Клаксон был вращающейся красной головной болью, пронзительно изрыгающей электрические вопли. Слышать его было больно. Видеть его было больно. Он ежесекундно напоминал Синдзи, что тот не хотел здесь находиться.

            Его шаги, как и шаги мужчин по обе стороны от него, громко и глухо гремели по узкому мостику, перекинутому через тёмную яму бездны, тянущуюся дальше, чем могли видеть глаза. Он шёл по мозаике из металлических мостиков, пересекающих воздух подобно паутине. Над ним и под ним были люди. Некоторые смотрели на него. Другие нет.

            Он чувствовал, что не может контролировать своё тело. Ноги несли его вперёд, руки позволяли мужчинам держать его. Он попытался заговорить, спросить, куда они идут, но не смог вымолвить ни слова.

            Громкоговоритель расколол воздух.

            «Погодные условия в норме. Воздушное пространство свободно на десять минут. Геотермальные условия номинальны. Сдвигов земной коры не обнаружено. Электромагнетизм в норме. Все условия в Токио-2 в норме. База готова к активации. Все системы готовы. Все системы в норме».

            Клаксон заревел.

            Ведущий его здоровенный иностранец с выпирающим подбородком обернулся к Синдзи.

            — Забирайся, пацан.

            Мостик оканчивался в стене, высоко возвышавшейся над его головой и начинающейся глубоко под ногами. Из стены вырисовывалась заключённая в ней огромная белая рука. Сочленения, масса, линии и отметины были знакомыми, потому что он знал их.

            Осознание заставило его закричать.

            Охранникам, толкавшим его вперед, внезапные сильные протесты пришлись не по душе. Когда Синдзи начал биться на месте, в его живот прилетел удар.

            — Идиоты! — закричал мужчина с челюстью. — Он должен быть невредимым! Просто засуньте его в капсулу.

            Он продолжал кричать.

            Двое охранников промаршировали вперёд, таща Синдзи по мостику. Они прошли через узкие ворота и оказались в самом отсеке.

            Это был незаконченный Евангелион, насколько он мог видеть. У него не хватало брони, он был покрыт толстыми кожаными лоскутами, которые скрывали его суставы и углы. Приблизившись к нему, Синдзи узнал безглазое лицо, большой искривлённый рот и губы, бугор на спине, откуда должны были вылезать крылья. Это было одно из созданий, что убили Аску, что украли лицо Рей, что заставили его увидеть конец света.

            Он продолжал кричать.

            Но они были сильнее его. Охранники и человек с челюстью затолкали его, дёргающегося и вопящего, в раскрытую капсулу. Она была серой. Она не имела номера.

            Его горло болело. Он больше не мог кричать.

            — Я не… я не хочу, — хныкал Синдзи. — Пожалуйста, не заставляйте меня…

            — Заткнись и залезай, говнюк, — прошипел солдат справа. — И не вздумай ничего выкинуть. Мы можем убить тебя и твою сучью подружку, если ты что-то сделаешь.

            Его толкнули вперед, сквозь люк, ударив плечом о металл. От боли ему перехватило дыхание. Люк закрылся, прежде чем он смог посмотреть наверх. А когда посмотрел, ему стало плохо. Ручки не было. Он был в ловушке.

            Его слабые руки беспомощно застучали по стенам капсулы. Его голос начал срываться.

            — Выпустите меня! Пожалуйста! Пожалуйста! Господи, пожалуйста!

            Его вопли уже начали слабеть, когда LCL достигло его лица. Он подумал, можно ли гипервентилироваться в этой жидкости цвета меди? Ещё он подумал, кем же он сейчас дышит. Они собрали эту кровь в море? Тело какого разложившегося друга входит в него во время коротких испуганных вдохов? Не Кенске ли это щекотал ему нос? Не Рицко-сан ли проскользила вниз по глотке? Не Мисато-сан ли плескалась в лёгких?

            — Выпустите меня! Боже, прекратите! — он задёргался в панике. — Выпустите меня!

            Соединение было установлено, и контактная капсула растворилась. Он ощутил тупое прикосновение пытающейся синхронизироваться с ним Евы, неуловимое расширение его ума и тела, словно нечто пыталось забраться ему под кожу. Буквально это и происходило на самом деле.

