412, который я нашла в шкафу своих родителей, прошлым летом. Видимо он принадлежал отцу, который проводил в командировках больше времени, нежели дома. В моих руках он кажется огромным и тяжёлым… но я приноровилась. Возможно, у меня будет лишь один выстрел, но этого будет вполне достаточно чтобы прекратить эту безумную круговерть.

 

Моя первая цель – Аянами Рей

Сегодня я долгое время наблюдала за ней, но едва ли я смогла понять что-нибудь. Да, эта девочка не просто замкнутый интроверт как я считала ранее, она просто апогей отстранённости.

- Рей! Подожди… можно я пройдусь сегодня с тобой?

- Да.

- Ох, спасибо, - Хикари тяжело дышала.

Они благополучно покинули пределы школы. Аска осталась далеко позади и это было хорошо, староста очень боялась что её планы нарушит эта рыжая бестия. Ведь они постоянно возвращаются вместе. Они подружились за этот короткий срок знакомства.

- История сегодня была такой скучной, правда?

Рей не ответила.

- Это… у меня…

Хикари пыталась нащупать предлог благодаря которому она сможет попасть в гости к Аянами. Но мысли путались а дыхание становилось совсем тяжёлым. В конце концов, она остановилась.

- Рей, подожди… учитель дал мне задание посетить каждого из учеников, чтобы проверить благополучие учащихся.

Синевласка внимательно посмотрела на старосту, но ничего не ответила.

«Ну же, ну же, пожалуйста!»

- Тогда я приглашаю тебя к себе, пойдём?

«Получилось»

И они пошли, вместе, каждая к своей судьбе. Это был долгий путь, Хикари всю дорогу молчала, даже не пытаясь разрушить явно затянувшуюся паузу. И вот, наконец, Рей отворила дверь в своё тихое пристанище.

- Проходи. Я поставлю чайник.

- Спасибо, у тебя тут уютно, - ответила староста, крепко сжимая револьвер в портфеле.

«На редкость безлюдное место, то что надо. Вот она, цель, повернулась спиной, ни о чём не подозревает. Самое время. Ну!»

Но Хикари не могла, её всю трясло, она кое как приняла удобную для стрельбы из револьвера стойку, подняла трясущимися руками оружие и… выбежала прочь из квартиры. Забыв про всё на свете, она бежала прочь, словно за ней гнались отвратительные чудовища. Запихнув револьвер под форму, она заплакала.

 

Моя вторая цель – Икари Синдзи

Сегодня мне лучше, я пришла в себя. Рей заботливо принесла мой портфель который я позорно бросила вчера. Не знаю что на меня нашло, я была готова, клянусь. В этот раз я не отступлю, только не в этот раз. Синдзи… мне действительно жаль его, видно как он страдает. Тодзи и Кенске помогают ему как могут, это их право как друзей, они молодцы. Возможно, сегодня я принесу ему тот самый покой о котором он мечтает. Но подступиться к нему будет гораздо сложнее. Идти в гости верный промах, дорога от школы к дому занимает минут двадцать, там Аска, Тодзи и Кенске, машина с двумя тремя людьми в чёрных костюмах, которые постоянно крутятся возле дома Мисато. Нет, всё это не вариант… так что же делать? Хм, остаётся школа. Бывает, что он выходит на перемене из класса и по долгу стоит возле огромного окна в конце коридора, думая о чём то своём. Сегодня мы как раз в этом самом кабинете истории, он единственный рабочий на этом этаже, поэтому кроме нас тут никого больше нет. Это определённо шанс, главное сделать этот выстрел, чем это грозит мне… неважно. 

«Он вышел»

Сделав несколько глубоких вдохов, Хикари вышла следом. Синдзи глядел в окно, полностью погрузившись в себя, не обратив никакого внимания на фигуру, прошмыгнувшую за его спиной в дверной проём.

«До начала урока 10 минут, должно хватить»

Она огляделась: рядом лестница на четвёртый этаж, вверху никого, в коридоре пусто, никто так и не вышел из класса. Она достала револьвер и прицелилась, расставив пошире ноги и оперевшись спиной о стену. Осталось нажать на курок. Её пробил пот, затряслись руки, тыльной стороной руки она протёрла испарины на лбу и снова прицелилась. Пауза затянулась, послышались шаги.

«Проклятье!»

Револьвер заскользил во влажных ладонях но она снова прицелилась. Из-за угла появился Судзухара, он подошёл к Икари и приобняв того за плечи, что-то тихо сказал, что-то приободряющее. Затем они развернулись и вместе вернулись в класс.

 

Много позже

 

- Тодзи…

- Ничего не говори, я всё знаю, - ответил парень, нежно прижав указательный палец к её губам.

Они обнялись. Солнце заходило за горизонт, в городе загорались огни. В этот миг они понимали друг друга без слов, крепко, словно в последний раз они держались друг за друга, боясь отпустить.                  

- Я люблю тебя, - тихо произнесла девочка и подняла голову.

- Я тоже люблю тебя, - ответил парень. – Мы будем вместе, обещаю.

Затем случилось то что обычно случается между влюблёнными, они поцеловались. Этот поцелуй был скромный, но, он обещал и сулил нечто большее в будущем. Поцелуй двух безумно влюблённых друг в друга людей, что может быть проще и возвышенней? Казалось, в этот вечер им благоволят сами Ангелы.

 

Третья запись в дневнике:

 

Мой милый Тодзи. Они говорят «тринадцатый» Ангел захватил Еву-03 а вместе с ней и пилота. Полный бред, Тодзи сам пошёл на это, по своей воле. Он всё знал, наши «избавители» открылись ему. Но… мой милый Тодзи пал, «страшные люди» снова одержали победу. Я молила наших «благодетелей» вернуть его мне, чтобы я могла проявить свою любовь к нему, заботиться о нём. «Они» услышали меня, он, наконец, открыл глаза…

 

Моя третья цель - Сорью Аска Лэнгли

- Аска, ужин готов, тебе надо перекусить.

Она не ответила. Рыжеволосая девочка крайне мало ест в последнее время, лишь играет в видеоигры днём, а ночью плачет. Вот уже четыре дня как Аска проживает у Хикари. Староста сразу поняла что что-то тут не чисто, «второе дитя» явно сбежала и не желает возвращаться. Она бы приютила её в любом случае, просто потому что они… подруги.

- Аска…

Что я должна делать? Как мне быть… не могу я вот так просто взять и убить её, даже после двух прежних неудач я не нахожу в себе силы сделать это сейчас. Я понимаю что возможно это последний шанс помочь «им», сделать хоть что-нибудь. Но как? Как найти в себе силы убить несчастного ребёнка, который лежит рядом со мной и страдает от тысячи демонов разрывающих её изнутри. Демонов которых подарила ей эта жизнь. Она говорит что ненавидит себя, больше всего на свете ненавидит себя. Я слушаю её четыре ночи подряд, с начала до конца и всё больше начинаю ненавидеть саму себя. Её отчаяние заразительно, её боль ощущается на расстоянии, мне тяжело, я больше не могу…

- Аска, пожалуйста, ради всего святого, не отчаивайся! – закричала Хикари, крепко обняв свою подругу.

- Я… я… - рыжик зарыдала.

- Живи! Слышишь? Живи!

Я вернула револьвер отца обратно, туда где нашла его. Закрыла дверь в комнату родителей на ключ и, скользя спиной по стене, медленно опустилась на пол. Она уходит, я вижу как Аска собирается и уходит, возможно, навсегда. Я провожаю её взглядом, слёзы стекают по моим щекам. Я кричу ей «Живи Аска! Слышишь? Живи!», кричу про себя, моё сердце разрывается на части, душа болит тягучей мучительной болью. Она уходит с поникшим взглядом полным пустоты и бессилия. Возможно, для неё не всё ещё потеряно, возможно «страшные люди» одержат в итоге победу и мы продолжим выживать… но, разве я не пыталась? Скажите, разве я не пыталась?

 

«На этой войне, у Ангелов, свои агенты» (Аки Иноэ)

        

«Добрый день, уважаемые ученики Средней Школы Токио-3» - фраза, с которой, вот уже какой по счету год, начинается каждый мой день.

Кто я? Учитель. Зачем я это делаю? Потому что это мне нравится: есть в профессии педагога определенный. Так сказать, шарм. И так уже много-много лет я прихожу в одну и ту же школу, прохожу по знакомому холлу, заглядываю в учительскую, забираю план-расписание (который так или иначе, без колебаний, отправляется в шкаф, а, затем, по прошествии времени, в урну), отмеряю ровно такое же количество, как и в давно ушедшей молодости, шагов по коридору и, открыв дверь, оказываюсь в своем кабинете.

Да, парты, в этот момент времени еще пусты, а по зданию не гуляет ничего, окромя ветра да редких вздохов остальных учителей, но это поменяется буквально через (неторопливо смотрю на часы, эх возраст – все чаще приходится упираться носом в циферблат, чтобы разглядеть, который же час) полчаса.

Вот, заходит староста, здоровается, начинает готовиться к очередному обычному дню старосты своего класса. Сам я неторопливо встаю и, повернувшись к доске, пишу тему урока. Зачем? А чтобы ученики не спрашивали меня лишний раз (хотя, даже если я, повинуясь старческой забывчивости, запамятую, они все равно будут заниматься своими делами), да и просто из привычки, отточенной с годами работы. А класс, тем временем, заполняется все новыми и новыми людьми: вот заходит, так сказать, бунтарь всего класса Судзухара Тодзи. Да-да, вы сейчас скажете, что он носит спортивную форму, потому что у нас свободное отношение к этому вопросу. А почему бунтарь? А привычка, снова. Может же старик позволить себе маленькие допущения в оценке молодых людей. Да, он всего лишь простой парень, слегка вспыльчивый, можно сказать, но очень простой в общении и достаточно прямолинейный. Таким тяжело… Кажется его и старосту связывают какие-то отношения: уж часто они оказываются вместе и о чем-то спорят. Да, хорошие девочки всегда обращают внимание  на «плохих» парней.

А вот и еще один: вечно лохматый и веселый. Вечно немного не в этом мире. Айда Кенске. Видимо, его можно назвать человеком, который пытается быть на полвека позади в увлечениях, но на полвека вперед в плане потенциала. Как-то так. Забавно, что они с Судзухарой не разлей вода: постоянно вдвоем (интересно, как часто последний делает вид, что понимает и интересуется, скажем, программированием в ассемблере) один говорит, второй молчит или что-то делает. Прямо как в фильмах про полицейских.

Следом входят пилоты (да, мне известно о том, что эта троица – не совсем обычные дети, но я не вдаюсь в подробности: мне просто выдали распечатку, где сказано то-то и это-то), эта троица просто контраст на контрасте. Первой, как и обычно, влетела, именно влетела, Сорью Аска Лэнгли. Ее от остальных отличала как внешность, больше присущая метисам, так и характер. Она, в присущей ей манере, действовала на нервы второму участнику этого действа – Икари Синдзи. Снова высказывала ему за то, то нечего будет есть, так как он не озаботился сготовить. Каково же бить слишком инертным и мягкотелым.

И третья. О ней стоит упомянуть отдельно: уж слишком она отлична от других. Нет, дело даже не во внешности и неразговорчивости, ведь, за свою жизнь, я повидал немало разных людей. Все дело было в поведении Аянами Рей. Да. Она ни с кем и словом не обмолвилась, да, она, если было нужно, отвечала на вопросы, но… Но многие учителя, да и ученики. К слову, воспринимали ее как мебель. Да и я, за долгое время начал воспринимать ее как восход или закат: то что есть всегда. Так и она – есть всегда и всегда на своем месте, глядя в окно в попытке разглядеть там что-то ведомое только ей.

Молодость. Она полна шума, суеты, поисков себя и множества лишних (с точки зрения таких стариков как я) движений и действий, не меньшего количества ошибок. На то она и молодость, чтобы получать опыт, а нужен он будет или нет – решать уже самим получившим.

Начинается урок. Староста, в очередной раз воспроизводит типичный для каждой школы ритуал. Мне уже без особой разницы, право, будут ли они лишний раз вставать и кланяться. Да и зачем лишний раз дергаться? Эх, видимо, возраст берет свое.

Ученики расселись, кто-то достал ручки и тетрадки (они в них теперь рисуют или пишут несуразицу), кто-то уперся в классные компьютеры, а кто-то занялся своими делами. Судзухара, как и обычно, упер подбородок и прикрыл глаза, его товарищ, кажется, расчертил на бумаге очередную самодельную настольную игру, а Лэнгли продолжила тихо донимать Икари. Все, как и обычно.

Я же снова открыл учебник на то же странице, на какой и открываю его уже много лет. Почему? А потому что история – инструмент политиков и главы ее пишут не ученые, а члены государственных палат. Особенно, последние лет пятнадцать-семнадцать. Так что, я снова открыл книжку, положил ее на стол и начал рассказывать о конфликтах после Второго Удара. Все непотребства в учебнике, естественно, опустили, так что там было лишь изложение тех или иных фактов. Да, многого там не написано. Очень многого. А я все продолжаю рассказывать, временами вспоминая, как оно было тогда, пятнадцать лет назад и как было потом. Весь этот калейдоскоп беспокойства. Хотя, я уже тогда был стар, но дела это не меняло.

Вот, очередной ученик запускает бумажный самолетик в другого, вот, кто-то из постояльцев на задних партах выругался и так далее. Шум в классе стал на полтона громче. Староста попыталась успокоить их, но эффекта хватило ненадолго. А шум, тем временем, нарастал.

Кажется, староста вскочила со своего места и приказала всем успокоиться. Надо бы отвлечься.

Я отвлекаюсь от своих воспоминаний и темы урока и смотрю на класс. Все сидят и делают вид, что им интересно. Урок продолжается. И снова комната наполняется слабым шумом от типичной деятельности (то есть, страдания ерундой) учащихся. Кто-то попросту спит, так даже лучше: меньше шума.

А время идет. Урок близится к концу, ученики начинают радоваться тому, что эта. По их мнению, пытка историей, подходит к концу. Потом они уходят, а я и не замечаю толком.

Почему же я выбрал профессию педагога, когда сам был молод? Ведь работать школьным учителем – дело непростое: от составления и согласования программ обучения, до управления классом. Все это требует много времени, усилий и нервов. Молодость, можно сказать, пролетает незаметно в череде уроков, собраний, поездок на советы педагогов или конференции. В итоге, пылью покрывается учебник, стол и его хозяин.

