Evangelion Not End
- Размер шрифта +

    Я умер ночью двадцать второго июня 2001 года, почти восемь лет назад. Мое тело продолжало жить, я не сошел с ума, и увидел рассвет следующим утром, но моя душа навсегда осталась там, в заброшенном доме между старым кладбищем и автострадой, в компании шести мертвых подростков, самым младшим из которых был мой брат.
    Сейчас я уже не уверен, правильная ли это дата. Она ничем не лучше и не хуже, чем любая другая. Днем тогда стоял страшный зной, а ночью температура иногда опускалась так низко, что нам с братом приходилось прижиматься друг к другу, чтобы согреться. Тогда мы не задумывались об этом, но такого понятия, как времена года, больше не существовало. Не перестаю удивляться, каким простым тогда казался мир. Ужасным, но простым.

     Кажется, я начал совсем не с того.
    Давайте сразу договоримся – никаких имен. Я наверняка сожгу эту бумагу, как только поставлю последнюю точку, но все равно не хочу рисковать. Последнюю точку… Я даже не представляю, о чем писать.
    О чем обычно пишут в признаниях? Исповедях? Никогда не исповедовался, да и особого желания нет. Думаю, проще рассматривать это как некий странный разговор с самим собой.
    Наверное, в жизни каждого человека наступает момент, когда возникает острое желание открыться кому-то, показать ближнему, – другу или случайному незнакомцу, самые потаенные и пугающие уголки сознания, самые страшные воспоминания, которые сами видим лишь в кошмарах. Но мы боимся, что такие важные и значимые для нас вещи, стоит облачить их в слова, станут банальными и обычными, вызовут смех или презрение. Или, что еще хуже, наше откровение никто не услышит, его проигнорируют. Но, если написать письмо, вложить в конверт, все-таки можно убедить себя, что кто-то его прочтет, может, в другом мире, и от этой мысли станет хоть немного легче. Я очень на это надеюсь.

    С тех пор, как у меня в кармане появилась черная карточка, похожая на визитку, без надписей или обозначений, лишь с нарисованной маской, или же лицом, с семью глазами, за мной следят. Похоже, меня всерьез готовят к чему-то серьезному, я и не могу потерять этот шанс. Пепельница и зажигалка лежат совсем рядом, нужно только руку протянуть. Но еще рано.

    Опять я отвлекся. Как же хочется курить.
    Мне тогда было всего четырнадцать. Как бы неправильно это не прозвучало, гибель родителей мы с братом пережили легко, насколько это возможно. Конечно, нас еще долгое время мучили кошмары, а наутро наши подушки, или тряпки, заменяющие подушки, были влажными от слез, но мы справлялись. Думаю, мы спасли друг друга. Тогда, глядя на объятый пламенем дом, в котором мы выросли, в котором навсегда остались наши отец и мать, мы чувствовали присутствие друг друга, и это помогало справиться с болью, найти хоть какую-то цель в жизни, не позволяющую опустить руки и спрятаться в самую темную щель, чтобы тихо умереть. Многие поступали именно так.
    Правительство делало все, что могло…

    В эти слова можно верить, пока не увидишь большие колоны грузовиков с пищей и стройматериалами, проезжающих мимо нашего переполненного приюта для малолетних бездомных, всегда под охраной военных. Иногда какой-то отчаянный храбрец, или дурак, пытался забраться в одну из фур, чтобы стащить хоть что-то для себя или семьи, и каждый раз получал лишь пулю. Ему еще везло, если смерть наступала мгновенно. Мы каждый раз толпились у окон общей спальни и смотрели вслед удаляющимся грузовикам и длинному хвосту пыли, поднимающемуся над дорогой.
    Сейчас я понимаю, что на самом деле это было единственное правильное решение. Бесспорно, жестокое, аморальное, но правильное.
    В мире, где половина городов ушла под воду, где больше пяти месяцев небо скрывали черные тучи, чистая вода стала мифом, а война лишь чудом обошла стороной наши острова, правительству пришлось выбирать: отдать ресурсы и пищу слабым, чтобы продлить их страдания, или же сильным, которые смогут отстроить страну, и в итоге помочь первым. Они сделали правильный выбор. Япония оказалась одной из стран, быстрее других оправившихся после конца мира. Тяжелые времена требуют тяжелых решений. Я не могу не признавать этого, но и ненависть и немая ярость, душившая нас, когда мы смотрели на корчащегося в песке беднягу с простреленной ногой или вывалившимися на дорогу внутренностями, никуда не делись.   
    Я каждый раз прикрывал глаза брату, не разрешал ему смотреть.