            Синдзи закрыл глаза, пытаясь заставить себя отключиться.

            «Просто не думай. Ничего не делай, и ничего не произойдёт. Не думай. Не произойдёт ничего плохого. Может… может, внутри даже и нет никого».

            — Привет.

            Две тонкие руки обняли тело Синдзи, и на его плечо упало лицо. Он обернулся и увидел, как на него смотрит Каору Нагиса. Его глаза отсутствовали, губы были искривлены в беззубой улыбке. Когда он наклонил голову, на мгновение стала вида его шея, и Синдзи увидел, что её покрывали маленькие глаза, рты и пальцы. Он посмотрел вниз. Каору был обнажён, нижняя половина его тела сплавилась в гротескную массу плоти, трубок и кабелей у основания сиденья. Бледная кожа была усеяна пустыми глазницами, зияющими ртами, скрюченными указательными пальцами.

            — Я хочу показать тебе кое-что, — сказало создание Синдзи. Стены капсулы исчезли во вспышке света, и мир за ними был огненным адом. Он увидел, как появляются другие белые Евангелионы, как их рты широко открываются и проваливаются за шеи, позволяя высунуться головам Каору. Все они улыбались.

            Синдзи закричал, размахивая руками и ногами. Его глаза были закрыты, но он мог видеть даже во тьме. Он видел Каору, плавающего в стеклянной трубе. Он видел Гиганта Света. Он видел создание белых Ев. Он видел странных мужчин и говорящие монолиты. Он видел Рей. Он видел Аску, разорванную на куски. Он видел Аску, умирающую в своей капсуле. Он снова видел Рей, гигантскую, белую и божественную. Он видел, как каждый человек на Земле превращается в лужу LCL. Он видел свою мать. Он видел своего отца.

            Он попробовал на вкус своего отца, его изуродованный торс лопнул меж зубов. Кости хрустели, как сухари. Он мог чувствовать, чувствовать: зубы, давящие с ужасным давлением, волосы и кожу на гладкой эмали… треск черепа, раскалывающегося натрое, мозг, выплёскивающийся на зубы, язык и губы. Он сожрал своего отца и почувствовал, как чужие знания втекают в него. Он сожрал его душу и почувствовал, как чужие эмоции перемешиваются в животе.

            — Взгляни на это, — сказал Каору.

            Чёрное яйцо Лилит кружилось в руках Рей. Души летали вокруг него, влетали в него, все воющие об освобождении, все жаждущие увидеть их нового Бога. Синдзи слышал их всех, их голоса, крики, эмоции складывались вместе в его голове. Он мог ощущать, как они делают дыры там, где проходят, оставляя за собой спиральные следы кровавых слёз. Он мог ощущать, как они опустошают его мозг, отражаясь от внутренностей черепа. Вскоре между тем, что он видел и тем, что осознавал, не осталось фильтрующей системы. Его глаза предоставляли ему всё, а он никак не мог это осмыслить.

            Он увидел Третий Удар во второй раз в своей жизни. Увидел и вновь потерял рассудок.

            Три месяца спустя Икари Синдзи вскрыл себе вены.

***

            — Синдзи-сан, здравствуйте. Надеюсь, это не неудобное время?

            — Мои дни на удивление лишены удобных и неудобных времён, доктор Кирисима. Есть только время, — он издал звук, похожий на вздох, но не совсем. — Входите.

            Мана перешагнула через порог, улыбаясь хозяину. Он выглядел утомлённым и уставшим. Как и всегда.

            — Вы… вы ужасно выглядите, Синдзи-сан, — сказала она. — Я вас разбудила?

            — На самом деле да. Нет, не извиняйтесь. Мне в любом случае не следовало спать в середине дня.

            — Ну, вы совершенно не выглядите отдохнувшим.

            — Полагаю, что да. Это… это был лишь старый кошмар. Представьте себе, мне двадцать шесть и я все ещё их вижу. Немного смешно.

            — Нет, — сказала Мана, серьёзно нахмурившись, — вовсе нет. Думаю, если у кого и есть право на плохие сны, то это у вас, Синдзи-сан.

            — Право на кошмары… звучит довольно жалко, — он провел её к дивану, и вновь сел на стул напротив. — Извините за грубость, но почему вы здесь? Нам больше нечего обсуждать. Я больше ничего не могу сказать вам.