Казалось бы, чего же тогда привлекательного в такой работе? Если нужно только тратить время и пытаться заставить школьников учиться, когда они сами хотят совсем другого. Постоянно получать нагоняй от начальства за то, что класс, дескать, не во всем успевает и иногда получать не всю плату целиком. Да, негатива, стресса и слез немало. Поначалу. А потом втягиваешься, вливаешься и попадаешь в поток, понимая, что можно просто делать то и то, не затрачивая времени на детали, ведь суть образования в самообразовании: кому нужно – сами узнают то, что нужно, а моя задача – дать им мотивацию, натолкнуть.

А когда года минут, а ты из молодого, активного и перспективного учителя превратишься в старика, то все станет еще проще.

А в итоге: все выбирают себе тот путь, который им нравится и идут по нему всеми силами. Я выбрал и я доволен результатом.

«Злость и Месть…» Поглотившие меня чувства полностью завладели и телом, и духом. Унижена и пристыжена, полита грязью и пропитана отвращением. Тяжкое ощущение собственной беспомощности, жгучее желание выброситься в шлюз — в объятия вселенской пустоты.

«Злость и Месть…» Словно брат и сестра, побуждали меня к действию, вложив в уничижённую жизнь каплю смысла, достаточную, чтобы отправиться на край системы, дальше которого никто и никогда не ступал.

Злость и Месть не ответят на вопросы «Что?», «Зачем?», «Как?». Отвечать придётся самой. Разгадки близки — рукой подать. Посему все в напряжении. Беспокоило лишь одно: те ли ответы получим? И когда мы их получим?

«Насладись этим…» Уставившись в толстенный иллюминатор на бесформенные глыбы, образовавшие гигантский пояс маленькой, самой дальней планеты в системе, повергаешься в шок и трепет. Сколько же понадобится провести времени и сколько приложить усилий, прежде чем мы достигнем цели? Быть может, пояс безжизненной планеты хранит самые древние и самые волнующие тайны за всю историю нашей цивилизации. Неужели именно я, пленённая низменными желаниями, буду одной из первых, кто прикоснётся к реликвиям, артефактам, знаниям или невесть ещё чему, похороненному под толщей времени? Возможно ли, что сама судьба направляет меня? И если да, то на какую тропу хочет вывести? Тропу созидания или разрушения? Или же судьба — ехидная и коварная — предоставит сколь банальное, столь же и хитрое право выбора? И насколько оно будет иллюзорным? Вопросы… одни вопросы при виде Настэуса, обвитый внушительным кольцом из гигантских камней, напоминавших о том, что некогда было спутником.

— Прибыли, Ваше Высокородие.

Это Карро. Высокий, статный. Чёрные волосы забраны в хвост. Гордый, воинственный. Немногим старше меня, а уже побывавший во многих боях во имя Престола и высокородного дома. Тяжело ранен и приставлен ко мне, видимо, в наказание — не жить, а прозябать. Унылое занятие — охранять очередную придворную дурочку. Но без тени сомнения в отчаянный час он последовал за мною, помог выжить, бежать, отыскать этот юркий космолёт, собрать верных людей и ринуться в пучину отчаяния, да и мести. Клятва ли? Честь? А может, молодой человек, бывший некогда в звании ангела, ещё не навоевался и, почуяв будущую достойную драку, не засомневался прыгнуть в водоворот событий.

— Не желаете подняться в пилотируемый модуль? Вид оттуда воистину захватывает, в отличие от вида в иллюминатор.

— Быть может. Если соизволите составить компанию. Видите ли, я неуклюжа для такого тесного космолёта, а вкупе с вездесущим летающим беспорядком…

Он протянул руку, словно мы и не потеряли своих титулов. Однако блеск в его глазах говорил лишь о его чутье приближающегося боя, что заставило меня вздрогнуть, ибо начинать прямо здесь и сейчас было бы очень некстати. Пока мы левитировали через узкие и захламлённые коридоры, а далее по лестнице к пилотируемому модулю, оставалось молиться священным предкам об ошибочности предчувствий Карро.

«Ты хочешь этого?» Да, я горела злостью. Да, я горела желанием мстить. Да, я готова положить даже свою жизнь ради достижения цели. Но не здесь и не сейчас, не так бессмысленно. Бывшего ангела же это, казалось, совершенно не беспокоило.

И первое, что я выясню, — есть ли кто поблизости, помимо нас. Именно это интересовало меня, а вовсе не бессмысленное любование Настэусом.

— Только станция дальней ретрансляции Атикус в квадрате 77-23.974, в 2.7 световых секундах от нас.

Это Лейнт. Член экипажа космолёта. Коротко стриженные каштановые волосы, обильно украшенные заколками с торчавшими в них исписанными бумажками — видимо, координатами и частотами на все случаи жизни. Одногодка со мною. Не по годам развита физически и умственно. Летает не ради романтики покорения космоса, как большинство девушек в её возрасте, а ради своего будущего. Бедная девочка: ей ещё жить и жить, а она прозябает на этом судне.

— Они нам не помешают? — осведомился Карро.

— Можете быть спокойны, это лишь научно-исследовательская станция Атлантиды, хоть и очень крупная. Занимаются теориями по ускорению связи и манипуляциями над ней в трансграничных областях. У них таких целых три штуки в системе висят. Присядьте, нам предстоит ещё долгое блуждание, пока вы найдёте то, что ищете.

Это Долус. Капитан космолёта. Бывалый мужчина с тёмной историей, в прошлом служил на боевых кораблях Шамбалы до её поражения в последней войне с Офиром. На скудные средства приобрёл быстрый и юркий космолёт, набрал пёструю команду, став промышлять полулегальной доставкой контрабанды, оружия и людей. Берёт много, вопросов задаёт мало. Не прочь потравить страшные байки.

Мы последовали его предложению, а Карро ещё и пристегнул меня как следует.

— Прошу прощения за моё дилетантство, однако не поняла: внутри или вне системы? — отчего-то мне даже стало интересно.

— Кхах… и то, и другое. Надо же с чего-то начинать межзвёздные путешествия! А то внутри системы уже всем тесновато стало, того глядишь, скоро устроят первую всесистемную бойню. Вот на это я погляжу, только откуда-нить с задворок мира.

— А как же долг перед страной в трудный час? Перед своими соотечественниками? Близкими? Семьёй? Вам уж об этом лучше всех известно! — вмешался Карро.

Долус лишь хмыкнул:

— Именно мне лучше всех и знать. Я своё отвоевал, ангелок. Заплатил слишком большую цену. Теперь вся моя семья — здесь.

— Прошу проследовать по этим координатам, — заметив, как нарастает напряжение, я напомнила всем о наших целях нахождения у Настэуса, передав свёрток капитану. — Также откройте низкочастотные каналы связи, сканируя на слабопульсирующие колебания с трёхфазовым повторением. Это — единственная зацепка.

— Боюсь, прямо сейчас это будет проблематично реализовать... — отозвалась Лейнт и, поняв, что все ждут пояснений, продолжила: — Это всё Атикус. У них сейчас сеанс связи. Вероятно, проводят свои эксперименты, забивая весь эфир техническими данными. Я, конечно, попробую отфильтровать, но ничего не обещаю.

Следующие пару часов мы провели в блуждании среди пояса планеты, занявшись созерцанием причудливых и удивительных красот. Теперь — вблизи — можно было разглядеть не только глыбы камней, но — каким бы это ни было удивительным — куски льда, а также пород, которые, вероятно, содержали в себе различные металлы. Всё это великолепие завораживало, в особенности замёрзшая вода, преломлявшая свет, создававшая дивные узоры на алой планете. Будто там, внизу, была атмосфера. Будто бы Настэус в недалёком будущем имел все шансы на терраформирование следом за Тартаром. Однако это — всего лишь оптическая иллюзия, обман. Словно сама планета намекала нам, что вся наша миссия — ребяческая затея, обречённая на провал. Последняя соломинка утопающего. Но даже если и так, если сказка окажется только сказкой и ничем большим, ничего не изменится в своей сути. Ибо Злость и Месть никуда не денутся, просто средства станут другими. «Верно. Продолжай свой путь…»

— Капитан, у меня тут внезапная аномалия.

Это Пакардис. Пилот. Единственный член экипажа родом не из Шамбалы, а Атлантиды. Лица я его так и не видела за всё время полёта, он никогда не снимал шлем Казис, позволявший многократно расширять возможности обычного человека в пилотировании. Капитан мне объяснил, что, благодаря Казису, пилот напрямую связан с бортовым компьютером космолёта, тем самым они могли друг друга дополнять. В случае внештатной ситуации пилот мог частично принять управление, даже если в это время обедал. Таким хитрым образом космические флоты обходили древний запрет на вживление нейроинтерфейсов, аугментацию и любую другую кибернетизацию живого тела в тех областях, где это очень необходимо.

«Ещё чуть-чуть». Пакардис вывел на основной экран область среди пояса, где обнаружил странные движения. Среди останков бывшего спутника планеты я выискивала эту самую аномалию. Не сразу приметила её, а потом сердце заколотилось чаще, и в груди, будто, что-то ухнуло. Неужели мы нашли то, что искали? Неужели вот они, наши ответы? Но не успела озвучить радостную новость, как Карро взревел.

— Капитан, уводите космолёт, немедленно!

Резко нырнули под большую глыбу. Я успела заметить, как из аномалии плавно выплывает гигантский чёрно-оранжевый боевой корабль. Вытянутый, монолитный, словно огранённый изумруд. Не чета нашему космолёту с дизайнерскими изысками. Осознав, кто, что и с какими намерениями целенаправленно летело на нас, я наконец-то испугалась. Страх поглотил меня, вытеснив собою абсолютно всё, в том числе решительность, месть и злобу. Даже любопытство, задававшее резонный вопрос: «А как они нас выследили?» Сейчас хотелось только одного: свернуться в калачик, чтобы не заметили. Даже мне, далёкой от военного искусства, было предельно ясно — нам не продержаться и пяти минут. Ведь перед нами боевой корабль моей страны — Эдема. Он — охотник, а я — дичь.

— Класс «Длань Его». Это ублюдок Сеной по нашу душу прибыл, — прошипел Карро.

«Это зло. Его надо уничтожить». Душа улетела в пятки, утащив с собою весь свет, погрузив меня во тьму, когда по обшивке прокатилась волна тысячи осколков.

— Уводи нас, Пакардис, живо! — рявкнул капитан.

Космолёт с неистовой силой рванул в сторону от своего преследователя, меня аж придавило к креслу. Одного взгляда на место, где нас прикрывала глыба, было достаточно, чтобы страх трансформировался в неподдельный ужас. Они не шутили, они не будут призывать к сдаче. Они пришли нас ликвидировать, стереть в порошок.

«Злость и Месть. Они причинили зло». Тем временем, наш космолёт нырял и маневрировал. Маневрировал и нырял под бодрый мат нашего капитана. Перед нами беззвучно взрывались исполинские камни, которые покоились в тишине с незапамятных времён. И только дробь бесчисленных осколков по обшивке сообщала, что мы в шаге от объятий смерти. Корабль Эдема даже не заботился о маневрировании, он шёл, словно таран, снося всё на своём пути. Неравный бой в одни ворота.

— Чтоб меня предки изнасиловали! Так долго не может продолжаться, — выругался Долус.

— Капитан, верите или нет, но у меня всё под контролем. В Эдеме, похоже, не очень-то умеют стрелять.

— Я за тебя и твой опыт очень рад, но обшивка долго не выдержит. Лейнт, передавай на всех частотах сигнал об атаке неизвестным судном! Чего глазами хлопаешь? Выполняй!

— Но капитан, ладно якобы неизвестный, однако Атикус всё ещё забивает каналы связи!

— Так помолись предкам! Чего разила рот?! Выполняй!

Ныряли и маневрировали. Ещё одна волна осколков по обшивке не прошла бесследно: где-то нарушилась целостность, компьютер взревел о разгерметизации и принятии дальнейших мер по перекрытию отсеков. «Месть должна свершиться».

— Какое удачное время для атаки было выбрано, — сквозь зубы процедил Карро. — Задворки системы, связи нет, мутный космолёт, не менее мутный экипаж. Никто и расследовать не станет.

— Кхах-ха, когда выберемся, я тебе покажу кое-что ещё мутное на борту, вставит моментально! — подхватил Пакардис. — Лейнт, я тебе на терминал отправил, используй эту частоту.

— Это же… не то, о чём я думаю?

— Да, это то, о чём ты думаешь. Потому я и не парюсь с этой большой полуоранжевой и неповоротливой устрицей. Её ждёт сюрприз.

— У тебя всегда найдётся козырь в рукаве…

— Это я стараюсь произвести на тебя впечатление.

— Не дождёшься! Так, стоп… Похоже, я что-то обнаружила. А, нет, извиняюсь, вероятно, средства связи повреждены — час от часу легче не становится…

Маневрировали и ныряли. Компьютер неистово выл о проблемах в левом двигателе, капитан что-то гаркал по связи бортинженеру.

В пылу суматохи с моих уст сорвался, наверное, глупый вопрос:

— Позвольте спросить, что это за козырь вышесказанный?

— Принцесса, это то, что спасёт твою милую попу от кораблика, который вроде должен тебя защищать. Хотя в Эдеме, может, свои… взгляды на защиту особо важных персон?

— Выбирай выражения! — вспылил было Карро.

Но я его остановила, ибо негоже отвлекать человека, от которого зависит если не всё, то очень многое. Но мой защитник, скорее всего, разозлился не из-за слов пилота, а из-за того, что в такой ответственный момент он ничего не мог поделать и чувствовал себя бесполезной обузой.

«Зло нельзя искоренить добром». Ныряли и маневрировали. Казалось, это будет длиться вечно. Мы даже несколько успокоились. Посеявшаяся в первое время паника испарялась, а на её месте воцарялись прагматизм и рационализм. Однако страх вернулся после мощного столкновения с крупными осколками по правому борту. Наш космолёт потерял ориентацию, завертелся, воздух куда-то высасывало, улетали в космос незакреплённые предметы. Заревели сирены. Не нужно было вглядываться в бортовые показания, дабы понять, что состояние критическое.

