Работа 1. Не сотвори…
Предисловие.
Этот фанфик не столько о мире как таковом, сколько о человеческой природе. Он описывает события параллельного мира, созданного Юи при помощи Евы-01, развивающиеся примерно в то же время, в котором живём мы с вами. Не скажу, что фанфик пишется на злобу дня, – это не так. Он пишется скорее под впечатлением от некоторых военных конфликтов ХХ века, особенно от тех, которые случились в последние несколько лет. И так как это фанфик о людях, я не затрагиваю тут какие-то политические вопросы, а описываю, так сказать, без антракта, события с точки зрения бойца одной из воюющих сторон. Это мрачноватая тема, но такое уж в последнее время настроение, да и не думаю я, что мир, населённый людьми – созданный Юи и Евой-01 или ещё каким-то образом – обойдётся без такой штуки как война. Это, без сомнения, печально.
И да, я прошу не относиться слишком серьёзно к этому предисловию или к самому фанфику. В конце концов, это просто фанфик.
Не сотвори…
С потолка прекратила сыпаться бетонная крошка, стихли стоны сводимой судорогами земли, но пыль всё ещё витала в воздухе плотными облаками. Я закашлялся и с гневным шипением сплюнул скопившуюся во рту терпкую массу. Боже…
Тишина била по ушам больнее давешних взрывов. Звон всё никак не прекращался, и я боялся, что за ним не услышу приказа начать перекличку. Оглушительно громко билось сердце, с хрипом вырывался изо рта вздох за вздохом. Я, будто роженица, стонал и стонал, и всё никак не мог остановиться.
Чудо, что я… что мы всё ещё живы. Разгоняя пыль рукой, я наткнулся на соскочившую со стола радиостанцию. Ей конец, без вопросов. Последнее, что наши выдали в эфир, – информация о появившемся в бухте вражеском ракетном эсминцы. Насилу мы успели укрыться здесь, в бункере, а затем с неба посыпались ракеты.
-…хара! – донёсся неразборчивый крик. – Судзухара!
Айда схватил меня за плечо. Рука инстинктивно сжалась на рукояти автомата, а большой палец потянулся к флажку переключателя-предохранителя. Ну же, Тодзи, соберись, мужик!
-Тодзи! – вновь воскликнул Айда и помог мне подняться с устланного обломками пола. Будь я без каски, да поймай один такой макушкой – водил бы сейчас на небесах хороводы вместе с капитаном Кацураги.
-Чего? – просипел я, разглядывая чумазое лицо радиста.
Весь грязный, пыльный, автомат потерял, да «сфера» съехала набекрень.Разгильдяй, но видит Первая, я был так рад его видеть его живым, что готов был расцеловать. За его спиной зиял чернотой дверной проём, а где-то там – коридор, наш «коридор смерти», заваленный осколками и израненными телами.
-Ты цел? – спросилАйда, и я просипел через силу:
-Да хрен его знает.
Он подхватил меня под плечо и помог выбраться из радиорубки. Тут уже нечего было делать – тем двоим, что были здесь со мной во время взрыва последней ракеты, не помочь. Считать погибших мы перестали так же давно, как и часы, дни и недели, что шла война.
-Где взводный? – спросил я, когда мы вышли в коридор.
Как же здесь воняло: пороховой дым и горелая плоть. Помнится, один поэт-пацифист писал, что так пахнут цветущие на войне цветы. Глупо, конечно, но чёрт подери, как же он был прав!
-Там, – Айда мотнул головой куда-то в сторону выхода.
Лейтенант Сигеру хотел, чтобы мы перегруппировались и выдвинулись на соединение с первым взводом у побережья… Чистое самоубийство – бухту мы потеряли тогда, когда туда заявился чёртов эсминец. С автоматами да с берега корабли не топят.
Мы вошли в опустевшее складское помещение – единственное, достаточно укреплённое, чтобы в случае чего выдержать вражеский натиск. У стен и прямо на полу лежали раненные, кое-кого уже начали перевязывать, а кое-кто доживал свои последние минуты. У нас не осталось лишних пуль даже на выстрелы милосердия.
Я устал звать – что бога, что чёрта. Ни Первая, Создательница, ни кто бы то ни было ещё не спешили сойти с небес или вылезти из-под земли, чтобы сказать: «Хватит, придурки! Война – это плохо, это очень плохо, ясно?».