    Последний раз я закрыл его глаза, когда сидел на покрытом кровью полу и держал его голову на коленях. Тогда, захлебываясь собственными слезами, я молил о смерти, от которой убежал всего несколькими минутами раньше…

    Но я  утратил свое право на смерть.

    Из приюта мы убежали всемером. Шальная банда, так мы называли себя, и жизнь казалась почти нормальной.
    Нас никто не искал, как мы боялись. Думаю, в приюте вздохнули с облегчением, когда узнали, что не придется кормить еще семь ртов, или не заметили нашего исчезновения, что еще более вероятно.
    Мы считали себя умнее всех взрослых, и, особенно, военных.

    Конечно, нам приходилось тяжело. Пока мы не нашли старый заброшенный дом рядом с кладбищем, ночевали, где придется. Иногда находились добряки, пытавшиеся помочь, оставляя нам полусгнившие фрукты или шелуху из-под риса. Но мы не жаловались, ведь и такие подачки были редкостью. И в то же время мы ненавидели таких добряков.
    Все жалели нас, сочувствовали, и смотрели на нас, как на прокаженных, сторонились и не подпускали близко. Нам никогда ничего не давали в руки, оставляли рядом на земле. Они боялись прикоснуться к нам, опасались заговорить, услышать нас голос, словно могли заразиться от нас вирусом, который сделает бездомных и из них, заберет у них все, как забрал у нас.
    И в то же время нам было куда лучше, чем им.     

    Иногда поражаешься, как легко дети могут переносить все беды. Да, мы ходили постоянно голодные, искали любой способ взять, что плохо лежит, выпросить, или отобрать, и в то же время мы были свободны. Бродили, где вздумается, никто не указывал нам, что можно, а что нет. Мы смотрели вперед, верили, и в то же время проживали каждый день на полную. Так могут только дети. Мы оставались вместе и находили поддержку в беседах вечером вокруг костра и сонных размышлениях, что же произошло в двухтысячном году, за которыми мы засыпали.
    Удивительно, как порой воспоминания, которые считаешь давно оставленными позади, всплывают из глубин океана памяти, стоит лишь провести пальцем по его поверхности. Словно тянешь за нитку, торчащую из запутанного клубка, и, если не торопиться, она становиться все длиннее и длиннее, и вспоминаешь мелочи, о которых и не подозревал. Сидя в теплой съемной квартире, становиться жутко, когда перед глазами проносится та жизнь, и вместе с тем на губах улыбка. Например, один из нас постоянно носил с собой доску для скейтбординга, каждый раз падал с нее, и поднимался, отвечая улыбкой на наш хохот, обещая, что всему научиться. Или как мы нашли на свалке чудом уцелевший телевизор, пусть его экран и пересекала толстая трещина, он все еще работал. Мы видели лишь серые тени, а в статическом шуме можно было расслышать только отдельные слова, мы были счастливы, когда по вечерам закрывали тряпьем все окна и включали его. И весь мир, с его болью и тревогой, оставался на улице.
    Так продолжалось, пока я не убил их всех.
    Хотя на курок жал не я, не мои руки держали автомат, они все погибли по моей вине, и именно я – настоящий убийца. Иногда я пытаюсь убедить себя, что на все равно бы поймали, убили во сне или подожгли бы нашу лачугу, но, если уж пишешь признание, следует отказаться от подобных иллюзий.

