Единой цели или целой жизни

Бронированный дзёсю едва тащился по улице. По встречке колонна одинаковых грузовиков в камуфляжной раскраске шла через центр Токио-3 к Уэно. Командующий, хмурясь, смотрел через окно машины в сторону, скользил взглядом по стенам домов. Вне стен NERV он ощущал себя непривычно уязвимым, а поставки в армию вызывали у него желание брезгливо отстраниться: деловитое копошение техники и людей вокруг совершенно бесполезных орудий казалось ему омерзительным, особенно вот эта бравая бодрость, с какой выполняются приказы. Обреченные должны вести себя несколько более сдержанно.

Машина совсем остановилась. Старое здание почты – тихое, приветливое – медленно оползало под действием лет, сотрясений земли, когда в пазы уходили современные небоскрёбы по тревоге, атак Ангелов. Гендо помнил его со времен студенчества.

«Оно опускается на колени, не переставая улыбаться и держать лицо. Вот как надлежит умирать», - подумалось командующему. Слишком четко подумалось – другая, непрошенная мысль готова была вылезти из укромного угла, но Гендо был начеку, усилием воли понукнул праздный мозг, заставил его соскочить с проторенного годами пути. Это было больно, как прикасаться к пролежню, однако необходимо.

Квартал, где они были так счастливы с Юй.

Квартал, где…

«Больно».

Однажды, восьмилетним мальчиком, Гендо сказал за столом: «у меня был тяжёлый день». Отец был дома – жёсткий, властный человек, хирург и, как часто бывает, алкоголик. Он поднял на сына бешеные глаза и ответил, что только он в этом доме имеет право на такие слова – «у меня был тяжёлый день». И чтобы больше он ничего подобного не слышал. Перетрусивший мальчик кивнул и усвоил – на всю жизнь. Он только иногда говорил «больно». Больно – это можно, это понимает даже врач. Впрочем, он всё равно говорил это про себя.

Взгляд сфокусировался на трёх подростках в школьной форме, которые шли по тротуару к почте.

«Судзухара. Его сестра в больнице, в коме. Двое других, кажется, из его класса».

Конопатый очкарик что-то сказал, размахивая рукой, и его спутники засмеялись: девушка – звонким колокольчиком, парень – грубым неэстетичным гоготом, которым можно было глушить мух.

«Еще одна вещь, которую не выносил в своем присутствии отец – смех».

Гендо Икари откинулся на спинку кресла.

«Как будто мне трансплантировали его глаза: я вижу теперь людей так же, как он. Их ничтожные беды, ничтожную радость. Я знаю причину этой ничтожности: всю жизнь они разевают рты и кидаются из стороны в сторону, как дети среди игрушек. Человек, лишенный великой цели, как будто лишен позвоночника».

Машина тронулась, безликий шофер, спиной выражая огромное усердие, вдавил педаль акселератора в пол, синхронно зазвонил мобильный, и Гендо отвлёкся.

Айда Кенске, Хикари Хораки и Тодзи Судзухара паковали посылки для армии. Айда называл это «волонтёрским зудом», но работал старательно – ради компании, а Тодзи быстро наскучило. Он не подавал виду лишь из-за старосты, чтобы она не начала горько упрекать или, не дай бог, слезу не пустила. Некоторые посылки были вообще не обшиты, и тогда Тодзи любопытничал, приподнимал клапаны коробок и вынимал пару-тройку предметов – так, посмотреть. Хикари сначала возмущалась, а потом сама стала подсматривать. С комментариями Айды это было весело.

- Смотри, какая прелесть!

В руках старосты оказалась жестяная коробочка с портретом мадам Рекамье: белый шелковый шмиз времен Директории, кудряшки на лбу, приподнятые блестящей лентой, бездонные тёмные глаза…

- Красавица, правда?

- Староста, а ты бы такое надела?

- Дурак ты, Кенске. Это придворная французская мода…

- Почему я дурак? Нормальный вопрос. Ты бы надела эту ночнушку? Если да, я хоть представлять буду…

Судзухара отвесил другу леща и перевел разговор на другое:

- А что это, вообще? Презервативы, что ли?

- Да вы что, мальчики? Взбесились? Это чай! Видишь надпись? Это по-английски, тиии…

- Упс. Правда, заварка. А зачем они посылают в армию чай?

Трое школьников озадаченно переглянулись.

- Ну а что им посылать – N-2 бомбы? Представляешь, «доставлено почтой Японии!» - дурашливо возразил Айда.

- Нет, но чай? В армии с провиантом плохо, что ли? Я понимаю, если бы там продукты были, ну, знаешь, деликатесы… - протянул Тодзи, наморщив лоб.

– Или сладости, - подхватила Хикари. – И не надо так на меня смотреть, вспомни Таро-сана…

- Упаси бог, - пробормотал Айда, отгоняя воспоминание об историке.

- Он, между прочим, много знает! Он говорил, раньше в солдатских пайках был шоколад, это глюкоза, и может помочь, чтобы быстро вернуть силы!

- Ну, если раньше был, значит, и сейчас есть, зачем еще посылать?

- А ты даже не знаешь, как наших солдат экипируют, - упрекнула Кенске староста. – А еще войноголик!

- Я оружием интересуюсь, а не едой, - с холодком отозвался очкарик.

- Слушайте, народ…- осел вдруг на пятки Судзухара. – А вам не кажется, что это издевательство?

