ОГОНЬ И ДЫМ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Гексамиллион
Путь воина несовместим с представителями других каст.
Кшатрии презирают знание и потому несовместимы с брахманами.
Кшатрии стремятся отобрать, а не создать, и потому несовместимы с вайшьями.
Кшатрии стремятся умереть, а не возродиться, и потому несовместимы с шудрами.
Глава первая
1. Гексамиллионный канал представляет собой узкое ущелье – пятьдесят локтей в ширину, восемьдесят в глубину. Его стены отвесные, очень гладкие, и на них хорошо видно, как один слой породы сменяет другой. Это свидетельствует об искусственном происхождении ущелья – давным-давно было оно прорезано в скале, чтобы соединить Пандионское море с Саронским. Здесь самый узкий участок перешейка: ширина его составляет, как и следует из названия, шесть миллионов. Южнее берега вновь расходятся далеко друг от друга, образуя гористый и лесистый полуостров Морию – самую теплую и плодородную провинцию царства, поистине райский сад на Земле. Недаром сикилинцы решили высадиться именно там.
Мост, перекинутый через Гексамиллион в середине перешейка, в том месте, где проходит большая дорога, называемая Васильевской Леофорой, является единственным способом перебраться из Девельта в Морию и наоборот, не ступив на корабль и не замочив ноги. Мост широк настолько, чтобы две арбы, груженные оливковыми ягодами, могли разъехаться на нем, не испытывая затруднений. Он представляет собой короб, каркас которого создан из стальных балок, склепанных сунклитом. Балки упираются в стены ущелья и таким образом удерживаются от падения. Этот каркас обит крепкими сосновыми досками. Путники и транспорт пересекают мост по снабженной перилами верхней поверхности короба. Внутреннее пространство короба обыкновенно закрыто.
Когда рыцари Сикилина, включая Апостолов, захватили Мистру и начали свое продвижение на север, этот мост стал бутылочным горлышком, к которому стекались беженцы со всего полуострова. Милиция собиралась медленно, регулярные части оказались неповоротливы, а сикилинцы захватывали долину за долиной. Император почти сразу принял решение оставить Морию без сопротивления и установить заслон на Гексамилионном Перешейке. Командующий Гэндо Рокубунги привел свои отряды к мосту. В его распоряжении помимо десяти тысяч секироносцев и воинов с пиками оказалось три побитых нефтяных дромона. Эти дромоны он велел по одному завести в канал под мост. Палубные огнеметы-сифонофоры с наибольшей возможной аккуратностью подняли наверх и установили на Васильевской дороге к северу от моста. Туда же подняли черную, белую и серую нефть в бочках. Сами корабли командующий приказал затопить посреди канала, наполнив каменными глыбами. Если что, потом их поднимут, а канал теперь сделался непроходим для вражеских кораблей. Все работы проводились одновременно с паническим бегством перепуганных морийцев через мост. Когда мост перекрывали, чтобы протащить очередной сифонофор, толпа начинала волноваться, но до прямого столкновения дело пока не дошло.
Сил не хватало. За долгие годы спокойной жизни народ в Мории и Девельте напрочь разучился воевать. Никто не знал, куда идти, что делать и кому подчиняться. А главное, что есть простой крестьянин или ремесленник, всю жизнь живший мирным трудом и кое-как обученный держать пику, против Апостола?
Вообще, конечно, в нынешних условиях командующему не пристало терзаться подобными размышлениями, чтоб ненароком не начать дергаться и не отклониться от стратегии, предписанной василевсом. Тогда армия может потерять координацию, а военачальник – доверие. А отсюда уже один шаг до поражения в первом случае и до попытки переворота – во втором.
Рокубунги не мог хотеть поражения, и, что немаловажно, - был преданнейшим соратником нынешнего василевса. Гэндо служил при нем еще в ту пору, когда тот, будучи сам севастократором, собирал осадные машины в Рагоце, он продолжал его поддерживать, когда севастократор попал в немилость, а затем в тюрьму; когда севастократора приговорили к ослеплению, он помог ему избежать палачей и уйти в Сюнну, к северным варварам, а затем еще дальше – в Судзудару. Кроме них двоих об этом не знал вообще никто. В то же время, Гэндо всегда старался держаться вдали от Василиополя и тамошних интриг. Он просто командовал своим гарнизоном на окраине, имея все полагающиеся чину радости и заботы, с болью смотрел на царившее повсюду разграбление и спасал то, что ему удавалось спасти. В те годы Рокубунги часто подумывал о том, что надо попытаться как-то изменить положение дел, о том, что и рано или поздно придется действовать. Когда же опальный севастократор стал василевсом, Гэндо спокойно принял от него повышение. Теперь великий стратиг сам сделался севастократором, командующим казалось бы самой мирной девельтско-морийской фемой. Он тогда был даже немного обижен на благодетеля, ибо ждал поля для деятельности, а получил синекуру. Все было спокойно на полуострове, пока в столице шли реформы и совершались казни. Ослепили великого вождя армии, побили камнями вождя флота, сожгли на костре его любовника. Наместникам провинций и всем местным правителям запретили пользоваться золотом, кроме имеющих специальные знаки императорских монет. Для сикилинских купцов заново ввели пошлину, отмененную прошлым императором. Запретили разграблять имущество с потерпевших крушение кораблей. Придворных вынудили жертвовать значительную часть казны двора на строительство больниц. Возникли и были раскрыты два или три заговора, их устроители претерпели жестокое наказание. Одних казнили, других ослепляли, третьим отрубали руки, четвертых лишали глаза и руки наискосок – правого глаза и левой руки либо наоборот. Говорили, что василевс – немолодой уже человек – женился на одиннадцатилетней невесте предыдущего императора, не постеснявшись ее обнимать. Говорили, что он лично отрубал руки придворным и что он погряз в пьянстве и прелюбодеянии. Гэндо не хотел разбираться. Потом напали сикилинцы, и синекура вдруг перестала быть таковой.
Теперь оставалось только верить. Верить в то, что, как и всегда, действия императора увязаны в ту самую, ему одному ведомую стратегию, которая всегда вела к победе, пусть даже дорогой поражений. Верить, что и нападение сикилинцев перед этой стратегией бессильно.
2. Внутренний короб моста был вскрыт и наиболее дюжие из солдат, ругаясь, закатывали туда бочки с белой нефтью. Некоторые из бочек протекали и нефть сквозь щели между досками капала в воду. На глади канала капли растекались радужными кляксами, но никто этого не видел.
Два сифонофора поставили, огородив зелеными ветками, таким образом, чтобы они оказались не видны с южного берега, но, чтобы, при этом, можно было облить огнем всадника, как только тот пересечет мост. Главный сифонатор Фуюцуки со свои помощником Сигеру заливал в них серую нефть, попутно вводя того в курс дела:
- Я стою на левом сифоне, ты – на правом. По команде начинаешь складывать меха. Вначале делай это как только можешь плавно. А то, если резко будешь – поток слишком большой – огонь потухнуть может. Как поймешь, что возгорелось – тогда уж в полную силу налегай. Я, когда молодой был, на семьдесят шагов струю вышибал, у тебя тоже должно получиться.
Сигеру ловил слова учителя, а сам думал: как это понимать «как только можешь плавно»? Ведь хоть раз попробовать надо, чтобы ясно стало.
Но даже на этот «раз» не хватало ни времени, ни нефти.
Беженцы шли нескончаемым потоком, протискиваясь между работавших на мосту саперов (те надпиливали каждую шестую доску в настиле) и стараясь не угодить под оплеуху. Нескольких чрезмерно назойливых оглушили черенками и сбросили в канал; после этого толпа чуть присмирела. Телеги давно перестали пускать на мост, так что морийцам приходилось расставаться со своим имуществом.
Сифоны были до краев заполнены нефтью, меха – широко раскрыты. Фуюцуки осторожно поджег каналы детонации. Поднявшись от приведенного в полную боевую готовность орудия, он заметил разительные перемены в окружающей обстановке. Морийская сторона почти опустела: остались, видимо, лишь самые отчаянные из беглецов. Широкая поляна перед каналом была полна телег, брошенных вместе с ослами и скарбом. Саперы, закончив приготовления, тоже покинули мост.