    Найденный нами военный склад казался настоящим подарком судьбы. Охраны там почти не было, часовые либо спали на посту, либо пили. Мы лазили туда по ночам, всегда по одному, чтобы не привлекать лишнего внимания, хотя только слепой не заметил бы пропажи припасов. Мы брали понемногу, но были и другие. Как минимум три или четыре группы воровали там продукты. И неизвестно сколько одиночек. Мы иногда встречались, но всегда держались подальше друг от друга. Ребята постарше не прогоняли нас, как мы боялись. Думаю, мы все придерживались негласного кодекса чести бродяг.    

    Мы понимали, что кого-то обязательно поймают, но верили, что это будет пьяница-неудачник,  или детина из старших парней. Беды всегда обходили стороной Шальную Банду.    

    Попался именно я. Солдаты выбили из меня все, что хотели знать, они уже давно наблюдали за нами, и выжидали, – играли, выбирая жертву.
    Во сне я иногда переживаю ту ночь снова и снова. Мне снится, как я бегу к нашему убежищу, задыхаясь и едва ли не падая, с распухшим от ударов прикладом лицом и выбитой из сустава рукой. Каждый раз я опаздываю, и лишь вижу вспышки от выстрелов, озаряющих комнату изнутри.
    Но хуже всего просыпаться. Несколько мгновений, когда смотришь на потолок, пытаешься отдышаться, словно на самом деле бежал, кажется, что ночной кошмар лишь плод воображения, что на самом деле я успел предупредить друзей о своем предательстве, успел спасти своего брата, что он сейчас спит на соседней кровати. Чувствуешь облегчение, даже радость, и тут понимаешь, что все, увиденное во сне, произошло на самом деле, и от этого кошмара уже невозможно проснуться…
    Они даже не успели понять, что произошло. Солдаты оставили машину за несколько десятков метров от дома и подошли тихо, наверное, опасались, что внутри могут быть вооруженные люди, или же чтобы развлечься. Никаких предупреждений, приказов сдаться, только несколько коротких очередей. Я слышал их, когда бежал от склада, но надеялся, что треск выстрелов не имеет никакого отношения к моим друзьям.
    В ту ночь я молил всех известных мне богов о смерти.

    Брату досталась всего одна пуля, она оставила крошечное отверстие над бровью, и тоненькая полоска крови стекала по щеке. Я рыдал, держа его голову на коленях, просил забрать мою жизнь, и вернуть его, дать ему еще один шанс.
    Тогда мне казалось, что я готов умереть

    Но, когда на стене снова появился свет от приближающихся фар, я бросился бежать. Не знаю, были ли то солдаты, вернулись за мной, или же случайная машина проехала мимо.
    Черт побери, пепельница уже полная. Осталось всего несколько сигарет, я даже не заметил, как скурил всю пачку. Нужно заканчивать, но и оставлять недосказанным ничего нельзя. Я слишком глубоко забрался, чтобы все бросать. Даже пусть я сожгу свое признание, это должно мне помочь оставить все позади, сделать человека, которого мучают кошмары, незнакомцем.
    Ха-ха. Нет, я в своем уме, но и правда смешно. Я пытаюсь уйти в работу с головой, собираю компромат, на кого только можно, чтобы, возвращаясь в свою комнатушку, тут же уснуть и не видеть ничего. А вот теперь, чтобы продолжать такую жизнь, мне нужно избавиться от этих кошмаров. Круг замыкается.
    Только иногда задумываешься, зачем все это? Самый лучший ответ – чтобы раскрыть правду, наказать тех, кто стал виновником Второго Удара. Чтобы мир больше никогда не поглотила тьма. Ведь военные, голод, эпидемии и миллионы людей, оказавшихся на улице – все это было лишь следствием. Днем можно легко убедить себя в этом. Но сейчас, когда в окно заглядывает неполная луна, а на столе лежит исписанная бумага, можно быть честным.

    Думаю, я хочу наконец-то вернуть себе право, которое потерял в ту ночь. Право на смерть.
    Я бегал почти месяц, нигде не задерживаясь больше, чем на пару дней. В каждом мужчине на улице я видел майора, выбившего из меня признание.

