— Давным-давно, жил да был один мужчина. Он был амбициозен и бесстрашен. Но всё равно он был мужчиной. Он встретил блестящую молодую учёную и, как говорят некоторые, влюбился в неё. Другие говорят, что для обоих это были отношения по расчёту. Он хотел поддержки её спонсоров, а она хотела отца для своего ребёнка. Об истинной природе этой связи спорили даже их близкие друзья.
Они поженились вскоре после так называемого Второго Удара. Они поженились и завели ребёнка. Сына. Он был очевидцем первых шагов человечества в начале нового века, годах ада после катастрофы. Ещё он видел, как руки Бога забрали его мать в мир живой смерти. Отец покинул его ради важной работы, самой важной работы на Земле, и они отдалились друг от друга. Некоторые говорят, что они никогда не были близки.
Мальчик вырос, и был грустным, и слову «нет» его никогда так и не научили. Однажды отец призвал его и приказал сражаться против множества гигантов, угрожавших его королевству, и он сражался, потому что не мог сказать «нет».
Он сражался, сражался и сражался, и с каждым поверженным гигантом умирала частица его. В конце концов, перед лицом всех потерь из-за его руки он пожелал смерти. И ему была дарована смерть. Он даровал смерть всем.
Но потом он пожелал иного, и мир в какой-то степени был восстановлен. Его выбор был выбором человечества. Каждый человек должен был выбрать. Между жизнью и не-жизнью. На текущий момент около двух миллиардов выбрали жизнь, включая меня и вас. Остальные заперты в снах друг друга, в месте без физических границ и индивидуальности. Массовый сон. Не сильно отличающийся от кошмаров, которые мучают вернувшихся из моря.
Немногие об этом говорят открыто, но это неопровержимый факт. В наши дни никто не рад ложиться спать. Я знаю, что они есть и у вас. Знакомые сны, в которых на вас глядят бесконечное число глаз, в которых ваше тело разлагается в кровь, в которых ваши мысли покидают вашу голову и их место занимают миллионы чужих. Вы уже не просыпаетесь с криками? Порой я думаю… что снится сыну? А вы?
— Бессмысленно думать, — сказал Айда Кенске, — и я всё это знаю. Вы позвали меня сюда только для того, чтобы попрактиковаться в рассказывании историй?
В баре, в котором он сидел, было немного народу. При взгляде из маленькой кабинки в дальнем углу остальные посетители у барной стойки терялись в море сигаретного дыма. Огоньки свободно висели в нём, как звёзды в облачном ночном небе.
Кенске оглядел мужчину перед ним, который связался с ним вчера, назвав его по имени, которое знали лишь его ближайшие контакты. Одно только это сделало поездку обязательной.
Мужчина был невысок и худощав, с зализанными назад волосами и тонкими усами, расположившимися на губе. Он излучал расслабленную уверенность — преимущество знания слишком многого о слишком многих вещах.
— Я ожидал, что вы немного знаете, — продолжил мужчина, — но где вы услышали остальное?
— Там и тут. Неважно, где я узнал.
— Думаю, неважно. У человека есть ненасытная жажда знаний, не так ли? Даже если это знание опасно и под запретом. Человек глупое создание, правда. Вы согласны? — мужчина подождал ответа, но так его и не получил. Он добродушно пожал плечами. — Что вы знаете о трагедии в Токио-2?
Кенске напрягся на своём месте, его пальцы сжали стакан.
— Немного, — признал он. — Она была недостаточно давно для того, чтобы открыто говорить о теориях заговора. Много людей погибло в тот день.
— Да, погибли многие. Но настоящий вопрос в том, ради чего они погибли?
— Дайте угадаю, — сказал Кенске, — вы не скажете: «ради независимости»?
— О, она была толчком к действию, но не основной причиной. Радикалы, в некотором смысле, вызвали это. Смерти столь многих. На самом деле, я считаю, что это было по-своему неизбежно.
— Неизбежно?
— Ну, не предопределено или что-то такое. Логический исход.
— Херня, — яростно прошептал Кенске. — Я знал много хороших людей, которые погибли тогда. Они не вернутся. Причиной был какой-нибудь одинокий псих, ненавидевший ООН. Наверное, озлобленный военный хуесос.
Мужчина, терпеливо улыбаясь, наблюдал, как Кенске расходует свой гнев.
— Кто-то из армии? Да. Озлобленный? В некотором роде, полагаю… но вы когда-нибудь думали о том, почему все официальные сообщения были задержаны? Почему тут же после этого ООН ворвались в страну, закрепив свою власть? Почему даже сейчас эта тема для разговоров остаётся табу?
— Пожалуйста, — сказал Кенске, — просветите меня.
— N2-бомба, даже не одна, не могла сравниться с разрушительной силой, уничтожившей Токио-2. Кроме того, в то время доступ к такому оружию был только у ООН. И почему Токио-2 не был восстановлен как гражданский город? Его местонахождение делает его логичным кандидатом. Он и по сей день находится под замком военных ООН. Вы не думали об этом ранее?
Кенске наклонил стакан вперед, сделав большой глоток. Он закрыл глаза и проглотил жидкость.
Мужчина мгновение наблюдал за ним и затем продолжил.
— Что вы знаете о серийных Евах? — спросил он.
— Что Аска надрала им зад, а что?
— Ну, это популярная теория, да? — мужчина остановился, чтобы сделать глоток его напитка. Он был тёмно-коричневым. — Серийные модели никогда не предназначались для битв. Это не их основная функция.
— Не их основная функция? — сказал Кенске. — Постройка девяти Ев, которые не могут драться, кажется немного расточительным решением. И идиотским.