Комит Мануил Ватаца, банда которого должна была первой встретить врага, погнал вперед свой авангард. Проезжая мимо сифонофоров, он заметил Фуюцуки и, вспомнив о нем, коротко спросил «готовы?» Фуюцуки едва успел произнести «так точно», а комит уже был далеко впереди. Пять человек перешли на южную сторону и заслонили вход на мост, еще четверо встали прямо на мосту. Фуюцуки оглянулся. За ним стояли воины из банды Ватацы, неровно выстроившиеся в оборонительный порядок. Лица их не выражали боевого восторга, скорее неловкий страх. Плохо.
Мастер огня оглянулся на Сигеру. Парнишка сосредоточено всматривался в южный берег через прицельные прорези своего сифонофора. Чуть лучше.
Тут из оливковой рощи выехал первый Апостол. Небольшая серебристо-серая фигурка на коне. Небольшая, а должна быть маленькая. Росту в нем раза в полтора больше, чем в самом Фуюцуки, а ведь тот выше всех воинов банды Мануила. Воины как-то резко притихли. Апостол проехался вдоль края рощи, осматривая место боя, потом повернул к мосту. Вслед за ним появилось еще двое, а затем вся поляна наполнилась рыцарями – их было, наверное, несколько десятков, и все мчались в одном направлении. Один из стоящих на мосту развернулся и побежал. Воины из авангарда оглянулись и через несколько секунд присоединились к нему. Последним бежал сам Ватаца. Это, конечно, было ложное отступление – прием, заимствованный у Сюнны.
Фуюцуки держал меха своего сифона окаменевшими руками, готовый в любой момент выбросить вперед поток огня. По другую сторону дороги точно так же изготовился Сигеру.
Апостол выскочил на мост. Копыта его чудовищного коня проскакивали по целым доскам, успешно минуя надпиленные. Судьба пока что была благосклонна к рыцарям. Почему Ватаца не командует?
Фуюцуки вдруг понял, что рыцарь несется прямо на него. Время резко замедлилось. Комит наконец подал команду, но сложить меха с подобающей плавностью было уже нельзя. Оставалось надеяться на удачу. Фуюцуки резко опустил правую руку. Осечка: воздух не раздул огонь, а наоборот заглушил его, и из сифона лишь вылилось несколько капель нефти. Апостол проскакал мимо и только теперь заметил, какой опасности избежал. Сигеру тоже не выстрелил, но по противоположной причине: он опускал меха слишком медленно и огонь еще не успел выплеснуться наружу. Впрочем, рыцарь заметил именно Фуюцуки. Тот попробовал спрятаться между пропастью и своим орудием. Апостол, не замечая отскакивающих от брони стрел, пырнул его в живот своим длинным копьем.
Второй рыцарь ступил на северную сторону и сразу вступил в бой с толпой солдат. Он разил противников мечом, их же удары ему, кажется, никак не могли повредить.
Сифон Сигеру, наконец, сработал – и сработал прямо-таки роскошно. Огненный поток, вылетев из жерла, достиг едва ли не середины моста. Третий и четвертый Апостолы оказались залиты пылающей нефтью. Горящие лошади, обезумев, кидались из стороны в сторону, давя седоков. Доски настила занялись, и огонь должен был рано или поздно добраться до бочек снизу.
Пятый и шестой апостолы проскакали по горящим доскам как по траве – их кони были к такому приучены. Они вступили в бой вместе с первыми двумя. Вот и седьмой проскакал. И только восьмой наконец попал в ловушку: ближе к началу моста его конь передними копытами выбил подпиленную доску и застрял, переломав ноги. Следующий всадник притормозил коня и тот, пятясь, сам провалился в настил. Десятый и одинадцатый замерли на мосту, боясь пошевелиться.
В этот момент мост взорвался.
3. Доски короба прогорели, и остались одни стальные балки. А что им сделается – сначала раскалились добела, потом медленно остынут и станут такими же, как раньше. Ясно было, однако, что пока на мосту нет настила, ни одна из сторон не сможет его пересечь – вражеские лучники истребят самых ловких пластунов прежде, чем те достигнут берега.
Едва Апостолы окончательно уяснили суть произошедшего, Зеруил оставил у моста небольшую стражу из оруженосцев, а сам с рыцарями отошел к лагерю и устроил совет.
Потери были больше, чем за все время с начала высадки. Шестеро погибли, еще пять, включая храброго Рамиила, оказались отрезаны на вражеском берегу. Остальные видели, как они прорвали строй ринцев и устремились на север по Васильевской Леофоре. Оставалось надеяться, что им удастся пробиться к Адаму.
- Мы не будем их бросать! – Старший Израфил поднялся со своего места, - Рамиил замечателен. Я не хочу, чтобы ему приходилось сражаться без нас. Мы запятнаем себя позором, если остановимся перед этим жалким препятствием. Я готов штурмовать его прямо сейчас. Мои ноги выдержат жар раскаленного сунклита, мои латы не пробить жалкими ринскими стрелами. Я пройду на тот берег один и расчищу его от…
- Брат, не неси чепухи, - резко сказал Младший. Он отличался от Старшего тем, что глаза у него были не алые, а сиреневые – более пронзительные и холодные.
Старший развернулся к нему и беззлобно, хотя и сильно, двинул кулаком в плечо. Младший в долгу не остался. Близнецы вообще часто развлекались, избивая друг друга.
- Хватит! – для пущей убедительности Зеруил треснул кулаком по столу, - Старший, у меня самого душа за них болит, но что они, без нас не справятся?
- Вот и я говорю, - ввернул Младший.
- Да ты…
- Я сказал, хватит! Устроили тут масленичную ярмарку. А теперь слушайте меня внимательно. Вы все знаете, насколько замечателен Адам?
- Да!
- Вы готовы быть его руками в то время, как он будет вашим разумом?
- Да!
- Тогда слушайте: Адаму не нужно, чтобы мы бились за эту переправу, попусту растрачивая свои силы. Сейчас у нас другой путь. Здесь – в крепости Амфиполя – должно остаться несколько человек. Даже дюжины будет вполне достаточно. Я сам приму командование над этой группой. Имена тех, кто остается здесь: Сахиил, Израфилы, Самусиил, Бардиил, Гагиил, Маториил, Саакиил, Сандалфон, Ируил, Лелиил, Ариил, Армисаил, Табрис. Остальные должны двигаться морем на соединение с основными силами в Олинфе. Для этого вы сначала должны отойти на юг, к аргивскому порту…
Один из прислужников-ринцев незаметно вышел из палатки.
4. Аянами обеспокоенно оглянулась на Синдзи и спросила:
- И что они сигнализируют?
Кочевник продолжал вглядываться в фигурки людей у форта. Те раз за разом повторяли одну и ту же общеизвестную комбинацию жестов.
- Это сигнал «требование возврата». Категоричное. Движение по этой дороге запрещено. Мы немедленно вернуться к форту обязаны.
- Тогда почему двадцать минут назад они пропустили нас беспрепятственно?
Синдзи отметил, что Аянами назвала очень точный временной отрезок. Сам он часы, способные отсчитывать минуты, видел только в императорском дворце.
-Госпожа Аянами, не могу знать. Возможно они - что дорога теперь закрыта - сообщение голубиной почтой получили.
- Поздно спохватились, - заговорил Тодзи, - мы уже ушли на три миллиона и вовсе не обязаны замечать их сигналы.
- Не обязаны, но стоит ли рисковать? - возразил кочевник, - мало ли, почему дорогу закрыли.
- Да режим очередной раз ужесточили, - отмахнулся Тодзи, - до врага недалеко, вот и запрещают все, что можно.
- Все равно рискуем. Госпожа, как считаешь?
Рэй неожиданно поддержала Тодзи:
- Если мы можем идти, мы должны идти.
- Госпожа, ты уверена? – спросил Синдзи. Происходящее его тревожило.
- Да, - Аянами демонстративно развернула лошадь, - только, конечно, надо быть настороже.