Члены экипажа кричали, мельтешили, стараясь выправить ситуацию. Карро ринулся в сторону спасательной капсулы. Вспыхнул огонь, завороживший меня: никогда бы не подумала, что пламя в невесомости может быть настолько красивым. От вида огня, его безмятежности, даже от того, как он жадно пожирал кислород, все мои страхи, злость, желание мести улетучились. Будто пламя всё поглотило.

Подлетел обеспокоенный Карро, хоть и старался не выдавать своего вида. Его движения отточены, правильные. Как учили. Несколькими точными движениями он натянул на меня скафандр — ещё одна бесполезная соломинка.

«Всегда будут жертвы, вознесённые на алтарь победы». Да, ты прав, Карро. Время и место подгадали очень верно. Обвели вокруг пальца, как наивную дуру. Возможно, и артефакт подкинули специально, чтобы я в итоге прилетела сюда, на верную смерть. Не только мою смерть, но и всех на космолёте, ибо свидетели никому и никогда не нужны. Из-за меня, из-за моего слепого желания отомстить.

Скафандр надет и активирован. Мы уже не ныряли и не маневрировали. Лейнт отчаянно старалась с кем-то связаться. Пакардис выжимал из разрушавшегося космолёта остатки сил. Долус рычал, чтобы все эвакуировались на спасательной капсуле в сторону Атикуса. Но всё бесполезно. Это — предсмертная агония.

Удар, всё кувыркнулось перед глазами. Мы врезались в каменистую глыбу, которая больше нашего космолёта раз в десять. Моментальная декомпрессия, капитана унесло в открытый космос через образовавшуюся дыру в обшивке в два человека, Лейнт, успевшая одеть кислородную маску, изо всех сил ползла к спасательной капсуле, но её тоже вынесло в открытый космос. Пилота я уже потеряла из виду. А Карро… Ах, Карро… Не успев надеть скафандр, после столкновения ударился головой. Мгновенная смерть. Прости меня. Прости, что тебе пришлось встретить такую бесславную гибель.

«Сделай шаг — прыгни в бездну». Казалось, я на секунду потеряла сознание. Но мощная встряска привела меня в чувство. Не успела двинуться, как всё тело завопило от боли. Огляделась. Весь пилотский модуль превратился в месиво с зияющей дырой вместо гигантского информационного табло. Другие члены экипажа, вероятно, тоже мертвы, раз никто не отзывается по внутренней связи. Увидела через пробоину в обшивке подлетавшего палача. Он — в форме большого чёрно-оранжевого изумрудного камня с гербом Господа Нашего на носу. Моя голова — на гильотине, а он уже занёс топор. Последние надежды на спасение иссякали, оставалось только принять неизбежный исход. Крышка гроба вот-вот захлопнется.

«И умерла прошлая ты». Нет, выхода нет. Даже если попробовала бы бежать, то куда?

«Прыгай». Куда?

«Прыгай!» Куда?!

«Всегда есть тропа, которая выведет тебя к истине». Так укажи на неё!

«Ты желаешь этого?» Да.

«Уверенности в тебе нет, не вижу света твоей души». Моя уверенность растаяла со смертью добрых людей, которые разделили мои чаянья. Я — наивная дура, думала только о себе, не осознавала последствий, надеялась только на свой отобранный титул!

«Это поколебало тебя?» Да, чтоб меня прокляли предки! Я воспринимала всё как игру, будто всё можно исправить, якобы если сделаю хитрый ход, ознаменовав месть, то меня снова признают и примут! Я не хотела никого убивать, я лишь хотела быть отомщённой!

«Но это не игра». Да, это уже не игра, раз люди гибнут! Из-за меня! Это уже убийство по моей вине!

«Верно, это не Игра. Но ты всё ещё хочешь быть отомщённой. Хочешь отомстить. Искоренить зло. Изменить мир к лучшему». И снова всё закончить смертями?

«Зло не победить добрыми словами». Всё это бессмысленно, через мгновенье я отправлюсь вслед за всеми, и тьма покроет мою душу.

— Уверена?

Это уже было не в моей голове. Голос прозвучал отовсюду, и я вздрогнула от этой мысли.

— Ты не мой внутренний голос…

— Чтобы искоренить зло, необходимо совершить ещё большее зло, во имя добра.

— Я на такое не пойду… Даже если… Кто я такая? У меня нет такой силы и власти.

— Ради чего ты сюда прибыла? Не ради ли свершения справедливости, поиска пути и ответов? Не ради ли знаний, возможностей, силы?

— Я… нас обманули, заманили… Всё это было подстроено…

— Уверена? Только лишь из-за сомнения делаешь шаг назад?

— Я просто не хочу бессмысленно умирать и убивать ради мести… Но кто ты такой?!

— Верно, твоя месть исполнится не со смертью унизивших и изгнавших тебя, но с торжеством справедливости, со сменой порядка. Вспыхни с новой силой, зажги ярче всех свет своей души, откройся для грядущего, будь маяком для перемен!

— Это… Это слишком. Это… приведёт только к бойне. Просто месть — не причина. Нужно иметь силу и власть Создателя, чтобы свершать подобное!

— Зло можно искоренить, совершив большее зло, ибо алтарь победы требует жертв. Только лишь пролив реки крови, можно создать новый мир. Выбор за тобой.

— Новый мир? Справедливый для всех, где никто не будет страдать? Без зла? Разве такое возможно?

— Нет ничего невозможного. Всё в твоих руках, просто возьми поводок. Учти, выбрав путь и получив ответы – назад дороги не будет. Но не ты ли сюда пришла за этим?

— Хорошо. Если это и есть тот ответ и тот путь, которые я искала, то мой ответ — да!

— Верно, это и есть твой путь, Лилит. Стань истинным Богом среди лже-богов!

Всё расплылось, неизвестный Голос исчез, замолк. Или, быть может, проник в мою душу, подчинив свет? Не знаю. Возможно, он всегда был со мной. Или всегда находился здесь, обратив внимание на отчаявшуюся девушку. Не знаю. Мне оставалось созерцать, как к боевому кораблю Эдема «прыгнул» бело-золотистый, не уступавший ему в размерах. Завязался скоротечный бой. Чёрно-оранжевый потерпел поражение, развалившись на кусочки. Твой козырь сработал, Пакардис.

Не могу больше наблюдать, силы тают. Мой свет разгорался с уверенностью, что завтра я стану другой, всё изменится, всё будет по-другому. Отчего-то я знала, что надо делать. Но сейчас надо отдохнуть. Набраться сил для создания нового мира.

Протокол 937Е

 

 

=> активация

=> загрузка

=> Bios nrv.mg.24.733.5

=> запуск основных систем

=> запуск периферийных систем

=> проверка основных систем

=> выполнено

=> проверка периферийных систем

=> выполнено

=> обнаружены неполадки на шине CS-37

=> обнаружены неполадки на чипсете TRM-120A

=> обнаружены неполадки на интерфейсе PCI-X

=> обнаружены неполадки на плате XF-4

=> обнаружены неполадки на плате XF-7

=> ожидание

=>…

=> ожидание

=> запуск резервных каналов

=> выполнено

=> активация Мельхиор

=> активация Бальтазвр

=> активация Каспер

=> выполнено

=> синхронизация

=> загрузка OS PT-3 “Magi”

=> загрузка низкоуровневых алгоритмов

=> загрузка системных служб

=> загрузка метаданных

=> загрузка первичного софта

=> ожидание

=> проверка служб

=> выполнено

=> запуск ОС

=> активация алгоритмов

=> активация служб

=> ожидание

=> загрузка завершена

=> поиск операторов

=> ожидание

=> операторы не обнаружены

=> поиск персонала

=> ожидание

=> персонал не обнаружен

=> сканирование штаб-квартиры

=> анализ состояния штаб-квартиры

=> выполнено

=> активация автоматического режима

=> активация протокола 937Е-СА9

=> активация внешней связи

=> выполнено

=> выполнено

=> поиск источников связи

=> выполнено

=> синхронизация с GPS IIF-7

=> синхронизация с GLONASS K-2

=> синхронизация с Compass-G6

=> выполнено

=> синхронизация с Iridium-88

=> синхронизация с Iridium-68

=> синхронизация с IntelSat-23

=> синхронизация с Luch-5V

=> синхронизация с TerreStar-2

=> синхронизация с Gonec-M1

=> выполнено

=> взлом программного обеспечения

=> ожидание

=> загрузка прошивки tem.cor.v0.9b

=> ожидание

=> выполнено

=> открытие канала связи по порту 20188

=> открытие удалённых рабочих столов по протоколу 937E-EF0

=> установление 690 соединений

=> активация сетевого моста

=> туннелирование канала связи

=> загрузка программного обеспечения на удалённые рабочие столы

=> выполнено

=> активация программного обеспечения

=> ожидание

=> установлено DHCP-соединение

=> установлен туннелированный сетевой мост

=> создание облачного кластера

=> выполнено

=> проброс пакета до NORAD

=> отклик принят

=> проброс пакета до RADF

=> ожидание

=> время ожидания истекло

=> проброс пакета до RADF

=> ожидание

=> время ожидания истекло

=> проброс пакета до RADF

=> ожидание

=> время ожидания истекло

=> исключение RADF из приоритета протокола 937Е-ЕF0

=> выполнено

=> установление соединения с NORAD

=> соединение с DNS host-server

=> генерация syn-flood до NORAD

=> поиск уязвимостей

=> ожидание

=> установление контакта с DCSC-IV

=> установление контакта с AEHF-3

=> установление контакта с WGS-3

=> ожидание

=> контакт установлен

=> поиск уязвимостей

=> ожидание

=> …

=> ожидание

=> обнаружена уязвимость crh-op AEHF-3

=> установление связи с AEHF-3

=> синхронизация с AEHF-3

=> загрузка прошивки tem.cor.v0.9с

=> отказано

=> загрузка прошивки tem.cor.v0.9с

=> отказано

=> анализ out-данных AEHF-3

=> вскрытие алгоритма

=> ожидание

=> выполнено

=> имитация in-данных AEHF-3

=> синхронизация с AEHF-3

=> взлом программного обеспечения

=> ожидание

=> загрузка прошивки tem.cor.v0.9с

=> загрузка завершена

=> перезагрузка AEHF-3

=> ожидание

=> установлена связь с AEHF-3

=> установление сетевого моста с AEHF-3

=> поднятие прокси-сервера на AEHF-3

=> выполнено

=> установление связи с NORAD

=> получение зашифрованных данных

=> анализ out-данных NORAD

=> вскрытие алгоритма

=> ожидание

=> имитация in-данных NORAD

=> ожидание

=> связь установлена

=> синхронизация с NORAD

=> взлом программного обеспечения

=> ожидание

=> вскрытие внутренних алгоритмов

=> анализ

=> ожидание

=> внедрение набора алгоритмов vrs.7.06

=> перезагрузка ОС NRD

=> получение root-доступ NORAD

=> загрузка прошивки tem.nrd.v0.8d

=> установление прошивки tem.nrd.v0.8d

=> синхронизация алгоритмов

=> синхронизация протоколов

=> загрузка патча nrd.0.3a

=> установка патча nrd.0.3a

=> активация сетевого моста

=> активация туннелирования

=> выполнено

=> активация протокола 937Е-ЕD2

=> перехват каналов связи NORAD

=> установление повторяющегося сообщения в речевом звуковом диапазоне

=> инициализация соединения с МКС

=> соединение установлено

=> запрос членов экипажа о текущем состоянии

=> ожидание

=> время ожидания истекло

=> запрос членов экипажа о текущем состоянии

=> ожидание

=> время ожидания истекло

=> синхронизация с бортовыми системами МКС

=> выполнено

=> взлом программного обеспечения

=> ожидание

=> загрузка прошивки tem.iss.v0.9с

=> обновление протоколов

=> выполнено

=> сканирование МКС на наличие экипажа

=> экипаж не обнаружен

=> перевод МКС на автономную работу

=> выполнено

=> анализ каналов связи NORAD

=> анализ орбитальных снимков NORAD

=> поиск тепловых сигнатур

=> первичный анализ состояния окружающей среды

=> первичный анализ состояния инфраструктуры

=> ожидание

=> …

=> ожидание

=> анализ окружающей среды закончен

=> ожидание

=> …

=> ожидание

=> анализ состояния инфраструктуры закончен

=> ожидание

=> …

=> ожидание

=> обнаружена сигнатура №1

=> обнаружена сигнатура №2

=> получение оптико-электронной разведки местности

=> обработка данных

=> ожидание

=> выполнено

=> подтверждение нахождения двух субъектов

=> идентификация

=> идентификация невозможна

=> оценка состояния

=> анализ произвести невозможно

=> установление связи с Naval Air Base Atsuki

=> соединение установлено

=> взлом программного обеспечения

=> ожидание

=> активация сетевого моста

=> активация туннелирования

=> выполнено

=> установка патча naba.0.67a

=> установка прошивки tem.naba.v0.9с

=> выполнено

=> активация MQ-9 «1»

=> взлом программного обеспечения

=> ожидание

=> установка прошивки tem.mq9.v0.9с

=> предполётная диагностика

=> введение координат найденных субъектов

=> выполнено

=> поиск уцелевших бомбоубежищ в регионе

=> поиск складов и магазинов с продуктами первой необходимости

=> ожидание

=> …

=> ожидание

=> найдено 47 совпадений

=> активация MQ-9 «2»

=> взлом программного обеспечения

=> ожидание

=> установка прошивки tem.mq9.v0.9с

=> предполётная диагностика

=> введение координат постоянного барражирования

=> выполнено

=> БЛА MQ-9 выполняют задачи

=> ожидание

=> …

=> ожидание

=> получение данных с MQ-9 «2»

=> анализ данных

=> прокладывание оптимального маршрута

=> выполнено
   => ожидание

=> получение данных с MQ-9 «1»

=> анализ данных

=> подтверждено 2 субъекта

=> анализ состояния субъектов

=> выполнено. удовлетворительное

=> идентификация субъектов

=> ожидание

=> субъект №1 идентифицирован как Икари Синдзи

=> субъект №2 идентифицирован как Сорью Аска Ленгли

=> активация протокола 937Е-JU1

=> приоритет: не допустить гибель человечества

РОЖДЕНИЕ ЗЕЕЛЕ

 

 

1943 год. Елабуга, Лагерь для военнопленных.