— Всё зависит от определений. Всё на свете зависит. Возьмём, например, этот бар, — он указал на помещение, в котором они находились. — Некоторые видят его как логово греха. Некоторые видят его как место, в котором можно найти половых партнёров. Некоторые видят его как место для побега от реальности. У всех есть уникальный взгляд на него. Все они одинаково ценны, но, в конечном итоге, все не имеют значения.
— Потому что?
— Потому что только тот, кто его построил, знает его истинное предназначение. Когда вы создаёте что-то, оно свежо, девственно, чисто. Чистый лист. Но когда вы завершаете его, оно, наполненное вашими надеждами и стремлениями, должно войти в реальный мир. А когда оно входит, другие люди начинают добавлять в него функции или забирать их. И в конце концов, создатель умирает и его истинная цель забывается.
— И что? Вы говорите, что Икари Юи задумывала Ев не для сражений?
— Можно и так сказать.
— Вы можете платить за выпивку, — сказал Кенске, — но моё добродушие начинает кончаться. Ближе к делу.
— Евангелионы, какими вы и я их знаем, никогда не были в их истинной форме. Их причине существовать, если можно так выразиться. Они были тщательно заблокированы, и замки яростно охранялись теми, кто не понимал их природы. В некотором смысле, Ев было так много, потому что создатели совершенствовали формулу. От прототипа к тестовой модели, а от неё к производственной. А серийные модели были кульминацией их мудрости и надежды. С каждой завершённой моделью они приближались всё ближе и ближе к их идеалу.
И даже с астрономической ценой и ресурсами, требовавшимися для создания Евангелиона, власть имеющие разрешали постройку одного за одним, наплевав на прочие заботы. Словно больше ничего не имело значения. Вам не кажется это странным? Что даже со знанием о грядущих Ангелах на столь локализованную проблему тратили так много?
— И?
— Зачем делать девять, когда вы с такой же лёгкостью можете сделать десять? — мужчина смотрел, как расширяются глаза собеседника. — Или одиннадцать, или двенадцать, или тринадцать? Кто знает, сколько их ещё осталось. Даже я точно не знаю. К сожалению, хранение записей сейчас уже не то, как прежде, и…
— Вы говорите, что есть ещё Евы?
— Не удивляйтесь так, — сказал мужчина с беззаботной уверенностью. Он звучал почти весёлым. — Вы думаете, что люди, ответственные за серийные модели, отправили бы их всех на NERV во время атаки? Разве это слегка не… неосмотрительно? Что если бы их план провалился? Что если бы их драгоценные Евы были бы уничтожены или потеряны? Что тогда?
Он засмеялся. Из его рта этот звук казался чужим и иностранным.
— Конечно, у них был план на случай непредвиденных обстоятельств, — продолжил мужчина. — Конечно, был. Но со всей неразберихой и хаосом возвращения и реконструкции, ну… вещи могут теряться. Но также они могут и находиться.
— Вы говорите мне, — сказал Кенске пронзительным шепотом, — что Евангелион был причиной уничтожения Токио-2?
— Вы быстро схватываете. Хорошо. Рад, что решил связаться с вами, — мужчина опустошил свой стакан и отставил его в сторону. — Понимаете, мой наниматель — очень скромный человек. И имеет небольшую проблему с грязью на руках. Несмотря на то, что вы можете подумать, власть и деньги не всегда могут вывести пятна. И я подумал, что вы с вашей врождённой любопытностью и связями можете захотеть оказать мне услугу.
— Ближе к делу, — повторил Кенске. Он оглядел бар, выискивая что-нибудь необычное. Вроде нескольких вооружённых человек, нацеливших лазерные целеуказатели ему на голову. — Вы вызвали меня сюда не для дружеской беседы. Вы хотите чего-то большого и гарантируете, что я буду должен подчиниться, верно?
— Что вы имеете в виду, Айда-сан?
— Вы рассказываете мне вещи, которые никто не должен знать. Вещи, которые могут меня убить. Вы обеспечиваете моё содействие.
Мужчина невинно улыбнулся.
— Я просто пытаюсь дать вам то, чего вы хотите, — сказал он, — больше всего на свете.
— И что же? — резко сказал Кенске.
— Местонахождение вашего друга.
Айда почувствовал, как одинокая капля пота стекла по его лицу. Он снял очки, протёр их о рубашку и вернул их на место. Он перевёл дыхание.
— Что? — спросил он.
— Вашего друга, — легко произнес мужчина. — Сына мужчины и женщины. Мальчика, которого никогда не научили слову «нет». Я тут подумал… хотите встретиться с ним снова?
«Больше чего угодно».
— Вы говорите мне… что знаете, где находится Икари Синдзи?
— В данный момент нет, — лицо мужчины мягко улыбнулось, — но я могу навести вас. Что вы решите делать, когда войдёте, решать вам. Но взамен я хочу попросить об услуге.
— Что угодно, — выпалил Кенске.
— Вот теперь мы можем говорить, — сказал мужчина, по-прежнему мягко улыбаясь.
***
Кенске вернулся в его маленькую квартиру в неказистой многоэтажке в глубинах индустриального района Киото. Он работал программистом стресс-тестов на заводе, выпускавшем каркасы зданий. Из-за Третьего Удара реконструкция была самым быстрорастущим бизнесом в Японии. Единственный бизнес, которым в наши дни можно было заработать себе на жизнь. И, как молодой, способный компьютерный гик, Кенске нашёл работу почти сразу же после возвращения. Нужда в его умениях была так сильна, что отсутствие диплома никогда ему не мешало. Миру было наплевать на кусок бумаги, не сейчас, когда человечество нуждалось в восстановлении.