     Другие говорили ему остановиться, но он продолжал бить рукоятью пистолета, после каждого удара спрашивая, где мы прячемся, повторяя, что все закончится, как только я отвечу. Когда на моем лице не осталось живого места, он приставил дуло к моему виску и начал считать до трех. Стоило ему начать, я понял, что он победил. Я отлично помню его лицо, его ухмылку и даже крошечный шрам на переносице. Время стерло из моей памяти лицо брата, который прибегал в мою комнату, как только начиналась гроза, который всегда искал у меня защиты. Мы мечтали стать моряками и проводить на нашей яхте месяца, загорая и ловя рыбу, ночью любуясь звездами, а теперь я не могу вспомнить его лицо. Зато ухмылка майора с завидной регулярностью приходит ко мне во снах. 

     Мысли о самоубийстве неоднократно посещали меня, но я не мог решиться, такой конец был бы слишком простым для меня. Так продолжалось, пока я не застрял на неделю на вокзале Токио-2, не представляю, как меня занесло в такой огромный город. Там я увидел странную пару: мужчину с седыми волосами и молодую женщину с чемоданом из блестящей стали. Их окружал эскорт в серой форме с какой-то красной эмблемой, они распихивали зевак и не обратили на меня никакого внимания.
  Они считали себе выше других. Лучше. Сильнее. Им было плевать на беды мира, как и тем, кто устроил Второй Удар. Я снова почувствовал ярость и уцепился за нее. Нашел дядю, который помог мне снова устроиться в школу, а позже и в специальный колледж, на деле, военную академию, сумел пробиться в спецагенты. Тогда началась моя новая жизнь. 
     Три недели и четыре дня назад ко мне подошел незнакомец, в костюме, похожем на тот, что я ношу последнее время – под таким можно незаметно носить кобуру. Невысокий, на вид ему больше шестидесяти, но его движения точны и осторожны. Он произнес, всего одну фразу.

    “Вы никогда не верили, что это был метеорит, не так ли?”

     Мы просидели минут десять в непримечательном кафе, он пил кофе и рассказывал, будто говорил о пустяках, что им нужны надежные люди, способные находить правильные решения в самых необычных ситуациях. Такие, как я.

    Он оставил мне эту самую карточку с семиглазым лицом и сказал, что через месяц на небольшой взлетной полосе возле города будет ждать частный самолет, который в полдень отправиться в Штутгарт, и у меня есть шанс туда попасть. Главное – не забыть карточку, или меня пристрелят за несколько сотен метров от самолета. Он произнес это спокойным голосом, только глаза блеснули за линзами тонких очков. Его слова напомнили мне кролика из сказки, но сравнивать его с пухлым кроликом было глупее всего – его острый нос, прищуренные живые глаза и точные движение выдавали в нем орла.
    Конечно, я навел справки о нем. И знаю, что он знает, что я интересовался им. Таинственная организация
SEELE, называющая себя просто Комитет, по слухам они взяли под контроль все страны Европы после того, как в старом мире утихла последняя война, и именно они отвечали за все те грузовики с оборудованием, материалами и бог знает чем, что скрывались в тоннелях под Токио-3.
    Это мой шанс.
    Но остается еще одна деталь. Думаю, я подошел к событию, которое натолкнуло меня на мысли о такой исповеди.

    Помните, в самом начале я написал о непонимании со стороны окружающих? Так вот, те слова не совсем правильны. Думаю, есть человек, который сможет меня понять, ведь испытывают подобную боль. И несколько дней назад я чуть не раскололся.
    Мы встретились совсем недавно в общей столовой, случайно сидели за одним столиком, и когда она взглянула на меня, заглянула в мои глаза… На мгновение ее смех оборвался, а я запнулся на полуслове, рассказывая приятелю какую-то чушь, а потом мир снова ожил, все вернулось назад, наш смех и разговоры. Но тот взгляд, длившийся долю секунды, когда наши маски были приспущены, сказал все, что нельзя выразить словами – что мы одинаковы, что у каждого из нас в шкафу не просто скелет, а за тонкой дверью сознания настоящий дремучий лес, откуда мы отчаянно пытаемся сбежать.
     У нее иссиня-черные волосы, прелестная фигура и огромный шрам на груди. Каждое ее движение…

