Evangelion Not End
- Размер шрифта +
Заметки:
Не рекомендуется читать:
- лицам, не достигшим четырнадцатилетия.
- особо впечатлительным.
- ищущих добрую атмосферу, романтику и т.д.
- тем, кто против насилия, безумия и прочего. - людям против нетрадиционной сексуальной ориентации.

 

 

 

 

 

«Люди не способны создать нечто из ничего. Им нужно оттолкнуться от чего-то. Человек — не Бог».





«Мироздание не изменится так, как того хочешь ты. Если твоё желание будет исполнено, знаешь ли ты, что раз за разом взамен потеряешь нечто, что дорого. Равноценный обмен, счастье других на твоё собственное, полюса плюса и минуса, в итоге нейтрализующие друг друга. Стоит ли и дальше бороться за такой мир? Стоит ли тебе возвращаться туда, где у тебя изначально не было своего приюта? То, что ты всегда был одинок, то, что тобой все пользовались — твой собственный осознанный выбор. Но ведь ты желал сбежать. И, даже пройдя тропой войны и кровопролития, чредой предательств и отчуждения, ты всё равно выбрал жизнь…
Лилим, почему вы такие сложные существа?»





Однажды мир содрогнулся от Третьего удара. Произошёл «конец» всего живого. Комплементация человечества наконец была завершена. Ангелы так и не выполнили своего предназначения. Тот, кто реформировал мир, тот, кто изменил судьбу человечества, был мальчик четырнадцати лет, несчастное третье дитя, на которого была возложена роль венца грехов. Передав всю ответственность, не раз предав его, запутав, пустив по ложному пути, каждый из людей стремился к своей цели, но лишь одному дитя, жертве, предоставился выбор: остаться навсегда в том месте, где прорастало Древо жизни, где протекала река LCL… остаться в астральной форме и никогда больше не ведать горя, или же вновь нажать на кнопку перезапуска, заковав себя в кандалы физического тела. Вновь страдать, вновь не ведать, как избавиться от проклятия бытия, спуститься в чистилище и достигать пика эволюции своими силами.

Стать единственной расой, которую никто не будет пытаться уничтожить, не ведать значение слова «Армагеддон», не бояться Апокалипсиса, не дрожать под гнётом ангелов, первостепенной целью которых было уничтожение человечества… превзойти Бога, стать высшей формой жизни, уподобиться ангелам, отомстить всему человечеству за условную гибель одной смертной… цели Лилим непостижимы и временами абсурдны, но эти предрассудки и амбиции всё равно привели цивилизацию к одному исходу — гибель всего живого. Одно осталось тайной, покрытой мраком. Почему человеческое дитя, настрадавшееся от внешнего мира, вновь захотело вернуться к своей обыденной жизни, а не остаться в нирване, мире без боли и страха, мире, схожим с утробой матери. Наверное, в Лилим изначально присутствовала тяга к жизни, именно поэтому раз за разом каждый из них не прекращал борьбу за свои идеалы и цели. Увы, эта форма души непостижима нам, ангелам.

В тот момент, когда Ева-01 воплотила в себе накопленные плоды жизни ангелов и плоды знаний человечества, один мальчик получил силу, сравнимую разве что с силой «божественного света». Именно тогда произошёл крах этого поколения — дети Лилит превратились в то, что представляли из себя изначально. Перезапуск мира был неминуем. Человеческое дитя возвеличилось до уровня Бога, ему, жертве и инициатору Третьего удара, приходилось нести на себе непосильную ношу — выбирать дальнейшую судьбу человечества.

И он шагнул вперёд. Шагнул в сторону Лилим, вновь вернул всё в прежнее состояние, исключив райское блаженство, ребёнок выбрал процветание человечества, хотя он никогда не получал от мира необходимого тепла, лишь холодную отчуждённость и равнодушие. Может быть, третье дитя понадеялось на перезапуск, быть может, уверяло себя, что в мире, который создаст он, своими усилиями, учась на ошибках первой реинкарнации, сможет избежать бедствий. Ведь Лилим заняли высшую ступень эволюции, ведь именно человек стал тем, кто совершил переворот!

Эти чувства неведомы ангелам. Неведомы тем, кто раз за разом пытались понять людей, пытались вторгнуться в их сознание и перенять опыт, проникнуться гранью эмоций, особенностью мозговых импульсов Лилим.

Ангелы не люди, мы никогда не достигнем взаимопонимания — думал я, наблюдая за людьми.

Мне было непонятно, почему он смеялся и злился, почему он так быстро начинал доверять другим, почему расстраивался и считал предательством то, что казалось мне незначительным. Но и себя я также не мог понять. Хотя я и был послан SEELE как «агент», как тот, кого можно использовать для начала Третьего удара, я питал симпатию к Лилим. Непроизвольно, живя среди людей какое-то время, я перенимал эти эмоции, странные эмоции, переполняющие меня и незнакомые мне. Странное жгучее скользкое и мерзкое чувство, которое я испытывал к человеческому ребёнку, наблюдая за ним, с трудом сдерживая своё желание помочь ему. Это в мире Лилим называют симпатией или же любовью. Путаясь в понятиях, возможно, я путался и в своих чувствах, изначально программируя себя на то, что мы, ангелы, бесчувственны, я растаптывал самого себя, и улыбка из притворно-сладкой становилась мучительно-горькой. Столь разительные перемены были мне непонятны. Однако именно поэтому я так стремился к Лилим. Стремился своей свободной волей, которой был наделён в отличие от братьев своих.



Божественный посланник. Спустившись с небес однажды, он стал просветителем, направившим человечество в нужное русло. Объятый ярким невидимым светом, который отпугивал грешников и приковывал раскаявшихся, он раз за разом нёс за собой одну истину: «Пока человек живёт, он будет совершать грехи. Одна его жизнь уже является первородным грехом». Быть может он искажал уже имеющиеся писания, переиначивая их на свой лад, быть может, он пытался донести до людей своё мировоззрение, но его учения привели к перевороту.

Однажды он сам нашёл себя греховным. Я существую… что есть «Я»? Где моё духовное начало, а где тьма, укрытая пеленой неведения?

Когда он спросил себя об этом, то был ни на шутку испуган. В зеркале отражалось искажённое в ухмылке лицо, хотя помыслы его были чисты.

Природа говорила о другом — совершай грехи, продолжай нести беды. Пока ты живёшь, ты будешь омыт скверной. Ты никогда не будешь чист. Ненавидь, презирай, отталкивай, уничтожь… это всё, что от тебя требуется.

В тот момент божественный посланник был сломан окончательно. Душа его была омыта тьмой, а руки испачканы в крови. Тот, кто изначально считался спасителем мира, тот, на кого взвесили ярлык миротворца, тот, кто являлся чистым и невинным изначально, прогнил насквозь, побывав в человеческом обличье единожды. Так святая душа потеряла свою форму, приняв образ смертного.


Что за сон? Почему он постоянно преследует его? Когда эти незнакомые образы перестанут тревожить его сознание?

На часах около шести утра. Вставая в таком режиме ежедневно, Икари привыкал к новому распорядку дня. Недаром сейчас он переходит из средней школы в старшую, и это известие для него было подобно шоку. У мальчика наблюдалась плохая адаптация к новой среде, именно поэтому переход в другую школу из-за неустойчивой работы отца и матери был для него значительной переменой. Его печалило то, что приходилось подстраиваться под условные рамки и становиться частью всеобщего течения, приобщаясь к повседневным будням даже в тех условиях и рамках, которые требовали чрезвычайных потуг и усилий.

Синдзи, стараясь сильно не шуметь, принялся натягивать на себя школьную форму. Опрятно надев на себя рубашку и заправив воротник, подтянув галстук и зашнуровав кроссовки, мальчик четырнадцати лет накинул на плечо лямку сумки с приготовленными заранее учебниками и вышел на улицу, закрыв за собой дверь ключом, взятым с тумбы в прихожей.

Идя по обочине, мальчик оглядывал встречную полосу автострады, по которой сновали люди и мелькающие машины. Странно, с той стороны, по которой шёл он, люда и транспорта практически не наблюдалось.

Скучная и обычная повседневная жизнь… Когда он подумал об этом, то уже достиг пункта назначения. Дойдя до станции и встав на высокую платформу, Икари принялся дожидаться поезда. В этот момент воспоминания хлынули волной, будто то было цунами. Разразившиеся кадры были похожи на прокручивающуюся киноплёнку, раз за разом сменяя ракурсы. Мутная явь предстала пред его взором… образы людей, незнакомые мальчику, но кажущиеся такими родными и знакомыми. Словно то были воспоминания из предыдущей жизни, идущие хаотичным рядом друг за другом. А затем всё перемешалось в голове в сумбурные отрывки. Грубые и непонятные картины. У Синдзи закружилась голова, ему казалось, что эти воспоминания пытаются раздавить его мозг, сплавить все нервные окончания.

