С пернатой точки зрения

Я плохо помню своё детство. По правде говоря, мне всё время казалось, что я постоянно жил с ней. Всегда. Мои воспоминания начинаются с неё. С её неповторимого запаха и тепла объятий. Она уносит меня по длинному серому коридору. А я очень устал и безволен. Хочется спать и я прислоняюсь к ней всем телом и уплывающие лампы черточками света оставляют позади неизвестную мне жизнь. Я не помню, что там было, откуда она меня забрала, но почему-то кажется, что там было плохо. Она забрала меня к себе в маленькую серую квартиру без окон. Минимализм был самой сутью этой коробки из бетона и металла. Она часто сетовала, что это была лишь маленькая однокомнатная квартирка в жилом блоке комплекса "Геофронт". И тем не менее, она была частью чуть ли не очередного чуда света с запредельными технологиями, которые способны спасти и изменить этот мир. Я же видел только серость и холод. Холод не физический, а, скорее... это сложно выразить человеческим языком. Но мне не нужны были чудеса или золотые горы. Мне было достаточно быть с ней. То были однообразные, но счастливые дни. Не могу точно сказать, сколько так длилось. Сейчас мне кажется, что это занимало чуть ли не половину моей прежней жизни. И я до сих пор слабо понимаю как у меня получалось жить в таком застойном ритме. Утром она уходила и я заваливался дрыхнуть. И получалось же уснуть, когда за дверью то и дело что-то громыхало, слышались какие-то разговоры, шумы, а порой и жутчайшие стоны металла. А я спал и видел холодные сны о далёких краях, где я никогда не был, и о больших глыбах льда, о которых я понятия иметь не мог. Только однажды увидев эти штуки по телевизору, я узнал как они называются. И будило меня от дневного сна одно и то же – звук открываемой двери и привычное, донельзя привычное "Пен-Пен, я дома!". Она уходит на кухню, а я плетусь следом. Мы обсуждаем день. Она рассказывает мне о работе: там опять что-то не получилось, а там получилось, что сотрудники, имена которых я и не старался запомнить, делают всё не так, а тот парень, напротив, молодец и здорово её выручил. Пока готовится ужин, я успеваю выслушать о том, что было бы неплохо обновить гардероб, и что там-то она видела чудную блузку, а вон там отличные джинсы по хорошей цене. Я не сильно вникал во всё это, просто мне всегда нравился её голос, и я готов слушать его, о чём бы он не вещал. В конце концов, темы рассказов иссякали и мы принимались за ужин. Чем она меня только не кормила! За это время я, пожалуй, успел перепробовать почти всю человеческую еду. Она, конечно, старалась приносить мне рыбу почаще, но, как она объясняла, такими темпами я её разорю. Ничего, я был готов потерпеть и лопал всё подряд. Хотя бы из уважения к ней. Трапеза заканчивалась, и наступало время развлечений. Из развлечений у нас чаще всего был телевизор.

– Иди сюда, Пен-Пен! – говорила она обычно, и я забирался на диван, а потом к ней на колени, а она, щёлкнув пультом, принималась смотреть очередную чушь, половину из которой я совершенно не понимал. Она гладила меня, щекотала холку и часто заливисто смеялась с моих выходок. А мне было радостно. И ей было радостно. Нам было радостно. Часа через три-четыре мы засыпали обнимку. Это было единственное время за весь день, когда я чувствовал настоящее тепло в этой бетонной коробке. Ночью, как правило, я просыпался и сползал на пол, на свою подстилку, чтобы не мешать ей отдыхать, но сон шёл неохотно, и я забивал сознание воспоминаниями и слушал её дыхание. Наутро всё начиналось сначала. День за днём, неделя за неделей. Месяцы? Годы? Я не знаю, время летело вперёд слишком быстро и слишком однообразно. Но однажды, без предупреждения, мир словно переломился. Да, на пресловутое "до" и "после".