Они поскакали дальше – Тодзи впереди, Аянами посередине, Синдзи замыкающий. Кочевник следил, чтобы с госпожой все было в порядке, и оглядывал близлежащие горы в поисках признаков людей.
Дорога петляла между крутых склонов. Кое-где настил был деревянный, кое-где – просто выровненная тысячами путников поверхность скалы. Казалось, в Девельте вовсе нет почвы – только скалы, камень да каменная крошка. Но даже на этой каменной крошке, цепляясь корнями за трещины в скалах, росли кусты и деревья, в основном, оливы. Оливы после злого летнего солнца стояли сухие и темные.
Южнее – в Мории, - как говорят, земледельческий рай. Там есть и почва, и ручьи, и озера.
Начиналась осень: было все еще очень жарко, но уже не так влажно, и с гор дул свежий ветерок. Синдзи с наслаждением подставлял щеки под это дуновение и любовался тем, как играет ветер голубыми волосами госпожи Аянами.
«Никогда прежде не видел такого. Если промыть волосы с краской индиго – они будут темно-синие. Даже если перед тем были седые. А тут – голубизна словно бы небесная».
Под голубой копной колыхалась в такт движениям лошади спина госпожи. Черная кожаная куртка, – и как ей не жарко-то в ней? – а на лопатках два кроваво-красных узора в виде песочных часов. Кочевнику они напоминали сходный узор на панцире ядовитого паука каракурта, черной вдовы. Синдзи не знал, случайно ли такое сходство или оно явилось следствием сознательной задумки портного.
Холмы делались все круче и выше, превращаясь в настоящие горы, а дорога все сильнее петляла между склонов. Когда путники выехали на особенно крутой участок, выложенный досками, Тодзи вдруг резко поднял руку и остановился как вкопанный.
- Что такое? – тихонько спросил Синдзи.
- Навозом пахнет, - сказал тот. Он спрыгнул с коня и пополз на четвереньках вперед по деревянному настилу. Синдзи присвистнул лошадкам и они – Сан без всадника, а Зера с госпожой Аянами - отступили к нему. Синеволосая никак не отреагировала – знала, что сейчас не стоит мешать охранителям.
Тодзи полз, все больше и больше распластываясь, уже почти лежа. Затем он остановился и с усилием приподнял одну из досок настила. Заглянул внутрь.
- Волчья яма. На дне ржавое железо, обмазанное навозом.
- Я говорил - добром тут не кончится.
- Что теперь вспоминать? – поморщилась госпожа Аянами, - надо думать, как дальше будем идти. Раз здесь яма, а дорога оцеплена, значит, весь этот путь – ловушка для рыцарей. Зная это, мы можем как-нибудь по нему пройти?
- Можно идти вдоль дороги, а не по ней, - веско сказал Тодзи, - Апостолы на своих конях, да еще в полном вооружении все равно не могут скакать через бурелом, так что тайников там нет, да и мы от них будем укрыты.
- Хорошо, тогда идем вдоль обочины.
Все трое спешились; Тодзи и Рэй отдали поводья Синдзи. Затем они долго шли среди деревьев вдоль дороги, стараясь держаться к ней не ближе, чем в десятке локтей. Синдзи негромко ворчал:
- А лошадей моих кто пожалеет? Они же сюннские - по ровным степям скакать привыкли, а через девельтский бурелом карабкаться не обучены. Копыта поотшибают, чем я их потом лечить буду? Тодзи нас невесть куда завел и госпожа Аянами с ним согласилась. Нет, чтобы извиниться хотя бы, сказать «да Син, ты прав был, а мы не правы были». Эхх…
Лошадки согласно кивали – им не очень-то нравилось продираться через лесистый склон. Они и вправду были сюннской породы, более низкорослые и шерстистые, чем ринские скакуны, не говоря уже о могучих апостольских першеронах. А еще у них были крепкие копыта, позволяющие обходиться без подков. Крепкий серый в яблоках жеребец Сан был прикреплен к Тодзи. Сам Синдзи предпочитал ездить на кобыле Сиоке, а самую смирную из своего табуна Зеру предоставил госпоже Аянами. Обе кобылы были мышастой масти, и, чтобы не перепутать второпях, кочевник выкрасил гриву Сиоки малахитовой краской. Сам он был уверен, что не перепутает, но на счет госпожи Аянами был в сомнениях, а на конюхов ни капли не надеялся.
5. Тодзи остановился и слегка приподнял правую руку, давая знак не двигаться. Аянами попыталась что-то сказать, но кочевник жестом указал не шуметь. Тодзи обернулся, прислушиваясь. Тут и Синдзи услышал в дали глухое цоканье подкованных копыт о дерево. Тодзи велел пригнуться – опять-таки жестом. Икари опустился на корточки, одной рукой увлекая за собой лошадей, а другой – госпожу Аянами. Лес был стихией северянина Судзухары, и кочевник предпочитал молча исполнять его решения. На открытом пространстве все было наоборот.
Лошади опустились на траву, Аянами присела. Вид у нее был немного растерянный, а кожа на запястье оказалась совсем холодной. Тодзи совершенно бесшумно пополз к дороге. Он как-то ухитрялся огибать ветки кустарников, его тело при этом диковинно извивалось.
Цокот копыт сделался подобен грому. Что-то проскакало мимо них по дороге и умчалось на север. Кочевник не обладал слухом Тодзи, но ему показалось, что коней было трое.
Тодзи вернулся. Он двигался так же бесшумно и незаметно, но глядя в его лицо, Синдзи понял, что тот ошарашен.
- Это Апостолы! – произнес северянин еле слышно, - трое. На конях и в полном доспехе. Блестят до слепоты. Ростом каждый с медведя.
- Ждем? – одними губами спросил Синдзи. Тодзи недовольно-вопросительно покосился на госпожу. Та кивнула.
Икари, не выпуская из рук поводьев и стараясь не шуметь, изменил свое положение – лег на опавшие хвойные иголки. Мягкие иголки составляли лесную подстилку и, хотя склон изобиловал каменистыми неровностями, да и шишками был усеян, кочевнику удалось пристроиться более или менее удобно. Апостолы ускакали совсем далеко, и на склоне сделалось тихо. Тодзи отполз в сторону дороги, чтобы следить за происходящим. Госпожа Аянами осталась сидеть неподвижно – неведомым образом она уже ухитрилась усесться на колени, приняв позу одновременно удобную и величественную.
Рыжие стволы сосен уходили вверх, истончаясь, раскидываясь в разные стороны ветками, распушаясь иглами, покачиваясь на ветру. Бор умиротворяет, недаром именно в сосновых рощах обыкновенно устраивают кладбища. Что лучше после смерти, думал Синдзи, лежать землепашцем на сосновом кладбище, или вождем в кургане - посреди степи, да с поставленной сверху каменной бабой? Конечно, вождем интереснее: обзор лучше, да и путники в гости часто наведываются, бабой полюбоваться, да памятные надписи почитать. С другой стороны, как знать, важны ли мертвому визиту случайных путников, или ему вполне хватит своих родных-любимых, которые и под сосны приходить не погнушаются? А пара столетий пройдет на деревенском кладбище - и все вместе они будут лежать, одну землю делить. Пройдет пара столетий в степи – и забудут люди, кому курган поставлен, а каменную бабу новый вождь заберет к себе в хранилище диковин.
По левую руку от него сидела на коленях госпожа, разглядывая то ли дорогу, то ли ветки деревьев. Синдзи вдруг осознал, что вот ведь она совсем рядом, протяни руку, обними – и ничего не помешает и все будет как нужно. И никак она не воспротивится, ей ведь самой так хочется почувствовать тепло в своем сердце, а он сможет ее согреть, ведь здесь столько тепла вокруг, на целый мир хватит…
Чушь. Понесло же тебя, Син-тян, до севасты домогаться. Кочевник вытряхнул непонятный порыв из головы и попытался вспомнить оставшуюся в Сюнне невесту – тонкую девушку, волосы которой были подобны степной траве. Вспоминалось плохо – все-таки, два года прошло. Честно признаться, Синдзи надеялся, что она уже вышла замуж за кого-нибудь, более подходящего, чем он.