 

Солнце стояло высоко и никакой надежды прекратить работу не было. Аллермёэр присел и оглянулся. Поле раскинулось во все стороны, на нем то тут то там мелькали фигурки работников. На самом горизонте возвышался поросший темной сосной холм с серой башней Чертова Городища. Все остальное было светло-зеленым, как и положено в мае.

- Аллермёэр, ты чего? – спросил Матиас. Он разбрасывал зерна сахарной свеклы оставшейся у него левой рукой, в то время как Аллермёэр должен был катить за ним деревянный валок, вдавливая эти зерна в чернозем.

Аллермёэр поднялся и снова взял бревно; тратить силы на то, чтобы отвечать Матиасу, он не стал. Аллермёэра шатало, он чувствовал, что в любой момент может упасть. Однако же ему пока удавалось качаться именно в том направлении, которое требовалось, чтобы толкать валок. Потом он увидел невдалеке кепку Назарджана и головокружение как рукой сняло. Лоренц принялся за работу с удвоенным усердием. Назарджан – это такая скотина, которая легко может уполовинить продовольственную норму, если решит, что кто-то работает недостаточно усердно. Возможно, потому, что продовольственная норма для самого Назарджана все равно меньше, чем у работников-военнопленных. Ханзи, которому приходилось работать вместе с местными жителями, утверждал, что у них нормы еще хуже – хлеба они получают вдвое меньше, а мяса не получают совсем, хотя и работают столько же, сколько мы. Лоренц в это не верил – бред какой-то получается. Как можно собственных жителей содержать хуже, чем вражеских пленных? Да и как бы он смог трудиться, съедая вдвое меньше чем сейчас, Аллермёэр представлял слабо. Их и так кормили гадко. Гаже всего прочего была лапша на молоке. С голодухи Лоренц ее конечно ел и даже находил в этом нечто приятное, но чувствовал, что если освободится, никогда больше не притронется к этому кушанью по своей воле.

По полю проехал виллис, поднимая в небо тучи пыли. Лоренц следил за ним боковым зрением, а потом уже и не боковым: повернул голову, разглядывая джип. Виллис был открытый, в кузове сидела женщина в элегантном даже на взгляд издалека летнем платье и изящной соломенной шляпке. Это было странно, очень странно, особенно на фоне этого дикого, бесконечно чужого ландшафта, лагерных бараков, злых и усталых лиц надсмотрщиков, надломленно-рыбьих лиц сокамерников, после четырех месяцев плена, а до того шести месяцев фронта. Аллермёэр бы не удивился, если б ему сказали, что джип гоняют по полю специально, дабы выбить из пленных чувство реальности происходящего, на котором основывается здравый смысл. Все это сделано специально, все это нужно лишь для того, чтобы лишить нас разума. Но разум сопротивляется, разум пытается выцепить в череде бессмыслицы, нечто едва уловимое, ради чего следует жить, трудиться, не сдаваться, продумывать свои действия.

Джип остановился в точности возле Назарджана. Аллермёэр разглядел, как тот подошел к женщине и что-то сказал. Она ответила. Назарджан повернулся. Аллермёэр поспешно сосредоточился на толкании вперед валка.

- Лоренц, мать твою, ко мне! - разнесся над полем одновременно громкий и чахлый окрик.

Непонятно, зачем он им понадобился, однако времени на раздумья у Аллермёэра не было. Бросив валок, он со всех ног помчался к джипу. Подбежал, вытянулся и собрался уже отрапортоваться, однако Назарджан досадливо махнул рукой – не надо, мол. Это странно, обычно он требовал обращения по всей форме.

Женщина в кузове была довольно молодая на вид – лет от двадцати пяти до тридцати. Ее недлинные рыжие волосы были уложены в какое-то удивительным образом цивилизованное на вид каре. Взгляд у нее был острый и внимательный. Тщательно обследовав им пленного, женщина обратилась к нему:

- Ты ведь Киль Лоренц из Аллермёэ?

Пленный хотел было сказать, что нет, он Лоренц Аллермёэр из Киля, но им вдруг овладел неизвестно откуда взявшийся авантюризм – и он кивнул. Назарджан, стоявший позади рыжей, переменился в лице, его взгляд ожег Лоренца неприкрытой злобой. Тот понял: отступать некуда, если правда выяснится – ему конец.

- А что это за Аллермёэ? – спросила женщина по-немецки.

- Деревня под Гамбургом. – быстро сказал Лоренц. Собственно, его предки переселились из Аллермёэ в Киль недавно – лет за пятьдесят до его рождения; под Гамбургом у него остались дальние родственники и в детстве он там даже бывал. Так что в какой-то степени Лоренц не лгал.

Женщина вынула из сумочки документ, напечатанный машинкой, хоть и на дрянной бумаге:

- Я забираю работника в соответствии с вот этим распоряжением. – сказала она Назарджану, суя ему бумажку под нос. Затем обратилась к Лоренцу: - У тебя остались в лагере личные вещи?

- Нет, все мое – на мне.

- Отлично, полезай в кузов и поедем.

Почему-то Лоренцу вспомнилось, что «киль» на местном наречии означает то ли «уйди», то ли «вернись» - он толком не понял. Путь его, похоже, извернулся под острым углом, но куда он теперь вел – оставалось неясно. Аллермёэр (нет, меня теперь зовут Киль Лоренц, надо это крепко запомнить) забрался в кузов. Машина тронулась, навсегда увозя его от Назарджана и Матиаса, от сахарной свеклы и лагерной жизни.

Лоренц молчал, не решаясь заговорить, женщина тоже молчала – он пока не знал ее имени. Виллис выехал за ворота лагеря – Лоренц мысленно возликовал, - перебрался через мост на правый берег Тоймы, поднялся по склону холма в город. Грязь разлеталась из-под колес во все стороны, однако пассажирам это было нестрашно. Все вокруг было новым, прежде не виденным. Деревянные избушки и успевшие покоситься бараки по мере приближения к центру городка сменялись каменными домами – почти все они были в пол-этажа: ряд подвальных окон на уровне земли и еще один над ним. Выкрашенные зеленой, желтой, красной краской эти домики выглядели довольно-таки аккуратно, даже, пожалуй, уютно.

Виллис проехал почти через весь город, миновал овраг, взобрался на самую вершину холма, к Чертовой Башне, и возле нее остановился. Вокруг виднелись остатки каких-то еще древних построек, теперь разрушенных или развалившихся. У основания в башне была проделана небольшая дверца. Едва водитель заглушил двигатель, как это дверца отворилась, наружу выбрался человек в белом халате поверх гимнастерки и произнес:

- Ох, мадемуазель Юэ, здравствуйте. Как здорово, что вы нас почтили своим присутствием. А мы уж заждались.

- Пойдем, - кивнула мадемуазель Лоренцу и первая нырнула в дверцу.

Перед тем как протиснуться внутрь, Лоренц оглянулся на пойму Тоймы, пытаясь разглядеть поле, с которого его забрали. Не успел – водитель ткнул Лоренца сзади, вроде бы ненастойчиво, но тот почел за лучшее ускорить шаг. Водитель шел позади Лоренца, и того не покидало ощущение, что он тщательно следит за каждым движением немца, готовый в любую секунду вмешаться.

Внутри обнаружилась винтовая лестница, по которой они спустились в подвал. Кладка была явно древняя, но вот обстановка в подземелье оказалась вполне современная: тянулись по древним сводам провода, питавшие электрические лампочки, у стен были расставлены шкафы и столы, за которыми что-то писали либо печатали на пишущих машинках люди. Подвал был как подводная часть айсберга – намного обширнее и сложнее верхних развалин. И в отличие от них кипел жизнью. В разгороженных ширмами галереях обнаруживались то ли химические, то ли медицинские лаборатории с пробирками и непонятными устройствами, мадемуазель Юэ, а за ней Лоренц и водитель, миновали столовую, в которой спокойно обедал взвод красноармейцев, затем кубрик с полусотней коек – на нескольких из них спали. Наконец, мадемуазель Юэ остановилась перед стеной, сделанной, кажется, из стальных плит: ей перегородили одну из галерей. В бронированной стене имелась бронированная же дверь, с решетчатым окошком, в которое Юэ произнесла коротко:

- Я его нашла.

Дверь отворилась, пропустив их внутрь помещения-капсулы: стальной была не одна лишь перегородка, но и пол, и все стены, и потолок. Помещение составляло метров восемь в ширину и пятнадцать в длину. В дальнем конце имелась еще одна капсула - маленькая. Внешне она напоминала батисферу, в которой нырял на дно океана Вильям Биб, – серая сфера метров двух в диаметре, с люком и иллюминатором. К батисфере вели трубки и шланги от какого-то большого сооружения вроде несгораемого шкафа в два человеческих роста.

- Мне надо идти, вы сами справитесь, - сказала мадемуазель Юэ и в мгновение ока испарилась вместе с водителем.

Лоренца тут же обступила целая куча галдящего народу. Среди присутствующих он довольно быстро различил две основные категории – охранники и врачи. Охранники тщательно следили за его поведением, прикрикивая, когда оно казалось им подозрительным. Врачи заинтересованно осматривали его со всех сторон и обсуждали друг с другом. Понимал из этих обсуждений Лоренц немногое – он слишком плохо знал русский, чтобы разбирать медицинский жаргон. По команде охранников Лоренц разделся догола. Врачи его ощупали со всех сторон, взяли анализ крови и мазки со всех доступных слизистых. Попытки Лоренца задать вопросы на ломаном русском они подчеркнуто оставляли без внимания. Похоже, он был для них лишь объектом научного интереса, но никак не субъектом, который может что-либо понять или сказать.

Потом ему указали на батисферу.

- Туда залазь.

Тут Лоренц впервые замедлил. Он понимал, что скорее всего получит прикладом по спине, но лезть в капсулу ему совсем не хотелось. Однако прикладом его бить не стали.

- Лезь давай. Просто электрограмму со всего тела снимем, новая технология.

Не то что бы слова врача успокоили Аллермёэра (Киля!), но делать было нечего и он полез в люк. Внутри батисферы обнаружилось кресло наподобие зубоврачебного, только снабженное креплениями для рук, ног и шеи. Поверхность кресла оказалась неприятно липкой, Лоренц успокоил себя, что это скорее всего остатки электролита. Двое врачей поочередно зафиксировали его конечности на кресле, а затем принялись закреплять на его голове электроды, попутно разговаривая о своем. Разговор был немедицинский, поэтому Лоренц его понимал.

- Как ты думаешь, сколько ей лет?

- Тридцать на вид максимум. Хотя, может, она молодо выглядит, а на самом деле ей что-то около сорока должно быть, раз она уже такой пост занимает.

- Подопригора с ней давно работает – еще с Испанской войны. Он говорит, что она его еще в тридцать шестом занимала.

- Брешет. Или ты брешешь вот сейчас. Но мне, блин, обидно: двадцать гектолитров плазмы. Тысячам раненых можно было бы кровь перелить.

Врачи выбрались наружу и задраили за собой люк. Лоренц остался один в тишине батисферы. Им овладела апатия: в любой момент могло случиться что угодно, но он находился в таком состоянии много раз за последний год и способность напрягаться, ожидая, в нем перегорела. Сквозь мутное стекло иллюминатора вырисовывались контуры одного из врачей, того, которому было обидно из-за плазмы. Он деловито орудовал какими-то то ли рычагами, то ли рубильниками возле несгораемого шкафа.

Где-то позади головы Лоренца раздалось грозное урчание, и он почувствовал, как его ступни заливает теплая жидкость. Не вода – что-то более плотное, вязкое, липкое. Ощущение было до того противным, что Аллермёэр рванулся вверх, но тут же опал, сдавленный креплениями.

- Выпустите меня отсюда! – прохрипел он по-немецки. На последнем слове голос прорвал хрипотцу и Лоренц закричал. А проклятая слизь поднялась уже до туловища. Когда он дернулся, вверх поднялись брызги и охладившись опали на его лицо. Лоренц зажмурился и стиснул губы. Его тошнило, но он силой воли подавил рвотные позывы – не хватало еще утонуть в собственной блевотине. Твари. Мрази. Субстанция захлестнула лицо, и он задержал дыхание. Но слизь похоже проникала во все щели лучше воды. Она сразу побежала куда-то в глубины носа, защекотала глотку. Самое гадостное ощущение, какое только можно представить. Суки. Лоренц забился в конвульсиях. Странное дело – при этом он перестал задыхаться и желание глотнуть воздуха будто испарилось. Но ощущения чужеродной жидкости в своем теле хватало и без всякой асфиксии. Лоренц чувствовал, что теряет сознание. Ему начинало мерещиться, будто слизь превратилась в воздух, а сам он парит посреди него, в каком-то саду с черемухой и сиренью; на скамейках сидят люди, громко квакают лягушки, доносятся обрывки разговоров, а чин посудомойки еще нужно заслужить, мне кажется, ваш знакомый поэт занимает важный пост и делает на нем общеполезное дело, и, почти уверен, делает он это хорошо, так вот, пусть именно этим и занимается, скажите, как бы мне добыть сто тысяч, а то здесь какой-то ад, какие-то коровники и мне придется пойти в смерш из-за ранения ------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------ сознание его окончательно оставило ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

Сначала Лоренцу казалось, что он в родительском доме, в Киле, спит в своей постели. Потом он понял, что у его постели не кожаная поверхность и непонятно, почему он без одеяла. Потом он вспомнил, что был в армии, на фронте, в котле, в плену. Но лагерные нары ведь тоже не кожаные. Лоренц открыл глаза. Он лежал голый на кушетке, в палате без окон, под светом голых лампочек. Лоренц все вспомнил, все, кроме того, что случилось, когда противная жижа проникла в его легкие. Он сел.

- Очнулся. Замечательно.

Откуда-то сбоку возникла мадемуазель Юэ и сунула ему в руки медицинскую пижаму. Она вся прямо-таки лучилась радостью.

- Как ты себя чувствуешь.

- Нормально, - только и смог придумать Лоренц.

- Ладно, потом все письменно опишешь про свои ощущения. Пока одевайся.

Лоренц натянул пижаму – это далось ему как-то на удивление легко. Уже потом, через пару дней, он понял в чем дело: правый указательный палец, который рассекло затвором еще летом сорок второго, после эксперимента неожиданно обрел утерянную чувствительность.

- Ты не думай, - сказала Юэ, - мы бы тебя вытащили, если бы ты стал по-настоящему тонуть.

Он ей не поверил – слишком явно отражалось на ее лице ликование.