В один прекрасный день, она пришла, упаковала все свои вещи, взяла меня за лапу, и мы переехали в большую и светлую квартиру где-то на окраине громадного города. В моё распоряжение поступил совершенно новый мир, куда больше того, что я имел в прежней холодной конуре под землёй. Она даже купила мне мой собственный холодильник, где я мог наслаждаться прохладой, скрываясь от вечного зноя, царившего в городе. Квартира была огромна – четыре комнаты и ванная. Но главное – окна и балкон! Оттуда открывался великолепный вид на внешний мир с его бесчисленными машинами, людьми, птицами в небе, облаками и бесконечной песнью цикад. Я больше не спал днём. У меня появилась масса дел. Я начал обустраивать свой нехитрый быт, таская понравившиеся вещи в холодильник, наблюдать с балкона за улицами внизу, а ещё я научился пользоваться пультом от телевизора. Хорошая штука это телевидение – столько всего можно узнать! Хотя, конечно, бесполезного хлама там много больше. Но, видимо, жизнь устроена так, что, приобретая что-то, мы теряем в чём-то другом. Она всё реже бывала дома. А возвращалась усталой и сразу ложилась спать. Я не хотел её беспокоить понапрасну, хотя мне начинало сильно её недоставать Иногда, вернувшись вечером, она обнимала меня и выливала целые моря извинений. Она говорила о том, что работа отнимает у неё много времени, что она сильно устаёт, что нужно защищать этот чёртов город, и что нерадивые подчинённые совсем не хотят работать, а чёртовы бюрократы кого угодно сведут с ума. Я смутно представлял, о чем речь, и всё, что я мог – обнимать её и пытаться муркать что-то ободряющее. Жаль, люди не понимают нашего языка. Я не понял как так получилось, но радость начала быстро уходить из её жизни. Как бы я ни пытался её развеселить, хватало этого не надолго – грусть, усталость и ещё какое-то неведомое мне чувство возвращались на её лицо. Настроение моё тоже начало падать. Я днями торчал дома, лопал рыбу или сосиски, спал, смотрел телевизор, пытался читать книги, но ничто не приносило прежней радости. Вскоре она стала и вовсе пропадать на ночь. Я пытался себя утешить, что это снова из-за работы, что она просто очень занята. Неужели я перенял это от людей – способность обманывать самого себя? Я знал, что это не только и не столько связано с работой. Она часто возвращалась в каком-то странном состоянии: внешне она была весела, неуклюжа, и я сначала радовался, что всё будто бы налаживается, но очень скоро я понял, что это ложь. Да, вот так, ложь может быть не только в словах. Часто она поселяется и в поведении. Будучи птицей с крайне ограниченным кругом общения, я понял это только тогда. Она приходила с этой ложью в теле, с новым странным запахом, не могу сказать что приятным, и падала на свою кровать, почти моментально засыпая. А однажды она вернулась не одна. С ней был какой-то тип. Кажется, он был неплохим человеком (не знаю, правда, почему я так решил, скорее, просто почувствовал), но на нём была такая же ложь, как и на ней. Они обнимались, целовались и, разбрасывая одежду, ломанулись в её комнату, закрыв за собой двери. Я стоял перед косяком и смотрел в одну точку, напрягая слух. Они врали. Они безбожно врали. Они пытались подарить друг другу тепло и ласку, но всё что они могли дать – лишь ложь. Одна большая ложь. Ложь чувств. Я стоял, слушал и удивлялся. Зачем? Это не банальное продолжение рода, они хотели совсем иного. Но... Они врали друг другу. Они создавали видимость, понимая, что это видимость, и всё равно пытались в неё верить. Люди очень странные создания. Тогда же я впервые услышал её имя. Её звали Мисато.

Наутро тот человек ушёл и больше никогда не возвращался. Она ушла на работу, но вернулась с той же тоской в глазах и ложью в теле. Ей было плохо. И так продолжалось день за днём. В квартире начали появляться странные жестяные банки. От них шёл такой же запах, как от Мисато, когда она возвращалась домой навеселе. Понемногу квартира, словно тонущий корабль, погружалась в пучину бардака. Её вещи всё чаще появлялись в самых неожиданных местах, а ванная вообще начала напоминать свалку. Вначале это меня возмущало – ванная играла в моей жизни очень важную роль – и я пытался собирать вещи и носить в её комнату, но их с каждым разом становилось всё больше, и я махнул на это лапой. Меня хватало только на то, чтобы освободить от хлама собственно ванную. Но больше всего удручало то, что я не мог понять, что же происходит. Она по-прежнему пропадала на работе, возвращалась усталой, часто и много говорила о ней по телефону, приглашала в гости девушку по имени Рицко, которая мне решительно не нравилась, и опять же часто говорила с ней о работе. А странные мужики продолжали ходить, никогда не возвращаясь, всё чаще от неё пахло ложью и чужими людьми.