Икари склонил голову на камень, пытаясь расслышать дальний топот. И да, кажется, что-то расслышал – скрип колес, и цоканье копыт, и крики солдат. Казалось, что кочевник был совершенно расслаблен, но рука придерживала рукоять сабли и совсем недалеко было до лука и колчана. А шум войска становился все отчетливее. Тодзи, разминая на ходу затекшие суставы приполз назад и зашептал:
- Идут. Большой отряд – две или три банды. Знаки ринские, с лица вроде тоже наши. Впереди телеги – что-то тяжелое везут.
Аянами встала и полезла через бурелом к дороге.
- Госпожа, тебе не стоит…
Госпожа отстранила их взмахом руки и присела у края дороги. Синдзи на всякий случай положил стрелу на тетиву. Девушка всмотрелась в надвигающийся отряд и вдруг заговорила:
- Друнгарий Андроник Склирин! Севаста Рэй Аянами просит пропустить к Гексамиллиону. Со мной двое стражников.
Она говорила не очень громко, но отчетливо. Как ни странно, шедший еще в ста шагах от них командир отряда ее расслышал.
- Стой! – зычно скомандовал он своим людям. Затем всмотрелся в лес и прокричал: - Выходите медленно по одному! Рэй первая!
Рэй вышла на середину дороги. За ней – Синдзи, ведя на поводу лошадей. Стрелу он с сожалением отправил обратно в колчан.
- Что у вас происходит? – спросила севаста. – почему дорога оцеплена? Почему по ней рыцари скачут как у себя дома?
Синдзи отметил, что еле слышит ее слова, а вот у друнгария такой проблемы, похоже, не было. Хотя тот стоит в полусотне шагов
- Выходите, выходите!
Тодзи выбрался на дорогу, присоединившись к Синдзи и Рэй. Теперь удалось спокойно рассмотреть отряд друнгария. Здесь было несколько десятков воинов довольно затрапезного вида: с подранными щитами и в косо натянутых доспехах. Они толкали перед собой гуляй-город – три телеги с укрепленными на передней стороне щитами, тоже подранными. Сейчас солдаты остановились и с растерянным интересом наблюдали за троицей. Друнгарий стоял в проеме между двумя повозками и внимательно рассматривал явившихся.
- Проходите сюда, - скомандовал он, - тоже по одному, за оружие не хвататься. Ты, смазливый, кляч ведешь… И сделайте мне уже нормальное оцепление, троглофилы рыхлые, - последняя реплика была обращена к подчиненным.
Тем же порядком, что и раньше, Рэй, Синдзи и Тодзи забрались за гуляй-город. Друнгарий послал одного бойца разведать дорогу.
Вблизи Андроник Склирин оказался человеком невысокого роста, чуть полноватым и плешивым. Он заговорил тихим, немного стеснительным голосом:
- Пятеро апостолов пробились через мост, мы теперь их гоняем. Двое готовы, трое остались. Сейчас на заслон наткнутся, снова сюда прибегут. Ты бы уходила поскорее с этой дороги.
- Как можем, так и уйдем, - ответила Рэй, - как сняли тех двоих?
- Одного пожгли, другой на крутом повороте в пропасть сверзился. Не до докладов мне, севасточка, заботы много.
Отправленный разведчик прибежал обратно:
- Там дальше дорога миллионов на пять просматривается. Укрытий нет и рыцарей нет.
- Ясно. Бойцы, слушай меня. Всю эту дребедень откатываем обратно, вон к тому повороту.
Недовольные солдаты, ругаясь, поволокли гуляй-город назад. Две телеги были нагружены всяким барахлом совершенно непонятного происхождения и предназначения, а вот в третьем Синдзи узнал нефтехранилище. Оно было доверху загружено глинянными горшками серой, красной и черной расцветки. В первых должна была находиться долгогорящая серая нефть, липнущая к доспехам и прожигающая их насквозь, во вторых – более легкая и текучая белая нефть, которая на самом деле была не белой, а прозрачной. Она воспламенялась быстро, и красные горшки взрывались, разбрасывая осколки на большое расстояние. Наконец, в черных горшках обыкновенно закрывали сложенные много раз кожаные мешочки, и в итоге получались перемежаюшиеся отделения с серой и белой нефтью. Белая нефть в таких снарядах служила, чтобы разбрасывать серую в разные стороны.
Так, во всяком случае, полагалось различать огненные снаряды. Теперь, в силу неразберихи и недостатка горшков зачастую приходилось заправлять нефть в те емкости, какие были под рукой, независимо от инструкций.
Склирин поставил разведчиков там, где дорога огибала очередную гору, а гуляй-город расположил за поворотом, в небольшом кармане. Весь отряд столпился там же: дорога позади него просматривалась на несколько миллионов так же хорошо, как и впереди. По этой же причине Аянами со своей свитой должна были ожидать завершения операции тут же, вместо того, чтобы сразу отправиться по дороге к перешейку.
Две повозки со щитами поставили на дороге, перегородив ее. Между ними остался небольшой зазор, который заполнили, поставив перегородку из еще двух щитов, навешенных на деревянные балки. Позади перегородки разбросали какую-то самопальную, но довольно сложную конструкцию из цепей и приваренных друг к другу сунклитом труб. Ту повозку, на которой хранились нефтяные горшки, поставили позади, Склирин взгромоздился на нее, чтобы лучше обозревать окрестности.
Надо сказать, кочевнику все эти приготовления не внушали особого спокойствия. Во-первых, командующий Рокубунги обыкновенно ставил гуляй-город клином, чтобы рыцарям приходилось лавировать между повозок, а следовательно, - снижать скорость и разъединяться. Там, среди укреплений под всадниками в броне убивали коней, а самих их забрасывали огнем и стрелами. Во-вторых, Склирин почему-то до сих пор не раздал нефть бойцам, а продолжал держать весь запас на своей телеге. Хотя не весь, вон у края дороги несколько горшков поставлены. Но все равно, опасно это, опасно и не очень умно. Впрочем, свои соображения Синдзи продолжал держать при себе.
6. Прибежал взволнованный разведчик.
- Скачут назад. Все трое. В четверть свечи будут тут.
Синдзи тут же отвел лошадей к обочине, в иссохшую придорожную канаву под самой скалой. Рэй и Тодзи встали рядом. Бойцы выстроились по обеим сторонам между заграждением и нефтяным складом. Где-то за гуляй-городом нарастал цокот подкованных копыт, знакомая уже поступь трех Апостолов.
Первый Апостол не стал пробивать заграждение из щитов. Он его перепрыгнул. Роста в этом воине было пять с половиной локтей. Доспех он носил особенный – отполированный до небесной голубизны, лишенный какой бы то ни было вязи и угловатый, без обычной плавности изгибов. Шлем тоже был угловатый и формой напоминал две пирамиды, совмещенные основаниями.
Под зычную команду Склирина бойцы бросились на пирамидоголового с пиками. Того, однако, никак нельзя было достать: пики ломались не только о доспехи всадника, но и о попону-калантырь, в которую был облачен конь. Апостол отбивался тяжеленным мечом и уже успел размозжить несколько голов.
Тут энергия боя захватила и Синдзи. Руки-ноги сами знали, что им делать. Подумывая краем сознания, что зря ввязывается в драку, кочевник вскочил на спину Сиоки и поскакал в облепившую Апостола толпу. Кажется, Тодзи бросил сам себе «опять берсеркует, придурок». Синдзи держал перед собой тупой кончар – оружие, против сикилинской брони не очень эффективное, но способное неплохо досадить. Хорошенько разогнавшись и, вытянув руку поверх голов, Икари со всей силы ткнул рыцарского коня в бок. Конь шарахнулся, как черт от ладана, а рыцарь заметил кочевника, встретив его огнем глаз из-под забрала – как раз там, где соединялись две пирамиды.
Тут и поступил трусливый кочевник так, как должен бы был. Со страхом отпрянул всем туловищем от огненного взгляда, и, развернув клячу, бросился прочь. А рыцарь, возмущенный такой нелепой атакой, поскакал за ним.
