- Ты облажался, - заявляет шеф. Визит к нему, которого я упорно добивался несколько месяцев, поворачивается ко мне совсем не тем боком. - То есть её, эту девушку, похитили прямо из-под твоего носа? И куда ты смотрел?

- Туда же, куда и вы, - тихо огрызаюсь я и, взглянув на покрасневшее лицо мужчины, беру себя в руки. - Почему вы не дали мне каких-либо дополнительных материалов или хотя бы команду поддержки?

- Ты - агент под прикрытием, - важно заявляет шеф, сразу выпрямляя спину и приосаниваясь. - К тому же, весь местный штат давно на виду. У нас не было выхода.

- А что мешало провести открытое расследование? Мы бы сэкономили много времени, к тому же, я уверен, не было бы... жертв.

Глава полиции, чье имя я не запомнил, одного случайного города, название которого я не знал никогда, вздыхает и проводит ладонью по лицу, обнажая привычную человеческую усталость. Только сейчас я вижу, что у него запали глаза, а морщин вокруг них прибавилось с нашей первой встречи.

- Это маленький портовый городок, где все друг друга знают. А теперь представь, что случится, если жители узнают о расследовании? Какая паника начнётся? Моя первостепенная обязанность - обеспечение спокойствия и стабильности. Полицейский стоит на страже порядка, парень, а не справедливости.

- Проще говоря, вы отказываете мне в помощи. Снова.

- Ты - наша последняя надежда. Только не стоит афишировать это.

Я прощаюсь с шефом, стараясь не обращать внимания на тень зависти, мелькнувшую в его провожающем взгляде, и выхожу из мелкого здания полицейского участка с намерением прогуляться по улице и освежиться. Нужно заново обдумать все и сопоставить факты и догадки в тишине.

Кто мог похитить Мари? - вопрос на повестке дня.

Это не может быть приезжий, потому что Мари знали лишь местные - она ни разу за мои несколько месяцев здесь не выходила за ограду театра. Разве что на утёс над морем, где в роли злодеев-преступников подходили только вопящие чайки.

Это не мог быть местный - мне почему-то кажется, что никто из девяти тысяч человек, населяющих город, не пошёл бы на такой риск. Старый усталый полицейский был прав - все здесь друг друга видели, знают и наблюдают. И если кого-то из горожан уличат в похищении - или в чем хуже - человека, то жизнь его, считай, кончена.

А ещё мне не нравятся сказки госпожи Сиболд, и собственная интуиция вызывает больше доверия.

Остаётся не так уж много вариантов и не так уж много мест, в которые мне бы стоило наведаться. А уж о происходящем на самом деле знает лишь один-единственный человек.

Аэропорт по расписанию закрывается минут через двадцать - ровно в десять вечера, и я, припустив со всех ног и вбежав в пустынный его холл, еле успеваю поймать створки закрывающейся кассы.

- Вы не видели тут вчера молодую девушку в очках с длинными красновато-каштановыми волосами?

Дородная женщина лет пятидесяти безразлично смотрит на меня и пожимает плечами, снова хватаясь за внутреннюю ручку дверцы.

- Быть может, вы её знаете, - я отчаянно не хочу упускать последний шанс, - это актриса из театра за городом, Мари.

- Я молодых девушек здесь уже несколько недель не видела, - с небольшой заминкой отвечает кассирша и, захлопывая перед моим носом окошко, добавляет: - Молодой человек, мой вам совет: если невеста сбегает, стоит подумать, есть ли резон ее удерживать.

В воздухе повисает металлический голос, настойчиво просящий покинуть помещение, а я задумываюсь, какая же внезапная причина заставила Мари сбросить вечный терновый венец и обручальное кольцо «Евы».

Дорога к театру выходит на удивление короткой, но вечер, проведённый на ногах, даёт о себе знать: колени зудят, но в то же время я полон сил и прозорлив, и силён, и умён, и, быть может, поэтому я замечаю лежащие в траве около всё ещё пугающих меня ворот красные очки.

Я поднимаю их, бережно смахиваю со стекол пылинки. Вроде ни одноновой царапины или вмятины - выглядит так, словно человек нагнулся, и те с него попросту слетели. Никаких других следов рядом нет.

Эти очки говорят куда больше, чем прощальное письмо или предсмертная записка.

Смутно чувствую дежавю, снова сжимая их в руке, и оно только усиливается, когда я отправляюсь к жилому флигелю. Только ищу я уже не их владельца - это бесполезно. Я ищу Каору.

Мне стоило прийти к нему гораздо раньше.

- Синдзи, - в кои-то веки Нагиса в нашей комнате, и он приветствует меня, разлегшись на футоне. - Ну что?

- Расскажи мне все, что знаешь.

Каору весело улыбается, и это пугает.

- Что именно, Синдзи? Почему Мари так внезапно исчезла? Ты ведь и сам догадался, что, кроме себя самой, она уже никому не сталась.

Я сжимаю кулаки, а он продолжает:

- Или почему никто, кроме нас с тобой, не интересуется жизнью за стенами театра? Не выходит на улицу? Не говорит о себе и своём прошлом? Ты готов услышать?

Это то, о чем ты не задумываешься, пока оно является частью твоей повседневности. Это то, что должно сразу привлекать внимание.

Это то, в чем я облажался.

- У вас нет прошлого, - говорю я почти уверенно.

Каору тихо смеётся и хватает меня за руку.

- Синдзи, Синдзи, - он прижимает мою ладонь к своей рубашке на уровне сердца, и оно стучит и стучит, отдаваясь дробью в кожу, - у нас его слишком много.

- Разве тебе никогда не приходило в голову взять и забыть всю свою бывшую жизнь?

Его сердце все так же бьётся, а мне становится действительно страшно, когда я понимаю, чего избежал, отказавшись ставить подпись на контракте.

- Трагедия «Евы» не в самом театре, а в людях, Синдзи.