Невнятные картины плотно сковываются, анализируются мозгом и создают полную собранную подетально мозаику. В его глазах стоит пережитый ужас: сосуды для души Аянами, вгоняющие в страх и отвращение от увиденного, обезумевшая Аска, впивающаяся в его горло ногтями от гнева, кричащая о том, как она его ненавидит, и лицо Нагисы Каору, его добрая улыбка, улыбка предателя, своими же руками загубившего всё доверие Синдзи. Они все предали его… все растоптали его чувства, но он… он решил, что не оставит всё таким образом, что изменит будущее. Может, именно поэтому ему были вновь даны эти воспоминания как дар божий?

— Аянами. Каору-кун. Аска… — Синдзи сжал в руке лямку своей сумки крепче, будто то была спасительная верёвка. К станции с гулом подъехал поезд, раздвижные двери открылись, пронзительным шипением и эхом отдаваясь в ушах, Икари сделал шаг вперёд, но навязчивое желание сбежать вновь завладело телом, заставляя подрагивать перед осознанием того, что всё происходящее — лишь его воля. Неизвестно, какую цену ему придётся заплатить за свои желания — должен ли я… простить их?



Обрывистые куски… Мир захвачен алым, пылая и погрязнув в разрухе, огонь битв, сожалений и несгораемых грехов пеплом уносит за собой остатки существования цивилизации. Груда булыжников, разрушенные поваленные здания, от которых осталась лишь проломанная арматура, «пронзённая» кора рельефа, смещение тектонических плит, полнейшая градация мира к хаосу. Здесь, на чужих могилах, на рассеянном пепле, что уносит холодный пробирающий до костей ветер, больше ничего нет — нет жизни, нет смерти. Это не окончательная форма Апокалипсиса, это вымирание цивилизации.

Когда мир вновь перезапустится, и всё войдёт в прежнее русло, по земной поверхности разольётся вода, которая станет надеждой и оплотом выживания, взойдёт солнце, прогревающее отростки растений, земли вновь станут плодородными. И лишь затем придёт новая эра человечества — лишь путём эволюции мир вновь вернётся к своему первоначальному состоянию с той же точки отчёта, на которой он остановился.

Разница будет в другом — поменяется ландшафт, старые карты будут непригодны, во многих частях света будут первооткрыватели, археологи, находящие историческое наследие предыдущих поколений, будут вестись новые разработки, которые приведут человечество к своему логическому завершению.

Мир тот называется точкой нуля. Точка, в которой всё живое непременно рано или поздно погибнет, достигнув пика эволюции, передав эстафету следующим поколениям, которые в чём-то, но смогут превзойти их. Как не погляди, но люди самостоятельная цивилизация, способная выживать даже если не прямо, то косвенно.

И лишь в духовном мире нет понятия конца. Там бесконечно сливаются две реки: «жизнь» и «смерть», становясь почти синонимичными, сходными явлениями.

Там, на краю между сознательным и бессознательным, происходит разговор с образами в голове. Воспоминания, которые даже после утраты физической оболочки, беспокоят его мысли, то ядро, которое всё ещё хранит информацию о произошедшем.

Так будет лучше… Поставить блок и забыть обо всех, кто предал когда-то. Но мальчик не может перешагнуть через своих товарищей, это то же самое, что разорвать нить судьбы с дорогими людьми. Предательство нужно уметь прощать, нужно уметь переступать через себя, находить оправдания поступкам людей. Но его астральная оболочка скованна болью, как ни странно, без физического тела душа болит ещё сильнее, он словно пуст изнутри. В его жизни, нет, в самой душе никогда ничего не было — ни желаний, ни стремлений. И лишь сейчас существует одна нелогичная ветвь, которая тянет его вниз вместе с желанием поскорее раствориться в небытие, и он разрывается, не зная, что выбрать. Тогда он вспоминает всё. Свои отвратительные попытки сбежать, свою слабость, свои тщетные потуги привлечь внимание отца, своё нытьё о том, как сложно приходится лишь ему одному.

Икари никогда не видел никого вокруг себя, другие были лишь средством, благодаря которому он старался заполнить эту пустоту, впихивая в себя словно пух в подушку, пытаясь заставить себя полюбить кого-то. Эти эгоистичные желания приводили лишь к полному разочарованию. Наверное, он слишком многого хотел от других, завышал требования, пытался найти того, кому смог бы довериться и душой, и телом, того, кто бы смог понять его собственную пустоту, залечить раны, которое не смогло залатать даже время. Но правда в том, что, поддаваясь собственным эгоистичным желаниям и совершая эгоцентричные поступки, Синдзи никогда не обращал внимания на других, на то, какую тяжёлую ношу взвалили на себя его товарищи. Тогда какое он имел право обвинять кого-то в предательстве, ведь сам никогда никому по-настоящему не доверял и хотел лишь одного — произвести впечатление, стать кем-то особенным, найти того, кто стал бы его опорой, и всегда полагаться лишь на него. Взвалить всю ответственность и пассивно наблюдать за событиями… насколько отвратительно и самонадеянно.

Он отказался от Аянами, как только узнал о том, что она искусственно-созданный человек. Подсознательно ему хотелось отдалить её от себя, хотя он чувствовал душевное родство с Рей изначально, пытался понять её таинственную натуру, восхищался ею и постепенно… наблюдал за чертами, так схожими с его матерью Юй. Но лишь одна резкая радикальная новость рассыпала все его представления на щепки и оставила за собой лишь разруху и неприязнь, а ещё глубинное чувство несоответствия.

Аска была близка ему как девушка. В ней он видел ту, что могла стать ему кем-то большим, чем друг. Тонкий женский стан, подтянутая в бедрах, талии и груди фигура, длинный каскад ярко-рыжих волос, спускающихся ниже лопаток и перевязанных в хвосты, персикового цвета кожа. Взрывная импульсивная темпераментная натура, эталон девушки благородных кровей, постоянно завышающей себе планки и воротящей нос перед мальчиками, пробудившая его природное либидо и возбудившая мужское начало. Можно сказать, то страсть, физическое влечение, подростковая тяга… отвратительная натура человека. За это чувство Синдзи презирал сам себя. Она нравилась ему не как личность, а как средство для удовлетворения плотских желаний. В Аске не было ничего — ни канонов его идеала, ни духовного родства — она была далека от понимания Икари, но в то же время играла не меньшее значение в его жизни.

Нагиса Каору появился в его жизни неожиданно, ворвавшись, словно шторм посреди мореплавания. Так же, словно стихийное бедствие, он изменил всё его представление о духовном родстве. Рядом с этим «человеком» Икари чувствовал себя защищённым, слова Нагисы трогали струны его души, заставляя чему-то липкому и тёплому прогоняться по сосудам вместе с кровью. Боль та была сладкая и щемящая, Синдзи терял голову, доверял ему до потери пульса, до таких крайностей, с которыми не была знакома даже Мисато, ставшая ему в разряд с родной матерью. В одно мгновение всё заискрилось ярким залпом огней фейерверка и потухло так же быстро, заморозив его сердце, прежде способное хоть на какие-то формы привязанности. Икари так и не понял, что за чувство это было. Будто бы они едины, будто бы их души — два ветвления одного целого, прикованные друг к другу неразрывными связями. Бледное лицо Нагисы, болезненного цвета кожа, снисходящая улыбка на лице, воздействующая на Икари как успокоительное, пепельные как первый снег волосы и рубиновые глаза, в которых был виден еле различимые всплеск печали и грусти. Образ чистой и невинной души, загадочной натуры. Таким человек быть не может — первое, что возникло в голове мальчика. Альбинос, который был чем-то вроде миража, появившегося однажды и так же резко исчезнувшего из мира, оставив после себя лишь опустошение в душе, потому что Синдзи казалось, что его самого видели насквозь и тем предательством прошили не только сердце, но и духовный барьер, полностью сломав неподготовленный разум. То блаженство единства и понимания с кем-то было словно утопия, которая не могла продолжаться вечно. Можно сказать, то чувство затем было названо самим Икари как «платоническая любовь».

Каждый из них был по-своему дорог Синдзи. Смотря на развалины, которые остались от мира, мальчик думал о своём. Прокручивая в голове эпизоды, прожитые за период войны с ангелами, с тех времён, как он стал пилотировать Еву-01, ему казалось, что всё произошедшее было ничем иным, кроме как проклятием. Словно то карма, наказание за грехи. Икари мог бы изменить ход событий. Будь он сильнее духом, заслони тогда Аску и оттолкни её от ангела, она бы не потеряла разум. Прими он Аянами такой, какая она есть, не отталкивая её, он мог бы сблизиться с ней и выжить, идя вместе до самого конца. Если бы он попытался понять Каору, если бы хоть немного проникся его чувствами, если бы в тот момент его не захлестнул гнев и отчаяние, единственное наваждение в том, чтобы расправиться с предателем, Нагиса бы смог выжить. Что-то бы точно могло измениться! Обращай он больше внимание на то, как Мисато было сложно отдавать все эти бесчувственные приказы, как ей было невыносимо смириться с мыслью о том, что рано или поздно Кадзи убьют, он бы смог сберечь её от смерти. В отличие от него, Кацураги была сильной личностью. Она принимала свой долг, не давая чувствам овладеть здравым смыслом и зная, что утопии не бывает, а на её плечах лежит ответственность за весь мир, за будущее человечества. Зная всё это, что-то можно было изменить, но его собственная бесхребетность и слабость — вот та ахиллесова пята, что подвела человечество, и почему они потерпели фиаско.