     Я до сих пор помню, как ее пальцы впивались в мою спину, ее полузакрытые глаза, и собственные порывистые движения. В те мгновение мы не были людьми, мы хотели отдаться своим инстинктам и стать животными, ведь их не мучают воспоминания, они не чувствуют угрызений совести.   
    Позже, когда мы курили, сидя друг напротив друга на кухне ее квартиры, мы задавались одним и тем же вопросом, – может, сейчас пришло время вскрыть старую рану? Пришло время рассказать все, отпустить кошмары на свободу? Думаю, мы смогли бы помочь друг другу в этом.
    Но животными мы так и не стали. И тогда, в тусклом свете уличных фонарей, когда наши лица озарял лишь блеск сигарет, мы были там не сами. Я видел расплывчатую фигуру брата за ее спиной. Старая бейсболка, которую брат постоянно носил, хотя она и была слишком большая ему, скрывала дыру от пули, но не глаза, – два уголька на расплывчатой маске, заменяющей лицо.
    Его глаза смотрели на меня с укором.
    Готов поспорить на что угодно, за моей спиной она тоже кого-то видела.
    Небольшой клочок бумаги с ее телефоном лежит рядом с пепельницей. Как и карточка
SEELE. “Звони в любое время”, сказала она, давая разрешение словами и умоляя глазами. Но я ведь уже знаю, что именно заберет огонь.
     Последняя сигарета. Луна уже почти спряталась за горизонтом. Как же быстро несется время, когда позволяешь океану воспоминаний накрыть тебя с головой. Пора заканчивать, но еще одна вещь, которую я обязательно должен рассказать. И если, прочитав это, вы не поймете, почему я не остался в объятиях самой красивой девушки в мире, которую люблю, почему продолжаю бежать, вы не поняли совсем ничего.
    За несколько дней до той самой ночи мы отправились на побережье. Как ни в чем не бывало, пошли купаться. Накануне нам попались несколько банок ананасов, и мы устроили настоящий пир. Настроение было лучше некуда, и море казалось ласковым и теплым, совсем как в старом мире. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что это был последний по-настоящему хороший день в моей жизни. Это было наше море, как и разговоры у костра, и сломанный телевизор в зашторенной комнатушке.  Я хотел научить брата плавать, мы ведь когда-то мечтали стать моряками, помните? Даже после того, как три миллиарда погибли, и мир агонизировал, мы все еще мечтали.
    Я забрался на глубину, так что вода касалась моего подбородка, и сказал брату идти ко мне, рассчитывая, что он поплывет. Но он продолжал идти. Вода достала до его губ, потом до носа, и несколько пузырьков воздуха всплыли на поверхность. Он продолжал идти, пока макушка не скрылась под блестящей на солнце водой, и даже тогда, едва доставая пальцами дна, он не останавливался. Под водой его исхудалое тело казалось совсем маленьким.
    Я  схватил его и отнес на берег, где он долго откашливался, выплевывая набравшуюся в легкие жидкость. Когда я спросил, о чем он думал, он, виновато улыбнувшись мне, произнес фразу, вспоминая которую, я не могу сдержать слез: “Брат сказал мне идти, и я шел”
.

    А потом он умер. Брат убил его.
    Все, не могу больше. Неужели я думал, что смогу забыть? Неужели я думал, что у меня есть выбор?

    Нет, нет, и еще раз нет. Я уже сделал свой выбор. Восемь лет назад я выбрал жизнь для себя и смерть для других. Теперь мне предстоит заплатить за это.
    Они ждут меня, я в этом уверен, ждут последнего члена Шальной Банды. Но у меня пока еще нет права присоединиться к ним. Еще нет.

    Такие, как я, не заслуживают счастья.

Вам необходимо Войти (Зарегистрироваться) для написания отзыва.
Neon Genesis Evangelion и персонажи данного произведения являются собственностью студии GAINAX, Hideaki Anno и Yoshiyuki Sadamoto. Все авторы на данном сайте просто развлекаются, сайт не получает никакой прибыли.
Яндекс.Метрика
Evangelion Not End