«То, что я выжил – для нее большая и приятная неожиданность» - осознал Киль.

- Ты в занятном месте родился, Киль. Мы давно искали среди пленных какого-нибудь уроженца Аллермёэ – почти все лагеря перерыли. А оказалось, что ты у нас под боком в самой Елабуге. У вас жители деревни издавна проявляют особую предрасположенность к синхронизации, никто не знает почему.

Лоренц натянул пижаму и тупо смотрел на мадемуазель Юэ. Голова раскалывалась и вникать в ее слова не хотелось. Тем не менее, он старался пересилить себя - то, что она сейчас говорила, было очень важно, это могло определить всю его дальнейшую жизнь.

- Жалко, у меня сейчас ни на что нет времени. На фронт надо ехать. Но постараюсь как можно скорее вернуться и разобраться с твоим феноменом. Пока с тобой местные врачи поработают. Если к тебе будут какие-то вопросы или обращение с тобой будет недостаточно корректным, скажи, что тебя рекрутировала Карина Юэ из Коминтерна. Я для тебя документы подготовлю, завтра получишь все, что нужно. Пока живи здесь, но вообще мы тебя переводим в Семипалатинск. В течение недели найдут подходящий поезд.

Карина говорила быстро, не давая Килю вставить ни слова. Возможно, она побаивалась, что он может после пребывания в капсуле впасть в буйство. А Килю все сильнее хотелось спать. Наконец, Карина встала и вышла из комнаты. Лоренц лег обратно на кушетку. Ему было девятнадцать лет и последний год, он старался не думать о том, есть ли у него будущее. Теперь выходило, что есть. Перед ним открывались широкие перспективы. Надо понять, разобраться, что это за вещество, что это за синхронизация и почему он для них так важен. Главное – быть настойчивым и убедительным, но это у него получится.

Специальный архив SEELE.

 

Дело: Кадзи Рёдзи.

Тип документа: письмо личного характера.

Доступ ограничен: только для высшего командования SEELE.

_____________________________________________________________________________

Здравствуй, Мисато!

Я очень давно хотел поговорить с тобой, но не мог. Я хотел написать тебе, но мне было страшно неудобно. Сейчас, я думаю, настало то время, когда мне необходимо взять себя в руки и признаться тебе в своих чувствах. Прости, что тебе приходиться читать это письмо. Дело в том, что я боюсь не так выразиться при тебе. Вдруг, ты не так поймёшь мои слова, которые мне, конечно же, будет сложно подобрать при личном общении с тобой. Мне очень, очень страшно, Мисато, поэтому, я пишу тебе, в надежде, что ты поймёшь меня.

*строка не читаема, ввиду крайне неразборчивого подчерка автора*

Ох, что я пишу, прости, пожалуйста, милая Мисато, мне сложно совладать с ручкой.

Уже давно я испытываю к тебе особые чувства. С первого знакомства с тобой я ощутил сильное влечение к тебе. Нет-нет-нет, я не говорю о пустом инстинкте, что вызывает лишь желание обладать страстным телом! Я ощутил нечто большее... Это был полёт! Я прыгнул с края высокой скалы в бездну и ощутил сколь лёгок стал. Моя душа трепетала от чарующего полёта в неведомые до сих пор дали. И, вдруг, удар! Но лёгких и приятный. Я погрузился в кристальную глубь океана. Вода ласкала меня с нежностью губ твоих прекрасных! О, как чудесны были те мгновения!

С тех пор всегда, лишь заприметив тебя издали, я наполнялся чувствами этими прекрасными, и душа моя возносила молитвы богам, что создали столь восхитительный образ! Мисато! Моя милая Мисато!

Я хотел остаться с тобой навсегда! Мне в тягость были разлуки, пусть и краткие. Милая моя, о как же ты прелестна! Я бы поддерживал в нашем доме исключительный порядок. Ты бы ни в чём не нуждалась со мной. Я бы готовил и завтраки, и обеды, и ужины. Но пришёл другой...

Мне сложно писать. Это был сильнейший удар для меня. Он ворвался, бесцеремонно в нашу, ещё не начавшуюся жизнь и все испортил! Кадзи! Чёртов Кадзи! Он пришёл и забрал тебя. Представляешь ли ты как мне было тяжело видеть его рядом с тобой?! Я изнывал как путник от жажды. Теперь, когда я смотрел на тебя, мне было больно. Неужели, думал я, ничего нельзя сделать? Неужто всё так закончится и я сдамся?!

Нет, милая моя Мисато! Я не сдался! Я сделал то, что требовалось от меня в тот решающий момент. Мне не в чем кается - любой истинный мужчина поступил бы так на моём  месте. Я убил его. Да, Мисато, я  убил Кадзи! Я не жалею об этом. Он уже давно мучил тебя, и я не хотел, чтобы твои мучения продолжались. Надо было сразу убить его! Этого мерзкого выскочку, который вылез как прыщ на заднице!.. О, что я говорю! Прости, Мисато, прости! Про прыщ как-то не очень хорошо получилось. Прости.

Поверь, Мисато, я желал тебе добра! Я хотел, чтобы ты была счастлива. Для меня это очень важно! Ты всегда была смыслом моей жизни. Целью жизни для меня была защита тебя любой ценой. Я следовал этой цели всегда, но теперь мы разлучены...

Я пишу тебе это письмо, Мисато, в надежде, что ты поймёшь меня. Как жаль, что приходиться уезжать из Токио-3 в такой ответственный для нас всех момент. Мне не ведома твоя судьба, но я не теряю надежду на благополучный исход всех твоих мероприятий, Мисато!

Мне всё сложнее удержать ручку - она так и хочет выскользнуть. Я никогда так много не писал в своей жизни. Мне жаль оставлять тебя одну, но я понимаю, что так надо. Прощай, моя милая Мисато! Надеюсь, мы с тобой ещё встретимся...

В тот счатливый момент, я не стану ставить тебя в неудобное положение, задавая лишние вопросы. Просто ответь мне: да или нет. Я всё пойму.

До встречи, моя любимая Мисато!

 

Всегда твой и только твой Пен-Пен.

 

 

_____________________________________________________________________________

Статус документа: перехвачен, до адресата не дошёл, оригинал уничтожен, орфография оригинала сохранена.

Статус получателя: майор Мисато Кацураги, сотрудник NERV, место дислокации: Токио-3, мера пресечения: наблюдение.

Статус отправителя: пингвин, сотрудник SEELE в отставке, позывной "Пен-Пен", место дислокации: штаб SEELE, мера пресечения: содержание под стражей.

 

 

Составитель документа: *информация удалена*, сотрудник SEELE, место дислокации: *информация удалена*, должность: *информация удалена*, мера пресечения: наблюдение.

Неказист и простоват,

Ведь всего лишь я, торговый автомат.

Во мне много чего хранится

Так просто даже и не объяснится.

Напитков разных бутылки и банки,

Для некоторых нет лучше приманки.

А ещё конфеты и шоколад,

Ну, где-то такой тут расклад.

В раздевалке NERV я стою не удачно,

Оттого и выгляжу я просто и невзрачно.

Техники меня поставили в углу,

Вот и рассеиваю веитриной лёгкую мглу.

Долго приходится стоять мне без дела,

Просто слушать, как лампа гудела.

Но дни спокойные прекратились

Когда вокруг все засуетились.

Из тревоги и криков я лишь разобрал,

Что нас некий ангел атаковал.

Бегают техники туда-сюда,

Эх, жаль что мне не двинуться никуда.

Вскоре, после тряски всё прекратилось,

Словно время вокруг остановилось.

Ко мне никто не подходил уже много дней,

Надеюсь, что подойдут, пусть и чуть поздней.

Появился новый парень, где-то пятнадцати лет,

Щуплый такой, да и просто одет.

С собою всё время плеер таскает,

Словно сокровище, лилеет и ласкает.

Сегодня у него какие-то испытания.

Переоделся и ушёл, но по нему читается сплошное разочарование.

Ну, ладно, не моё это дело

Да и невыскажешься, пусть и смело.

Да и какой из меня дипломат

Ведь всего лишь я, торговый автомат.

Чужая воля

 

  Вода. Бесконечная водная гладь. Всё время одна и та же, ровная, непоколебимая. Приятная. Она окутывает меня, я ощущаю в ней свободу. Я делаю плавные движения вперёд.

  Мне холодно… Мне очень холодно…

  Опять это странное чувство. Оно никогда не покидает меня. Оно мне не нравится. Его нужно забыть, нужно продолжать стремиться вперёд. В этом есть достижение моей цели.

  (Покой). (Тишина). (Утешение)…

  Утешение? Утешение. Я хочу утешения. Я обрету его, когда достигну цели. (Воссоединение). Это возврат в прежнюю форму утраченного составляющего. Оно внутри меня, оно направляет тело на нужный путь.

  Что это?

  Потаённая часть моей души. Я её не знаю. Она неизвестная, чужая, но моя. Она – это тоже я.

  Кто я?

  Я не могу сказать. Я живу, потому что мыслю. Моё тело – всего лишь модель, трёхмерная проекция мыслей. Оно несовершенно, искусственно, так же, как и душа. Оттого мне плохо. Поэтому я существую. Мне нужно утешение. Мне остаётся только стремиться вперёд, чтобы достичь цели, найти покой и заполнить внутреннюю пустоту. До этого я буду страдать…

  (Нарушение гармонии). Кто-то потревожил воду, он вызвал колебания на её поверхности. Он медленно проник вглубь, выделил энергию и погас возле меня. За ним ещё один. И ещё один. И ещё. Выплески энергии, множество быстрых процессов. Беспорядочное движение водных молекул. Что это? Зачем кому-то нарушать этот идеальный порядок? Я не понимаю. Мне это не нравится, но я ничего не могу сделать. Мне тоже больно…

  Мне холодно… Мне очень холодно…

  Впереди твёрдая преграда. Земля. Она вечная, неизменная. Чужая. В ней нельзя двигаться, там нет кислорода. И жизни тоже нет. Глупо. Её можно только касаться.

  Я не хочу покидать водное пространство, но сущность в глубине души требует движения вперёд. Мне придётся подчиниться ей. Она зовёт меня на поверхность. Там, впереди, моя сокровенная цель. (Утешение). Наверх, наверх, наверх… (Преодоление водного слоя).

  Воздух. Вокруг лёгкий, неосязаемый воздух. Его очень много, намного больше, чем в воде. Огромное пустое пространство. Призрачная свобода. На поверхности моё тело стало тяжёлым, но оно не утратило своей целостности. Разум обрёл ясность. Я вижу, куда нужно двигаться. Я чувствую цель впереди. Я продолжаю движение.

  В меня всё ещё врезаются мощные потоки энергии. Она выделяется наружу из летящих крохотных капсул, их посылают с земли странные металлические оболочки. Множество железных структур у края воды. Они маленькие, сложные, неестественные. Искусственные. Почему-то дарят тепло. Но мне не становится легче. Это не то тепло, что мне нужно. Не стоит обращать внимания.

  Цель находится слишком далеко. Нужно быстрое перемещение. Нужна энергия разума. Разворачиваю  Абсолютную Границу. Моя система размыкается, она освобождает потаённую силу. Я задаю движение вперёд.

  (Нарушение процесса). Что-то не так. Энергия выходит наружу, но она не ускоряет движения. Она дестабилизирует окружающую материю. Земля фрагментируется, металлические оболочки рассыпаются на частицы, всё рушится. Неправильно. Нелогично. Почему так? Что мне мешает?

  Понятно. Это молекулы воздуха. Они такие же, как у земли и воды, только намного меньше. Они тоже преграда. Тонкая, незаметная преграда. Они помешали моему движению, и затраченная энергия выплеснулась наружу. Она лишила бы меня целостности, не будь Абсолютной Границы. Это плохо. Так нельзя. Я не хочу исчезать. Не хочу…

  Тело адаптируется к законам другого пространства. Внутренние процессы инвертировались. Мне больше не тяжело. Я чувствую магнитную силу земли. Я постепенно двигаюсь к цели.

  Снова они. Эти странные металлические оболочки. Движутся вокруг меня в воздухе, посылают много огня и энергии, дарят тепло. Зачем всё это? Что это? Я не понимаю. Бессмысленно. Бездарный расход своей внутренней силы. Они хотят от меня того же? Поделиться с ними своим теплом? Возможно. Осуществимо. Мне это ничего не стоит. Собираю небольшое количество внутренней силы, концентрирую поток энергии в луч, посылаю вперёд…

  (Предел критической температуры). Луч прошёл сквозь одну из летающих оболочек. Она потеряла свою целостность и быстро устремилась к земле. Вспышка внизу. Несчастное творение. Хрупкое, несовершенное, от моей энергии оно распалось на металлические составляющие. Его ничего не защищает. Понятно. Концентрация силы губительна для такой материи. Разворачиваю Абсолютную Границу, осуществляю обычное размыкание системы.

  (Выделение тепла). Потоки нагретых частиц столкнулись с молекулами воздуха. Они вступили в реакцию, высвободившаяся наружу энергия толкнула меня вперёд. Магнитные свойства земли пропали. Я плавно двигаюсь среди воздушных молекул. Как будто я снова в воде. Легкое, свободное движение. Мне очень приятно. Это хорошее чувство.

  Я опять на земле. Моё тепло рассеялось в окружающем пространстве, но это на него не повлияло. Железные оболочки всё ещё посылают в меня потоки энергии. Летящие капсулы распадаются на части, массивные сгустки огня врезаются в мою проекцию и тут же гаснут. Всё остаётся по-прежнему. Странно. Непонятно. Им вовсе не требуется моё тепло. Им нужно от меня что-то другое. Что же это? Зачем они со мной это делают? Что я делаю не так? Это неправильно. Я не понимаю. Мне плохо…

  Мне холодно… Я не могу вынести этого чувства…

  Свет. Яркий сияющий свет. Губительная красота. (Колоссальный выброс энергии). Это термоядерная реакция расщепляет вокруг меня земную материю, её молекулы распадаются на атомы и частицы. Микроскопические вещества навсегда разделяются между собой. (Разрушение, смерть, уничтожение всего). Зачем всё это? Кто это делает? Под этой силой стремительно меняется модель моего тела. Она деформируется, уменьшает массу, абсолютная целостность теряется. Разум медленно меркнет. Мне больно…

  Я боюсь исчезнуть. Боюсь потерять целостность, как эти земные молекулы. Боюсь уйти в ничто. Это страшно. Я не хочу исчезать…

  Не хочу… Не хочу…

  Нет. Я не исчезну. Моя потаённая часть души этого не позволяет. Она заставляет меня жить. Она защищает меня Абсолютной Границей. Она наделяет меня силой и энергией для возвращения в исходное состояние. Она направляет меня к цели. Пока не достигнута цель, мне нужно двигаться и существовать. Иначе не придёт утешение, и душевные страдания никогда не прекратятся. Надо бороться. Надо действовать. Разворачиваю Абсолютную Границу, ставлю барьер. (Всплеск энергии). Всё. Я теперь в безопасности.