А потом всё как-то разом прекратилось. Однажды она пришла донельзя уставшая и упала на диван не раздеваясь. Я подошёл и взглянул ей в глаза. Меня тогда поразило то новое чувство, которое я раньше не видел. Это была вина. Очень сильная вина. Она сгребла меня в охапку и положила себе на живот.

– Рей попала в больницу, – сказала она. Я моргал. – Ева вышла из-под контроля во время тестов.

Я не понял, что такое ева, но слово "больница" мне очень не понравилось. Кажется, это было какое-то место, где люди ходят в белом и вроде бы помогают друг другу, но в слове этом крылось много боли и тревоги. Я смотрел на Мисато, пару раз муркнул что-то, но она не отреагировала. Глаза её смотрели как бы сквозь меня, и я понял, что сейчас в её голове зреют какие-то важные перемены, решения, тихо варятся в собственном соку смеси чувств. После этого вечера, поток мужиков уменьшился, она чаще оставалась дома, но неприятных жестяных банок с подозрительной жидкостью в доме становилось всё больше. Пиво – вот как это называлось. Странная штука. Она заставляла её врать.

А потом "после" разделилось ещё на две части, и стало "после до" и "после после". Уже потом я узнал, что, по большому счёту, начало переменам дало совсем другое событие, но тогда я только немного удивился сильному грохоту за окном. Мисато снова не было всю ночь. И весь следующий день. А потом она вернулась... Да, я уже привык ко всяким мужикам в нашем доме, но чтобы подросток... Да ещё такой перепуганный... Как сейчас помню, как он шарахнулся от меня, когда мы случайно столкнулись в дверях ванной. Неважное вышло первое знакомство. Смерив его презрительным взглядом, я ушёл в свой холодильник. Страшно было подумать, что Мисато собирается делать с этим пацаном – у людей так вроде бы не принято, и я уже успел взвалить на него всю вину за растление моей подруги. А наутро я удивился тому, что он до сих пор здесь. И на следующее. И на следующее за следующим. Вот так и вошёл в нашу жизнь ещё один персонаж по имени Синдзи.

На удивление мы быстро нашли общий язык, хотя первое время он по-прежнему шарахался от меня при каждой встрече. День этак на четвёртый он сподобился попытаться меня погладить. Я ему позволил. Ну а что? Они с Мисато вполне себе дружат, а значит он должен быть нормальным парнем. Она ведь неплохо разбирается в людях. Наверное, благодаря тому, что по телевизору называют "женской интуицией". Хотя я ни разу не видел эту штуковину... Синдзи оказался странным человеком. Он как-то неохотно разговаривал с Мисато, а со мной так вообще... Хотя со временем он начал бросать мне фразу-другую. В сравнении с нашими беседами с Мисато это было ничто, зато мне удавалось больше времени проводить с ним. Мы часто сидели вместе. Когда он возвращался со школы, то какое-то время валялся без дела, а потом садился делать уроки. И когда у меня было настроение, я входил в его комнату, садился к нему на колени и пытался понять, над чем же он там работает. Не знаю, почему это всё парню не нравилось, а мне было интересно... Этим наши отношения по большому счёту заканчивались. Мы просто могли провести какое-то время в компании друг друга, ни о чём не разговаривая и ничего не делая. Ну, то есть, это я ничего не делал. А он постоянно чем-то занимался – учился, читал, слушал музыку, смотрел телевизор или готовил. О, как он готовил! Эта перемена в "после после" мне нравилась больше всего. Этот парень умел создать что-то стоящее и мой рацион значительно разнообразился, а главное что эти изменения были вкусными и съедобными. Мисато тоже была в восторге, а я каждый вечер укоризненно на неё смотрел. Но, по-видимому, совесть её совершенно не мучила за все те месяцы, когда она кормила меня чёрт знает чем, когда денег на рыбу явно не хватало.

Однако, эти приятные перемены уравновешивались и кое-чем другим. Синдзи было плохо. Причём постоянно. И я видел это невооружённым глазом. Его фигура, голос, лицо разом выражали невероятную тоску и разочарование в жизни. Что-то грызло его внутри, что-то мешало, заставляло ходить угрюмым. Поначалу он даже улыбался крайне редко, хотя потом под влиянием Мисато дело пошло на лад. Я пытался найти ответ, но ничего у меня не вышло. Да и у Мисато тоже. Она волновалась за него, о чём часто мне рассказывала. Я пытался ей что-то посоветовать, но я слишком плохо знаю людей. Да она и не слушала меня. Она старалась всё сделать сама... Не вышло. Они разругались, после чего парень пропал на пару дней. Хотя всё же вернулся потом. Однако я не заметил, чтобы при этом что-то сильно поменялось в наших отношениях. Зато поменялось что-то другое. Настали опасные времена. Где-то далеко в городе выла сирена, и грохотало. Много грохотало. Оглушительно грохотало. И после этого Мисато не ночевала дома, да и парень где-то пропадал. Порой не появлялся какое-то время, а она всё чаще упоминала слово "больница". Со временем он возвращался, и от него слабо пахло чем-то резким. И жизнь снова шла своим чередом.