            — Я не думаю, что это так, — Мана вглядывалась в него. — Для начала, вы можете сказать, почему вы всегда так далеко от меня. Я не укушу вас, обещаю.

            Синдзи нахмурился, заморгав в замешательстве.

            — Ну, я… я просто подумал, что вам будет более удобно сидеть напротив меня. Разве так не легче управлять интервью?

            — Может быть… но я не могу не чувствовать, что вы манипулируете мной, Синдзи-сан.

            — Что? Как?

            — Этот диван мягкий и я утопаю в нём. Вы сидите на жёстком стуле и выше меня. Можете сказать, что не пытаетесь добиться некоторой власти надо мной? — лицо Маны оставалось безэмоциональным, заставляя его гадать, была ли она разозлена на самом деле.

            — Я никогда не думал об этом. Я просто думал, что диван более удобен для вас. Я… другие комнаты в доме не настолько удобны и я всегда говорил с людьми здесь, вот так… Простите. Я честно не пытался заиметь преимущества, доктор.

            Лицо Маны не менялось.

            — И я честно не верю, что я первая подняла эту тему, — сказала она.

            — Ну… нет, но…

            Она засмеялась, прижав ладонь ко рту.

            — Я не злюсь на вас за это, Синдзи-сан. Думаю, вам уже смертельно надоели военные псы, дёргающие вас каждый день. Я полностью понимаю.

            — Я не считаю вас псами, — сказал он.

            — Верно. Кем вы нас считаете? Стервятниками? Демонами?

            — Вы делаете свою работу. Если бы в моём распоряжении находился некий подросток-пилот биомеханической боевой машины, который был напрямую вовлечён в последние несколько месяцев мира, то я бы тоже его допрашивал. Я не могу злиться на вас, доктор. Это ниже меня.

            — Это… великодушно с вашей стороны, — признала Мана. — Хотела бы я прощать людей так же, как вы.

            — Я никогда не говорил, что прощал кого-либо. Просто теперь это больше не имеет значения.

            Наступила короткая неловкая пауза.

            — Итак, — наконец спросила Мана, — хотите сесть на диван со мной?

            Синдзи наклонил голову, мягко улыбаясь. В первый раз она увидела у него неприкрытые эмоции.

            — Если вы этого хотите.

            — Все ещё желаете угодить, Синдзи-сан? — она не могла упустить возможность немного его подразнить.

            — Ничего не могу поделать. Сейчас я уже не получаю шанса так часто.

            Он сел рядом с ней, стараясь не смотреть в её сторону. Мана косилась на него краем глаза, про себя улыбаясь тому, какими угловатыми и острыми казались ей очертания его тела.

            «Он такой худой!»

            Некоторое время они молчали, Мана собиралась с мыслями о том, как продолжить, Синдзи просто получал удовольствие от человеческой компании. В конце-концов первым решился заговорить он.

            — Могу я задать личный вопрос, доктор?

            — Эмм… это зависит от того, насколько личный.

            — Ничего странного. Просто… мне интересно, что вы думаете обо мне, — Синдзи взмахнул руками. — Не то что бы я был эгоманьяком или ещё что, просто… ну, все, с кем я говорил с тех пор, как вернулся… они либо ненавидят меня, либо боятся меня, либо преклоняются передо мной. Некоторые скрывают это лучше других… как вы, — он взглянул на неё, нахмурясь. — Простите. Не хочу, чтобы вы почувствовали себя неловко.

            — Нет, нет. Нет. Это… я имею в виду, ну… я думаю, что вы заработали право спрашивать у людей такое, — она вздохнула. Мана никогда не считала себя тем, кто легко выставляет эмоции напоказ, но она думала, что её мнение о Синдзи было довольно очевидно. Почему он спросил? Он слишком умён, чтобы не знать.

            Но она хотела рассказать ему, хотя бы для того, чтобы помочь залечить его израненное эго.

