РОЖДЕНИЕ ЗЕЕЛЕ

1943 год. Елабуга, Лагерь для военнопленных.

Солнце стояло высоко и никакой надежды прекратить работу не было. Аллермёэр присел и оглянулся. Поле раскинулось во все стороны, на нем то тут то там мелькали фигурки работников. На самом горизонте возвышался поросший темной сосной холм с серой башней Чертова Городища. Все остальное было светло-зеленым, как и положено в мае.

- Аллермёэр, ты чего? – спросил Матиас. Он разбрасывал зерна сахарной свеклы оставшейся у него левой рукой, в то время как Аллермёэр должен был катить за ним деревянный валок, вдавливая эти зерна в чернозем.

Аллермёэр поднялся и снова взял бревно; тратить силы на то, чтобы отвечать Матиасу, он не стал. Аллермёэра шатало, он чувствовал, что в любой момент может упасть. Однако же ему пока удавалось качаться именно в том направлении, которое требовалось, чтобы толкать валок. Потом он увидел невдалеке кепку Назарджана и головокружение как рукой сняло. Лоренц принялся за работу с удвоенным усердием. Назарджан – это такая скотина, которая легко может уполовинить продовольственную норму, если решит, что кто-то работает недостаточно усердно. Возможно, потому, что продовольственная норма для самого Назарджана все равно меньше, чем у работников-военнопленных. Ханзи, которому приходилось работать вместе с местными жителями, утверждал, что у них нормы еще хуже – хлеба они получают вдвое меньше, а мяса не получают совсем, хотя и работают столько же, сколько мы. Лоренц в это не верил – бред какой-то получается. Как можно собственных жителей содержать хуже, чем вражеских пленных? Да и как бы он смог трудиться, съедая вдвое меньше чем сейчас, Аллермёэр представлял слабо. Их и так кормили гадко. Гаже всего прочего была лапша на молоке. С голодухи Лоренц ее конечно ел и даже находил в этом нечто приятное, но чувствовал, что если освободится, никогда больше не притронется к этому кушанью по своей воле.

По полю проехал виллис, поднимая в небо тучи пыли. Лоренц следил за ним боковым зрением, а потом уже и не боковым: повернул голову, разглядывая джип. Виллис был открытый, в кузове сидела женщина в элегантном даже на взгляд издалека летнем платье и изящной соломенной шляпке. Это было странно, очень странно, особенно на фоне этого дикого, бесконечно чужого ландшафта, лагерных бараков, злых и усталых лиц надсмотрщиков, надломленно-рыбьих лиц сокамерников, после четырех месяцев плена, а до того шести месяцев фронта. Аллермёэр бы не удивился, если б ему сказали, что джип гоняют по полю специально, дабы выбить из пленных чувство реальности происходящего, на котором основывается здравый смысл. Все это сделано специально, все это нужно лишь для того, чтобы лишить нас разума. Но разум сопротивляется, разум пытается выцепить в череде бессмыслицы, нечто едва уловимое, ради чего следует жить, трудиться, не сдаваться, продумывать свои действия.

Джип остановился в точности возле Назарджана. Аллермёэр разглядел, как тот подошел к женщине и что-то сказал. Она ответила. Назарджан повернулся. Аллермёэр поспешно сосредоточился на толкании вперед валка.

- Лоренц, мать твою, ко мне! - разнесся над полем одновременно громкий и чахлый окрик.

Непонятно, зачем он им понадобился, однако времени на раздумья у Аллермёэра не было. Бросив валок, он со всех ног помчался к джипу. Подбежал, вытянулся и собрался уже отрапортоваться, однако Назарджан досадливо махнул рукой – не надо, мол. Это странно, обычно он требовал обращения по всей форме.

Женщина в кузове была довольно молодая на вид – лет от двадцати пяти до тридцати. Ее недлинные рыжие волосы были уложены в какое-то удивительным образом цивилизованное на вид каре. Взгляд у нее был острый и внимательный. Тщательно обследовав им пленного, женщина обратилась к нему:

- Ты ведь Киль Лоренц из Аллермёэ?