Синдзи оглянулся. Огромный апостольский конь шаги делал много более протяженные, чем Сиока, и потому неуклонно приближался.
Эх. Вообще-то этот фокус лучше проделывать вдвоем, когда скачущий рядом товарищ крепко удерживает поводья твоего коня. Но и в одиночку можно, если лошадь надежно обучена и опыт есть. Икари достал стрелу из колчана и положил на тетиву. Сунул поводья в зубы. Бой копыт стал уже как гром – Апостол подошел вплотную. Синдзи резко развернулся в седле.
Здесь заканчивалось искусство и начиналась удача. Первая стрела чиркнула наконечником по краю и ушла к вершине пирамиды. А вот вторая попала точно в прорезь, чуть левее переносицы, отчего один глаз погас сразу, а второй…
Тоже почти сразу. Скрежетнул рыцарский доспех, упали тяжелые руки, наклонилась голова. Синдзи свернул к обочине, и вражеский конь пролетел мимо.
Кочевник поскакал назад. Боевой запал прошел, и теперь слегка колола совесть, что спутников без попечения оставил. Впрочем, особого осуждения в глазах обоих не было. Тодзи хмыкнул, а Аянами все внимание уже сосредоточила на щитах. Воины там утратили всякий порядок и просто жались к заграждению, выжидая следующего противника. Склирин сидел на телеге с нефтью, внушительный, но с какой-то еле заметной растерянностью.
Рыцарь, не такой огромный как предыдущий, и одетый в нормальные доспехи, разогнавшись запрыгнул на телегу. Огляделся, уяснил ситуацию и сразу поймал взглядом Склирина. Друнгарий поднял в руках нефтяной горшок с уже подожженным запалом – куском тряпки, тянущимся из полости наружу. Рыцарь – без всякого замаха – метнул ему в грудь огромное копье. Склирин выронил нефть. Рыцарь соскочил с телеги внутрь гуляй-города и загарцевал к повозке.
- Ложись! – заорал Тодзи, падая в иссохшую придорожную канаву и правой рукой увлекая за собой госпожу Аянами, а левой – Синдзи. Тот каким-то непонятным образом успел ухватить поводья всех трех лошадок и тоже дернуть их вниз. Он закричал, чтобы не оглохнуть от взрыва.
Все равно оглох. И швырнуло раскаленным воздухом, твердым, как молот кузнеца, – прямо на госпожу Аянами, та только ойкнула. Ну да ладно – повезло, что между мягким оказалась. Под ней был Тодзи, которого припечатало к скале.
Рядом с ухом просвистела и упала на траву огненная капля – вязкая серая нефть. Икари лежал, не шевелясь, пытаясь хоть что-то расслышать. Под ним замерла Аянами – чувствовались лишь удары сердца пониже мягкой груди.
Синдзи откатился в сторону. Вместе с глухотой накатила слабость, вставать не хотелось. Но он встал.
Облако черного дыма поднималось над остатками повозки. От неловкого друнгария не осталось и следа, покореженный доспех Апостола валялся на дороге. Огонь почти вышел – видать, в тех горшках была только белая нефть. Солдаты – кто догорал, кто лежал, сбитый осколками, но многие казались вполне живыми и даже боеспособными.
Синдзи оглянулся на своих спутников. Слегка помятая и мало что соображающая Аянами отползала в сторону от помятого чуть сильнее Тодзи. Лошади, приученные ко всем несуразностям боя, лежали в канаве, тревожно поглядывая по сторонам, но, кажется, невредимые. Кочевник заметил пятнышко огня на седле Сиоки. Выхватил нож, зажал край седла между пальцами, вырезал горящий участок, отбросил в сторону. Ему вспомнилось, как войсковой врач в Иворадзе одним ударом сабли срезал с руки раненого каплю горящей нефти, да так ловко, что тот отделался царапиной.
Сзади что-то бухнуло – кочевник едва расслышал заложенными ушами, но его сразу охватила некая неясная тревога. Он оглянулся и увидел третьего рыцаря. Тот не стал прыгать через гуляй-город, а поскакал напролом, сшибая щиты бронированным торсом своего коня. Удар пришелся по самому центру заграждения, конь проломил щит, а потом упал, запутавшись ногами в цепях. Всадник выскользнул из седла и, приземлившись на булыжную дорогу, заскрежетал доспехами по камням. Солдаты смотрели на это в оцепенении.
Рыцарь уперся руками в брусчатку и начал медленно поднимать свое тело. Кочевник боковым взглядом уловил мельтешение – Тодзи странно задергал головой из стороны в сторону. Рыцарь встал на колени. Тодзи крикнул что-то, обращаясь к солдатам. Те не шелохнулись. Икари казалось, что он видит сон. Хотя нет, во сне ты мало что различаешь, но многое чувствуешь, а Синдзи видел все, но мало что чувствовал и ничего не понимал. Рыцарь понял, что не может просто встать на ноги из положения стоя на коленях. Он нагнулся, снова уперся руками в землю и начал медленно перемещать правую ступню. Тодзи дернулся всем телом и развернувшись бросился к тем нефтяным горшкам, которые были сложены на обочине и совершенно не пострадали при взрыве.
В них серая нефть – неожиданно осознал кочевник – их сгрузили туда, а те, что с белой, оставили, поэтому взрыв вышел таким мощным.
Судзухара схватил верхний горшок и решительным шагом двинулся на рыцаря, на ходу щелкая огнивом. Рыцарь уже твердо стоял на правой ноге и почти поднял левую, одновременно вынимая меч из ножен. Тодзи подошел к нему на безопасное расстояние и резко швырнул зажженный горшок.
Глина, выдержавшая взрыв, раскололась от удара о край доспеха. Горящая нефть – именно, то серая! – охватила все тело рыцаря. Он снова упал, теперь навзничь, забил конечностями и закричал – с жуткой жалобностью. Этот крик словно бы пробудил Сина из оцепенения. Он вернулся в реальность, но теперь все уже оказалось сделано и толку от него особого не было. Тодзи взял из кучи еще один горшок и тоже бросил его в рыцаря. Теперь уже, конечно, не поджигая. Серая нефть облепила весь доспех, раскаляя чугун и прожигая насквозь кожу. Рыцарь визжал, но теперь почти не дергался. Судзухара еще раз оглядел солдат, однако те были все также безмолвны и неподвижны. Тогда он взял копье и просчитанным движением сунул острие горящему под забрало.
Крики прекратились.
И вот тут Тодзи сказал солдатам. Такое, что даже Сину захотелось провалиться под землю. А солдаты разом утратили неподвижность, однако не обрели способность перемещаться – просто задергали головами, стали почесываться и отряхивать пыль с одежды. Тодзи презрительно сплюнул и пошел восвояси.
«Интересно, куда он пойдет, когда все, что его – у меня?»
Тут только Синдзи оглянулся на госпожу Аянами. А она с неподдельным ужасом смотрела на горящего рыцаря. Огонь дрожал, отражаясь в ее глазах. Она крикнула:
- Затушите его! Что ж вы?
И солдаты бросились тушить – надо же было хоть как-то оправдаться за недавнее бездействие.
Аянами поймала взгляд Синдзи, смутилась и, словно бы оправдываясь, – это перед ним-то? - сказала:
- Тело должно остаться в сохранности.
Синдзи молча кивнул.
7. Комит, оставшийся за главного после гибели друнгария, вытянулся в струнку и доложил:
- Все три Апостола уничтожены. Наши потери: семнадцать убиты, включая друнгария Склирина, тридцать пять ранены. Из них трое доходят, пятеро никогда не возьмут оружия.
- В каком состоянии трупы? – спросил турмарх.
- Чьи?
- Апостолов, какие же еще?
- Два обожжены, но не сильно. Один отработан чисто – стрелой в глаз.
- Это хорошо. Всех троих тащите в деревню. Раненых тоже. Врачи должны подойти с минуты на минуту. И вообще, в деревню. Нечего эту дорогу зря загромождать, другие позаботятся, чтобы ее зачистить.