С появлением Синдзи к нам стали чаще ходить какие-то странные персонажи. Один такой здоровый, худой и с дурными манерами, второй в очках и хитрый. Дивная парочка. Они порой заходили в дом и о чём-то болтали с ним, а потом вместе уходили. А иногда и не уходили. Понаблюдав за ними, я сделал вывод, что эти типы неопасны, хотя и назойливы. Для них было святое – гладить и дёргать меня. Вечно они проявляли ко мне подозрительно сильный интерес. Что они, пингвинов никогда не видели? Но я прощал это глупое поведение, неуместные выходки и высказывания в мой адрес. Прощал, потому что с ними Синдзи хоть на какое-то время отвлекался, и улыбка озаряла его лицо всё чаще. А ещё я благодарен этим двум, что устроили мне встречу, которая изменила мою жизнь навсегда. Как сейчас помню... В очередной раз открывается дверь и на пороге эти два увальня. Они здороваются с Синзди, проходят в прихожую, а из-за их спин выходит ОНА... Одного взгляда мне хватило, чтобы я осознал, что я пропал. Это было воплощение доброты, тепла и света. Ангел, сошедший с небес. И имя у неё оказалось подходящее – Свет. Хикари. Она взяла меня под лапы и с улыбкой взглянула прямо в глаза. А я смотрел в её. Она мне что-то сказала, а я смотрел, как последний идиот, и не мог даже уаркнуть в ответ. Хикари излучала доброту и душевное тепло. Рядом с ней мне было настолько хорошо, как не было ещё никогда. Весь вечер я не отходил от неё ни на шаг, а она, обрадованная таким вниманием, охотно брала меня на руки, прижимала к себе, гладила мои пёрышки и заинтересованно перебирала коготки на лапах. Я хотел поставить мир на паузу. Я хотел остаться с ней навсегда. Чтобы сидеть вместе, обнимать её потрясающее тёплое тело, слушать стук её доброго сердца и ощущать её нежные прикосновения... Я помню, что после этого жизнь показалась безнадёжно серой, я лежал на балконе и пялился в небо, гадая, увижу ли я её ещё когда-нибудь. К сожалению, приходила она крайне редко, но каждый её визит был для меня небольшой экскурсией в рай...

Однажды по телевизору я услышал о принципе равновесия всего в природе. Получается, если есть что-то хорошее, то обязательно будет что-то совсем наоборот. И очень скоро я убедился, что так оно и есть на самом деле. Аска Сорью Ленгли. Это полное имя того несчастья, который поселился в нашей квартире. С Мисато у неё никогда не было никаких проблем, а вот к Синдзи у неё постоянно были какие-то претензии. Они часто ругались, ссорились, мирились, снова ссорились, повышали голос, да и у меня с ней мягко говоря не сложилось. Мы терпели друг друга. Я вызывал в ней чистое недоумение, она смотрела на меня исключительно подозрительно и сторонилась. Я помню считанные разы, когда Аска соизволила меня погладить. Гораздо чаще у неё была привычка чем-нибудь в меня кидаться. Когда я видел, что она не в духе, а такое случалось очень часто, то старался не вылезать из холодильника. В качестве снарядов она предпочитала тапочки. Или книжки. Хорошо хоть не ножи... Но я не держал на неё зла. Во-первых потому, что она дружила со Светом очей моих, и именно благодаря Аске Хикари стала приходить  чаще. И во вторых... Я видел, что ей очень и очень плохо. Она отгородилась от всех какой-то сплошной стеной и постоянно врала. Словами, поведением, и, видимо, даже мыслями. Одна большая неправда, обман, подделка. Настоящее было спрятано где-то очень-очень глубоко. Я здорово запомнил один вечер после очередного ужасающего грохота в городе. Ни Мисато, ни Синдзи дома не было. Аска вошла, устало закрыв дверь. Я мигом потушил телевизор и выглянул в прихожую: надо было понять, как она и убегать ли мне от очередной летящей в меня туфли. Но туфля не летела. Она спокойно устроилась на положенном ей месте рядом со своей близняшкой, а рыжеволосая девчонка подошла прямо ко мне и сгребла в объятия. Она ничего не сказала, просто прижалась ко мне. Мы уселись на диван перед телевизором. Аска молчала, продолжая обнимать меня. И тогда я ощутил примерно то же, что ощущал, когда был рядом с Хикари. Тепло, доброта, нежность неслись наружу словно безудержно мощный фонтан гейзера, они вливались в моё сердце и затапливали меня всего, всю мою душу. Но вместе с тем было там много боли. Очень много боли и тоски. Я не знал что случилось, я не знал почему она так себя ведёт, но она так и ни сказала ни слова. Я прижался к ней, пытаясь вобрать в себя побольше всего чёрного и тяжёлого, облегчить её душу. Оказалось, что Аска была большой и яркой звездой, которая способна светить не хуже солнца, но она так отдалила себя ото всех, что её свет никто не видел... Она уснула тогда, а я ещё долгое время смотрел на её умиротворённое лицо с мокрыми дорожками слёз и впервые за долгое время видел на нем правду...