Как ни странно, его поняли сразу. Тодзи внимательно посмотрел на друга, потом на девушку, и прочитал в глазах, что оба представили примерно одно и то же: неведомый житель Токио-3 выразил свое отношение к армии, посчитав её годной только для чайной церемонии.

- Какая… сволочь, - выдохнул Айда, скрипнув зубами.

- Ой… Подождите, а может, он ничего такого не думал? Просто послал чай…

- В такой упаковке? – обличающее возразил Тодзи. – По-моему, всё ясно. Он хотел сказать, что наши солдаты чаи гоняют, пока Ангелы крушат город.

Воцарилось угнетенное молчание. Судзухара брезгливо заглянул в посылку, надеясь увидеть что-либо ещё, столько же однозначно-гадкое, но остальные предметы были завёрнуты в непрозрачную упаковочную бумагу.

- А ведь сам, поди, даже не на оборонке работает, - подвёл итог спортсмен. – Сидит в какой-нибудь конторе, перекладывает бумажки и не понимает своим тупым мозгом, а почему это всё ещё так страшно и всё ещё война!

- Тодзи Судзухара, прекрати…

- Чёрт, почему я только не в армии…

Кенске сочувствующе засопел. Хикари посмотрела на его воинственно взлохмаченные волосы, потом на обозленного Судзухару и тихонько вздохнула.

- Знаете, если будет нужда, наверное, объявят всеобщую мобилизацию. Мы ведь еще дети…

- Сорью и Икари – наши ровесники, - в сотый раз озвучил очевидное Тодзи. – Они – там. Мы – здесь.

- Ты же помнишь, что Синдзи-кун говорил, - столь же явно повторился Айда. – Редкий человек может синхронизироваться…

- Мы даже не пробовали.

- Роботы стоят, как звено конвертопланов или даже больше, - не очень уверенно добавила Хикари. – У них же нет для нас роботов…

- А я так думаю, что есть, - возразил Судзухара, еще сильнее помрачнев. – Не может такого быть, чтобы на весь мир смогли построить только три «Евы» - для этой суч…

- Тодзи Судзухара!

- Прости, я хотел сказать, для пилота Ленгли, пилота Икари и Аянами Рей. Они просто пока их не расконсервировали.

Он вертел в руках жестянку с чаем, и взгляд стал совсем отсутствующим.

- А мне очень страшно умирать, я не хочу в армию, - тихо призналась Хикари. – Знаю, что это трусливо, но мне кажется, я просто не смогу… перешагнуть через себя.

Улыбнувшись книжному обороту, Судзухара неожиданно поднял руку и тихо стукнул пальцем по курносому носу:

- Тебя-то кто просит? Ты девчонка.

Хораки моргнула, покраснела, увидев круглые глаза Айды, и ответила резче, чем ей хотелось:

- Если уж ты заговорил о пилотах, позволь тебе напомнить, что двое из них - девушки!

- А… точно. Я забыл! – простодушно признался Тодзи, и староста покраснела ещё сильнее. Она страшно осуждала себя, но не могла избавиться от чувства невесомости и тепла внутри. Ей было приятно, что её подругу, красавицу, пилота Аску Ленгли не считают девушкой. Хоть тресни, но приятно.

Кенске закусил кулак, чтобы кое-чего вслух не напомнить.

- Не будем мы этот чай отправлять, - решился Судзухара. – Я его просто вытащу.

- Ты что? Это же воровство! – отпрянула девушка.

- Нет. Я вместо этой коробки положу деньги, - ответил он, шаря по карманам. – Вот, думаю, 20 йен – это даже больше, чем он стоит. А чай сами выпьем.

- Патриотизм по-судзухаровски, - заржал Айда.

- Может быть, - не стал развивать тему Тодзи. Он не был целиком уверен в правильности поступка, поэтому запаковывал коробку особенно быстро. – Раз уж сам не воюю, то хоть смеяться над нашими парнями не дам. Не дам, и всё. Разговор окончен.

- Ладно, - добродушно отозвался Кенске. – Староста, с тебя посуда и всё остальное. Я уж, так и быть, пирожные принесу.

Хикари, украдкой рассматривавшая решительный профиль Тодзи, вздрогнула, но кивнула.

- Мы должны быть благодарны тем, кто воюет за нас…

- Всегда ты правильные вещи говоришь, староста…

- Нет, подожди, я не закончила. Мы будем больше благодарны нашей армии, чем будущие поколения… Ну, я имею в виду, чем наши дети…

- Наши дети? – поддел Айда. – Мне нравится этот оборот, продолжай.

Хикари посмотрела на него в упор: с праведным гневом и очень серьезно. Айда нервно махнул рукой:

- Сказал же – слушаю. Продолжай!

- Так вот, все говорят – это ради будущего. А они ведь и знать ничего про эту войну не будут, в будущем. Будут слушать учителя, как мы Таро-сана, и зевать. Мы больше благодарны им… И мы будем жить за них – более осмысленно, без капризов, довольствуясь малым…

- Хикари, тебя как занесёт, так я жалею, что диктофона нет, - восхищенно заметил Тодзи. – Ладно, давайте заканчивать.

Хораки опустила глаза в обиде и услышала, как он добавил:

- Ты всё правильно сказала. Просто я не очень представляю, как это: более осмысленно пить чай…

Они засмеялись: Хикари, словно колокольчик, Тодзи гоготом, которым можно глушить мух, а Кенске – как шакал, у которого случились колики.

И командующий Гендо был бесконечно чужд им, более далёк, чем все Ангелы вместе взятые.