Комит дал своим людям соответствующие команды, и отряд нестройными рядами поплелся в деревню Оливера. Деревня эта выглядела основательнее, чем большинство городов в Сюнне или Судзударе. Двух, а то и трехэтажные дома с красночерепичными крышами лепились к мощеным улочкам, улочки по пологим склонам спускались к Васильевской дороге. За деревней росла огромная оливковая роща. Здесь девельтские горы кончались и начиналась равнинная область Аргентида, тянущаяся на восток до Ксилитр и Пандионского моря, а на юге упирающаяся в гексамиллионный перешеек. Климат в Аргентиде был суше, а земли – бесплоднее, чем в Мории, однако давшие название долине месторождения серебра позволили местным жителям возвыситься над всеми соседями. Великая республика Ксилитры – была такая в свое время, очень давнее, задолго до того, как прорыли канал, задолго до основания Ринского Царства, которое теперь доживало последние дни.
Комит и турмарх ехали рядом.
- Кстати, - сказал комит, - двух из троих Апостолов свалили пришельцы.
- Какие пришельцы? – заинтересовался турмарх.
- Севаста из Василиополя – высокий человек – и двое ее охранников – варвары. Убивали они, а не севаста, ясное дело.
- Ты полегче, я тоже вообще-то варвар – Тимофей Ямадзаки мое полное имя.
- Эти совсем дикие. И имена у них варварские, не только фамилии. Госпожа, кстати, тоже «Аянами», но она, как я уже говорил, севаста.
- Интересно, откуда они взялись. Слушай, комит, выцепи-ка их из этого стада и позови ко мне.
Комит ускакал искать столичных гостей, оставив Тимофея Ямадзаки в задумчивости. Впрочем, ненадолго - троица быстро отыскалась.
- Господин турмарх, комит сказал, что ты хочешь меня видеть, - начала Аянами, - к сожалению, не знаю твоего имени…
- Это я не знаю ваших имен, - отрезал Ямадзаки, - вы кто такие? Кто вас сюда позвал?
- Я секретонотарий почтового ведомства, мегасифонатор армии, севаста Рэй Аянами. Со мной следуют мои телохранители, секироносцы стражи Влахернского дворца пластун Тодзи Судзухара из Судзудары и лучник-коноставл Синдзи Икари из Экзосюнны. Мы следуем из Василиополя в Гексамиллион по особому поручению к командующему Девельтско-Морийской фемой, севастократору Гэндо Рокубунги непосредственно от Его Императорского…
- Предъявите верительные грамоты с печатью и тугрой.
- Милый, благородный турмарх, дело в том, что поручения такого уровня не обеспечиваются грамотами. Лица, имеющие право пускать либо не пускать порученцев в то или иное место, в данном случае, как правило, знают их в лицо.
- Я вас не знаю, - развел руками Тимофей, - комит, когда и где ты впервые увидел этих людей?
- Эээ, на Васильвеской дороге, незадолго до полудня. Когда мы гнали…
- Солдаты! Взять под стражу этих трех человек. Найти место, где их можно будет надежно запереть. Ждите дальнейших указаний. Обращаться почтительно, но на провокации не реагировать и по возможности не разговаривать. Севаста, успокойся. Я запрошу непосредственно севастократора, и он даст указания. Комит, я еще буду спрашивать тебя по этому поводу, но помни главное: впредь проверяй, кто ходит вокруг твоей банды.
8. На исходе дня, когда золотистое солнце готовилось скрыться среди гор, когда по Васильевской дороге удалось восстановить более или менее нормальное сообщение, когда из трех безнадежно раненных двое перешли в разряд убитых, когда солдаты окончательно уяснили, что на сегодня война окончена, и разбрелись по округе в поисках досуга, - именно тогда прибыла в Оливеру с юга повозка, сопровождаемая конником. Конник был облачен в длинную льняную рубаху, выбеленную известью. Такую же снежно-белую рубаху носил и человек, управлявший повозкой. Точнее, носила – это была молодая женщина, только стриженная по-мужски.
Когда красные крыши деревни стали хорошо различимы, конник извлек из рукава и надел на глаз повязку. Издалека могло бы показаться, что он одноглаз, однако на самом деле к ремню крепилась линза, через которую всадник и смотрел правым оком, компенсируя тем самым врожденную подслеповатость.
Он обратился к стражнику на краю деревни:
- Вызови господина турмарха Ямадзаки, сообщи мое имя – меня зовут Гугвий Макоц – и скажи, что я должен провести осмотр убитых Апостолов и затем забрать их с собой.
Стражник кинулся исполнять указание, оставив караульный пост товарищам. Макоц еще раз оглядел окружающее пространство. Картина, надо сказать, была идиллическая, начинало темнеть, где-то гавкали собаки. Вышел наружу турмарх и повел их боковыми улочками к дому деревенского гармоста, который теперь стал и штабом, и складом, и тюрьмой. Макоц вел коня в поводу, его помощница аккуратно и ловко вписывала телегу в узкие повороты.
Во дворике позади гармостовских хоромов был устроен погреб-ледник. Из него выкатили на тачках тела убитых Апостолов. Трое были сильно обожжены, один покорежен. Только доспех пирамидоголового не имел видимых повреждений. Гугвий протер глазную линзу и прямо-таки впился взглядом в доспехи, обшаривая одну деталь за другой. Второй его глаз жутковато выпучился от напряжения.
- Как интересно, - протянул Макоц, - так, а что у нас по лошадям?
- Чтобы их тоже собирать – указания не было. С трупами-то возиться никакого желания, а тут еще скотину таскать.
- Одного коня живым стреножили, - встрял давешний комит, - он сейчас на конюшне в другом крыле. Желаете посмотреть?
- Безусловно. Но потом. Сначала люди. Майя, доставай тринадцатую таблицу.
- Уже, - отозвалась женщина. Она уложила на колени гладкую доску с расстеленным на ней листом бумаги, а в руки взяла перо и сепию.
- Пиши по первому, - человек в белой рубахи указал на ближайшего к нему рыцаря, того, который упал в пропасть на крутом повороте, - «Общее описание: доспех 49Б стандартный с вариациями, рост около пяти локтей. Видимые повреждения малые расширенные»
- Пошло-поехало, - шепнул Ямадзаки комиту, - мы тут надолго. Сначала он доспех измерять будет, потом демонтировать. Если доспех удастся отделить от тела, будет измерять тело. Бррр…
- А бывало, что доспех не удавалось отделить?
- Я такое ни разу не видел. Но слышал. Говорят, у некоторые Апостолов никогда не снимают латы и они у них являются частью тела, как панцирь у черепахи.
9. Вообще, Синдзи приходилось устраиваться на ночлег и с куда меньшей роскошью. Причем, будучи вольным человеком, а не узником, задержанным по подозрении в соглядатайстве. Например, несколько раз по сюннской молодости его застигала гроза на дальних пастбищах и приходилось наскоро сооружать шалаш, – и как только удавалось находить что-то пригодное посреди ровной степи? – а потом обустраивать такую подстилку, которая позволяла если и не остаться сухим, то хотя бы ночевать не в воде. Или уже здесь в Рине, когда их послали на охрану Тривальской дороги в Дидимотиху. Старый форт как раз тогда был разрушен, и ночевать приходилось прямо на обочине, разглядывая звезды под шум нескончаемых караванов. Хотя это было даже весело.
Их поместили в конюшнях, занимавших весь первый этаж гармостовского дома, да еще небольшую к нему пристройку. Два стойла – одно напротив другого, перед самым проходом в дом - были снабжены решетками, достаточно крепкими и узкими, чтобы внутри можно было запирать людей. Похоже стойла эти редко использовали по назначению – только при визитах особ высшего сословия, когда нужно было поместить царского коня в месте, достойном его породы. Аянами заперли в одном стойле, варваров в другом. На пол была постелена куча свежего сена, однако запахи конской мочи и навоза накрепко въелись в стены помещения, так что избавиться от них было никак не возможно.
Госпожа Аянами, оглядев место своего заточения, невозмутимо взбила горку на сене и, устроившись на ней, заснула. Синдзи и Тодзи, которым тоже почти не доставалось спокойных минут за последние несколько дней, решили спать по очереди.