Бессмысленно гадать, что было сделано верно, а что являлось ошибкой. Теперь уже бессмысленно, когда тот мир превратился лишь в груду руин.




Синдзи устало прислонился к стеклу, сидя в вагоне поезда. Тишина. Лишь шум колёс, стучащих по рельсам, не заглушаемый звук мотора и тряска, схожая с укачиванием младенца. Мальчик не слышал посторонних звуков. Устало смотря на вихляющую смену пейзажей за окном, Икари слушал классическую музыку, вкушая звуки пианино и вспоминая композитора, написавшего мелодию. А ведь эта сонета… столь ярко и точно описывала его душевное состояние, колеблющееся по спектральному значению от ярких тонов до самых тёмных. Если бы ему сказали нарисовать абстракцию, то он бы запечатлел на полотне почти все знакомые ему оттенки. Сейчас, когда воспоминания так резко и непроизвольно вклинивались в него, лишая внутренних сил, окончательно вгоняя в депрессию или же лёгкую ностальгию, он лишь прикрыл глаза, полностью фокусируясь на тех образах, которые доносила ему мелодия, играющая из наушников. Старый отцовский плеер не изменен и в этом мире. Это столь драгоценная вещь, с которой он не расстанется никогда. Пора бы забыть о прошлом, надо начать всё по-новому, но какое-то щемящее чувство ответственности и вины не оставляет его, не даёт спокойно выдохнуть в облегчении. Из приоткрытой щели просачивался свежий воздух, который давал ему почувствовать себя свободным, и на несколько секунд всё утонуло во мраке, а он заснул под звуки музыки.

— Икари! Икари Синдзи-кун! Ты разве не в нашем классе будешь учиться?! Ты же переведённый новенький, да? Я Айда Кенске, а он — старина Тодзи, — посторонний шум, звук цикад за окном. Синдзи казалось, что он вернулся в прежние времена, когда только познакомился со своими друзьями — эй, наша остановка скоро! Хватит спать.

Синдзи приоткрыл глаза, и в его поле зрения возникли знакомые лица. Немного неряшливый, похожий на обезьянку, Тодзи со своим неизменным прикидом и смешной Кенске, поправляющий очки не переносице, и одарённый веснушками, которые делали его личность ярче и примечательнее.

— Какой я тебе старина Тодзи! Представь меня нормально! — блистая кансайским диалектом, Тодзи выглядел всё таким же живым и здоровым, как и прежде, и эти драгоценные минуты, которые сейчас радовали Икари, ему не хотелось ни за что терять.

— Орангутанг Тодзи! — передразнил его Кенске, за что ему отвесили подзатыльник. Синдзи, не выдержав, рассмеялся, зажав лицо рукой, затем положил ладони на подлокотник сидения и упёрся в них сомкнутые вместе пальцы подбородком, с блаженством наблюдая за столь привычной сценой. — Новенький! Ну, выходим!

Когда поезд начал притормаживать, и по центральному вещанию на станции была объявлена остановка, три школьника в одной униформе стояли у автоматических дверей, держась за поручни и весело переговариваясь. В вагоне кого-либо, кроме них самих, не было.

Так, добравшись до знакомых высотных ворот со знакомой высеченной вывеской, пройдя вглубь во двор, смешавшись с толпой других школьников, Икари потерял след Кенске и Тодзи и был вынужден следовать за всеобщим потоком. И затем… взгляд его невольно приковали ярко-рыжие волосы германки, которые делали эту девушку необычайно привлекательной и выделяющейся из толпы.

Аска! Это была она… Синдзи медленно начинал восстанавливать картину загаданного желания. Он пожелал, чтобы все те, кто был ему дорог, однажды появились в его жизни, но также он не мог подумать о последствиях загаданного. Что будет отнято у него взамен? Только сейчас смутная тревога сковала его внутренние органы, и Синдзи почувствовал сильное жжение в области грудной клетки, сердце пульсировало с бешеной скоростью, мышцы сокращались так сильно, что причиняли дискомфорт.

Когда все оказались в своих классах, поднимаясь по лестнице и остановившись, Синдзи оглядел пустынный коридор. Интересно, был бы он счастлив, если пожелал одиночества в мире? Та, кто могла понять его, всё равно мертва… Аянами Рей не смогла выжить. Каору Нагисы тоже не будет в этом идеальном мире, созданном Икари. Тогда как ему искупить свои грехи перед ними, как простить их, как понять?

— Извините, я опоздал, — приоткрыв двери и войдя внутрь знакомого и привычного уютного класса, прикрыв глаза из-за яркого солнечного света, что пробивался сквозь белые занавески, Икари встал рядом с учительским столом и оглядел взглядом весь класс. Знакомые лица, привычные картины, вот оно, его собственное пустеющее место, друзья, на лицах которых играют радужные и приветливые улыбки, и пожилой низкорослый поседевший учитель, в недоумении поправляющий очки, забавно подчёркивающие его нелепый для педагога образ. Поклонившись всем присутствующим, Синдзи натянул на губы улыбку — Я Икари Синдзи, с этого дня я буду учиться вместе с вами.

Затем гул и перешёптывания. Учитель, указав на его место, которое с самого начала предназначалось именно Синдзи, призвал класс к тишине, и вот, когда всё замерло и в помещении воцарилась тишина, дверь вновь распахнулась, и внутрь вошли две девушки: одна с ярко-рыжими волосами, которые приковывали взгляд своей вычурностью, а другая альбиноска с непривычной мягкой улыбкой на лице.

— Ох, чего-то у нас сегодня много переведённых. Представьтесь, пожалуйста, классу, — проговорил учитель своим шепелявым голосом, но никто не обратил внимания на его речь. Взгляд рыжеволосой девушки застыл на до боли знакомом лице невзрачного одноклассника, сидящего около окна и старавшегося не сталкиваться с ней в прямом контакте. Когда он, наконец, перевёл свой взгляд в её сторону и тут же, словно избегая, отвернулся, девушка положила руку на талию и, натянув на губы лицемерную улыбку, стукнула рукой по учительскому столу.

— Меня зовут Сорью Аска Лэнгли. Приятно познакомиться. Я перевелась в это захолустье из Германии, поэтому прошу любить и жаловать, — Синдзи услышал громкий вздох. Кто-то из мальчишек вновь стал жертвой обманного образа и купился на маску, за которой скрывалась химера, способная удавить голыми руками. Икари знал дальнейший расклад событий, вот только в его «каноны» не входило то, что и Аянами осталась жива. Он обратил на неё свой взгляд. Растерянно опустив глаза вниз, Рей стояла, не в силах что-либо сказать, а притворная улыбка, скользившая на её губах ранее, бесследно исчезла, оставляя лишь серое невзрачное лицо, тот безэмоциональный грим куклы, который он привык видеть. Всё так же Аянами не могла понять, что такое человеческие чувства.

— Я Аянами Рэй. Приятно с вами познакомиться, — холодный отрешённый голос. Голос девушки, которую он слышал в своих мыслях столь часто, голос, который он хотел изменить. Аянами должна измениться, хотя бы в этом мире миссией Икари должно стать спасение Рэй. Вытянуть её из болота, показать, как жить обычному человеку, быть рядом. Аска справится, она всегда была сильной и сейчас сможет полноценно влиться в школьную суету и стать лидером класса. Это в её силах. Но раздавленная Аянами, не знающая прелести жизни, не сможет адаптироваться среди людей без чьей-то помощи.

— Эй ты, покажешь мне школу после занятий, понял? — Икари увидел перед собой возникший силуэт Аски, которая всё так же стремилась занять своё доминирующее место, и командным голосом она распорядилась так, будто они уже давно были знакомы.

— Какого? Я не собираюсь… — промямлил Синдзи, ища взглядом поддержки. Невольно засмотревшись на Аянами, которая стояла за спиной рыжеволосой и сомкнула руки в замок, закусив губу, мальчик схватился за край парты, дабы преодолеть то смутное чувство тревоги, будто его читают насквозь.

— С этого дня ты мой лакей, Икари Синдзи-кун, — притворно улыбнувшись и пыша ядом, лисица присела рядом, не привлекая лишних взглядов к себе. В классе активно и бурно стали обсуждать двух новеньких, сама Рэй прошла на место, на которое ей указал учитель. Третий ряд предпоследняя парта — замечательный вид из окна. Аянами небывало повезло, когда сам Икари был вынужден сидеть с рыжей бестией и терпеть её нападки. Вновь всё сводится к привычке. Над ним доминируют, ставя в унизительное положение, а он в своё время ничего с этим поделать не в состоянии. Связываться с Аской и упираться себе дороже, к тому же мальчик был стопроцентно уверен, что она что-то знала, у неё тоже сохранились воспоминания о том мире.