-Тодзи…
Ох… Хикари! Она была цела, но ей рассекло правую бровь и скулу. У её коленей лежал лучший стрелок нашего взвода, и ему было не помочь, он умирал, медленно теряя кровь. Я видел стоявшие в глазах Хикари слёзы, и мне нечего было ей сказать – только кивнуть и упасть возле стены без сил, когда Айда отпустил меня.
-Чёрт… – прошипел я, напоровшись отбитой ладонью на металлический дротик – такие тысячами летели в нас, когда рвались артиллерийские снаряды. Как только его сюда занесло? – Что сказал лейтенант? Где его носит?
-Он… – Хикари отвела взгляд. Закричал очередной раненный, ему с подвыванием вторил другой. В мой крошечный мирок оглушения стал прорываться реальный мир, полный боли и отчаяния. – В коридоре.
-Не успел, – вставил Айда.
Наконец, до меня дошло: в коридоре, в «коридоре смерти» – значит, покойник. Лейтенанта больше нет, как нет и его приказа идти в бухту. Но если не в бухту, то куда? Слева – мины, справа – тоже, позади – выжженная пустыня. А впереди – враг, с ракетами и пушками в сотню раз более мощными, что остались у нас. Что там с первым взводом, я не знал… Да никто не знал! Мы не получали от них вестей с самого заката, а целая ночь при таком обстреле – это слишком долго.
-Тодзи… – вновь заговорила Хикари. – Сержант первого класса Судзухара, вы теперь старший по званию.
-Да… принято, старший капрал Хораки, – выдохнул я.
Семеро – вот и весь второй взвод. Ещё пятнадцать не доживут до первых лучей солнца. Семеро уставших и трясущихся, как осиновый лист на ветру, оболтусов. Со мной – восемь. Мы уже давно не солдаты, да и не были ими никогда, если быть честным. Мы те, у кого есть руки, чтобы держать оружие, ноги, чтобы бежать по окопу, глаза, чтобы целиться и голова, чтобы носить каску.
-Ваши приказания, – осторожно сказал Айда, заглядывая мне в глаза.
Я молчал. Какие приказания?Будь на то божья воля, я бы приказал вам всем вернуться в прошлое и жить счастливо, а здесь, посреди всего этого кромешного ада я могу приказать вам только проверить оружие, бросить умирающих и идти за мной дальше – хоть куда-нибудь.
-Что с оружием? – спросил я как можно твёрже, чтобы хоть что-то сказать как исполняющий обязанности командира взвода.
-Три автомата, два пистолета и пулемёт, – ответствовал из дальнего угла Макото.
-Хорошо, сержант Хьюга. – Я кивнул, но не ему, а скорее самому себе. – Значит так! Собрать патроны, проверить оружие! Пулемётный расчёт, будете удерживать коридор. Капрал Хораки…
Я посмотрел на Хикари, посмотрел на её сестру Нодзому. Повязки медицинской службы все были в грязи и никак не выделялись на камуфляжной форме.
-Капрал Хораки, – повторил я, – рядовой Хораки, вы будете здесь оказывать раненным посильную помощь. Сержант Хьюга, удерживаешь это помещение. Капрал Кенске, займись подстанцией, не дай ей сдохнуть.
Кодама – вторая сестра Хикари – во все глаза смотрела на меня сквозь треснутые защитные очки. Она ждала, что я ей прикажу. Месяц назад ударной волной от близко разорвавшегося снаряда ей порвало барабанные перепонки, и она оглохла. Ей повезло оказаться в живых, но я ловил себя на мысли, что вовсе это никакое и не везение. Быть может, сестрице Сакуре сейчас намного лучше, чем нам здесь, в этой пыльной яме… Нет, могиле – так правильнее. Мёртвых здесь куда больше, нежели живых.
Показав двумя пальцами на Айду, я жестом приказал ей прикрывать его. Кодама кивнула – поняла.
-А ты, сержант? – обеспокоенно спросил Хьюга.
А что – я? Что – сержант? Я – ничего, как обычно. Просто делаю, что приходит в голову и стараюсь не подставить всех вас и не подставиться самому. Пришла пора в очередной раз этим и заняться.
-Пойду наружу, – ответил я, кое-как поднимаясь на ноги и стараясь не стонать от вспыхивающей во всём теле ноющей боли. – Посмотрю, что и как, и сразу вернусь.
-Это не лучшая идея, – сказал Айда. – Лучше подождать, вдруг с моря снова начнут стрелять?
-У нас нет еды, а к обеду кончится вода, – отрезал я. – Мы не можем сидеть здесь вечно.