            — Честно, — сказала она, — я… ну, я думаю, что вы, по сути, хороший человек в плохой ситуации. Вы умны, сообразительны и, кажется, хотите помогать людям. Не то чтобы вы были идеальны, конечно. Я… ну, вы очень сильно фокусируетесь на плохом. Не то чтобы ваша жизнь была устлана розами, но… вы, кажется, не желаете видеть хоть что-то хорошее. Словно вы используете свой интеллект для того, чтобы защитить себя от эмоций. Лично я думаю, что вы недооцениваете себя. Я… конечно, я не знаю, через что вы прошли, или каково это — жить в изоляции, но… я не знаю. Грустно видеть кого-то настолько измученного, — она вновь вздохнула и пожала плечами. — Вот что я думаю.

            — Спасибо, — сказал Синдзи после паузы. — За честность.

            Она кивнула.

            — Я всегда стараюсь, — Мана почесала руку. — Ну, что вы думаете обо мне? Только честно, Синдзи-сан. И да, я спрашиваю, потому что я эгоманьяк.

            Он посмотрел на неё, изучая черты её лица.

            — Сколько вам лет? — спросил он.

            — Ч-что? Что? Причем тут это…

            — Вы сказали, что в 2015 году вам было четырнадцать. Хотелось бы знать, сколько вам сейчас.

            — Мне… — Мана остановилась. Ей было не двадцать шесть. Хотя шёл 2027 год. Она, как и все, потеряла несколько лет в море. Потеряла из-за Евангелионов. — Мне двадцать четыре, — сказала она, не глядя на него.

            — Понятно… — он откинулся назад и вздохнул. — Что я о вас думаю… я думаю, что вы умный, мотивированный человек, который порой старается слишком сильно, но имеет добрую душу. Я думаю, что вы хороший человек, вы помогаете людям, которым не хватает вашей силы и храбрости. Я думаю, что, может быть, иногда вы злитесь из-за своей работы или этого мира, но не позволяете никому это увидеть. Вы хорошо держите людей на расстоянии, если хотите. Но вы не холодны. Это в такой же степени для их защиты, как и для вашей, — он сделал паузу. — Также я думаю, что у меня перед вам долг, который я никогда не смогу погасить. Тот же долг, который я имею перед всеми, кто вернулся. И всеми, кто не вернулся.

            Она потратила минуту на осмысление всего, что он сказал.

            «Ему надо заниматься моей работой», — покраснела она.

            — Спасибо, Синдзи-сан, — Мана быстро заморгала, отгоняя влагу с глаз. — Я… хотелось бы мне встретиться с вами… тогда. До всего этого… до… всего этого…

            Синдзи слабо кивнул.

            — Вы были бы сильно разочарованы. Я не легенда, какой меня пытаются выставить люди, — он выдохнул. — Я не Бог, как говорят люди.

            — Я не думаю, что вы Бог. Но я думаю, что вы легенда. Я думаю… вы герой.

            И она верила в это. Она верила, несмотря на указания армии, несмотря на потоки пропаганды ООН и JSSDF. Она хотела верить в это.

            Потому что он был как она: ребёнок, силой втянутый в тёмный мир взрослых; они — дети без детства. Их заставили вырасти так быстро, лишали невинности до тех пор, пока не остались только машины. Машины, рождённые сражаться и убивать ради трусливых взрослых, которые боялись замарать руки.

            Синдзи был настолько же жертвой, как и она, может быть, ещё больше. Он был гражданским. Его затянули в этот тёмный мир без тренировки или хотя бы какой-нибудь подготовки. И в результате получился лишь этот сломленный человек.

            Судьба была жестокой, злой чертовкой. Она забирает без предупреждения или сожаления, и никогда не остаётся, чтобы помочь собрать осколки. Мана видела слишком много раз, как жизнь бьёт без предупреждения, чтобы разрушить самые тщательно выстроенные планы. Она переживала это слишком много раз.

            Она жила так последние восемь лет. Неутомимо охотясь за правдой, которую имел сидящий рядом с ней мужчина, пробираясь сквозь несчастья бесчисленных анонимных выживших, каждую ночь тихо страдая в одиночестве. Вот чем действительно была её жизнь: вся боль, страх, растерянность и кошмары были ради того, чтобы добраться сюда. Она была уверена, что это мгновение было кульминацией всей работы и трудностей её жизни. Она искренне верила, что была предназначена для того, чтобы быть здесь, чтобы встретить его, чтобы узнать правду. Это было предопределено.