Первым завалился Син, но через некоторое время был разбужен товарищем – принесли еду. Паренек, едва ли старше четырнадцати, раздал плотные армейские лепешки, практически лишенные вкуса, но, кажется, довольно сытные. К ним прилагалось оливковое масло, которое – для всех троих – выменял Синдзи на подвеску своей нагайки. Так расстался он с еще одним предметом, привезенным из далекой Экзосюнны. Паренек, получив бубенец, достиг полного счастья, а на кочевника стал смотреть как на богоподобное существо. Это не помешало ему заговорить с экзотическим узником.
- Коноставл, я видел, как ты стрельнул того рыцаря. Это было… - он задумался, пытаясь подобрать эпитет, - очень здорово.
Синдзи набил рот куском лепешки, чтобы иметь возможность ничего не говорить.
- Нет, ну действительно, здорово, - паренек похоже, забыл все другие слова, - я вот вообще не понимаю, как так можно.
- Тебя как звать?
- Аида. Аида Кениат.
Синдзи отложил лепешку в сторону и, улыбаясь, поманил Кениата пальцем. Тот нагнулся.
- Страх. Я каждый раз, когда сражаюсь, по-настоящему боюсь. Ужас в моих очах неподдельный есть. Если б я трус не был, никогда в себе силы врагов убивать не нашел.
Аида надолго задумался, очевидно, пытаясь проанализировать услышанное. Потом на его лице отразилась неловкость, видимо, по мнению парня, он невежливо затягивал молчание. Кениат открыл рот и выпалил притихшим голосом:
- Скажи… а правда, что сюннские воины своих коней етят?
Синдзи стоило огромных усилий сохранить каменное лицо. Он еще раз поманил Аиду к себе. Тот вторично нагнулся, всем своим видом предвкушая нежданное откровение. Кочевник приподнял ногу и плавно, но сильно пихнул Кениата подошвой. Тот вылетел наружу, неловко сев на земляной пол. Тодзи расхохотался. Это был первый звук, который он издал за время трапезы.
- Юноша, ты как иноземцы на сюничанках женились, слышал? – спросил Икари.
И вот тут паренек смог его удивить.
- Слышал. Император Лаврентий женился на Миямуре, дочери хана Котягу, а царевич Алексей, его племянник – на Канучаке из Ся-Рукана. Варадзимуро Единоборец, князь Судзудары, женился на дочери Аэпы, хана экзосюннского, и его потомки – князья Судзудары – все наполовину сюнны. А другой Варадзимуро, сын Идзоро Куяу вот-вот… - он вдруг осекся, заливаясь краской.
- А чтобы мы на иноземках женились, слышал?
Тот только помотал головой.
- Вот, а ты сюничанок никогда не видел, вот и про коней не говори. А как сюничанку увидишь… - подготовленная тирада выпала у Синдзи из головы, он снова начал забывать простейшие слова чужого языка: - так никого смотреть захотеть не захочешь, да. Ладно, тебе пора отчитываться бежать. Тут у вас все строго, как я знаю.
Парень ошарашенно кивнул и бросился к выходу.
- Юноша занятный, - протянул Синдзи, возвращаясь к трапезе, - Интересно, знаешь. Кто-то тут Сюнной и Судзударой увлекается, на нас похожим быть хочет.
- Если б они еще драться умели – было бы совсем хорошо.
- Слушай, Тодзи, зачем ты злой такой?
- Зачем злой? Затем, что они ничего не могут. Были бы нормальными людьми – никто бы на них не напал. Не было бы нас – их бы уже давно до нитки сикилинцы обобрали. А так глупость получается, победить толком не могут, проигрывают. Когда совсем проигрывать начинают, зовут нас. Мы врага отбрасываем в сторону, они идут в наступление. И опять победить не могут, и опять сначала.
- Они нам платят же.
- Вот странно это, Син от тебя слышать. Ты ж Василиополь чуть не обнимать-целовать готов, так тебе все тут нравится.
- Тихо, - вдруг прервала их Рэй. До этого она ела свою лепешку молча, с механической сосредоточенностью и, кажется, не замечая ничего вокруг.
Варвары прислушались. Слева щелкнул замок, и двери, ведущие во внутренние помещения, растворились. Из них появились: злополучный турмарх Ямадзаки, невысокий мужчина в наглазнике и белом халате, стриженная по-мужски молодая женщина также в белом халате. Они прошли мимо стойла, брезгливо не обращая внимания на узников, пока Аянами не позвала:
- Гугвий, постой.
Человек в наглазнике обернулся.
- Госпожа Аянами, что вы здесь делаете?
- Снабженец, ты ее знаешь?
- Да погодите вы, турмарх. Аянами, вас взяли под стражу?
- Как видишь, - Аянами пожала плечами, - у меня же нет верительных грамот. Ты можешь распорядиться, чтобы меня и моих спутников освободили?
- Лекарь, я на это пойти не могу, - вмешался Ямадзаки, - только по прямо выраженному указанию командующего.
Гугвий нахмурился и с расстановкой произнес.
- Тогда давайте так. Я - сотрудник секретариата службы снабжения, приказывать вам не могу. Но я настоятельно рекомендую вам освободить лицо, называющее себя севастой Аянами.
- А мне-то что? - лицо турмарха выражало искреннее недоумение, - ты рекомендуешь, я твою рекомендацию отклоняю.
Гугвий кивнул и обратился к Рэй:
- Я постараюсь решить ваш вопрос так быстро, как только смогу. Самое позднее завтра к вечеру вы будете на свободе.
- Я верю тебе, - сказала Рэй, - только обязательно передай Мисато, что с ней очень хочет встретиться Лилия Фирогена.
10. Выйдя из конюшни, Макоц сказал турмарху:
- Спасибо, что подыграли мне.
- Подыграл? – вот теперь тот был действительно ошеломлен.
- Разумеется. Ждите дальнейших указаний. Если в течение трех дней они не будут даны, можете поступить с пленницей по первоначальному плану. Но до тех пор – чтоб ни один волосок.
«Кажется, все прошло как надо, - подумал про себя Макоц, - турмарх теперь голову сломает, пытаясь понять, что за птица ему попалась. Но в ближайшие сутки тронуть Рэй он уж точно побоится»
11. Назад ехали уже в ночной тьме – только точечки звезд мелькали среди сосновой хвои. Майя немножко трусила, хотя и старалась не подавать виду. Время все-таки сейчас неспокойное, можно и на беглых своих напороться и просто на разбойников, а то и на тайком переправившихся в Девельт вражеских оруженосцев. Не прибавляли спокойствия и сваленные в кузов трупы, хотя к этому Майя уже успела привыкнуть.
Гугвий скакал на своем коне, то чуть отставая, то забегая вперед, огибал повозку то слева, то справа, смотрел по сторонам. Когда он оборачивался, свет факела выхватывал вечную насмешливую полуулыбку, и тогда Майе становилось одновременно спокойнее – за себя – и тревожнее – за него.
- А ты откуда знаешь эту севасту? – спросила она, когда тот очередной раз поравнялся с повозкой.
- Ее лично я знаю плохо. Странно, кстати, что она мое имя вспомнила. А вот про нее… Слушай, Маечка, а ты разве ни разу не слышала: Рэй Аянами, Лилия Фирогена?
- Нет. Я вообще ни про что не слышала.
- Ну, ты ведь скоро тоже нотарией станешь, так что я расскажу. Эта севаста – советница самого василевса. При дворе имеет статус таинственной особы, ибо появляется то тут, то там, но ни с кем не завязывает тесных отношений.
- Да она же девчонка совсем. Как так – советница?
- Не так, как ты, возможно, подумала. Во дворце она бывает не столь уж часто, зато ее видели и в Дидимотихе, и в Киферии и даже в пределах Иворадзе. В Киферии она переучивала флотских сифонаторов, чтоб могли обращаться с красной нефтью. Ходят слухи, что она же эту красную нефть и придумала, потому ее Фирогеной прозвали. Слухи слухами, но ты представляешь – сифонаторы, пятьдесят морских волков, вся кожа в ожогах. Да из них каждый по десятку пиратских кораблей сжег. И все слушают ее, внимательно и беспрекословно.