Пленный хотел было сказать, что нет, он Лоренц Аллермёэр из Киля, но им вдруг овладел неизвестно откуда взявшийся авантюризм – и он кивнул. Назарджан, стоявший позади рыжей, переменился в лице, его взгляд ожег Лоренца неприкрытой злобой. Тот понял: отступать некуда, если правда выяснится – ему конец.

- А что это за Аллермёэ? – спросила женщина по-немецки.

- Деревня под Гамбургом. – быстро сказал Лоренц. Собственно, его предки переселились из Аллермёэ в Киль недавно – лет за пятьдесят до его рождения; под Гамбургом у него остались дальние родственники и в детстве он там даже бывал. Так что в какой-то степени Лоренц не лгал.

Женщина вынула из сумочки документ, напечатанный машинкой, хоть и на дрянной бумаге:

- Я забираю работника в соответствии с вот этим распоряжением. – сказала она Назарджану, суя ему бумажку под нос. Затем обратилась к Лоренцу: - У тебя остались в лагере личные вещи?

- Нет, все мое – на мне.

- Отлично, полезай в кузов и поедем.

Почему-то Лоренцу вспомнилось, что «киль» на местном наречии означает то ли «уйди», то ли «вернись» - он толком не понял. Путь его, похоже, извернулся под острым углом, но куда он теперь вел – оставалось неясно. Аллермёэр (нет, меня теперь зовут Киль Лоренц, надо это крепко запомнить) забрался в кузов. Машина тронулась, навсегда увозя его от Назарджана и Матиаса, от сахарной свеклы и лагерной жизни.

Лоренц молчал, не решаясь заговорить, женщина тоже молчала – он пока не знал ее имени. Виллис выехал за ворота лагеря – Лоренц мысленно возликовал, - перебрался через мост на правый берег Тоймы, поднялся по склону холма в город. Грязь разлеталась из-под колес во все стороны, однако пассажирам это было нестрашно. Все вокруг было новым, прежде не виденным. Деревянные избушки и успевшие покоситься бараки по мере приближения к центру городка сменялись каменными домами – почти все они были в пол-этажа: ряд подвальных окон на уровне земли и еще один над ним. Выкрашенные зеленой, желтой, красной краской эти домики выглядели довольно-таки аккуратно, даже, пожалуй, уютно.

Виллис проехал почти через весь город, миновал овраг, взобрался на самую вершину холма, к Чертовой Башне, и возле нее остановился. Вокруг виднелись остатки каких-то еще древних построек, теперь разрушенных или развалившихся. У основания в башне была проделана небольшая дверца. Едва водитель заглушил двигатель, как это дверца отворилась, наружу выбрался человек в белом халате поверх гимнастерки и произнес:

- Ох, мадемуазель Юэ, здравствуйте. Как здорово, что вы нас почтили своим присутствием. А мы уж заждались.

- Пойдем, - кивнула мадемуазель Лоренцу и первая нырнула в дверцу.

Перед тем как протиснуться внутрь, Лоренц оглянулся на пойму Тоймы, пытаясь разглядеть поле, с которого его забрали. Не успел – водитель ткнул Лоренца сзади, вроде бы ненастойчиво, но тот почел за лучшее ускорить шаг. Водитель шел позади Лоренца, и того не покидало ощущение, что он тщательно следит за каждым движением немца, готовый в любую секунду вмешаться.

Внутри обнаружилась винтовая лестница, по которой они спустились в подвал. Кладка была явно древняя, но вот обстановка в подземелье оказалась вполне современная: тянулись по древним сводам провода, питавшие электрические лампочки, у стен были расставлены шкафы и столы, за которыми что-то писали либо печатали на пишущих машинках люди. Подвал был как подводная часть айсберга – намного обширнее и сложнее верхних развалин. И в отличие от них кипел жизнью. В разгороженных ширмами галереях обнаруживались то ли химические, то ли медицинские лаборатории с пробирками и непонятными устройствами, мадемуазель Юэ, а за ней Лоренц и водитель, миновали столовую, в которой спокойно обедал взвод красноармейцев, затем кубрик с полусотней коек – на нескольких из них спали. Наконец, мадемуазель Юэ остановилась перед стеной, сделанной, кажется, из стальных плит: ей перегородили одну из галерей. В бронированной стене имелась бронированная же дверь, с решетчатым окошком, в которое Юэ произнесла коротко:

- Я его нашла.