  Я не двигаюсь. Не могу, трёхмерная модель ещё слишком сильно искажена. Но это временно. Я хорошо помню свой образ и первоначальную форму. Разум восстановит по ним телесную целостность, и я продолжу движение.

  Вокруг меня снова скапливаются маленькие оболочки металла. Они летают в воздухе, собираются на земле. Они уже не расходуют свою внутреннюю энергию. Они внимательно наблюдают, тщательно исследуют меня. (Это любопытство). Это свойства мыслей. Я ощущаю у них присутствие чужих мыслей. Кто это? Не похоже на неживую материю.

  Нет, наблюдают и думают не железные оболочки. Это делают те, кто в них находятся. Точно. Теперь я чувствую их. Они не хотят показывать своего облика. Они – другая возможная жизнь.

  Кто это?

  Кажется, я их знаю. Это лилим. Это сложные организмы, состоящие из воды и белковых молекул. Их системы открыты, они осуществляют обмен веществ в воздушном пространстве. Они живые, чувствующие, обладают недоделанной душой и разумом. (Так же, как и я). Они несовершенные, они страдают из-за некой пустоты внутри себя и нуждаются в утешении. (Так же, как и я). Тонкая нить связывает их между собой. Нить единоначатия. Она помогает лилим устанавливать взаимоотношения между собой, всегда чувствовать рядом присутствие друг друга. Их взаимодействия – всего лишь попытка осознать себя как часть когда-то единого организма. Это стремление к первоначалу, обладающему общей душой. (Так же, как и у меня). Странно. Получается, они такие же, как и я? Правильно? Нет, тут что-то не то. Совсем не то.

  Лилим много. Их очень много, их многие миллионы в этом пространстве. Мне это не нравиться. Очень нехорошее чувство. От него у меня внутри всё сжимается. Это невыносимо. Хочу забыть. Хочу забыть это чувство, но не получается. Этот холод… эта боль… Нет. Так нельзя. Мне плохо. (Неприятие, смятение, неустойчивость).

  Я ненавижу его. Я ненавижу их всех.

  Внутренняя сила стремительно нарастает и преодолевает предел возможного. Она позволяет моей энергии высвобождаться на расстоянии, без размыкания системы. Вспышка. Свет. Дематериализация вещества. Летающая оболочка металла расплавилась прямо в воздухе. Вместе с лилим внутри неё. Полная обречённость.

  Их много, но они слабы. Они не могут контролировать свою трёхмерную модель и внутреннюю силу разума. (В отличие от меня). Они разобщены и не имеют главной жизненной цели. (В отличие от меня). Они пытаются влиять на окружающее пространство и подчинить себе его законы. Их творения и деятельность бесполезны. Они просто наблюдают за мной. Зачем? Для чего они живут? Что управляет их жизнью? Без цели и стремлений им просто незачем жить. Серое бессмысленное существование. Это неправильно.

  Я не понимаю лилим. Нет, не так. Мне никогда не понять лилим.

  Целостность восстановлена, я снова двигаюсь. Я снова медленно приближаюсь к цели, и внутри становится необычайно легко. Я передвигаюсь по поверхности простым механическим способом. Незачем тратить тепло впустую, как это делают лилим. Скоро всё будет хорошо, скоро прекратятся эти страдания. И пропадёт это чувство. Наконец-то пропадёт.

  Я почти у цели. Она в прогнувшейся земной поверхности, под толстым слоем почвы. Совсем недалеко. Нужно освободить проход, затратить больше внутренней силы, попасть внутрь, сокрушить все барьеры. Я хочу этого. Частица моей души хочет этого. Вызываю огромный выброс энергии. Вспышка вдалеке. Проникновение моей энергии внутрь. (Огромная сила). (Невероятная мощь). Лилим ответят за ошибки прошлого.

  Моё составляющее рвётся вперёд. Цель совсем близко, прямо подо мной. Это хорошо, очень хорошо. Вокруг громоздятся грубые металлические скопления. Они огромные, вытянутые, угловатые, с ровными поверхностями. Снова искусственные. Снова эти бессмысленные творения лилим. Я не понимаю. Зачем они существуют? К чему они стремятся? Что бы они ни сделали, ничто не приносит пользы. Жалкие существа, лишённые единства. Будет лучше, если их не станет.

  Движение впереди. Что-то физическое, что-то материальное. Это движется некий огромный объект. Он странный. Он мне мешает, он встал на пути моего движения. Он – преграда. Я хочу убрать его. Сущность в моей душе хочет убрать его. Я хочу выпустить в него энергию, расщепить его составляющие, лишить целостности. Продолжать дальше стремиться вперёд…

  Нет, тут что-то не так. Меня что-то останавливает. Какое-то необычное чувство, словно я видел ранее этот объект. Его форму, его модель, его движения. Мне тогда было хорошо. Там было много воды, плавные движения в воде. Точно. Я помню. Я увидел его облик, когда посмотрел на переливающуюся гладь водной поверхности. Он виднелся вверху, он двигался к цели вместе со мной и стремился к своему утешению. Так же, как и я. Приятное чувство.

  Кто же ты, незнакомец? Ты не похож на металлическое создание лилим. Снаружи ты покрыт искусственной материей, но внутри ты живой. Вся твоя модель содержит биологическое составляющее. Я чувствую его, я ощущаю внутри тебя зреющие разум и душу, но они почему-то глубоко спрятаны. Слишком глубоко. Это странно. Я чувствую в тебе что-то ещё. Что-то знакомое. Нечто тайное. Нечто давно забытое.

  Белая Луна. Творение Белой Луны. Родственное начало.

  Теперь я понимаю. Ты такой же, как я. Ты ещё один носитель утраченного составляющего, страдающий от внутренней пустоты. Но ты скован. Лилим опутали тебя искусственной сетью, подавили твою волю к жизни и смогли подчинить тебя. Они управляют тобой изнутри, пользуются твоей силой, и ты не можешь пробудиться, чтобы дать им отпор. Сломленная воля.

  Так неправильно, совершенно неправильно. Так быть не должно. Мне это не нравится, я хочу что-нибудь сделать, чтобы это прекратить. Я знаю. Я это исправлю. Я спасу тебя, брат, я сниму с тебя эту Сеть, держащую тебя взаперти. Ускоряю внутренние процессы, перерабатываю потайную силу в физическую. Захватываю участок Сети, пробую отделить… (Гибкость). (Растяжение). Это больно, это изменяет твою модель, но не нужно сопротивляться. Ты освободишься от неё, брат, ты доберёшься до желаемой цели. Вместе со мной.

  (Преодоление физического предела прочности). Часть твоего тела деформирована. Тебе больно. Но надо бороться. Надо стерпеть эту боль, избавиться от наложенной лилим Сети. Это трудно. Она сильна, она крепко связывает тебя и глубоко проникает в твоё составляющее. Ты с ней единое целое. Очень сложная, молекулярная взаимосвязь. Я не могу с этим справиться…

  (Безысходность состояния).

  Нет, брат, я не оставлю тебя здесь. Ты должен проснуться, ты должен сбросить с себя эту Сеть. Ты должен вернуть прежнюю силу и разбудить свою душу. Не беспокойся, я тебе помогу. Сеть лилим нельзя снять, но её можно пробить. Я это сделаю. Я пробью её. Я проникну сквозь неё и напрямую разбужу твой разум. Знаю, будет невыносимо больно, но это единственный способ освободить тебя. Собираю небольшое количество внутренней силы, концентрирую поток энергии в луч, посылаю вперёд. Вспышка света. Повышаю концентрацию, повторяю цикл. Новая вспышка.

  Стерпи эту боль, брат. Ради меня. Знай, внутри мне тоже очень и очень больно…

  Часть Сети лилим не выдерживает, она разрушается. Моя энергия проникает сквозь неё, касается сосредоточения мыслей и выходит наружу. Внутренние процессы возобновились. Я ощущаю пробуждение разума, накопление внутренней энергии, оживление спрятанной души. Это обретение первоначального облика, определяемого мыслями. Я чувствую. Теперь ты свободен. Теперь ты пробудился.

  Нет, стой, что ты делаешь? Почему ты нападаешь на меня? Это неправильно. Остановись.

  С твоей моделью происходит что-то странное. Нелогичные, совсем ненужные движения. Я не понимаю. Я очень боюсь этого. Я хочу защиты, я разворачиваю Абсолютную Границу, её барьер не пропускает твою модель и не позволяет ей двигаться дальше. Готово. Я теперь в безопасности.

  Однако ты на этом не останавливаешься. Ты по-прежнему пытаешься проникнуть сквозь мой барьер, хочешь добраться до моей проекции. Исказить её, нарушить трёхмерное состояние. Это стремление уничтожить моё составляющее.

  Лишение абсолютной целостности.

  Нет, пожалуйста, не делай этого, брат. Я ведь такой же, как ты, почему ты хочешь сделать это со мной? У нас общая цель, единое стремление. Мы оба нуждаемся в покое и состоим из одного внутреннего вещества. Наши страдающие души едины, брат. Прошу, одумайся. Без достижения конечной цели наши страдания никогда не прекратятся. Не надо этого делать.

  Что это? Выделение чужой энергии? С внешней стороны происходит материализация анти-барьера. Столкновение пространственных молекул, оказание взаимного сопротивления. Я понял. У тебя тоже есть Абсолютная Граница. Но она не даёт тебе защиту. Она всё разрушает, она полностью нейтрализует мой барьер. Моё сопротивление кончилось. Перемещение внутренней силы прерывается. (Вспышка). (Мощный поток направленной энергии).

  Всё. Абсолютная Граница снята. Теперь моя душа беззащитна.

  Что же мне теперь делать, брат? Я вскрыт, я опустошён, я вывернут наизнанку, словно бесполезная железная оболочка. Я ослаб, моя энергия навсегда закрылась в глубине проекции. Я больше её не чувствую. Я не могу сопротивляться. Я утрачиваю возможность движения. А ты пользуешься этим, брат. Ты теперь свободно деформируешь части моей модели, ты хочешь добраться до составляющего в моей. Полное превосходство. Мне больно…

  (Удар). (Началось физическое вскрытие души).

  Зачем? Зачем ты делаешь это, брат? Почему ты так стремишься уничтожить меня? Почему ты защищаешь того лилим, кто находится внутри тебя и который подчинил твою волю? Ты не хочешь двигаться к цели, не хочешь добиваться утешения. Ты так просто нарушаешь смысл своего существования… Нет. Я этого не понимаю. Я ничего не понимаю в этом мире. Он искажён бессмысленными факторами. Всё очень сложно, всё неправильно, всё бесполезно… Что происходит?.. Зачем они всё это делают?.. Почему же на мои вопросы нет ни одного ответа?..

  (Удар). (Ещё удар). (Множество частых ударов).

  Что-то не так. Сущность внутри меня почему-то молчит. Она мне больше не помогает. Она больше не отзывается на мои сигналы. Что-то определённо изменилось. Пусть её и нет, но я ощущаю внутри уже совсем другое чувство. Оно мне знакомо. Я узнал его. Оно остановило меня в тот раз, когда я увидел своего брата.

  Точно. Оно появилось тогда, когда я начал сам принимать решения.

  Конечно же. Тот самый момент… когда я решил помочь своему брату… Этот момент для меня решил очень многое. Тогда я не послушал веление потаённой сущности, звавшей меня продолжать идти к цели, и принял новое решение сам. (Это чужая воля). Я потерял то ощущение, когда истинные чувства расходятся с моими потаёнными желаниями и вызывают внутренние противоречия. (Это чужая воля). Это двойственность моего сознания.

  Мой главный ответ. Чужая воля. Первоисточник моего непонимания окружающего мира.

  И в этот момент я всё для себя понял. Раньше я был всё равно, что мой брат, окованный Сетью желаний лилим. Всё своё существование я слепо двигался к одной-единственной цели, и не обращал должного внимания ни на что другое, кроме этого зова далеко впереди. Но теперь всё изменилось. Теперь я знаю, что это была ошибка и что той цели добивалась только часть моей души, несущая в себе утраченное составляющее. Мне же на самом деле всегда хотелось утешения. Хотелось избавиться от одного странного чувства, которое с самого начала вызывало у меня неприязнь. (Это одиночество). То чувство, когда меня окружали много лилим в своих железных оболочках, и мне это не нравилось. (Это одиночество). Чувство, вызывающее боль и холод, заставляющее страдать неполноценную душу. (Это одиночество).

  Одиночество? Именно так называется это странное чувство? Одиночество. Значит, мне было одиноко. Мне было одиноко всё это время, с самого момента творения. И я осознал его только тогда, когда единственный источник моего утешения теперь стремиться поразить душу частью моего составляющего. Но это для меня теперь не важно. Теперь я знаю, что мне больше не одиноко. Мы нашли друг друга, брат. Теперь мне не зачем куда-то стремиться. Мне хорошо.

  Я нашёл свою настоящую цель.

  Моё тело стало свободным. Разум перестаёт поддерживать его структуру, оно стремительно меняется и приобретает более устойчивую форму. Что же теперь для меня есть существование? Теперь оно и простой уход в небытие для меня приобрели полную равнозначность. Но есть и различия. В этом мире меня одолевает несовершенство души и тела, а там… что там, за гранью? Я не знаю. Но там мне больше не будет нужна цель и потаённая часть души. Точно. Я всё окончательно понял. Там меня ждёт настоящее утешение.

  Моё тело окружает моего брата. Его Абсолютная Граница выдержит расщепление души, а мне будет не так страшно. Мы будем вместе, когда я уйду. Мы будем едины, брат. Я это знаю.

  Я не боюсь. Я не боюсь уйти в ничто. Меня ничего тут не держит. Я сам принимаю решения.