На самом деле, большинство людей, с которыми он работал, были либо ветеранами производства, либо такой же молодёжью, как и он. По всей стране бизнес вёлся подобным образом. Навыки были важнее формального обучения. Если ты мог выполнять работу, то ты её выполнял, невзирая на биографию. Жажда человека выжить была превыше остальных забот.
Домой он приехал поздно, небо было совершенно тёмным, кольцо скрыто за густыми облаками. Кенске воспользовался моментом, стоя у двери, чтобы взглянуть на небеса, тщетно разыскивая красноту глазами. Кольцо всегда было для него в своём роде загадкой. Оно вызывало мысли о невероятных битвах, о богах, пронзающих друг друга гигантскими мечами, о разбрызганной по космосу божественной крови.
Конечно, он знал достаточно, чтобы не фантазировать о подобных вещах. Он знал правду, или наиболее близкую её версию, которую только мог знать. Он знал достаточно, чтобы удовлетворить его знакомых, товарищей, но никогда себя. Он проживал жизнь в сокрушающей неполноценности. Было большее, должно было быть, но людям, которых он считал ровнёй себе, хватало разглагольствований о статистике и прочих банальностях. Кенске хотел большего.
Он открыл входную дверь и осторожно сделал шаг внутрь. Его квартира была грязной. Только так и можно было её описать. Она была маленькой, и он давно махнул рукой на любые попытки нормально убирать её. Он принял это, смирился с этим. В редких случаях, когда к нему кто-то приходил, это было либо для того, чтобы поговорить, либо потрахаться. Кенске предпочитал разговаривать.
Это позволяло ему расшатывать ложь, под которой был погребён мир. Правда могла быть не с ним, но его слова были меньшей ложью. Меньшим оскорблением тех, кто жил во времена Ангелов и ада на Земле. Он считал свои долгом распространять знания о настоящих событиях, произошедших с Евангелионами, пилотами, NERV и мире, в котором они существовали. Это была нелёгкая задача. Суеверия, страх, идолопоклонничество, сомнения… они делали его жизнь труднее. Но он смирился с тяжёлой жизнью. Давно смирился. С самого возвращения. Порой, поздно ночью, в одиночестве, он гадал, почему сделал выбор в пользу жизни. В пользу индивидуальности. АТ-поля.
«Сделал ли я тот же выбор, что и он?»
Кенске прошёл в свою спальню, не озаботясь включить свет. Он преодолел груды дисков, книг, одежды, грязной посуды, газет, электронного оборудования. Он прошёл к маленькому шкафчику у его кровати и открыл его.
Внутри была низкая полка почти у самого пола, выкрашенная в белый цвет и со скругленными краями. Она была широкой, размером примерно с большую коробку для обуви. Всё вокруг неё, сверху донизу, было обклеено реликвиями, напоминаниями, мементо. Сотни и сотни фотографий голубоглазого мальчика, худого и невысокого, с тёмными волосами, падающими ему на лоб. На большинстве он носил школьную форму. На других — спортивную, официальный костюм, повседневную одежду. На одной на нём были плавки, и он сидел у забора, ограждавшего бассейн. На одной он носил контактный костюм, белый с голубым, похожий на вторую кожу.
На полке стопками лежали диски, все расставленные по дате. Кенске рассеянно перебирал их. Он вытащил один из них, с потускневшей обложкой, в коробочке сильно потрёпанной, но аккуратно хранимой. Он потратил годы на то, чтобы отследить содержимое дома, в который переехал после Шестнадцатого, и его библиотеку записей времён жизни в Токио-3. Годы, и достаточно денег на качественное восстановление. Но они вновь были его и ничто теперь этого не изменит.
На полке также лежала старая видеокамера, вся в потёртостях и царапинах из-за регулярного использования. Это была не та камера, что составляла ему компанию почти всю молодость, она была давно потеряна во время хаоса Удара. Эта была новее, компактней и выдавала более качественную картинку. Его единственный порок.
Привычным движением он засунул диск внутрь и отодвинул боковой дисплей. Несколько секунд на экране мелькали помехи, потом на нём возникла средняя школа Токио-3, характерно подрагивающая из-за ручной съёмки.
— И теперь мы присоединяемся к нашим героям в начале нового дня, — нараспев произнёс голос юного Кенске. — Какие волнения припасла судьба для могучих пилотов Евангелионов? Ещё одну битву? Длинные таинственные испытания? Или просто обычный период скуки, который мы называем школой? Давайте выясним.
Картинка зарябила и потом вернулась, уже позже утром. Дисплей демонстрировал классную комнату, учеников, болтающих между собой, пока не учитель не начал утренний урок. Камера обвела «взглядом» весь класс в тишине и сфокусировалась на одинокой фигуре Аянами Рей, сидящей за своей партой и смотрящей в окно.
— Аянами — Первое Дитя, выбранное для управления Евой-00, прототипом, — произнёс Кенске. — Она спокойна и отчуждена, и часто таинственно отсутствует в школе несколько дней подряд. Может быть, это из-за её альбинизма, или же это тёмный секрет, который скрывает NERV. Мы можем никогда не узнать. Но, быть может, сегодня она удостоит нас интервью.
Камера долго оставалась сфокусированной на Рей. Она не дала знать, что слышала его или обратила внимание.
— Может быть, завтра, — сказал Кенске. Он прошёл дальше, направляя камеру мимо спящего на парте Тодзи. Он остановился и увеличил картинку на высокой девочке с длинными рыжими волосами в центре группы учениц. Она оживлённо говорила, жестикулируя и используя преувеличенные выражения лица.