            Не в первый раз Мана начала гадать, каким бы он был, если бы они встретились вне этой унылой обстановки. Если бы план из прошлого был осуществлён. Высокомерная часть её представляла, что она могла быть способна решить все его проблемы и, в свою очередь, спасти мир. Маленькая щекочущая часть её, что ещё имела желания и мечты, представляла чистые и яркие отношения, которые дарили им надежду и силу. Но рядом с реальным Синдзи это было лишь бесполезное витание в облаках.

            Она посмотрела на него. Мальчик из бесчисленных фотографий досье пропал; больше не было нежных изгибов линий его молодости. Сейчас он был мужчиной, весь о углах и краях. Всё в нём теперь было длиннее и острее. Он казался почти хрупким. Сильный контраст по сравнению со всеми её ранними фантазиями о лихом сильном супермене, который побеждал Ангелов щелчком пальцев. Но она удивлялась тому, что не была разочарована. Она обнаружила, что правда, реальность нахождения рядом с Икари Синдзи, какую бы форму он не принимал, была куда лучше любого из её праздных размышлений или личных желаний. Он был здесь и реален, несмотря на худобу, мрачность, грусть и перенесённые пытки. Он был реален.

            И он не был непривлекательным, ликовало её внутреннее животное. Мягкая милость, так часто заставлявшая её чувствовать тепло, отсутствовала, но эта тьма и грубость были логичным итогом его жизни. Он был красив, в задумчивой, депрессивной манере. Обычно не в её вкусе. Ей нравились те, кто мог заставить её смеяться, заставить её забыть. При взгляде на Синдзи она вспоминала всё негативное о себе и своём прошлом. Она видела тёмное отражение себя.

            Но он был здесь, мечта, которую она несла с собой почти десять лет, во плоти. Человек, с которым она хотела встретиться больше, чем с кем либо. Они искренне верила, что он был причиной её возвращения. И сейчас он был здесь, рядом с ней, дышал тем же воздухом, сидел на том же диване, проживал ту же жизнь. Он был здесь. И она была здесь.

            Она посмотрела на него, её рот приоткрылся и Мана подумала, что собирается поцеловать его. Она отбросила своё обучение и логику, и поняла, что наклоняется к нему. Она почувствовала жар и электричество, словно под её кожей пульсировал огонь, концентрируясь в губах, толкая её вперед, как магнит.

            Её таз перестал подрагивать, когда она поняла, что он холодно рассматривает её. Словно она только что оскорбила его мать.

            — Герой? — сказал Синдзи. — Мне жаль, что вы так чувствуете.

            Захватившая на мгновение Ману подростковая фантазия разрушилась. С изяществом сухой губки меж её ног.

            — Все герои, которых я знал, мертвы, — продолжал он.

            Я в ловушке.

            — Все они погибли в тот день.

            Я хочу умереть.

            — Я не совершил ничего героического или стоящего памяти.

            Я хочу умереть и оставаться мёртвым.

            — Всё, что я могу делать сейчас, — это говорить о них. Сохранять их живыми в моих мыслях и словах, потому что я никогда не увижу их снова.

            Я хочу умереть и не возвращаться.

            — Никогда.

            Я хочу умереть.

            Пожалуйста, Господи…

            Дай мне умереть.

***

            Синдзи лежал в ванне, из вен его вытекала кровь, рядом покоилась окровавленная бритва. Он держал запястье над сливом, с отчуждённым восхищением рассматривая, как его содержимое кружилось в водовороте и пачкало всё вокруг. Всё было красным. Тёмным, блестящим, смертельным красным.

            Было больно, да, но это была та же боль, как когда он разбил руку об пол, или вытащил глаз, или попытался вырвать язык. Не то чтобы он помнил эти события ясно, но лёжа здесь, наблюдая, как из него вытекает жизнь, Синдзи приобрёл немного ясности ума. Он вновь получил возможность видеть себя, по крайней мере, с безопасного состояния. Он понимал, что умрёт, действительно умрёт на этот раз, совсем как должен был умереть все эти годы назад. Во время Третьего Удара, от руки Зеруила, от руки Бардиила, Матариила, Израфиила, Гагиила, Рамиила, Самусиила, Сакиила, Евы-01, отца, матери, его собственной руки. Все они смазывались и смешивались до тех пор, пока всё его прошлое не стало единым моментом, единым вздохом. Единственная секунда боли, ненависти, страха и одиночества. Единственная непрерывная линия красной жидкости, тянущаяся из глубочайшего пореза на запястье. Он смотрел, как она покидала его и исчезала в сливе, и чем больше исчезало, тем легче чувствовал себя. Он улыбался, когда она исчезала.