Я схожу с ума. Мой разум плавится. Ежедневно одно и тоже. Я вижу образ незнакомого мне мальчика, который мучает меня, пытается задушить, покончить со мной. Я не упираюсь, смиренно ожидая кончины, удушье не так уж и беспокоит меня, напротив, отвратительное спокойствие и равнодушие. А мысли сходятся лишь в одной точке: «Если он не принадлежит мне, то мне он не нужен». Отвратительное чувство собственничества и ревности. Я не раз видела, как кто-то уходит, как что-то исчезает из моей жизни. Я всегда старалась показать себя идеальной, строила из себя ту, кем не являюсь, а в итоге получала лишь равнодушие и насмешку. Я никому не нужна и ему — тем более. Он ищет замену, замену ей, он плачет, молит о спасении только потому, что ему больше не к кому обратиться, а не потому, что я ему нужна.

Отвратительно.

Сколько раз я уже видела этот образ в своих снах, и всё так же он не вызывает у меня ничего, кроме раздражения. Я не понимаю, кто он такой, но он определённо мерзок и отвратителен. Его слёзы вгоняют меня в разочарование и скуку, но в тоже время в груди ютится странное чувство тепла.

Я не хочу защищать его, но не могу забыть.

Как отвратительно.

Мужчина, который мне нравился, любил другую. Сколько я не пыталась завоевать его сердце, всегда оставалась ни с чем. Для него существовала лишь одна женщина, каким бы джентльменом и донжуаном он не был, этот мужчина всегда симпатизировал одной женщине, но не мне.

Не мне.

Никто никогда не симпатизировал мне. Я была идеальной, но на это никто не обращал внимание. И от этого чувства зависти я просто вне себя от гнева.

А ещё насмешливый взгляд красных глаз, прожигающий насквозь: «Если он не принадлежит мне, то мне он не нужен».

Изначально я была для него лишь заменой. Фальшивкой, как и для матери.
Это весь сон, который изо дня в день продолжает мучить меня. Хотела бы я встретиться с этим наглецом и преподать ему пару хороших уроков. Неужели, это лишь обманка сознания или же воспоминания из той реинкарнации? Ну что за ересь, я не верю в подобное.



— Ну и что я должен тебе показать, если я сам первый день в школе? — замялся Синдзи, когда Аска подловила его после занятий и рукой заблокировала путь. Её глаза горели неподдельным гневом, казалось, что она готова взорваться словно бомба, и останавливал её лишь поток учеников, идущих после окончания занятий домой.

— Ты!.. Ты достал мучить меня! Это точно ты! Твоё наглое лицо каждую ночь мешает мне нормально спать! И сейчас ты ответишь за свою бесхребетность! — закричала Аска, которая нагло схватилась за ворот одежды мальчика и толкнула его к стене, провоцируя на ответную реакцию. Но Синдзи и с места не сдвинулся, зная, что сам виновен в происходящем.

— Прости. Правда, прости. Во всём я виноват… — Аска сжала кулаки, а лицо её исказилось гримасой гнева. Казалось, прямо сейчас она готова налететь на него. Но вопиющее чувство дежавю вновь начало преследовать её.

— Дурак Синдзи! Ты всегда извиняешься! Ой… всегда… это уже… было? — задав вопрос самой себе, Аска опустила голову вниз, а хвосты её всколыхнулись, каскад длинных волос изящно покрывал тонкую шею, а ниже ключицы, туда, куда Синдзи обратил свой взгляд, развязалась красная лента на её рубашке и отчётливо виднелась ложбинка между грудями. Икари невольно покраснел, отлетев прочь как от кипятка, и сжался в комок, понимая, что чувство наваждения снова одолевает его.

— Было. Мы уже были знакомы. Только в ином репертуаре… — проговорил Синдзи, стараясь не сталкиваться с ней взглядом. Она раздражала его, но одновременно была той, кто привлекал его.

— Тогда эти сны… вещие? То есть, это всё правда! Ты и я сражались против Ангелов, пилотируя этих гигантских роботов! Да ладно, а я думала, что насмотрелась научной фантастики. — Аска, привычно иронизируя и насмешливо разговаривая, ставя акцент на важные слова и подчёркивая их, уселась на колени рядом с мальчишкой и улыбнулась, будто бы даже радуясь возврату воспоминаний и тому, что всё увиденное ей во снах, было не иллюзией, а реальностью.

— Прости. Прости меня. Я снова всё испортил! — в конце концов, он вновь поднял огорчённое лицо, которое исказилось болью и виной.

— Ай, да прекрати ты, жалкое зрелище. Опять начинаешь своё самобичевание, будто бы кроме того, чтобы жалеть себя, тебе больше заняться нечем! Бесишь. Всё такая же самолюбивая тряпка! — в характере Аски была прямолинейность. Прямо сейчас, высказывая своё мнение и выплёскивая свой негатив на мальчике, она положила руки на талию, вызывающе смотря на него. Синдзи, более или менее успокоившись, внимательно глядел на её искривлённое лицо и хлопал глазами, пытаясь осознать, что так Сорью показывает не просто своё раздражение, но и лёгкую долю волнения.



— Ну так? Ты будешь возвращать воспоминания Аянами или снова сбежишь? — напирала Аска, которой, казалось, было всё равно на то, что такую истину нормальному человеку сложно было бы принять.

Сорью было сложно назвать нормальной: эгоистичный тиран, который притворяется ранимой девушкой, красавица с импульсивным нравом, относящаяся к Синдзи не больше, чем к ребёнку, сейчас требовала от четырнадцатилетнего подростка невозможного — принять скоротечное решение и не томить её ожиданиями. Сама Аска не горела желанием снова контактировать с первой, но то было необходимостью, ведь, как заметил Икари, Рэй страдала от того, что у неё не было ничего — ни эмоций, ни цели, так что её жизнь могла быть опустошена, как его бесцельное существование когда-то.

Сейчас, движимый мыслью о том, что должен всё исправить, Синдзи упрямо старался поддерживать своё эмоциональное состояние и не дать панике овладеть сознанием. Отец и мать всё так же работают в лаборатории, но теперь не занимаются исследованиями, которые могли бы поставить под угрозу их жизни. По крайней мере, сейчас. В комнате Икари, куда навязалась Аска, стоял кондиционер, который более или менее освежал помещение, но всё равно, даже не смотря на это, мальчику казалось, что наедине с ней он начинал задыхаться.

Аска уже успела сходить к себе домой и переодеться в топик, который явно спадал ей в лямках, и джинсовые шорты, которые подчёркивали ягодицы. Синдзи вновь обуздало желание, он не мог оторвать взгляда от её изящной шеи, от тонких рук, от длинных женских пальцев и от её бёдер. Всё в её модельной фигуре пробуждало у него желание, и это Икари преодолеть не мог. По рукам и шее стекали капельки пота, рубашка намокла, он расстегнул одну пуговицу и тяжело вздохнул, за что получил от рыжей укоризненный взгляд.

— Изврат. Отвратительный Синдзи.

— Аска! Я не специально… и вообще… мы сейчас говорили о Аянами… что я должен делать? Что я могу для неё сделать? — Синдзи опустил плечи, насупился и положил ладони на колени, показывая слабость. Аска, зная о том, что в характере мальчика было стремление убежать, спрятаться, оградить себя, решила, что сейчас она единственная, кто способен подсказать ему идею.

— Ну ты и дурак, Синдзи! Ты должен поговорить с ней о её целях. О том, что сейчас дорого ей. Пробудить сердце, понимаешь? — длинные изящные волосы растрепались, покрывая всю спину, лямка окончательно спала, показывая идеальный обзор. Будто то фотосессия одной модели, а Икари — неумелый фотограф, который не может отвести взгляд от неё. Невольно, залюбовавшись образом Аски, лицо Синдзи заалело.



Я ни в чём не виноват. Я не убивал Каору-куна! Нет, если бы я не убил его, тогда… тогда человечество было бы обречено!

Но разве не ты был тем, кто виноват во всём?

Нет, не я! Каору-кун предал меня! Он предал мои чувства! Обманывал, использовал, пытался добить меня. Я доверял ему. Я хотел всегда чувствовать это тепло и доброту. Но он… почему?.. почему меня все обманывают? Мне больно. Моё сердце трещит по швам, старые заплатанные раны вновь расходятся и кровоточат, я не могу сдерживать этого истошного вопля. Почему он предал меня? ОН КАК И ОТЕЦ!!! КАК И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ!

Ты сам веришь в это? Ты правда считал так? Разве легко тебе было тянуть те рычаги? Ты сделал это не потому, что тебе пришлось. И не из-за ненависти. Ты побоялся что-то изменить. Ведь если бы ты пытался что-то изменить, ты мог бы умереть. Ты боялся умереть сам. Вот она, правда.

Нет, всё это ложь!