— Сорью Аска Лэнгли. Второе Дитя. Пилот Евангелиона-02 — первой производственной модели. Уверена в себе, нахальна, агрессивна и красива, на текущий момент она лучший пилот в распоряжении NERV.
Пауза.
— Хм, позже перемотать и убрать «красива».
Кенске-подросток прочистил глотку.
— На текущий момент она лучший пилот в распоряжении NERV. Прибывшая из Германии, Аска хорошо адаптировалась к японской культуре и жизни. Она без труда говорит по-японски и, по слухам, является гением. Несмотря на это, она не брезгует детскими аргументами и физическим насилием. Кроме того, её оценки не настолько впечатляющи, как того можно ожидать от человека, окончившего колледж. Сейчас она проживает вместе с её командиром, майором Кацураги Мисато.
Ещё одна пауза, но камера по-прежнему направлена на Аску.
— Может, вставить кадры с Кацураги-сан, может, добавить игривую музыку. Саксофон или ещё что-то такое.
Ещё одна пауза. Камера задрожала, когда Кенске направился к Аске. Когда она заметила его, на её лице возникла мрачная улыбка, исключительно ради непросвещенных масс вокруг неё.
— Аска! Аска! — позвал он. — Не можешь ли ты найти момент в своём занятом расписании и поговорить с прессой?
— Отвали, Айда, — процедила она сквозь зубы. Девочки по её бокам захихикали.
— Нет-нет. Серьёзно. Я надеялся, что ты захочешь поговорить с нами о вчерашней атаке. Были использованы все три Евы, верно?
— Не твоё дело.
— Но это правда, что была детонация N2-бомбы в верхних слоях атмосферы? Возможно, в космосе?
— Я даже не хочу знать, откуда ты это знаешь, — Аска сделала презрительный жест. — Да, вчера была атака, гений. Мы не эвакуируем вас по убежищам смехуёчков ради.
Девочки вокруг покраснели от её острого иностранного язычка.
— Да, мы победили, но это была ерунда, — продолжила она. — Почему ты пытаешь меня своими бессмысленными вопросами? На это есть Синдзи. Или иди надоедай чудо-девочке.
— Но я спрашиваю тебя. Кстати, — вежливо вставил Кенске, — я слышал, что решающим фактором во вчерашней заварушке была Ева-01.
Аска напряглась.
— И что Синдзи действовал под огромным…
— Я убила его! — закричала Сорью. — Я воткнула в него нож! Не Первая, не дурак Синдзи! Я!
Она схватилась за камеру так, чтобы она сфокусировалась только на ней.
— Слышал это, болван? Вот твой чёртов репортаж, — она оттолкнула его.
— Что ж, — сказал голос Кенске по ту сторону объектива, — кажется, что Сорью-сан обеспечила нас лишь одной точкой зрения. Следует ли нам спросить другой, независимый источник?
Камера повернулась, вновь сфокусировавшись на Рей. Она по-прежнему смотрела в окно.
— Хм, может, взгляд свидетеля? От защитников к защищаемым, — камера повернулась к Тодзи, по-прежнему лежащему лицом на парте. — Судзухара-кун. Несколько слов об ощущениях от жизни во время одного из важных, если не самых важных, времён в человеческой истории? А?
— Заткнись.
Парень в спортивной форме приподнял голову для того, чтобы высвободить одну руку и медленно продемонстрировать другу средний палец. Затем он вернул её под лицо.
— Люди в форме никогда не ценят прессу, — Кенске повернулся к открытой двери класса, захватив в кадр часы над проёмом. — Кажется, нам придётся подождать последнего пригодного к интервью Дитя, и если он не придёт через две минуты, то ему придётся держать вёдра. Опять.
Прошла минута. Синдзи вбежал в класс, тяжело дыша. Он согнулся пополам, упёршись руками в колени. Он стоял так до тех пор, пока Кенске не подошёл к нему.
— Опять опоздал?
— Просто… проспал… немного, — наконец смог выпалить Синдзи. Он выпрямился, держа тонкую руку на сердце, — Боже. Я просто… — он взглянул на камеру и начал слегка волноваться. — Эмм, Аска забыла разбудить меня утром. Я…
— Что ты сделал?
— Он знает, что он сделал! — закричала Аска из-за кадра. — Извращенец!
— Теперь ты обязан рассказать мне, что сделал.
Синдзи покраснел.
— Н-ничего! Клянусь, ничего! Это просто было недопонимание! — он глянул на Рей и прикусил губу. За экраном Аска кинула что-то. Книга врезалась в левый висок Синдзи. — Ой!
— Дурак!
— Ах, — сказал Кенске своим самым глубоким голосом, — юношеская любовь между преданными пилотами программы «Ева». Стоит ли удивляться, что мы…
Нечто внушительное попало по камере и она упала на пол. Она сфокусировалась на ножке парты и отключилась.
Мгновение спустя изображение появилось вновь и показало быстрый кадр школы, снятый с крыши. Солнце было высоко в небе, и все отбрасывали самые маленькие тени. Как чёрные круги у их ног.
— В самом деле, — сказал Тодзи. Камера повернулась направо, показав, как Синдзи и Тодзи обедают, опёршись спиной на ограждение крыши. Синдзи съёжился, ссутулил плечи и сомкнул ноги. Тодзи по-прежнему выглядел сонным. — Что произошло? Рыжая была необычно оживлённой этим утром.
— Просто… ничего. Правда.