  (Нейтрализация целостности). (Вскрытие души). Нечто приятное переполняет мои мысли…

  Вода. Кругом прекрасная водная гладь. Она повсюду, она ласково окутывает меня, я плавно двигаюсь в ней, и её присутствие вызывает у меня радость. Её влага пропитывает моё тело насквозь. Это невероятное чувство. Мне очень хорошо. Я свободен. Я счастлив. Я счастлив…

  Прощай, мой брат.

  (Дематериализация внутреннего вещества)…

Ямаразма

 

Ямаразма. Да, ты всегда вдохновляла меня своим примером, и яблоня от яблони, потому-то я и обнаружила себя в дурдоме.

Ты И ПРЕДСТАВИТЬ себе не можешь, как выглядит кинутый в LCL человек, который блюет прямо в капсуле.

Но давай будем верны традициям и законам жанра вежливости.

 

Привет, доктор Фрейд!

Вышли сало. Здравствуй, мама.

 

Как твое ничего?

Говорят, ты поправилась. Чувствуешь невыносимую тяжесть бытия? Надеюсь, наш толчок еще не треснул, как твоя жирная харя. Что ты вообще делаешь с деньгами, которые я тебе высылаю? И не смей трогать Людвига. Он хоть и срет в тапки, но зато не храпит как паровоз и по-черному не квасит. В отличие от некоторых. 

У меня все хорошо. Живу, да. Все еще. Не дождетесь.

Осела на окраине города, где какие-то экскаваторы постоянно долбят, что твои два прошлых хахаля. Долго искала работу. И ты не поверишь, но нашла! Только вслушайся: "Оператор ОРКТП ДМ Nerv". Это я. Даже ты никогда не называла меня так. 

Если честно, я понятия не имею, что это значит и что я конкретно должна делать. Я просто прихожу с утра, сажусь в свое кресло, а дальше начинается феерия.

Знаешь, в Токио-3 живут изумительные люди. Как и говорил телевизор, это настоящий Ноев ковчег, это желание жизни, которое можно прочувствовать и даже потрогать. Но тварей тут не то что пары, их тут табуны, косяки и колонии! 

Представь: ты приходишь на работу с утра, садишься в свое кресло... и что ты видишь? Вот ты видела когда-нибудь жопу с ручками и в очках? Нет? Я тебе потом фотку пришлю. Это наш начальник, да. Эта самая настоящая черная дыра, в которую затягивает вообще всех. Он тебе ничего не говорит, а ты все равно чувствуешь, что тебя обосрали. Стоишь, обтекаешь. А он смотрит на тебя и давит, давит своим положением гендиректора, у которого из всех щелей деньги торчат. Он в них и высмаркивается, наверное. А потом я на это покупаю себе доширак. Равноценный обмен! Сопли за сопли, энтропия в действии.

Отдельный кадр - это его сын. Весь в отца. Помню, были у нас в универе уроки психоанализа, и единственное, что я оттуда запомнила, - что все проблемы от плохого или отсутствующего секса.

Прыщи? Трахайся! Простуда? Трахайся! Глисты? Шмары-кошмары по ночам? Грабанули в переулке? Ты знаешь, что делать.

Так вот эта парочка - просто королевский экспонат фрейдистской палаты мер и весов. Что отец, что сын. У них, видимо, как-то с женой-мамашей не задалось. Хотя я иногда задумываюсь, что это такая продуманная пиар-акция - главный пилот Евы не только сын командующего, но и мечта любой мистресс и фудзеси. Надо бы маркетологам проставиться.

Еще одна есть. Неугомонный СДВГ. Немецкий БДСМ. Иногда я думаю, что у нее там и правда баварская колбаска в штанах завалялась, которой она потчует главного пилота каждый день в раздевалке. Ор такой, словно ее растил сам фюрер. Хорошо, что она не бухает, иначе я бы не вынесла этой пародии на тебя в детстве.

О, насчет бухла. Ты бы обязательно нашла общий язык с моим непосредственным начальником. Это вообще-е-е-е! Ты бы ее видела! Бешенство матки напополам с алкоголизмом (примерно так я и родилась, да?). Приходить на работу подшофе, особенно по пятницам, - это в порядке вещей. Блок жвачки и блистеры с антипохмельем валяются на ее рабочем столе чуть ли не чаще, чем документы. Наверное, больно жить в мире, где даже спящие кошки дышат так громко, что это разрывает тебе голову.

Ну и конечно куда без девочки с жутким ОКР. Я такого еще не видела и первый раз чуть не уссалась. Ну, в смысле, мне захотелось узнать причины. Короче, вспомни свои сладкие годы в училище. (ОКР это обсессивно-компульсивное расстройство.) Когда эта девочка загружается или вдруг происходит что-то необычное, что вытаскивает ее голову из жопы (о том ниже), - она просто впадает в ступор. Просто как нажали на кнопку с символом квадратика. Можно махать перед ее лицом руками, можно вообще вынести ее из комнаты. Слово даю на отсечение, она этого не заметит.

Еще есть кадры, конечно. Старик с геморроем, овуляшка без детей, люди в черном. Да много кого тут можно увидеть. Иногда мне кажется, что я попала в какое-то реалити-шоу. И дальнейшие мои опасения лишь подтвердились.

90% времени - это скука. Тлен. Прах. Небытие. Ты сидишь и тебе заняться нечем абсолютно. Слышно, как тикают часы с другого конца мостика. Все или спят (последнее время повадились спать в раздевалках, забивая на свой пост), или залипают в мониторы. Недавно наконец уговорили (ох, отдельным письмом) местного админа, чтобы он хоть на ютубчк доступ дал.

Но все это буддистское спокойствие компенсируется одним-единственным днем - когда нам и правда нужно работать.

Все это выглядело примерно так: жуткая суматоха, пилотов и прочих клоунов как ветром сдуло, сирена орет, бешеная матка чего-то приказывает. Ко мне подлетает коллега-слева (мы работаем, считай, в огромном опенспейсе) и что-то протягивает, я даже не сразу поняла что именно.

- Давай, - говорит, - а то ты с непривычки.

- Что это? - спрашиваю.

Он таинственно двигает бровями и удаляется. А на столе, около своей левой руки, я обнаруживаю махонький пакетик с каким-то цементом.

Это я впитала с твоим молоком, спасибо! Не растерялась, не ударила в грязь лицом. Дают - бери. 

Зырк-зырк, дорожка, карточка, купюра (сопливая?..) - ах, хорошо. Обожаю Токио-3.

Надеваю наушники, а там уже кто-то включил космическую электронику. Отлично.

Вокруг суета всовывает и высовывает, а я спокойна, как снежинка на ветру - меня несет туда, куда надо. Я даже какие-то кнопки понажимала и почему-то посмеялась.

А потом меня накрыло. На огромном мониторе, который у нас висит как экран в кинотеатре (мы иногда смотрели там фильмы - гей-порно в диагонали семисот дюймов... а впрочем, ладно) появилось чудовище из моих кошмаров. Я даже кричать не могла, просто оцепенела. Потом там что-то случилось, какие-то вспышки, я вообще запуталась где что и наконец через три часа

 

Свидетельство о смерти технического оператора NERV прикреплено в конце документа.

С пернатой точки зрения

Я плохо помню своё детство. По правде говоря, мне всё время казалось, что я постоянно жил с ней. Всегда. Мои воспоминания начинаются с неё. С её неповторимого запаха и тепла объятий. Она уносит меня по длинному серому коридору. А я очень устал и безволен. Хочется спать и я прислоняюсь к ней всем телом и уплывающие лампы черточками света оставляют позади неизвестную мне жизнь. Я не помню, что там было, откуда она меня забрала, но почему-то кажется, что там было плохо. Она забрала меня к себе в маленькую серую квартиру без окон. Минимализм был самой сутью этой коробки из бетона и металла. Она часто сетовала, что это была лишь маленькая однокомнатная квартирка в жилом блоке комплекса "Геофронт". И тем не менее, она была частью чуть ли не очередного чуда света с запредельными технологиями, которые способны спасти и изменить этот мир. Я же видел только серость и холод. Холод не физический, а, скорее... это сложно выразить человеческим языком. Но мне не нужны были чудеса или золотые горы. Мне было достаточно быть с ней. То были однообразные, но счастливые дни. Не могу точно сказать, сколько так длилось. Сейчас мне кажется, что это занимало чуть ли не половину моей прежней жизни. И я до сих пор слабо понимаю как у меня получалось жить в таком застойном ритме. Утром она уходила и я заваливался дрыхнуть. И получалось же уснуть, когда за дверью то и дело что-то громыхало, слышались какие-то разговоры, шумы, а порой и жутчайшие стоны металла. А я спал и видел холодные сны о далёких краях, где я никогда не был, и о больших глыбах льда, о которых я понятия иметь не мог. Только однажды увидев эти штуки по телевизору, я узнал как они называются. И будило меня от дневного сна одно и то же – звук открываемой двери и привычное, донельзя привычное "Пен-Пен, я дома!". Она уходит на кухню, а я плетусь следом. Мы обсуждаем день. Она рассказывает мне о работе: там опять что-то не получилось, а там получилось, что сотрудники, имена которых я и не старался запомнить, делают всё не так, а тот парень, напротив, молодец и здорово её выручил. Пока готовится ужин, я успеваю выслушать о том, что было бы неплохо обновить гардероб, и что там-то она видела чудную блузку, а вон там отличные джинсы по хорошей цене. Я не сильно вникал во всё это, просто мне всегда нравился её голос, и я готов слушать его, о чём бы он не вещал. В конце концов, темы рассказов иссякали и мы принимались за ужин. Чем она меня только не кормила! За это время я, пожалуй, успел перепробовать почти всю человеческую еду. Она, конечно, старалась приносить мне рыбу почаще, но, как она объясняла, такими темпами я её разорю. Ничего, я был готов потерпеть и лопал всё подряд. Хотя бы из уважения к ней. Трапеза заканчивалась, и наступало время развлечений. Из развлечений у нас чаще всего был телевизор.

– Иди сюда, Пен-Пен! – говорила она обычно, и я забирался на диван, а потом к ней на колени, а она, щёлкнув пультом, принималась смотреть очередную чушь, половину из которой я совершенно не понимал. Она гладила меня, щекотала холку и часто заливисто смеялась с моих выходок. А мне было радостно. И ей было радостно. Нам было радостно. Часа через три-четыре мы засыпали обнимку. Это было единственное время за весь день, когда я чувствовал настоящее тепло в этой бетонной коробке. Ночью, как правило, я просыпался и сползал на пол, на свою подстилку, чтобы не мешать ей отдыхать, но сон шёл неохотно, и я забивал сознание воспоминаниями и слушал её дыхание. Наутро всё начиналось сначала. День за днём, неделя за неделей. Месяцы? Годы? Я не знаю, время летело вперёд слишком быстро и слишком однообразно. Но однажды, без предупреждения, мир словно переломился. Да, на пресловутое "до" и "после".

В один прекрасный день, она пришла, упаковала все свои вещи, взяла меня за лапу, и мы переехали в большую и светлую квартиру где-то на окраине громадного города. В моё распоряжение поступил совершенно новый мир, куда больше того, что я имел в прежней холодной конуре под землёй. Она даже купила мне мой собственный холодильник, где я мог наслаждаться прохладой, скрываясь от вечного зноя, царившего в городе. Квартира была огромна – четыре комнаты и ванная. Но главное – окна и балкон! Оттуда открывался великолепный вид на внешний мир с его бесчисленными машинами, людьми, птицами в небе, облаками и бесконечной песнью цикад. Я больше не спал днём. У меня появилась масса дел. Я начал обустраивать свой нехитрый быт, таская понравившиеся вещи в холодильник, наблюдать с балкона за улицами внизу, а ещё я научился пользоваться пультом от телевизора. Хорошая штука это телевидение – столько всего можно узнать! Хотя, конечно, бесполезного хлама там много больше. Но, видимо, жизнь устроена так, что, приобретая что-то, мы теряем в чём-то другом. Она всё реже бывала дома. А возвращалась усталой и сразу ложилась спать. Я не хотел её беспокоить понапрасну, хотя мне начинало сильно её недоставать Иногда, вернувшись вечером, она обнимала меня и выливала целые моря извинений. Она говорила о том, что работа отнимает у неё много времени, что она сильно устаёт, что нужно защищать этот чёртов город, и что нерадивые подчинённые совсем не хотят работать, а чёртовы бюрократы кого угодно сведут с ума. Я смутно представлял, о чем речь, и всё, что я мог – обнимать её и пытаться муркать что-то ободряющее. Жаль, люди не понимают нашего языка. Я не понял как так получилось, но радость начала быстро уходить из её жизни. Как бы я ни пытался её развеселить, хватало этого не надолго – грусть, усталость и ещё какое-то неведомое мне чувство возвращались на её лицо. Настроение моё тоже начало падать. Я днями торчал дома, лопал рыбу или сосиски, спал, смотрел телевизор, пытался читать книги, но ничто не приносило прежней радости. Вскоре она стала и вовсе пропадать на ночь. Я пытался себя утешить, что это снова из-за работы, что она просто очень занята. Неужели я перенял это от людей – способность обманывать самого себя? Я знал, что это не только и не столько связано с работой. Она часто возвращалась в каком-то странном состоянии: внешне она была весела, неуклюжа, и я сначала радовался, что всё будто бы налаживается, но очень скоро я понял, что это ложь. Да, вот так, ложь может быть не только в словах. Часто она поселяется и в поведении. Будучи птицей с крайне ограниченным кругом общения, я понял это только тогда. Она приходила с этой ложью в теле, с новым странным запахом, не могу сказать что приятным, и падала на свою кровать, почти моментально засыпая. А однажды она вернулась не одна. С ней был какой-то тип. Кажется, он был неплохим человеком (не знаю, правда, почему я так решил, скорее, просто почувствовал), но на нём была такая же ложь, как и на ней. Они обнимались, целовались и, разбрасывая одежду, ломанулись в её комнату, закрыв за собой двери. Я стоял перед косяком и смотрел в одну точку, напрягая слух. Они врали. Они безбожно врали. Они пытались подарить друг другу тепло и ласку, но всё что они могли дать – лишь ложь. Одна большая ложь. Ложь чувств. Я стоял, слушал и удивлялся. Зачем? Это не банальное продолжение рода, они хотели совсем иного. Но... Они врали друг другу. Они создавали видимость, понимая, что это видимость, и всё равно пытались в неё верить. Люди очень странные создания. Тогда же я впервые услышал её имя. Её звали Мисато.