Аска, Мисато-сан, Аянами… они все скрывали от меня что-то, они все улыбались, притворялись, что волнуются за меня, а в итоге обманывали и бросали на произвол судьбы. А в итоге и он, единственный, кому я доверился, единственный, кому мог рассказать о своей боли, тоже предал меня! Он обманул меня, и за это я убил его! Да, он сам сказал! Лишь одна форма жизни имеет право на существование. Если бы я не убил его, погибли бы все… так что я лишь исполнил его желание. Он сам хотел умереть, разве не так?

А знал ли ты о его истинных чувствах? Пытался ли ты разобраться в том, что было у него на душе? Точно ли он хотел умереть или пожертвовал собой ради благополучия человечества?

Я никогда ни от кого не слышал подобных слов. Он сказал, что я ему нравился. Он смотрел на меня с нежной улыбкой на лице, он внушал доверие. Да, я тоже чувствовал это тепло. Мне он тоже нравился. Каору-кун единственный из нас, кто был способен на столь альтруистичный поступок.

Да, в тот день Мисато-сан сказала, что подобные ему не хотят жить. Но в глубине души я знал… знал правду… видя эту грустную улыбку, замёрзшую на его лице, я понял, что он лишь принёс себя в жертву, не видя смысла и дальше существовать.

Его чувства… я думал лишь о своих раздавленных и никогда не замечал, насколько больно было ему. Он так же пуст, как и я — думал я, радуясь, что нашёл родную душу. Насколько тошнотворно. Не думая о нём, я накладывал себя, раздавленного морально, слабака, который искал поддержку и любовь, на того, кто был самодостаточным, чтобы умереть во имя человечества. Я не защитник, я не друг, я псевдо человек! Лишь одно название! Отвратительное существо, недостойное жизни! Вот он я… полюбить себя? Да что за бред! Из-за своего эгоизма я и так не могу проникнуться чувствами к кому-либо, так куда же ещё больше. Жалкое подобие человека…

Ну вот, ты сам нашёл ответ. Это ты — тот, кто убил его. Это ты — сбежал. Это ты — достойный смерти. Смирись и живи. Иди и дальше следуй дороге бегства. 




— Каору-кун! Нет… в этом мире… его нет… я его убил, ясно, — поднявшись с постели, Синдзи открыл шторы и всмотрелся в пейзаж "обычного" Токио. Кто бы мог подумать, сейчас они живут в столице Японии, его родители работают в лаборатории и своими усилиями продвигают науку вперёд, а он ходит в школу как ни в чём не бывало и теперь даже встретил тех, с кем не должен был видеться, вернул себе воспоминания. Что за ирония?

Глядя на горизонт, наблюдая за рассветом, оглядывая мегаполис сверху вниз, Синдзи понял, как ничтожны эти постройки тогда, когда пилотируешь Евангелион. Но сейчас всё его внимание приковано к полотну красок, разнившемуся от светло-сиреневого к тёмно-фиолетовому, создавая поистине впечатляющую картину. Сливаясь воедино, эти два цвета имели мутную границу, разводы персикового цвета давали резкий переход, а яркое солнце, что только восходило, казалось красновато-оранжевым. Именно за такой мир они отдавали свои жизни, именно так они хотели бы жить. Но Каору никогда не увидеть этих пейзажей, хотя он говорил, что восхищался искусством людей, что музыка была подобна ангельской песне, а живопись воплощала внутренний мир каждого человека. Как бы хотелось, чтобы он вновь восхитился человечеством, чтобы посмотрел на мир без войн, чтобы жил среди людей, жил счастливо, больше никогда не улыбаясь так грустно, как в тот день, когда осознавал, что вскоре вынужден уйти из жизни.

«Жизнь и смерть для меня — одно и тоже. Выполни моё последнее желание».

То было не его желание. То было необходимостью. То был его выбор в пользу человечества. Как же Икари не мог понять сразу. В самом конце Каору больше не было смысла в сражении. Ангелы уже проиграли, он начал симпатизировать людям... Будучи воплощением Адама, можно сказать, все остальные ангелы были его сыновьями. Тогда, глядя на усиленные потуги людей выжить, он и решил завершить своё существование. Но думал ли Синдзи в тот момент, насколько Каору было больно? Было ли ему больно? Был ли он счастлив? Или то лишь смирение, смирение с участью? Не может быть… он убил его без права на то, чтобы дать ещё немного восхититься жизнью, и смел колебаться в его непричастности. И всё же он такой эгоист. Такая тварь. Впрочем, как и все люди. 

— Синдзи! Выходи! Завтракай и иди в школу, уже поздно, знаешь ли. — Юй, как всегда улыбаясь, приоткрыла дверь и увидела сына, уже переодевшегося из пижамы в школьную форму и сжавшего ладони кулаки. Икари смотрел вдаль, а по щекам струились слёзы. Он не мог смириться с тем, что ему пришлось перешагнуть через труп Каору для процветания человечества. До чего это смешно.

— Мам, я не пойду в школу. Там они все… все… я не могу, — Синдзи рухнул на татами и закрыл ладонями лицо, стараясь не показывать предательских слёз слабости. Он прижал колени к груди, и его спина то и дело подрагивала. А затем он почувствовал тёплую материнскую ладонь, лёгшую на его голову, и приподнял своё лицо, полное слёз. Расплывчатое изображение матери внушало ему уверенность и ту теплоту. Юй могла совладать с сыном. Она была единственной во всём мире, кто дарила ему тепло. Прижав сына к груди, Юй вновь и вновь гладила его по затылку как маленького, ничего не говоря, утешая лишь тактильно, но даже это вернуло Синдзи в прежнее состояние. Он вытер слёзы рукавом белой рубашки, а затем потёр переносицу.

— Синдзи, мы все что-то теряем. Что-то обретаем. Мы должны смириться. Такова жизнь. - Эти слова были правдой. В тот момент он потерял всё то драгоценное, что было в его жизни, а теперь с ним была мама… мама, способная утешить его, укрыть от неприятностей, спасти от депрессии. Он обрёл её. Она здесь, живая, дарит ему своё тепло.

Насколько ещё эгоистичнее он может стать?



Убивая Каору, по каналу связи через проектор голографического изображения он наблюдал его улыбку, всё такую же улыбку, по которой нельзя было сказать, что именно он чувствует: смирение, грусть или же облегчение. Нажав на рычаги и сдавливая его шею в стальных оковах Евы-01, Синдзи казалось, что он ломал кость собственными руками. То словно насмешка, словно наказание. Убить кого-то своими руками, делая это трясущимися пальцами и подталкивая себя к убийству лишь необходимостью. Убить того, с кем его связывали не просто дружеские узы, а духовное родство… словно уничтожить и искромсать частицу своей души. Так же больно и невыносимо.

Что, Каору-кун, ты получил необходимое освобождение? Тебе хорошо, когда тебя ничего не сковывает? Тебе было всё равно, умрёшь ты или нет. Но ты обрёк меня на эту боль! Ты заставил меня убить тебя! Заставил! Ты пожелал этого так, словно для меня это ничего не стоило. Эгоист! Почему именно я?! Зачем ты вообще познакомился со мной? Почему не умер от чужих рук? Ты хотел заставить меня страдать от чувства скорби и вины? Ты оставил меня жить, чтобы я увидел не надежду, а лишь кромешную тьму?!!!



Раз за разом следовали лишь ваши эгоистичные просьбы и требования. Каждый из вас во всём винил меня. Но… сейчас я тот, кто будет составлять вашу необходимость!




Аянами Рэй. Девушка, чья жизнь подобна чистому листу. Неизведанное существо, чью психологию не постичь современным специалистам. Выходящая за рамки приемлемого, она та, чьи психические импульсы не фиксируют какие-либо датчики или приборы. Она не та, кто может в следствии тестов и экспериментов измениться, понять человеческую натуру. 

Ошибка природы изначально остаётся лишь ей.

Рэй никогда не понимала людей, их чувства были чужды ей. Глядя на то, как кто-то злится, плачет или смеётся, в её душе не пробуждается ответных чувств — для неё это непостижимый мир. Если жить без чувств невозможно, почему она вообще существует? Как может кто-то подобный ей состоять из плоти и крови, при этом совершенно отличаясь от остальных людей?

Однажды Рэй поняла — если она одна, ей нечего бояться. Странно, люди одержимы условностями, но даже так, не имея никого, не требуя опоры и живя по иным законам, нежели люди, она продолжала своё бессмысленное существование. 

В пять лет её жизнь обрела сознательность. Она начала запоминать, как мужчины в странной форме постоянно посещают её лачугу, принося одежду и обеспечивая продовольствием. Их серьёзные лица обращались в сторону ребёнка, который равнодушно обнимал своего плюшевого медведя, а затем искажались в ухмылке.

— Рэй, мы поставим тебе укол. Больно не будет. Но даже так мы должны это сделать, ведь ты — избранная. — Их слова были непонятны девочке. Их лица равнодушны и пусты, как и её собственное, они делают нечто, что противоречит человеческой этике, но, кажется, им всё равно. Изолируя её от окружающего мира, держа в этой темнице, они ставят на ней эксперименты, и с каждым разом в ней пробуждается нечто иное, тёмное, чуждое.

— Всё, что мы делаем, ради твоего блага. Ты же не такая как все.