Я знал, что все это понимают, но страх в их глазах застилал им обзор. Не знаю, боялся ли я сам. Наверное, где-то в глубине души я боялся до чёртиков, но вся эта стрельба, все эти взрывы и усыпанная телами убитых земля притупила чувства, загнала их подальше. Что я чувствовал – так это жалость к тем, кто бился со мной плечом к плечу, а ещё – непонимание, острое, как штык винтовки.
-Без меня не выходить. Если через час не вернусь, Хьюга примет командование.
-Удачи, – с дрожью в голосе прошептала мне Хикари.
-Спасибо.
Я подмигнул ей и вышел в коридор, перетягивая автомат за ремень на грудь.Проклятье, сейчас проблема вовсе не в том, чтобы набраться смелости выбраться наружу, а в том, что найти на это силы. Ноги уже который день шли на чистой силе воли, шли, потому что иначе – смерть.
Выход из бункера – маршевая лестница – оказался практически полностью завален обломками обрушившегося потолка. Под одним из кусков бетонной плиты я заметил тело. Свет здесь не горел, и было сложно разобрать знаки различия, но мне почему-то казалось, что это лейтенант Сигеру.
Мы не всегда сходились с ним во взглядах, а в последнее время так и вовсе были на ножах, но я никогда не пожелал бы ему оказаться под этой плитой. О, Первая, да я никому не желал смерти! На глаза вдруг навернулись слёзы – наверное, из-за чёртовой мелкой пыли. Мы её сожрали больше, чем сухих пайков за всю войну.
Где мог, я карабкался, где не мог – протискивался, но под конец мне пришлось разгребать завал, чтобы выбраться. Воздуха становилось всё меньше, меня понемногу начала одолевать клаустрофобия и, как следствие, паника. Мелкие камушки начинали казаться неподъёмными глыбами. Я уже не снимал их с места, а просто отбрасывал назад, размахивая руками. Несколько раз я был на волосок от того, чтобы выбросить и автомат, но что-то удержало.
Рывок, ещё один, судорожный, глубокий вдох, и, наконец, вот он – слепящий лучик света снаружи и глоток холодного весеннего воздуха. Он пропах дымом, но мне показалось, что вдыхаю свежесть самых высоких гор на континенте.
Буквально вывалившись из пробитой бреши, я распластался в грязи. Здесь, снаружи, не было слышно ничего, кроме треска пламени: ни криков, ни стонов – ничего. Не рвались больше бомбы, не строчили пулемёты и не ухали пушки танков и бронемашин.Не свистели пули и ракеты где-то совсем рядом.
Я прокашлялся и встал. От наших позиций к небу поднимались облака чёрного дыма; ветра не было, и они стояли, будто столбы. Где-то на востоке занималась заря, в её отсветах столбы эти выглядели просто жутко.
Нужно было спешить. Я взял автомат в руки и зашагал на восток, утопая в грязи, оскальзываясь на грязной траве и спотыкаясь о то, что осталось от проволочных заграждений и противотанковых клиньев. То там, то тутбыли разбросаны, точно жареные окорочка, фрагменты человеческих тел. Когда же я спустился в передовые окопы…
В последние месяцы среди солдат и ополченцев пошли всяческие религиозные толки-перетолки: вспомнили легенды о рождении мира – будто бы богиня по имени Первая явилась из глубин космоса и создала этот мир. В школе мы проходили эти легенды, и в них постоянно упоминались такие выражения как «милосердие», «человеколюбие» и, например, «благодетель». Уж и не знаю, родился ли мир по желанию богини или в результате Большого Взрыва, но я как никогда хотел верить, что все мы – просто результат какой-то реакции. Знать, что нас, что весь этот кошмар был создан по чьей-то воле – это для меня слишком. Поэтому-то меня раздражали эти фанатики религиозные, молящие богиню о снисхождении и о пощаде.
Если она создала нас ради того, чтобы мы тонули в собственной крови, то она просто чокнутая – таким бесполезно молиться, они лишь этого и ждут, чтобы плюнуть тебе в лицо и расхохотаться безумным смехом. Нет никаких богов и богинь, нет ни чертей, ни демонов – мы, люди, сами себе черти. Здесь, в окопах, чего боятся чёрной твари с копытами, когда над головой проносятся бомбовые кассеты, готовые усеять минуту назад безопасную дорогу сотней мин-лепестков?
В ужасе я читал молитвы – это правда, – но они чаще были обращены к автомату – чтобы железяку не заклинило в самый неподходящий момент.