Наутро тот человек ушёл и больше никогда не возвращался. Она ушла на работу, но вернулась с той же тоской в глазах и ложью в теле. Ей было плохо. И так продолжалось день за днём. В квартире начали появляться странные жестяные банки. От них шёл такой же запах, как от Мисато, когда она возвращалась домой навеселе. Понемногу квартира, словно тонущий корабль, погружалась в пучину бардака. Её вещи всё чаще появлялись в самых неожиданных местах, а ванная вообще начала напоминать свалку. Вначале это меня возмущало – ванная играла в моей жизни очень важную роль – и я пытался собирать вещи и носить в её комнату, но их с каждым разом становилось всё больше, и я махнул на это лапой. Меня хватало только на то, чтобы освободить от хлама собственно ванную. Но больше всего удручало то, что я не мог понять, что же происходит. Она по-прежнему пропадала на работе, возвращалась усталой, часто и много говорила о ней по телефону, приглашала в гости девушку по имени Рицко, которая мне решительно не нравилась, и опять же часто говорила с ней о работе. А странные мужики продолжали ходить, никогда не возвращаясь, всё чаще от неё пахло ложью и чужими людьми.

А потом всё как-то разом прекратилось. Однажды она пришла донельзя уставшая и упала на диван не раздеваясь. Я подошёл и взглянул ей в глаза. Меня тогда поразило то новое чувство, которое я раньше не видел. Это была вина. Очень сильная вина. Она сгребла меня в охапку и положила себе на живот.

– Рей попала в больницу, – сказала она. Я моргал. – Ева вышла из-под контроля во время тестов.

Я не понял, что такое ева, но слово "больница" мне очень не понравилось. Кажется, это было какое-то место, где люди ходят в белом и вроде бы помогают друг другу, но в слове этом крылось много боли и тревоги. Я смотрел на Мисато, пару раз муркнул что-то, но она не отреагировала. Глаза её смотрели как бы сквозь меня, и я понял, что сейчас в её голове зреют какие-то важные перемены, решения, тихо варятся в собственном соку смеси чувств. После этого вечера, поток мужиков уменьшился, она чаще оставалась дома, но неприятных жестяных банок с подозрительной жидкостью в доме становилось всё больше. Пиво – вот как это называлось. Странная штука. Она заставляла её врать.

А потом "после" разделилось ещё на две части, и стало "после до" и "после после". Уже потом я узнал, что, по большому счёту, начало переменам дало совсем другое событие, но тогда я только немного удивился сильному грохоту за окном. Мисато снова не было всю ночь. И весь следующий день. А потом она вернулась... Да, я уже привык ко всяким мужикам в нашем доме, но чтобы подросток... Да ещё такой перепуганный... Как сейчас помню, как он шарахнулся от меня, когда мы случайно столкнулись в дверях ванной. Неважное вышло первое знакомство. Смерив его презрительным взглядом, я ушёл в свой холодильник. Страшно было подумать, что Мисато собирается делать с этим пацаном – у людей так вроде бы не принято, и я уже успел взвалить на него всю вину за растление моей подруги. А наутро я удивился тому, что он до сих пор здесь. И на следующее. И на следующее за следующим. Вот так и вошёл в нашу жизнь ещё один персонаж по имени Синдзи.

На удивление мы быстро нашли общий язык, хотя первое время он по-прежнему шарахался от меня при каждой встрече. День этак на четвёртый он сподобился попытаться меня погладить. Я ему позволил. Ну а что? Они с Мисато вполне себе дружат, а значит он должен быть нормальным парнем. Она ведь неплохо разбирается в людях. Наверное, благодаря тому, что по телевизору называют "женской интуицией". Хотя я ни разу не видел эту штуковину... Синдзи оказался странным человеком. Он как-то неохотно разговаривал с Мисато, а со мной так вообще... Хотя со временем он начал бросать мне фразу-другую. В сравнении с нашими беседами с Мисато это было ничто, зато мне удавалось больше времени проводить с ним. Мы часто сидели вместе. Когда он возвращался со школы, то какое-то время валялся без дела, а потом садился делать уроки. И когда у меня было настроение, я входил в его комнату, садился к нему на колени и пытался понять, над чем же он там работает. Не знаю, почему это всё парню не нравилось, а мне было интересно... Этим наши отношения по большому счёту заканчивались. Мы просто могли провести какое-то время в компании друг друга, ни о чём не разговаривая и ничего не делая. Ну, то есть, это я ничего не делал. А он постоянно чем-то занимался – учился, читал, слушал музыку, смотрел телевизор или готовил. О, как он готовил! Эта перемена в "после после" мне нравилась больше всего. Этот парень умел создать что-то стоящее и мой рацион значительно разнообразился, а главное что эти изменения были вкусными и съедобными. Мисато тоже была в восторге, а я каждый вечер укоризненно на неё смотрел. Но, по-видимому, совесть её совершенно не мучила за все те месяцы, когда она кормила меня чёрт знает чем, когда денег на рыбу явно не хватало.

Однако, эти приятные перемены уравновешивались и кое-чем другим. Синдзи было плохо. Причём постоянно. И я видел это невооружённым глазом. Его фигура, голос, лицо разом выражали невероятную тоску и разочарование в жизни. Что-то грызло его внутри, что-то мешало, заставляло ходить угрюмым. Поначалу он даже улыбался крайне редко, хотя потом под влиянием Мисато дело пошло на лад. Я пытался найти ответ, но ничего у меня не вышло. Да и у Мисато тоже. Она волновалась за него, о чём часто мне рассказывала. Я пытался ей что-то посоветовать, но я слишком плохо знаю людей. Да она и не слушала меня. Она старалась всё сделать сама... Не вышло. Они разругались, после чего парень пропал на пару дней. Хотя всё же вернулся потом. Однако я не заметил, чтобы при этом что-то сильно поменялось в наших отношениях. Зато поменялось что-то другое. Настали опасные времена. Где-то далеко в городе выла сирена, и грохотало. Много грохотало. Оглушительно грохотало. И после этого Мисато не ночевала дома, да и парень где-то пропадал. Порой не появлялся какое-то время, а она всё чаще упоминала слово "больница". Со временем он возвращался, и от него слабо пахло чем-то резким. И жизнь снова шла своим чередом.

С появлением Синдзи к нам стали чаще ходить какие-то странные персонажи. Один такой здоровый, худой и с дурными манерами, второй в очках и хитрый. Дивная парочка. Они порой заходили в дом и о чём-то болтали с ним, а потом вместе уходили. А иногда и не уходили. Понаблюдав за ними, я сделал вывод, что эти типы неопасны, хотя и назойливы. Для них было святое – гладить и дёргать меня. Вечно они проявляли ко мне подозрительно сильный интерес. Что они, пингвинов никогда не видели? Но я прощал это глупое поведение, неуместные выходки и высказывания в мой адрес. Прощал, потому что с ними Синдзи хоть на какое-то время отвлекался, и улыбка озаряла его лицо всё чаще. А ещё я благодарен этим двум, что устроили мне встречу, которая изменила мою жизнь навсегда. Как сейчас помню... В очередной раз открывается дверь и на пороге эти два увальня. Они здороваются с Синзди, проходят в прихожую, а из-за их спин выходит ОНА... Одного взгляда мне хватило, чтобы я осознал, что я пропал. Это было воплощение доброты, тепла и света. Ангел, сошедший с небес. И имя у неё оказалось подходящее – Свет. Хикари. Она взяла меня под лапы и с улыбкой взглянула прямо в глаза. А я смотрел в её. Она мне что-то сказала, а я смотрел, как последний идиот, и не мог даже уаркнуть в ответ. Хикари излучала доброту и душевное тепло. Рядом с ней мне было настолько хорошо, как не было ещё никогда. Весь вечер я не отходил от неё ни на шаг, а она, обрадованная таким вниманием, охотно брала меня на руки, прижимала к себе, гладила мои пёрышки и заинтересованно перебирала коготки на лапах. Я хотел поставить мир на паузу. Я хотел остаться с ней навсегда. Чтобы сидеть вместе, обнимать её потрясающее тёплое тело, слушать стук её доброго сердца и ощущать её нежные прикосновения... Я помню, что после этого жизнь показалась безнадёжно серой, я лежал на балконе и пялился в небо, гадая, увижу ли я её ещё когда-нибудь. К сожалению, приходила она крайне редко, но каждый её визит был для меня небольшой экскурсией в рай...

Однажды по телевизору я услышал о принципе равновесия всего в природе. Получается, если есть что-то хорошее, то обязательно будет что-то совсем наоборот. И очень скоро я убедился, что так оно и есть на самом деле. Аска Сорью Ленгли. Это полное имя того несчастья, который поселился в нашей квартире. С Мисато у неё никогда не было никаких проблем, а вот к Синдзи у неё постоянно были какие-то претензии. Они часто ругались, ссорились, мирились, снова ссорились, повышали голос, да и у меня с ней мягко говоря не сложилось. Мы терпели друг друга. Я вызывал в ней чистое недоумение, она смотрела на меня исключительно подозрительно и сторонилась. Я помню считанные разы, когда Аска соизволила меня погладить. Гораздо чаще у неё была привычка чем-нибудь в меня кидаться. Когда я видел, что она не в духе, а такое случалось очень часто, то старался не вылезать из холодильника. В качестве снарядов она предпочитала тапочки. Или книжки. Хорошо хоть не ножи... Но я не держал на неё зла. Во-первых потому, что она дружила со Светом очей моих, и именно благодаря Аске Хикари стала приходить  чаще. И во вторых... Я видел, что ей очень и очень плохо. Она отгородилась от всех какой-то сплошной стеной и постоянно врала. Словами, поведением, и, видимо, даже мыслями. Одна большая неправда, обман, подделка. Настоящее было спрятано где-то очень-очень глубоко. Я здорово запомнил один вечер после очередного ужасающего грохота в городе. Ни Мисато, ни Синдзи дома не было. Аска вошла, устало закрыв дверь. Я мигом потушил телевизор и выглянул в прихожую: надо было понять, как она и убегать ли мне от очередной летящей в меня туфли. Но туфля не летела. Она спокойно устроилась на положенном ей месте рядом со своей близняшкой, а рыжеволосая девчонка подошла прямо ко мне и сгребла в объятия. Она ничего не сказала, просто прижалась ко мне. Мы уселись на диван перед телевизором. Аска молчала, продолжая обнимать меня. И тогда я ощутил примерно то же, что ощущал, когда был рядом с Хикари. Тепло, доброта, нежность неслись наружу словно безудержно мощный фонтан гейзера, они вливались в моё сердце и затапливали меня всего, всю мою душу. Но вместе с тем было там много боли. Очень много боли и тоски. Я не знал что случилось, я не знал почему она так себя ведёт, но она так и ни сказала ни слова. Я прижался к ней, пытаясь вобрать в себя побольше всего чёрного и тяжёлого, облегчить её душу. Оказалось, что Аска была большой и яркой звездой, которая способна светить не хуже солнца, но она так отдалила себя ото всех, что её свет никто не видел... Она уснула тогда, а я ещё долгое время смотрел на её умиротворённое лицо с мокрыми дорожками слёз и впервые за долгое время видел на нем правду...

А через месяц после этого в городе прогрохотало так, как не грохотало ещё ни разу. Я уж было тогда подумал, что настал конец света. В животном страхе я засел в своём холодильнике и боялся открыть дверь, ожидая увидеть там черноту космоса и обломки планеты. А когда всё стихло, и голод вынудил меня сдаться, я вылез наружу. Квартира всё ещё была на месте. Я осторожно вышел на балкон и обмер. Города больше не было. Вместо него красовались в заходящем солнце бесчисленные груды развалин и множество столбов чёрного дыма. Когда Мисато вернулась, на ней не было лица. Синдзи где-то пропадал, а Аска хотя и сидела на диване, но её как бы не было. На её лице ничего не отражалось. Только безнадёжная обеспокоенность. На следующий день они опять пропали. А вечером вернулась одна Мисато и сказала, что из-за ангелов стало слишком опасно, что они перебираются в Геофронт, а я эвакуируюсь вместе с Хикари. И на следующий день в обьятиях Света очей моих я уезжал прочь из разрушенного города. Хикари тоже была грустная, словно её потушили, да и я сам не мог ничего воспринимать. Я смотрел как за стеклом автобуса уносились прочь обгорелые стволы деревьев и развалины, которые когда-то были домами. Я смотрел и понимал, что больше никогда их всех не увижу – родную Мисато, меланхоличного Синдзи, вспыльчивую Аску... И ту странную девочку с синими волосами, которую я видел всего пару раз, но о которой постоянно слышал. Я удаляюсь от них и даже не попрощался. И так было горько на душе... Нас поселили в тесной квартирке, почти как та первая в моей жизни. Отец Хикари сразу же уехал обратно и мы остались наедине. Казалось бы, это должны быть самые счастливые дни в моей жизни, когда моя мечта жить со Светом очей моих практически сбылась, но... Она угасла. Больше не было ни тепла, ни доброты. Она готовила завтрак, (превосходно, надо сказать, готовила), мы садились и вместе ели. Хикари разговаривала со мной совсем мало, чаще просто обнимала, и тогда я пытался забрать часть её тоски, разделить эту грусть и боль. Она тоже понимала, что больше никогда не увидит своих друзей. И я честно старался стать для неё таким же светом, каким она стала для меня. Но она упорно оставляла меня одного и садилась за учёбу. У неё была школьная программа на пару лет вперёд, и, похоже, у неё была маниакальная идея выучить её идеально, всю и сразу. Но я видел – так она лишь пыталась забить свою голову, чтобы не думать, не вспоминать. Самообман, уникальное изобретение человечества...

Когда случилось ЭТО, я совсем не огорчился. Мы проснулись и выбежали на улицу. Где-то на горизонте взрывами поднимались ввысь красные стены жидкости, возносился к небу какой-то смутно различимый гигантский белый силуэт, а по небу распростёрлись три гигантских оранжевых крыла. Хикари прижала меня к себе и что-то в страхе залепетала. А я мысленно улыбнулся, прижался к ней и уаркнул: "Всё хорошо! Это крылья правды! Больше не нужно будет врать!".

И я в последний раз пожалел, что люди так и не выучили пингвиньего языка.