А затем осуждения в обществе. Она, впервые ступившая за порог школы. Зачем она живёт? Ради чего? Девочка, которая никогда не жаловалась, ни о чём не думала, впервые обрела настоящие мысли. Она поняла, что её тёмное существование пусто и беспочвенно. Если бы она исчезла из этого мира, ничего не изменилось бы. 

Есть тот, кто пожелал её мучений. Есть тот, у кого она могла бы спросить об этом, кому могла бы доверить поиск цели. Она — ничто, пустая оболочка с дырой в груди. Она — сосуд, через который тонкой нитью проходит необходимость. Она — система, в которую загружен алгоритм действий. Бесчувственное ничто, родившееся из ничего. Как бы ей хотелось узнать своё предназначение, узнать, откуда она появилась в этом мире. И обрести свой смысл жизни, помимо бессмысленной ходьбы в школу...



— Аянами, ты обедаешь в одиночку? Может… пообедаем вдвоём? — Синдзи всё ещё было неловко обращаться к первой, но, пересилив себя, он решил предложить ей совместное времяпровождение для обсуждения проблемы. Аска, наблюдающая со своего места, укоризненно свела брови, понимая, что его речь звучит неправдоподобно и глупо.

— Прости. Я не люблю разговаривать с чужаками, — произнесла альбиноска, пряча взгляд в книгу. В этот момент в её душе творился целый переворот: впервые после многих лет затворничества в своём внутреннем мире кто-то заговорил с ней, и это вводило её в некое состояние прострации. Девушка не знала, что должна была испытывать неприязнь или радость, она решила и дальше продолжать скрывать эмоции за маской безразличия, хотя именно в этот переломный момент она почувствовала некое тепло, которое вместе с кровью разошлось по организму.

— Я хочу спросить тебя. Разве тебе не одиноко? Каждый день одна… ходишь в школу, обедаешь, возвращаешься домой… ты всегда одна. Разве тебе не плохо от этого? — мальчик сжал руки в кулаки. Его раздражала невозможность помочь, его раздражала эта неестественная манера речи, эти эмоции, бурлящие в нём подобно жерлу вулкана. А самое главное — осознание своей собственной пустоты, что граничила с пониманием Аянами.

На самом деле человек не способен кого-то понять. Каждый раз, пытаясь сделать что-то, чтобы помочь, мы лишь вредим, не задумываясь о чувствах других людей. Делая вид, что мы кого-то понимаем и готовы дать здравый совет, мы лишь тешим своё самолюбие и даём надежду, которую затем сами разбиваем. Как бы то не было жестоко, человек не имеет права понимать кого-то, так как делает это не полностью, поверхностно, судя о его чувствах.

Сейчас, наблюдая за равнодушным лицом Аянами, за тем, как она сомкнула тонкие губы и переплела пальцы между собой, словно будучи огорчена его словами, Икари понял, что его пустота имеет совершенно иную форму, нежели Аянами. 

Пустота этой девушки образована искусственно, она не человек, потому не может познать тех эмоций и чувств, которые доступны другим. Видя, что она отличается от общей массы, в душе происходит отторжение самой себя, и эта пустота обволакивает её полностью — и тело, и разум, и сердце. Можно сказать, она сама лишь оболочка той Рэй, которую они знали. Чтобы она смогла чувствовать, необходимо подтолкнуть её к эмоциональному всплеску, импульсы которого смогли бы достучаться до ледяного сердца. Однако у этой девушки не осталось цели даже для того, чтобы жить. 

Раньше Аянами всегда говорила: «Всё, что у меня есть, это сражения». Сидя в постоянном резерве, будучи лишь заменой его и Аски, она наверняка страдала и чувствовала внутреннее опустошение. Возможно, тёплые чувства Рэй пробудил именно Гендо Икари, который трепетно защищал своё «творение». Сейчас же оставался пробел, который закрыть никто не в состоянии. У девушки нет цели для того, чтобы жить, нет того, кто бы подтолкнул её к пониманию человеческой личности. И всё это было вне компетенции Икари Синдзи, что не осознавал, как ему подступиться к Рэй, как "втереться в доверие" и помочь ей. Рэй Аянами, отчуждённая, хладнокровная, равнодушная девушка, пустышка, белый лист, на котором нет ничего. И это белое полотно необходимо заполнить полностью.

В душе Икари была тьма. Он не понимал, как изъять её, как бороться с ней. Эта пустота — чёрный сгусток, подобный чёрной дыре, всеобъемлющий и вязкий. Сердце мальчика покрыто чем-то чёрным. В его голове изначально стоял один и тот же образ: он, сжавшись в комок, сидит, сложа руки и молясь Богу. Поверить в свои силы, двигаться вперёд, увериться в том, что достоин жизни — это всё, о чём он молит. Принять себя не так уж просто, как может казаться на первый взгляд. Тот, кто с самого рождения ненавидел себя, презирал, отталкивал, не верил в собственные силы, будет искать любое подтверждение своим убеждениям. В этой бессмысленной бесконечности вращается весь мир Икари Синдзи. Будучи вечной вихляющей петлёй, которая сжимает горло, душит, убивает вновь и вновь, это бесконечное самобичевание рвёт его на куски, творит из него инфантильное равнодушное ленивое создание с кучей комплексов неполноценности и нелогичных поступков, вытекающих как следствие из его постоянных психически невменяемых мыслей о том, какова же его природа на самом деле. Это природа человека, который так и не смог обрести своё самоопределение, того, кто путается в себе, кто не может принять себя таким сопляком и слабаком, каким является на самом деле, и бороться со своими изъянами не в состоянии. Это его личная пустота. Заполнить её не в состоянии никто. Сколько бы раз Икари не принял себя, рано или поздно, взглянув на себя со стороны, он всё равно примет решение, что необходимо отречься от такого гнусного и ненужного человека как он. 

Эгоизм и неполноценность, безэмоциональность и неуверенность — две совершенно разные пустоты, сходящиеся от начала до самого конца и переплетающиеся в одно целое, прямо как монета, имеющая две стороны.

— Я всегда одна? Не понимаю о чём ты. Даже так, всё нормально. Так было и так будет всегда, — смирение наряду с безразличием. Стараясь выглядеть как менее увлечённой, Аянами вновь обратила взгляд в окно, там, во дворе, обедали обычные школьники, веселясь и общаясь друг с другом. Сидя под палящим знойным солнцем, укрытые тенью широколиственного дерева, молодая пара кормила друг друга бэнто, приготовленного со всей душой. Почему именно такая ассоциация пришла ей в голову девушка не понимала. Просто глядя на их лучившиеся счастьем лица, она сформировала для себя такой вывод. Поистине удивительные вещи творит разум: даже рационализм становится бесполезен, когда наблюдаешь за подобными картинами. Просчитать чувства нельзя, познать их — проще простого, но то лишь для обычных людей. Природа счастья для Рэй высшая форма загадки, которую она не в состоянии разгадать.

— Это не правда! Если бы ты только захотела, могла бы что-то изменить. Аянами… я хочу чем-то помочь тебе. Давай вместе… изменим наши жизни. — промямлил Икари, продолжая прятать взгляд. Ему было неловко смотреть пепельной прямо в глаза. Зрительный контакт настолько смущал мальчика, что он предпочёл разглядывать сидящую спиной к ним Аску, притворяющуюся, что занята прочтением параграфа учебника для отвода глаз.

— О чём ты, Икари-кун? Лучше займись своими делами — равнодушно парировала его предложение Рэй, которая уставилась в книгу. Икари, не зная, что должен предпринять, чтобы привлечь её внимание, осторожно дотронулся до руки девушки и сомкнул глаза, пытаясь запомнить её тепло. Это чувство, которое возникло у него… в первый раз было лишь отвращение. Он вспомнил те слова Аянами. Что чувствует он сам? Тепло ли ему, приятно? Нет, не то и не другое. Скорее, тяжело. На душе настолько невыносимо, что хочется отпустить или же сжать эту хрупкую ладонь сильнее. Но самой девушке кажется всё равно. Обратив на мальчика своё внимание, она лишь уставилась на него, даже не разу не моргнув, при этом не испытывая кажется ничего, кроме безразличия.

— Разве ты не помнишь? Как мы сражались с ангелами, как спасали мир, как нам было тяжело… в первый день, увидев тебя на носилках, израненную, всю в бинтах, хрупкую и слабую, но всё равно бесстрашно идущую в бой… я испугался. Я подумал — кто она такая? Она так сильна. Она отличается от меня, бесхребетного слабака, всегда сбегающего от ответственности. Но затем я начал замечать, что мы похожи. Ты была пуста, как и я. В тот момент, когда до меня снизошло осознание этого факта, я был так счастлив. Эгоистично проецируя, я не задумывался о твоих чувствах. Я так отвратителен! — говоря всё это шёпотом, словно исповедуясь, Синдзи продолжал свой монолог, даже не пытаясь обратиться к девушке. Его било ознобом, казалось, что он вот-вот и сорвётся. Сил терпеть это больше не оставалось. И эта слабость не казалась убедительной. Аянами всё равно не могла ничего вспомнить, он не мог растопить плотную корку льда, что покрыла её сердце, и сейчас достучаться до холодной девушки не предстояло возможным. Икари, встретившись взглядом с девушкой, мгновенно опешил, а затем начал спешно качать головой, словно впадая в неуравновешенное состояние. Затем, не выдержав этой равнодушной холодности, которой приветствовали его слова, мальчик сорвался и выбежал прочь из класса. 