Дверь отворилась, пропустив их внутрь помещения-капсулы: стальной была не одна лишь перегородка, но и пол, и все стены, и потолок. Помещение составляло метров восемь в ширину и пятнадцать в длину. В дальнем конце имелась еще одна капсула - маленькая. Внешне она напоминала батисферу, в которой нырял на дно океана Вильям Биб, – серая сфера метров двух в диаметре, с люком и иллюминатором. К батисфере вели трубки и шланги от какого-то большого сооружения вроде несгораемого шкафа в два человеческих роста.

- Мне надо идти, вы сами справитесь, - сказала мадемуазель Юэ и в мгновение ока испарилась вместе с водителем.

Лоренца тут же обступила целая куча галдящего народу. Среди присутствующих он довольно быстро различил две основные категории – охранники и врачи. Охранники тщательно следили за его поведением, прикрикивая, когда оно казалось им подозрительным. Врачи заинтересованно осматривали его со всех сторон и обсуждали друг с другом. Понимал из этих обсуждений Лоренц немногое – он слишком плохо знал русский, чтобы разбирать медицинский жаргон. По команде охранников Лоренц разделся догола. Врачи его ощупали со всех сторон, взяли анализ крови и мазки со всех доступных слизистых. Попытки Лоренца задать вопросы на ломаном русском они подчеркнуто оставляли без внимания. Похоже, он был для них лишь объектом научного интереса, но никак не субъектом, который может что-либо понять или сказать.

Потом ему указали на батисферу.

- Туда залазь.

Тут Лоренц впервые замедлил. Он понимал, что скорее всего получит прикладом по спине, но лезть в капсулу ему совсем не хотелось. Однако прикладом его бить не стали.

- Лезь давай. Просто электрограмму со всего тела снимем, новая технология.

Не то что бы слова врача успокоили Аллермёэра (Киля!), но делать было нечего и он полез в люк. Внутри батисферы обнаружилось кресло наподобие зубоврачебного, только снабженное креплениями для рук, ног и шеи. Поверхность кресла оказалась неприятно липкой, Лоренц успокоил себя, что это скорее всего остатки электролита. Двое врачей поочередно зафиксировали его конечности на кресле, а затем принялись закреплять на его голове электроды, попутно разговаривая о своем. Разговор был немедицинский, поэтому Лоренц его понимал.

- Как ты думаешь, сколько ей лет?

- Тридцать на вид максимум. Хотя, может, она молодо выглядит, а на самом деле ей что-то около сорока должно быть, раз она уже такой пост занимает.

- Подопригора с ней давно работает – еще с Испанской войны. Он говорит, что она его еще в тридцать шестом занимала.

- Брешет. Или ты брешешь вот сейчас. Но мне, блин, обидно: двадцать гектолитров плазмы. Тысячам раненых можно было бы кровь перелить.

Врачи выбрались наружу и задраили за собой люк. Лоренц остался один в тишине батисферы. Им овладела апатия: в любой момент могло случиться что угодно, но он находился в таком состоянии много раз за последний год и способность напрягаться, ожидая, в нем перегорела. Сквозь мутное стекло иллюминатора вырисовывались контуры одного из врачей, того, которому было обидно из-за плазмы. Он деловито орудовал какими-то то ли рычагами, то ли рубильниками возле несгораемого шкафа.

Где-то позади головы Лоренца раздалось грозное урчание, и он почувствовал, как его ступни заливает теплая жидкость. Не вода – что-то более плотное, вязкое, липкое. Ощущение было до того противным, что Аллермёэр рванулся вверх, но тут же опал, сдавленный креплениями.