Коли б была где-то на небесах богиня, у которой все ролики и шарики на месте, уж она б точно пнула тот проклятый эсминец в бухте с такой силой, что он улетел бы в свою родную гавань, а не опустошал бы ракетные шахты, целя в наших ребят.
Я шёл, зло и отрывисто дыша, рыча раненным зверем, смотрел то по сторонам, то строго вперёд, и никого не видел. Я был один: ни первого взвода, ни морской пехоты, идущей на нас в штыковую атаку – пусто, только высокий холм, из-за которого жиденькими клубами поднималась пыль. Пыль – не дым. Ракета сбилась с курса и не взорвалась?
Силы утекали песком сквозь пальцы. Упирая автомат прикладом в землю, я опирался на него, как на костыль. Взбираться по жидкой грязи наверх было тяжело, но я шёл и шёл, как безумный, стягивая со лба влажный от пота и кое-где пропитанный насквозь кровью бинт.
К чёрту всё! К чёрту мир психованной богини, к чёрту эту бессмысленную войну, к чёрту камуфляж и погоны! Я хочу лишь, чтобы ребята из бункера уцелели, пусть жизнь для них пойдёт под стягом поражения. Мы всё равно дрались не за победу, мы выживали.
Земля дрогнула, а я едва не завалился назад. Повезло, что чуть, не то катиться бы мне до самого низа! Неужели землетрясение? Мало нам было бомб?!
Взобравшись, наконец, наверх и продравшись через завесу пыли, я тотчас зажмурился – в глаза ударил яркий луч солнца, восходившего из-за морской глади. Щурясь и прикрываясь рукой от света, я вглядывался вдаль. Увидел я и проклятущий эсминец – тёмный могучий силуэт посреди пылающей рассветом бухты, – и точку, отделившуюся от него – противолодочный вертолёт.
Вот он, мой шанс… Я привязал бинт к стволу автомата, схватил его за грязный приклад и воздел над головой. В сердцах я бросился вперёд, надеясь, что так меня быстрее заметят, но после первого же шага нога нащупала лишь пустоту, и я с всхлипом ухнул вниз. В глазах потемнело, когда колено наткнулось на камень. Такая боль вспыхнула, что мне показалось – день обернулся ночью.
Стиснув зубы, я запрокинул голову назад, и так и замер – напрочь забыл о боли, о корабле и вертолёте, о войне и всех своих страданиях. Позади меня – там, где когда-то развернулась батарея противокорабельных ракет, где был грязный холм, сейчас раскрылась земля, а из неё… Из неё…
В памяти всплыли картинки из детских книжек и учебников истории. Я всё думал – байки, но теперь, когда вся жизнь пронеслась у меня перед глазами, я узрел истину – никакие не байки. Из протянувшегося на несколько десятков метров разлома торчала огромная голова: с рогом, восходящим к небу, с оскалившейся пастью и закрытыми глазами, окаменевшая. А поодаль в сторону солнца тянулась рука с растопыренной ладонью – такая большая, что моторизованный взвод пригоршней бы собрала, точно конфеты.
«Ева-01» – надпись отчётливо угадывалась на предплечье. 01 – Первая… Я смотрел на статую богини, самую настоящую, покоящуюся под полем боя. Грудь сдавило, в горле встал горький комок, но в ушах был лишь низкий рокот – вертолёт приближался.
Что ж, перед лицом богини по имени Первая я попытаюсь спасти хотя бы маленькую горстку дорогих мне людей.Первая, если ты и правда не чокнутая, правда такая, как о тебе говорят верующие, сделай же хоть что-нибудь, я умоляю тебя. Умоляю, лёжа в грязи, готовый рыдать. Это всё, чего я прошу.
Ухватившись за автомат, я сжал руку так, что пальцы заболели, и поднял его вверх. Бинт развевался на поднявшемся ветру. Сердце замерло, я ждал: пулемётной очереди ли, призывного голоса из громкоговорителя – чего угодно, что окончило бы страдания – мои и тех, кто ждал меня в штабном бункере.
Вертолёт прилетел, прошёл прямо надо мной. Он летел так низко, что от рёва его двигателя меня, казалось, ещё глубже вдавливает в грязь, и камни впиваются мне в спину острыми иглами. Я мог бы разглядеть головы пилотов и пулемётчика, бортовой номер, вражескую эмблему, но видел лишь белые простыни, подвешенные к законцовкам крыльев и протянутой от хвоста антенне.
Белые простыни… Не в силах вымолвить ни слова, я завыл – сам не знаю, от радости ли, от отчаяния ли. Я выл, срываясь на крик, и смотрел сквозь слёзы на огромную каменную голову.