Камера сделала увеличение на пилоте.
— Айда Кенске, переживающий тяжёлые времена фотожурналист, хотел бы знать, — он сделал паузу для эффектности. — Где именно ты заработал этот свежий синяк на щеке? — он принялся увеличивать и уменьшать изображение, ожидая ответа. — Ну? На этот раз ты не отвертишься, Синдзи.
Мальчик вздохнул. Так, как обычно вздыхают старики.
— Аска, — признался он и осторожно коснулся опухшей части лица. — Она… правда, это ерунда, и…
— Просто скажи, — устало проворчал Тодзи.
— Ну… я думаю, она просто слишком остро отреагировала. То есть… просто… ладно. Ладно. Только не надо делать из мухи слона, хорошо? Прошлой ночью, у меня был этот… странный сон.
Камера приблизила картинку.
— Они у всех бывают, — произнёс Тодзи сквозь зевоту. — Это называется «быть парнем».
— Нет, — сказал Синдзи, краснея. — Нет, то есть, я не думаю, что это был… такой сон. Во время вчерашней битвы… то есть, мне пришлось поймать всего Ангела самому, и это было больно, очень… и в пылу битвы, я думаю, я… я думаю, я кричал на Аянами. То есть, там было много шума, и я просто не подумал. Я просто…
Он сделал слабый жест и нахмурился.
— Поэтому… я думал об этом остаток дня. Даже когда мой… — он прервал себя. — Даже когда Мисато-сан повела нас ужинать, я просто не мог…
— Так в чём дело? — спросил Тодзи, из-за недостатка сна растерявший терпимость к недостаткам друга. — Она ничего тебе не сказала, да?
— Ну, нет, нет, но… то есть, она никогда ничего не говорит. Даже когда Аска наседает на неё. Сомневаюсь, что она сказала бы что-нибудь, если бы её что-то беспокоило. Не думаю, что она любит внимание, — Синдзи с трудом сглотнул. — Я пытался извиниться после ужина, но… но я просто смотрел на неё. Я не мог…
— И когда в дело вступила ушибленная щека?
— Прости. Я подбираюсь к этому. Так вот, когда мы вернулись домой, я всё ещё думал об этом. Наверное… я должен был думать об этом, когда пошёл спать. Мне… мне приснилась она.
Тодзи хрюкнул за кадром.
— Не… ну, то есть, без странностей, — сказал Синдзи. — Мы были… мы были в поезде, в сумерках. Там было… довольно спокойно. Мы просто сидели там, друг напротив друга. Думаю, мы разговаривали, но не помню о чём. Я чувствовал… не знаю, на самом деле. Мир и покой. Словно исчезло всё, кроме чувства удовлетворения. Я мог бы оставаться там годами.
А потом… не знаю. Что-то произошло. Поезд растаял, и на Рей… больше не было одежды. Я пытался отвести взгляд, но она была везде, куда бы я не поворачивался. Словно там были сотни Рей.
И, наверное, я произнес её имя вслух или что-то ещё такое, потому что следующее, что я помню, — это как на дворе полночь, а Аска будит и бьёт меня. Она, видимо… подумала…
— Что ты душил маленького Синдзи?
Синдзи покраснел до корней волос.
— Кенске!
Кенске остановил видео. На экране замерло изображение его красного как помидор друга, отведшего взгляд в смущении. Кенске перемотал запись и нажал на кнопку А-В. Он подождал, пока Синдзи не произнесёт его имя. Он снова нажал на кнопку, создав цикл. У шкафчика, в темноте, сгорбившись над видеокамерой, Айда Кенске расстегнул штаны и вытащил набухший член.
— Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!..
Он стоял на коленях, одной рукой приближая дисплей камеры к глазам, другой дёргая в своей промежности. Его губы раскрылись, обнажив крепко сжатые зубы. Он тяжело дышал через нос.
— Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!..
С финальным хрипом он кончил в ладонь, чувствуя, как пальцы стали скользкими, маслянистыми и тёплыми. Три минуты. Он нахмурился. Обычно он держался дольше, но мысль, образ лежащего на кровати и ласкающего себя Синдзи был слишком силён.
Он сел, лениво наблюдая, как уменьшается и опадает его член, а Синдзи отворачивается и краснеет. Снова и снова. В цикле до смерти Господа.
— Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!..
Со временем его рука стала холодной и липкой, пальцы слепились вместе, как зубы из-за ириски. Он решил принять душ.
— Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кенске!.. Кен…
***
Встречи проводились минимум два раза в неделю. Если обнаруживалась новая информация или свежий взгляд на старый спор, то людей собирали при помощи обычной подпольной почты. Она создавала видимость и ощущение секретного общества, тайного собрания похоже мыслящих личностей, ищущих правду об этом мире.
Кенске знал лучше. Группа состояла из напуганных, тупых, невежественных ебланов. Они смотрели записи Ев, рассматривали фотографии пилотов и мысленно мастурбировали на них, словно это всё было из аниме. В наши дни люди были странно отчуждены от нападений Ангелов. К ним относились как к мифу или событию, произошедшему несколько тысячелетий назад. Если массы открыто принимали их, они боялись, что всё может повториться.
Третий Удар без сомнения был большей частью ужаса. Конец света. Люди часто говорили о нём в кино, книгах, беспокойствах о природе, религиозном фанатизме… но реальность уничтожения целого вида, правящего планетой… это было немыслимо. В чём-то подобного масштаба должна была быть вовлечена сила Бога. Бог разозлился, что его дети погибли, или что на NERV напали, или что мир катился в ад.