Когда мальчик нёсся по коридору сломя голову, он думал лишь о том, как скрыться от этой пустоты, что стремительно обволакивала помещение, что простилалась дальше, туда, куда устремлялся его взгляд. Сбежать, уйти, укрыться, снова что-то потерять, от чего-то избавиться. Эта «миссия» оказалась ему не по силам. Аянами всё равно, до её души больше нельзя достучаться, а даже если и есть такая вероятность, то он не в состоянии этого сделать. Чувствуя привкус слёз, Синдзи выскочил во двор, упав коленями на прогретую солнечными лучами траву, и впился ногтями в землю, пробороздив её и сжавшись в комок, чтобы скрыться от этой тьмы.

Ему было всё равно, что он в очередной раз сбегает. Так будет лучше. Если он скроется, проблемы не решатся сами собой, но тогда он хотя бы будет меньше подвержен стрессу. Так рассуждают бесхребетные неудачники вроде него. А, да плевать уже на все формальности, они изначально знали, на кого свешивали ярлыки спасителя мира. Он не такой сильный и независимый как его отец, скорее напротив — намного слабее, чем Аска, волевая и амбициозная натура, продолжающая верить в свои силы, даже если проиграет.
Вся его вера в себя была основана на лжи его товарищей, которые подстёгивали к сражениям мотивирующей лестью о том, что он способен на всё. На самом деле пилотирование Евы-01 буквально сводило его с ума, заставляя постоянно чувствовать не только груз ответственности, но и дискомфорт при синхронизации с системой. Его нервные импульсы не раз зашкаливали норму показателей и не могли не отразиться на психике, которая к завершению битвы была окончательно подорвана. Эти машины, имея «душу», как сказал Нагиса, эти подобия людей имели своё собственное сознание, а оттого абсолютного контроля изначально добиться было невозможно. Война не для детей. Пилотировать гигантскую махину, которая была подобна цепному псу, в любое время могла сорваться, брать в руки оружие и защищать будущее человечества, знать, что на тебя сваливается такая ответственность - это всё не для четырнадцатилетних подростков, всё ещё не сформировавших своё мировоззрение. Тогда какой выдержки от него постоянно требовала Мисато, садя его в капсулу для пилота и раздавая безжалостные указания. Она, эгоистично расписывающая цель и задачи миссии, не принимающая никаких корректировок в своём плане, заставляла ребёнка переступать через себя, убивать драгоценных и близких ему людей, не считалась с его мнением, всегда аргументируя это тем, что идёт война. Синдзи было всё равно на это. Плевать на человечество. Он хотел забыть о победе. Всё, чего он изначально желал добиться, это спасения своих друзей. Разве это столь утопически? Разве спасать тех, кто дорог, настолько самонадеянно, и удел лишь тех, кто слаб духом? Он никогда не был таким как Мисато. Переступить через труп того, кого любишь, для него было словно вырвать кусок своей собственной души. Для неё же это было условием для восстановления сил человечества и достижения цели.

Икари не хотел возвращаться в свой класс просто потому, что знал, вернись он обратно, обязательно вновь встретится с холодным взором Аянами. Он вновь убежал. Сколько можно трусить как заяц и скрываться за тоннами баррикад, вновь и вновь воздвигая стены между границами сознательного и бессознательного. Он больше никому не хочет открываться. Доверять другим почти тоже самое, что обнажить свою душу, показать слабости, выделить то, что может тебя сломать. Икари и так слишком много доверял другим людям, и теперь расплачивается за это. Им манипулируют, им помыкают, его мнение ни во что не ставят. Доминируя и унижая, каждый из его знакомых добивался своих целей разными способами, но в итоге предавал его доверие. И даже так, подорвав свою веру в других людей, Синдзи неустанно стремился к тому, чтобы сблизиться с кем-то, вновь найти родственную душу. Он стремился к ощущению единства, он всей душой желал найти единственного и неповторимого человека, что смог бы заполнить этот пробел в его тёмной душе, изменив пустую судьбу и выровняв линию его жизни. Это основа его бытия, основа всех его стремлений. 

Однажды Икари понял, что ему некому доверять. Сворачиваясь в клубок, сжимаясь внутри панциря, он не спешил вылезать из своего укрытия, зная, что если сделает необдуманный шаг, его чувства будут ранены как и прежде. Именно поэтому он казался недоступным и закрытым остальным. У него не было ни желаний, ни стремлений, изменить себя мальчик не пытался, ежедневно упиваясь своей беспомощностью и депрессией. Быть может, это состояние внутреннего хаоса в душе ограничивало доступ к его сердцу и не давало выплеснуть эмоции во внешний мир.

Естественно, что как бы силён не был воздвигнутый барьер, в котором таились лишь гниль и смрад, однажды помои вылились наружу вместе со сломанной границей разума. Потеряв контроль однажды, провести эту границу вновь очень сложно, а для некоторых даже невозможно. Ограничить себя от внешнего мира, вновь основав неприступную крепость и не давая чужеземцам преодолеть ворота, ограждающие его от беды — вот естественное желание того, кто всегда прятал настоящие эмоции под маской апатии и безразличия. Быть может, для того он и столкнулся с битвой, быть может, именно поэтому он говорил самому себе: «Нельзя убегать! Нельзя убегать!». То был стимул для того, чтобы подтолкнуть себя вперёд, мотивация для победы. Он уверял себя в том, что было неверным, и убегал от правды, сражаясь лишь потому, что те улыбки, которые даровали ему люди, светились от счастья только тогда, когда он выигрывал битву.

— Синдзи! Дурак, да что с тобой? Это своеобразная тактика отступления что ли? Как всегда убегаешь?! Сколько можно быть таким слабаком? Когда ты уже изменишься, чёрт подери?! — Аска, выскочившая из здания школы и громко хлопнувшая дверью, застала мальчика, сидящего с прижатыми коленями к груди на крыльце. Выдохнув, девушка жёстко ударила его по спине, дабы привести в себя, и когда он, не удержав равновесия, упал, чувствуя боль в ладонях, которыми он прикрыл тело от падения, она рассмеялась.

— Больно же! Прекрати… я не могу помочь Аянами. Это не в моих силах. Прекрати, я сдался, — Икари поднялся, саднящая боль в ладонях не дала ему ухватиться за балку, он выдохнул, успокаивая нервы и в голове прокручивая приятные моменты утренней прогулки. Именно это положительно воздействовало на него, так как на некоторое мгновение он привёл себя в порядок и решил вымыть лицо под холодной струёй воды, думая, что виной всему жар палящего солнца. Мальчик почти падал с ног. Головокружение давало о себе знать, возможно то солнечный или тепловой удар.

— Ты слабак! Хватит убегать! Сколько можно? Когда ты уже изменишься? Пойми, ты должен помочь ей. — Синдзи положил ладонь на горячий лоб, чувствуя, как в горле скапливается ком. Должен… это слово для него давно ничего не значило. Он в праве решать самостоятельно, что и как делать, он устал от того, что его волю все давят, пытаясь помыкать, склонить к положительному ответу. Он больше не примет этого. Икари не станет подчиняться чужим приказам. У него есть свои амбиции и цели, есть свои страхи, от которых он продолжает убегать, но всё же это не свидетельствует о том, что кто-то имеет права читать ему нотации, заставлять делать то, чего он сам не хочет. 

Синдзи пытался контролировать свои эмоции, бьющие ключом через край, но слёзные железы предательски воспалились, и он с трудом сдерживался, чтобы не расплакаться. Всё же он такой жалкий, стоит сейчас перед Аской и не может ответить ей. А на лице у Аски застыла гримаса, искажённая гневом. Правильно, возиться с таким слабаком как он тоже самое, что сражаться без видимой на то причины — глупо и поверхностно.

— Я! Да прекратите использовать меня уже! Я устал!!! Устал от всего! — Синдзи решил вновь сбежать. Его душу разъедали противоречия, которые сгущали эмоции, он снова и снова обращался к прожитым воспоминаниям. Лицо Нагисы, корчащееся от удушья. Лицо Рэй, равнодушное и неживое. Лицо Аски, с презрением говорящей ему о слабости. Вся мозаика, лишь недавно сложившая детали в ясную картину, вновь разрушается, становясь осколками его прошлого.