А через месяц после этого в городе прогрохотало так, как не грохотало ещё ни разу. Я уж было тогда подумал, что настал конец света. В животном страхе я засел в своём холодильнике и боялся открыть дверь, ожидая увидеть там черноту космоса и обломки планеты. А когда всё стихло, и голод вынудил меня сдаться, я вылез наружу. Квартира всё ещё была на месте. Я осторожно вышел на балкон и обмер. Города больше не было. Вместо него красовались в заходящем солнце бесчисленные груды развалин и множество столбов чёрного дыма. Когда Мисато вернулась, на ней не было лица. Синдзи где-то пропадал, а Аска хотя и сидела на диване, но её как бы не было. На её лице ничего не отражалось. Только безнадёжная обеспокоенность. На следующий день они опять пропали. А вечером вернулась одна Мисато и сказала, что из-за ангелов стало слишком опасно, что они перебираются в Геофронт, а я эвакуируюсь вместе с Хикари. И на следующий день в обьятиях Света очей моих я уезжал прочь из разрушенного города. Хикари тоже была грустная, словно её потушили, да и я сам не мог ничего воспринимать. Я смотрел как за стеклом автобуса уносились прочь обгорелые стволы деревьев и развалины, которые когда-то были домами. Я смотрел и понимал, что больше никогда их всех не увижу – родную Мисато, меланхоличного Синдзи, вспыльчивую Аску... И ту странную девочку с синими волосами, которую я видел всего пару раз, но о которой постоянно слышал. Я удаляюсь от них и даже не попрощался. И так было горько на душе... Нас поселили в тесной квартирке, почти как та первая в моей жизни. Отец Хикари сразу же уехал обратно и мы остались наедине. Казалось бы, это должны быть самые счастливые дни в моей жизни, когда моя мечта жить со Светом очей моих практически сбылась, но... Она угасла. Больше не было ни тепла, ни доброты. Она готовила завтрак, (превосходно, надо сказать, готовила), мы садились и вместе ели. Хикари разговаривала со мной совсем мало, чаще просто обнимала, и тогда я пытался забрать часть её тоски, разделить эту грусть и боль. Она тоже понимала, что больше никогда не увидит своих друзей. И я честно старался стать для неё таким же светом, каким она стала для меня. Но она упорно оставляла меня одного и садилась за учёбу. У неё была школьная программа на пару лет вперёд, и, похоже, у неё была маниакальная идея выучить её идеально, всю и сразу. Но я видел – так она лишь пыталась забить свою голову, чтобы не думать, не вспоминать. Самообман, уникальное изобретение человечества...

Когда случилось ЭТО, я совсем не огорчился. Мы проснулись и выбежали на улицу. Где-то на горизонте взрывами поднимались ввысь красные стены жидкости, возносился к небу какой-то смутно различимый гигантский белый силуэт, а по небу распростёрлись три гигантских оранжевых крыла. Хикари прижала меня к себе и что-то в страхе залепетала. А я мысленно улыбнулся, прижался к ней и уаркнул: "Всё хорошо! Это крылья правды! Больше не нужно будет врать!".

И я в последний раз пожалел, что люди так и не выучили пингвиньего языка.