Поэтому, подумали люди, на хуй Бога. В пизду его правила, его безумную логику, его команды, его мораль, его этику, его путь. На хуй его и на хуй лошадь, на которой он приехал. Сожгите Библию. Вытирайте зад Кораном. Кончайте на Тору. Делайте что-нибудь, чтобы убедиться, что Бог больше никогда не сможет дотянуться до человечества.
Взрывайте церкви. Заезжайте в храмы на машинах. Делайте что-нибудь. Убивайте. Калечьте. Насилуйте. Грабьте. Воруйте. Ненавидьте. Бойтесь. Любите. Поклоняйтесь. Поклоняйтесь мерзостям, которых ненавидит Бог. Поклоняйтесь им на алтаре человека и Земли. Подальше от рая, от ада, от праведного спасения и наказания. Забудьте Бога, забудьте и дьявола. Потому что доказательство одного — доказательство другого. Поклоняйтесь чему угодно, что как можно дальше от этих ублюдков.
Поклоняйтесь Евангелионам.
Проклятые и проклинающие. Ближайшая к Богу вещь, стоявшая с ним на одной ступени и плюнувшая в его лицо. Вознесшаяся в рай только для того, чтобы сказать «нет». Взявшая с собой в это путешествие весь мир. Популярным заблуждением масс было то, что культы верили, будто Евы были посланниками Бога. Нет. Они были мальчиками на побегушках, которые вломились в его дом и обобрали его до нитки. Они обвинили Бога и его жестокость, его власть, его преступное безразличие к страданиям и боли. Родитель, что оставляет детей своих, для них бесполезен.
Но людям надо верить во что-то. Это укоренилось в них. Такова их природа. Они жаждут этого. Потому что если им приходится верить только в себя, то люди понимают, насколько они действительно пусты, безнадёжны и отвратительны. Они теряют искру, что питает благочестивость и ломаются. Человек — это несовершенная машина. Слабая, хрупкая, ошибающаяся. Никто от этого не свободен. Люди жаждут твёрдой руки, невидимого дирижёра, который бы управлял и приказывал им. Потому что в одиночестве люди сломаны.
Раздумывая над всем этим, Кенске пришёл к неизбежному выводу: люди были ёбаными дебилами.
Кенске не поклонялся Евангелионам. Он не был дураком. Он знал, что они не были посланниками Бога или чем-то в этом роде. Они были неудавшейся попыткой дотянуться до Господа и иметь его в зад, пока он не отдаст ключи к созиданию. Вот так ему нравилось думать об этом.
Он не молился в божественном культе Аянами, не преклонял головы в исповедальне имени Икари, не дрочил на земную богиню Аску. Ничто из этого его не привлекало. Он просто держал общение с теми, кто удовлетворял его чувство правильного и неправильного. Люди нуждались в правде. После всех непредставимых трагедий и боли человечества оно заслуживало, как минимум, знать, почему это случилось.
Кенске видел себя невольным проповедником, странствующим по Земле с истинным Словом, правдой, которая отчаянно нуждалась в распространении. Конечно, пророков в их времена никогда не принимали. Он лишь надеялся, что слова переживут его, и что когда-нибудь, каким-то образом, человечество увидит, чем действительно были NERV и программа «Ева».
Они не были богами или дьяволами, или чем угодно высшим. Они были печальной группой людей со всеми присущими им страхами, желаниями, ненавистью, потребностями и жаждами. Миниатюра человечества. Жалкие и отвратительные, но стоящие сочувствия. Трагически человеческие.
Кенске взглянул на комнату, в которой находился. Это был подвал жилой многоэтажки с низким потолком, до отказа забитый старыми коробками, сломанной мебелью и людьми без цели. Культ, как он себя называл, был в основном смесью неудачников и фанатиков, людей с серьёзными социальными проблемами, ищущих чего угодно, во что можно поверить. Немногие, как Кенске, имели настоящий ум и способности, но их было так мало, что обнаружить их можно было только при сильном желании. Кенске уже неплохо научился замечать полезных членов среди отбросов. А все они научились принимать его важность и влияние.
Среди них он был своего рода знаменитостью: действительно жил вместе с пилотами и даже регулярно разговаривал с ними. Ещё несколько человек ходили в школу Токио-3, но он был на голову выше их. Он знал пилотов, знал правду.
Порой он злоупотреблял своей властью, обычно для того, чтобы опровергнуть беспочвенные слухи, или по-быстрому найти секс. Но это делало его человеком. Почти настолько человеком, как люди, которым поклонялись его друзья. Это волновало его только в минуты слабости.
Потому что хорошее, что он творил, перевешивало плохое. Он распространял правду, которую видел и которую пережил, окрашенную только ходом времени и его неизменной наблюдательностью.
И все они его за это либо ненавидели, либо любили. Он не был склонен к иллюзиям, или преувеличениям, или дурацким фантазиям. Его правда была не особо потрясающей, или светлой, или яркой. Он давал им то, до чего сам дошёл годы назад. Что пилоты не были ни супергероями, ни неуязвимыми богами. Он рассказывал другим о них так, какими они были на самом деле, не скрывая недостатков или ошибок.
Несмотря ни на что, все его уважали. В основном завистливо, но уважали. Потому что он знал пилотов, людей, которым они поклонялись. Он был там, жил с ними, общался с ними, существовал с ними. Он был там.
Кенске заметил молодую женщину в углу, горячо спорящую о чём-то с группой мужчин; у всех глаза горели одержимостью. Каэдэ была ходячей энциклопедией боёв с Ангелами и яростным сторонником Третьего Дитя, часто хвастаясь, что он был лучшим пилотом. Она цитировала статистику в подтверждение своих слов, заявляя, что отсутствие тренировки делало его лучше Аски или Рей, у которых были годы на подготовку.