            «Ты ещё не должен умирать».

            Синдзи закашлялся, чувствуя холод. Это действительно был конец? Сможет ли он наконец отдохнуть? Он не знал, сможет ли увидеть мать и отца, или Мисато, или Рей, или Каору, или кого-нибудь ещё. Он понял, что ему всё равно. Лишь бы он больше ничего не чувствовал. Лишь бы он мог убежать от чувств. Это было его последнее, единственное желание. Последний эгоистичный поступок.

            «Это не тот мир, что я дала тебе».

            В рай, в ад, в чистилище… ему было наплевать. Не важно, куда он отправится. Он знал, куда заслуживал попасть, и у бесконечных пыток был свой шарм, но эта часть его обычно смущала. Был ли этот ад здесь, сейчас? Были ли это ад, в котором он проснулся на пляже так много лет назад? Он казался им. Может, его смерть сейчас была перерождением. Он попытался вызвать в себе какой-нибудь прилив ужаса из-за такой возможности, но он так устал чувствовать. Он просто хотел отдохнуть.

            «Это не тот мир, что я хотела для тебя».

            Синдзи наклонил голову набок. В ванной вместе с ним кто-то был. Кто-то, кого он знал, кто-то, кого он ещё убил, целую жизнь боли назад. Он не хотел видеть, вспоминать всю вину и ненависть, и не видел. Его эмоции только что закончили крутиться в сливе. Следующей будет его душа.

            «Я не позволю тебе умереть, Икари-кун».

            Аянами Рей стояла над ним, рассматривая его сломленную фигуру. Она встала на колени, сложив юбку школьной формы между её ногами. Она провела пальцами по вскрытому запястью, и оно прекратило кровоточить. Она коснулась его лба, и безумие покинуло его глаза.

            «Не так».

            Она улыбалась ему. Той же улыбкой из моря между Землёй и Чёрной луной, между сознательной жизнью и блаженной фальшью.

            «Аянами».

            Её рука погладила его волосы — нежный, личный жест. Она коснулась его лица. Она все ещё улыбалась.

            «Аянами».

            Она встала, или же так ему показалось. Он всё ещё чувствовал на себе её мягкие пальцы. Он никогда не подозревал, что что-то может быть настолько приятно. Слёзы падали из его глаз, а кровь оставалась в теле. Кровь, несущая его эмоции, чувства, душу. Теперь они его не покинут.

            «Аянами. Не спасай меня снова».

            Она пропала. Он не мог чувствовать её прикосновения. Он посмотрел на запястье. Лишь глубокий багровый шрам. Он посмотрел на ванну. Лишь пятна багрянца на краях. Он посмотрел на бритву. Она была сверкающей и чистой.

            «Аянами… Не снова…»

            Он был жив и чувствовал это. Он не мог перестать чувствовать это. Вены продолжали слепо снабжать его организм кровью, глухие к саморазрушительным приказам. Он был заперт в этой жалкой оболочке и не мог убежать. Он был обречён жить.

            «Аянами…»

            Жизнь, до краёв наполненная сожалением, обвинениями и агонией. Он был причиной этого ада на земле. Он был причиной смерти столь многих людей. Он был причиной, по которой столь многие ещё не вернулись. Он был проклят жизнью, от которой отказался. Даже его собственная рука не могла остановить её.

            Он был жив, и с каждой стороны его жизни его беспощадно атаковали непомерные провалы и упущенные возможности. Ничто не было пропущено, и его жизнь, весь этот грустный промежуток с начала до конца до начала был остр и отчётлив, и он больше не мог убегать от него. Он переживал каждое поражение, каждое разочарование, каждое вечное отчаяние без паузы или конца. Сокрушительный вес самосознания обрушился на него и весь разрушенный мир закричал в ушах.

            ЭТО ТВОЁ НАКАЗАНИЕ

            «Аянами… пожалуйста, позволь мне умереть на этот раз».

            Синдзи оставался на полу: рука вытянута к сливу, холодный кафель прижат к лицу. Слёзы продолжали катиться по его щекам.