Икари бежал прочь. Бежал мимо школьных ворот, покидая двор школы и выбегая на проезжую часть. Машина затормозила прямо перед его лицом, а водитель, выходя из салона, с громкой бранью кричал ему что-то вслед. Мальчик не слышал ни слова из его речи. Ему казалось, что не убеги он сейчас куда-то подальше, то вновь столкнётся с прожитым ужасом. Светофор дал красный цвет, но Синдзи было всё равно — он не замечал пестрящую транспортом дорогу. Убегая от правды, он нёсся навстречу движению, нарушая все правила дорожного движения. Свернув с обочины на тротуар, мальчик прибавил скорости. Сталкиваясь плечами с другими прохожими, он мчался сам ни зная куда. Не останавливаться, не замирать — это сбивчивое дыхание и натянутые как струны мышцы не дают его мозгу трезво мыслить, от того он не может мыслить. Сейчас разум отошёл для него на последнее звено. Ощутив себя спринтером, ведомым лишь победой, он желал преодолеть воображаемую эстафету, в его случае, границу воспоминаний. Больше не обращаться к тому ужасу, больше не слышать их приказы, жить иным способом… убегая раз за разом, он хотел скрыться ни от других, а от самого себя… от своей совести, что взвывала к искуплению вины. Ему никто не поможет. В этом мире нет того, кто смог бы всегда утешать его, оградить от всего. Возможно, он слишком многого требует, возможно, он слишком избалован, но прямо сейчас ему хочется находиться под чьим-нибудь назойливым взглядом, пригреться к чужому теплу и навсегда остаться в тишине и спокойствии. Но таких людей нет. Его мать обеспечивает сыну необходимую поддержку, но то иное тепло — оно словно искусственное, непостоянное, в любой момент рассеивающееся. Он же хотел постоянства.



Пожалуйста, не убивай меня!

Ты не должен… я не могу этого сделать.

Убить кого-то однажды это значит никогда не стать прежним.

Мои руки запятнаны кровью. С головы до ног я окутан тьмой и омыт жидкостью, вязкой и ярко-красной. Она расходится по моим венам, но внутри всё сжимается от холода, будто температура моего тела от стабильной упала до нуля. Нет, я не ощущаю себя трупом. В грудной клетке фиксировано бьётся сердце, желудок сводит болью, я чувствую спазмы в теле и головокружение наряду с тошнотой. То вывернутый наизнанку организм. Нет. То самообман нервной системы, подающей неверные сигналы в мозг.

Я знаю, тебе всё равно. Снисходительная улыбка на ангельски-прекрасном лице. Равнодушное принятие своей судьбы и не доли раздражения в сторону людской расы. Но отвратительный эгоизм. Непростительная просьба, объяснения которой я не могу найти. 

Если ты ничего не чувствуешь, значит ты не должен был обращаться с просьбами!


Убей меня… это единственный способ спасти человеческую расу. Ну же, сделай это.



Ничего тяжелого...


Лишь рука срывается, давя на холодные рычаги. Нервные импульсы Евы-01 синхронизированы с моими, я чувствую, как сдавливаю твою шею своими собственными руками. Я не просто сдавливаю её, я обращаю её в кровавое месиво. Из сочащихся ран струится алая кровь, что обволакивает мои ладони. 

Всё. Мне уже всё равно...

Я обессилено прижимаюсь к холодному сидению и почти теряю сознание, когда всё заканчивается. Я возвращаюсь назад, к людям, ради которых уничтожил врага. Меня вытаскивают из капсулы, и в тот момент я прекращаю быть пилотом. В тот момент в голове мелькает первое осознание совершённого мною поступка. Будто бы весь этот кошмар повторялся вновь и вновь, моё тело, мой разум и душа были сконцентрированы лишь на ощущении первого убийства человека… Мне казалось, что я убил самого себя. 

На душе холодно и пусто. Ну и пускай. Это то, чего ты хотел. 

Быть убитым моими руками.

Эгоистичная просьба, и чья-то запятнанная душа.

Чья же это душа ноет в истязаниях вновь и вновь? Что-то знакомое, но давно забытое. 

Ха. Наверное, это моя духовная оболочка становится чёрствой и ледяной.

Ты был похож на меня. Похож этой всеобъемлющей пустотой. Но сейчас я… потерялся. Моя пустота иная. Она не создана искусственно. Она не является синтетической. Моя пустота — настоящая. Она состоит из смеси отрицательных эмоций, вновь и вновь вбивающихся в мою голову словно гвозди.

Ненависть…! 
Да пусть отец вместе со всем миром катятся к чёрту!

Страх… Я больше никогда не буду пилотировать Еву! Это не для меня! Я убегу! Я не могу выдержать этого!!!

Отчаяние… кто-нибудь. Молю, кто-нибудь, пожалуйста, спасите меня. Я хочу плакать, смеяться над собственной слабостью, я хочу кричать, я хочу умереть, но почему я так цепляюсь за жизнь?

Смирение… Кто, если не я, сделает это? Мир давно уже скатился в небытие, почему бы не позволить ему и дальше постигать чертоги ада.

Слабость... Прекратите. Пожалейте меня. Я не могу. Мне всего лишь четырнадцать. Вы хотите, чтобы я нёс на себе это бремя? Почему я? Потому что я сын Икари Гендо? Это моё клеймо?

Безумие… убью… убью… убью… всех убью… Каору-куна, предавшего меня, Аску, которая пытается меня раздавить морально, Аянами, что лгала, Мисато-сан, лицемерно улыбающуюся мне, отца… всех… я их всех порежу на маленькие кусочки. 

Задушу, раздавлю, сломаю. 

Ненавижу. 

Убью.

Кто-нибудь...

Спасите меня!!!




Пока Икари бежал не останавливаясь, он чувствовал, как бурлила кровь в венах подобно разразившемуся жерлу вулкана. Натянутые до предела мышцы горели и стягивались подобно тонкой струне, сбивчивое дыхание замедляло движение, тяжёлый морозный воздух вбивался в лёгкие и причинял дискомфорт, усталость давала о себе знать, опорно-двигательная система притуплялась, он ощущал обильную потливость, всё тело было напряжено до предела. Остановившись от невозможности двигаться дальше, мальчик наклонился к земле, пытаясь отдышаться. Положив ладони на колени, он продолжал вдыхать и выдыхать морозный воздух до тех пор, пока вовсе не рухнул на землю, рассмеявшись во весь голос. Воспоминания действительно прекратили вклиниваться в его голову, всё, о чём он сейчас думал, это восстановление дыхания. Бежать не оглядываясь, скрываться от правды так, чтобы никто не смог напомнить ему о прошлом. Он достиг финиша и больше не собирается оглядываться назад. Всё это слишком утомительно. Мальчик, сидящий на грязном асфальте в школьной форме, поддавшийся истерии, сейчас напоминает брошенного котёнка, который не может найти своего пристанища. 

Икари всмотрелся в витрину. Какая-то трендовая одежда, отполированная обувь, но он обратил внимание лишь на одну незначительную деталь — стоящий в углу круглосуточного супермаркета манекен с равнодушным выражением лица. Именно. Бледная белая кожа, парик с чёрными волосами и идеальные пропорции тела. Эта бездушная кукла напомнила ему Аянами — такая же безразличная и пустая как манекен, девушка, что не могла обрести свои эмоции. Вновь… куда бы он не убежал, он снова и снова будет вспоминать о прошлом. Но было ли это необходимым для него? Рано или поздно Синдзи всё равно желал бы задать этот вопрос. Что есть необходимость? Сложилась бы его жизнь иначе, если бы он не вспомнил свою предыдущую реинкарнацию? И самый главный вопрос — почему он вообще всё вспомнил? Было ли то желание его самого или лишь стечение обстоятельств? Как бы ему хотелось найти ответы на все эти вопросы.

— Что ты здесь делаешь, Икари Синдзи-кун? — всё его естество пронизано тихим и бархатным голосом, услышанным позади себя. Мягкие разборчивые интонации, небольшая хрипотца, знакомый тон говора — безусловно, он не мог обознаться. Этот «человек» не может быть никем иным, кроме как им. Он мог бы перепутать голос Аски, но его… никогда. Голос, который он уловил, был отличным среди множества других, прямо как длинные рыжие волосы Аски, что выделялись из толпы, или безэмоциональное лицо Аянами. 

Повернувшись в сторону звука, что потревожил одиночество мальчика, он увидел знакомое лицо. Увидел того, кого не должно было быть в этом мире — юношу с мягкой улыбкой на лице и тёплым взглядом, что разил Икари в самое сердце.

Нет, это галлюцинации. Это всё ложь. Это всё мираж. Ему это снится. Эти образы — обман зрения, несуществующие картины. Сознание пытается проецировать ложные видения, которые он хотел воплотить наяву, ничего более. 

Ущипнув себя за щеку, как стереотипно поступают герои фильмов и книг, Синдзи почувствовал ожидаемую боль. Вероятно, это не сон. Тогда что? Неужели он окончательно сошёл с ума?

Вам необходимо Войти (Зарегистрироваться) для написания отзыва.
Neon Genesis Evangelion и персонажи данного произведения являются собственностью студии GAINAX, Hideaki Anno и Yoshiyuki Sadamoto. Все авторы на данном сайте просто развлекаются, сайт не получает никакой прибыли.
Яндекс.Метрика
Evangelion Not End