Она могла рассказать вам в деталях о любом конфликте, вплоть до времени, даты и использовавшихся вооружениях. Она получала наслаждение от технических деталей и часто начинала споры о секретных технологиях NERV, гадая о конструкции Ев и устройстве MAGI. Она мгновенно поладила с Кенске.
Каэдэ была худой девушкой двадцати лет, с мальчишески коротко подстриженными тёмными волосами и острым язычком. Когда она говорила, с него сочилась властность и, частенько, яд, направленные против необразованных и тех, кто осмеливался не согласиться с ней. Она была милой, если вы принимали её характер и нетерпимость к глупости. Тогда она была ласкова и неожиданно умна.
Кенске лениво подумал, хочет ли она сегодня трахаться.
Каждый раз, когда они спали вместе, существовало невысказанное, но твёрдое убеждение, что каждый представлял на месте партнёра Икари Синдзи. Чаще и чаще Кенске находил, что ныне это стало для него единственным способом кончить. Когда он был подростком, малейшего шёпота секса было достаточно, чтобы покрыть живот липкой массой. Но в последнее время он чувствовал, что его программа размножения подходила к концу. С каждым оргазмом счетчик тикал, и в следующий раз было труднее, если только он не думал о своём старом друге.
Он не питал никаких иллюзий. Он не был геем, его возбуждали женщины, не мужчины. И всё же, что-то в Синдзи, его внешнем виде, или его манерах, или его голосе… Кенске не мог точно сказать, что. Это было нечто практически первобытное, инстинктивное. Он знал лишь, что это работает. Он не собирался посыпать голову пеплом из-за нескольких минут удовольствия.
Он даже не жаловался, когда Каэдэ устраивала ролевые игры. Порой она слишком сильно хотела притворяться. Он потворствовал её капризам, даже когда они становились слишком странными, как тот раз, когда она надела сшитый своими руками контактный костюм, или когда сказала называть себя Аской. Не потому что любил её — эта идея смешила его. Всё потому что она часами жадно слушала его о жизни, которую он вёл, наблюдая, как пилоты выполняют безумные трюки и невозможные подвиги, или обычные повседневные занятия. Каждый раз, когда он говорил с ней, она выглядела как ребёнок, глаза её наполнялись изумлением и благоговением. Вот почему она нравилась ему, почему он выполнял каждое её желание. Её уши, к сожалению, могли быть прикреплены к остальному телу, но он принимал это.
Кенске наконец попался на глаза Каэдэ и она сердито подозвала его жестом. Мужчины вокруг неё застонали.
Осторожно поправив очки, он подошёл к группе, чувствуя соблазняющую привычность его относительно всеохватывающего знания. Он встал рядом с Каэдэ и взглянул на кружок мужчин.
Все они страдали от лишнего веса, потели в жарком подвале, качали головами и бормотали ругательства. Все были открыто враждебны к худенькой девушке перед ними.
— И в чём проблема? — спросил Кенске.
— Эти бараны продолжают твердить, что Аска и Рей «размягчили» Зеруила и только поэтому Синдзи победил его. Что за херня. Их задницы были предоставлены самим себе, но Синдзи опять пришлось выручать их. Вот что произошло. Скажи им, Кенске.
Он сдержал желание засмеяться. Старая добрая Каэдэ.
— На самом деле у меня нет ни одной записи той битвы, — сказал Кенске, — поэтому любая гипотеза имеет право на жизнь.
Мужчины начали ухмыляться. Каэдэ выглядела так, словно её ножом пырнули.
— Но, — продолжил он, — если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что Синдзи бы выиграл как с помощью Рей и Аски, так и без неё. Я не могу припомнить ни одного врага, который бы смог выдержать его ярость.
— Но в этом и есть моя мысль! — выпалил один из мужчин. Он был огромен, лыс и сидел на пустом ящике. — Я имею в виду, что зрелище того, как его друзей калечат прямо перед ним, должно было завести его ярость, верно? Это должно было произойти так.
— Может быть, — уступила Каэдэ. — Но это только доказывает мою изначальную мысль. Что девочки были бесполезны без Синдзи. Не будь его на месте для того, чтобы убрать за ними, их убивали бы каждый раз. То есть, правда, был ли он решающим фактором в каждом сражении с Ангелами или не был? А? Ребята?
Мужчины начали бормотать, их глаза избегали Каэдэ. Она, кажется, поняла, что спор закончился и обернулась, победно пожимая плечами: она хорошо привыкла побеждать и научилась относиться к этому спокойно. После этого повторное выступление легче стерпится всей этой группой.
— Вам замечание, мистер, — сказала Каэдэ, тыкнув Кенске под ребра, когда они отходили. — Как вы смогли устоять перед шансом ворваться и спасти меня как герой?
— Спасти тебя? Было скорее похоже, что тем парням нужна моя помощь.
— Я просто немного развлекалась. Разве это преступление? Нет, я так не думаю. Плюс этим дебилам надо было хоть раз услышать правду. Мне страшно надоели местные похотливые неудачники, которые игнорируют факты о силе и способностях Синдзи только потому, что он не экзотичная иностранка или альбиноска. Как будто Аска и Рей вообще были настолько сексуальными. Парни — настолько простые ублюдки.
— Не спорю, — он кивнул в сторону передней части подвала, в которой устанавливали проектор. — Они собираются поставить фильм. Хочешь посмотреть?