- Выпустите меня отсюда! – прохрипел он по-немецки. На последнем слове голос прорвал хрипотцу и Лоренц закричал. А проклятая слизь поднялась уже до туловища. Когда он дернулся, вверх поднялись брызги и охладившись опали на его лицо. Лоренц зажмурился и стиснул губы. Его тошнило, но он силой воли подавил рвотные позывы – не хватало еще утонуть в собственной блевотине. Твари. Мрази. Субстанция захлестнула лицо, и он задержал дыхание. Но слизь похоже проникала во все щели лучше воды. Она сразу побежала куда-то в глубины носа, защекотала глотку. Самое гадостное ощущение, какое только можно представить. Суки. Лоренц забился в конвульсиях. Странное дело – при этом он перестал задыхаться и желание глотнуть воздуха будто испарилось. Но ощущения чужеродной жидкости в своем теле хватало и без всякой асфиксии. Лоренц чувствовал, что теряет сознание. Ему начинало мерещиться, будто слизь превратилась в воздух, а сам он парит посреди него, в каком-то саду с черемухой и сиренью; на скамейках сидят люди, громко квакают лягушки, доносятся обрывки разговоров, а чин посудомойки еще нужно заслужить, мне кажется, ваш знакомый поэт занимает важный пост и делает на нем общеполезное дело, и, почти уверен, делает он это хорошо, так вот, пусть именно этим и занимается, скажите, как бы мне добыть сто тысяч, а то здесь какой-то ад, какие-то коровники и мне придется пойти в смерш из-за ранения ------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------ сознание его окончательно оставило ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Сначала Лоренцу казалось, что он в родительском доме, в Киле, спит в своей постели. Потом он понял, что у его постели не кожаная поверхность и непонятно, почему он без одеяла. Потом он вспомнил, что был в армии, на фронте, в котле, в плену. Но лагерные нары ведь тоже не кожаные. Лоренц открыл глаза. Он лежал голый на кушетке, в палате без окон, под светом голых лампочек. Лоренц все вспомнил, все, кроме того, что случилось, когда противная жижа проникла в его легкие. Он сел.

- Очнулся. Замечательно.

Откуда-то сбоку возникла мадемуазель Юэ и сунула ему в руки медицинскую пижаму. Она вся прямо-таки лучилась радостью.

- Как ты себя чувствуешь.

- Нормально, - только и смог придумать Лоренц.

- Ладно, потом все письменно опишешь про свои ощущения. Пока одевайся.

Лоренц натянул пижаму – это далось ему как-то на удивление легко. Уже потом, через пару дней, он понял в чем дело: правый указательный палец, который рассекло затвором еще летом сорок второго, после эксперимента неожиданно обрел утерянную чувствительность.

- Ты не думай, - сказала Юэ, - мы бы тебя вытащили, если бы ты стал по-настоящему тонуть.

Он ей не поверил – слишком явно отражалось на ее лице ликование.

«То, что я выжил – для нее большая и приятная неожиданность» - осознал Киль.

- Ты в занятном месте родился, Киль. Мы давно искали среди пленных какого-нибудь уроженца Аллермёэ – почти все лагеря перерыли. А оказалось, что ты у нас под боком в самой Елабуге. У вас жители деревни издавна проявляют особую предрасположенность к синхронизации, никто не знает почему.

Лоренц натянул пижаму и тупо смотрел на мадемуазель Юэ. Голова раскалывалась и вникать в ее слова не хотелось. Тем не менее, он старался пересилить себя - то, что она сейчас говорила, было очень важно, это могло определить всю его дальнейшую жизнь.

- Жалко, у меня сейчас ни на что нет времени. На фронт надо ехать. Но постараюсь как можно скорее вернуться и разобраться с твоим феноменом. Пока с тобой местные врачи поработают. Если к тебе будут какие-то вопросы или обращение с тобой будет недостаточно корректным, скажи, что тебя рекрутировала Карина Юэ из Коминтерна. Я для тебя документы подготовлю, завтра получишь все, что нужно. Пока живи здесь, но вообще мы тебя переводим в Семипалатинск. В течение недели найдут подходящий поезд.