— Что они показывают? Нелегальную запись Рамиила? Я видела её миллион раз. И я не хочу, чтобы меня втянули в очередной спор об антигравитационных свёрлах. Я примирилась с фактом, что некоторые аспекты войны меня не удовлетворят никогда. Внутренности Рамиила — это один из таких аспектов. Я не знаю, как оно работало, знаю только, что работало.
Свет в подвале потускнел до тех пор, пока помещение не стало похоже на кинозал. Вскоре на экране зарябил цвет. Кенске наклонился, чтобы прошептать в правое ухо Каэдэ.
— Ночью этого четверга я встречался с информатором, — начал он.
— Ты можешь ему доверять? Я не хочу ещё одного фиаско, как с тем засранцем, сказавшем, что у него на чердаке лежат нейроконнекторы Аски, потому что я уже сейчас могу тебе сказать…
— Я могу доверять ему. Ну, я могу доверять, что он говорит мне правду. Что до его личности… — он слегка покачал рукой. — Но ты должна спрашивать скорей о том, что он рассказал мне.
— И? — толкнула его Каэдэ, когда он замолчал. — Что? Скажи!
— Прости. Просто не каждый день у меня есть шанс сказать кому-то, что я знаю, где находится Икари Синдзи.
— Что ты сказал?
— Тише, — резко прошептал Кенске. Он отмахнулся от нескольких любопытных глаз и быстро отвёл Каэдэ в заднюю часть подвала, где разрозненные группки тихо обсуждали темы, не связанные с фильмом.
— Да ты, блядь, шутишь. Быть этого не может…
— Ты спросила, могу ли я доверять информатору. Я могу, — он посмотрел через плечо. Все остальные по-прежнему смотрели на экран. — Ну, я могу доверять его информации. Я бы не стал верить ему свыше этого. Но он знал вещи. То есть, вещи, которые никто не должен знать. И он дал мне имя и адрес доктора, который сейчас встречается с Синдзи.
— Доктора? — Каэдэ практически подпрыгивала на месте от возбуждения.
— Девица по фамилии Кирисима, — Кенске остановился, чтобы стереть пот с верхней губы. — Она опрашивала меня месяц или два назад, помнишь? Я говорил тебе о ней. Ну, она всё ещё в деле, но это подходит к концу. Они держат Синдзи на очень плотном расписании и часто меняют докторов и дома. У него будет новый врач на следующей неделе, значит…
— Сейчас или никогда, — её руки тряслись. — Это невероятно. Совершенно невероятно. Поверить не могу.
— Верь. Он дал мне дом Кирисимы и расписание, теперь осталось только проследить за ней и найти хорошую возможность.
— Что ж, — сказала Каэдэ, — это объясняет, как мы найдем его. А как мы его вытащим? Чувствуешь, как возвращается старый опыт военного знатока?
Кенске пожал плечами.
— Чего стоит культ, если он не может поучаствовать в апокалиптических действиях? — спросил он. — Мы, конечно, не можем сказать всем здесь. Это был бы бардак. На самом деле, я уже собрал команду, осталось только сказать им.
— То есть… — Каэдэ быстро облизнула губы. — То есть, ты сказал мне первой? — спросила она очень слабым голосом.
— Ну… да, получается так. Я…
Она быстро встала на цыпочки и крепко поцеловала его. Этот поцелуй был лишён обычного сексуального подтекста, который он ассоциировал с её ласками. Это была чистая, несдерживаемая благодарность.
Он кончился так же быстро, как и начался. Она отодвинулась с сияющими глазами.
— Поверить не могу, — восхищенно прошептала она.
— Верь.
Кенске придержал при себе остальные слова, уже готовые сорваться с его губ. Что он искренне считал это причиной своего возвращения. Чтобы сделать то, что они сейчас собираются. Освободить его.
Он рисковал бы своей жизнью только ради шанса попробовать это. Увидеть его снова. Увидеть его свободным. Потому что Синдзи, из всех в NERV, не заслуживал заключения и унижений. Он сражался, даже когда это ранило его, убивало его, и безо всякой тренировки или подготовки, которая была у других пилотов. Без вендетты, вынашиваемой командирами, без слепого подчинения персонала. Он был обычным мальчиком, избитым и придавленным весом злобы и возмездия взрослых до тех пор, пока его невинность не была разорвана, как дешёвая вуаль. И всё равно он сражался. Несмотря на боль и всю свалившуюся на него несправедливость, он сражался.
Кенске мог не иметь силы всё исправить, или смыть грехи прошлого, или даже решить проблемы сегодняшнего дня.
Но у него в руках был шанс освободить единственного человека во всём сломанном мире, который заслуживал быть свободным. Человека, который сражался и погибал ради него, ради Каэдэ, ради каждого бесполезного человека на Земле. Они не были достойны быть рядом с ним, дышать тем же воздухом, жить той же жизнью, но если бы Кенске мог сделать мост из своего тела для того, чтобы Синдзи прошёл по нему и был свободен от одиночества и боли, он бы сделал это без колебаний.
Это была его миссия, его долг. Его главная функция. Увидеть его, осуществить мечту, которую он нёс с собой почти десятилетие. Предназначение, судьба, он мог назвать её как угодно и она оставалась непреложной. Цель. Причина, по которой он встал с кровати утром, по которой держал связь с этими людьми, по которой он был тем, кем был сегодня. Всё это было ради Синдзи, из-за Синдзи, благодаря Синдзи. И он сделает что угодно, чтобы вернуть долг. Он спас Кенске и скоро тот сможет сказать то же самое. Он собирался спасти Икари Синдзи.
— Скоро увидимся, Икари-кун.