- Ух ты, как. Вот тоже изобрету какую-нибудь хитрую нефть, буду ездить, всех учить.
- Ты и с Апостолами много чего придумала. Но я еще самое интересное не сказал. Она появилась на глазах года полтора назад – вскоре после того, как василевс взял в свои руки всю полноту власти. Где она была ранее и чем занималась – вроде бы никто не знает. Но мне кое-что поведал один старик из дома царственных слепцов. Давным-давно, когда наш дорогой василевс был еще простым севастократором и командовал гарнизоном в Рагоце, имелась при нем девица, вроде как помощница или секретарь. Маленькая, тоненькая, не поймешь в чем душа держится. Бледнокожая. С волосами цвета морской волны и глазами цвета гранатовой мякоти. Он так и сказал – «морской волны и гранатовой мякоти». Потом она куда-то исчезла. А севастократор вскоре на долгие годы попал в немилость.
Кажется, Майя впечатлилась.
- Так она что, ведьма что ли? Вечно молодая, а самой небось лет под девяносто.
- Почему? Мне скорее кажется, что быть может существует некий монашеский орден или что-то подобное. Или секта еретическая. Это порой так трудно различить – кто действительно святой старец, а кто злоковарный ересиарх…
- Ну не тяни, что за орден?
- Ну, может быть, существует некий орден, нам неизвестный, члены которого красят себе глаза и волосы.
- Глаз-то как покрасить можно? Ты меня обманываешь.
- На южных островах так делают. Очень южных – южнее Кирены и Аксума. Наносят татуировку прямо на радужку. Говорят, очень больно и зрение потерять по неосторожности проще простого. А вообще, не знаю я. Что за орден, существует ли? И откуда эта Аянами взялась тоже не знаю. А самое главное, есть у меня ощущение, что Мисато тоже не знает.
Майя надолго призадумалась.
- Слушай, Хьюга, а у меня глаза цвета чего?
- Нефти…
- Дурак.
- Черной нефти, которая блестит в звездном свете. Нет ничего прекраснее, чем блеск нефти в самый глухой ночной час.
12. От города Гексамиллион до одноименного канала по Васильевской дороге десять тысяч шагов, и первые четыре из них занял лагерь севастократора Рокубунги. Палатка протосевасты Кацураги притаилась на самом краю лагеря, со стороны города. Одной своей стороной палатка смотрит на дорогу, другой на лагерь, третьей на город, четвертой – на поросший дубами склон холма.
Во всех сопроводительных бумагах Мисато числилась как первый секретарь службы снабжения, а ее подчиненные, соответственно, как секретариат. Был этот секретариат многочисленнее самой службы, почти в каждой банде имелись его представители, гласные и негласные, в ставке же слова протосевасты обычно оказывались третьими по значимости после слов василевса и севастократора Рокубунги. Документацию секретариата стерегли судзударские секироносцы, а штат палачей и дознавателей был больше, чем в судебном ведомстве крупного города. В общем, если говорить прямо, без обиняков – ведомство Мисато было военной контрразведкой.
Сама Мисато – женщина тридцати шести лет, довольно красивая, хоть и начавшая уже полнеть, - с раннего утра и до поздней ночи бегала по всему лагерю, ознакамливалась с одними отчетами, визировала другие, составляла третьи, допрашивала пленных и опрашивала местных жителей, принимала доклады подчиненных, отчитывалась перед севастократором, тенью присутствовала на советах, в общем была при деле. От усталости и недосыпа кожа у нее под глазами налилась тьмой.
Вскоре после полуночи прибыл с докладом Макоц.
- Сколько у тебя Апостолов?
- Пятеро. Все задокументировано, - Гугвий протянул кодекс, исписанный убористым почерком Майи.
- У меня и так голова болит, - Мисато посмотрела на папку с ненавистью, - что там в общих чертах?
- Ничего особенного. Никаких вросших в тело доспехов. Один из убитых – Апостол высшего ранга, ростом пять локтей, два пальма. Это тот, с пирамидой на голове, который ступил на нашу сторону первым и ранил Фуюцуки. Сняли его, кстати, очень чисто, стрелой в глаз. Остальные – как обычно, четыре локтя, четыре пальма или около того. У высшего доспех особой конструкции. Все углы на деталях резкие, никаких закруглений, будто деталь не ковали, а выплавляли прямо так или резали чем-то невероятно твердым. И материал странный, по крепости сравним с сунклитом, но не темный, а как серебро по цвету, и блестит похоже.
- Хорошо. Доспехи сюда привез?
- Разумеется.
- Отлично. Отдашь в отдел Акаги вместе с кодексом, они разберутся, какие выводы из этого делать.
- Еще важное – у этого высшего коня живым захватили. Он в стойле на конюшне оливерской стоит. Не представляю, как они его туда сунули, потому что конь буйный и никому не дается. Вроде обычный першерон, только здоровый и откормленный.
- Жеребец, кобыла?
- Жеребец.
- Это хорошо, больше детей наделать может. Кто следующий в Оливеру поедет – распорядись, чтоб пока его на суп не резали, а потом мы его забираем. Надо б рыцарского першерона с нашими кобылами познакомить, - в голосе протосевасты появилась некая мечтательность.
- Госпожа Кацураги, тут еще один момент интересный есть. Турмарх Ямадзаки, который командует войском, расквартированным в Оливере, взял под стражу одну девицу, прибившуюся к отряду. У нее синие волосы и красные глаза, она называет себя севастой Рэй Аянами по прозвищу Лилия Фирогена. Турмарх подозревает, что на самом деле она – соглядатай Сикилина.
- Как интересно, - Мисато пристально посмотрела на Макоца, - и что турмарх собирается с ней делать?
- Ближайшие пару дней – ничего. Ждать подтверждения или опровержения. Потом ее подвергнут дознанию с применением соответствующих пыток, и если ничего не откроется – казнят как соглядатая.
- Интересно… - задумчиво повторила Мисато, - Рэй Аянами, да еще севаста. Ничего такого не помню. Пусть турмарх с ней и разбирается, а у нас и так голова кругом.
Макоц троекратно обругал про себя свою болтливость. Ну что стоило сначала дождаться реакции Мисато, а уже потом раскрывать информацию перед Майей? И когда я привыкну соблюдать все правила своей службы?
13. По обеим сторонам канала царило затишье. Сунклитовый остов моста, построенный в незапамятные времена, медленно остывал, но был все еще очень горяч. На девельтской стороне часовые лениво обозревали окрестности, следя, чтобы никто не попытался перебраться через пропасть. На морийской тем же занимались апостольские оруженосцы.
Спокойствие сохранялось до того момента, когда над кромкой Пандионского моря вспыхнул малиновый солнечный луч. В эту минуту оруженосцы удалились в небольшой домик по каким-то своим делам, а на опушку рощи выскочил человек с большим луком. Он задрал свое оружие высоко вверх и выстрелил в сторону канала. Часовые повскакивали со своих мест. Стрела пролетела высоко над пропастью и ухнула в крону пирамидального кипариса позади поста часовых. А человек со всех ног бросился к мосту. Из рощи выехали два конных оруженосца с луками и сразу же принялись стрелять по бегущему. Оруженосцы-часовые выскочили из своей сторожки, ничего не понимая. Часовые на девельтской стороне сообразили, что бегущей, похоже, стремится к ним и начали стрелять в оруженосцев.
Лучник отбросил свое оружие, добежав до моста. Продольная балка была узкая – не больше двух пальмов по ширине, - но он все же решился пробежать по ней. И ведь две трети расстояния пробежал. А потом – поскользнулся на золе, ударился о раскаленную рельсу и полетел в пропасть. Упал в воду плашмя и более признаков жизни не подавал.
Солдаты с обеих сторон еще некоторое время постреливали друг в друга, обмениваясь ругательствами, затем успокоились. Макоц, которому доложили о случившемся, велел прочесать рощу, в которую стрелял погибший. Злополучный кипарис срубили и среди его ветвей нашли стрелу. Как и предполагалось, на нее был намотан пергамент.
14. Доклад Макоца был последним событием для Мисато в тот вечер. Отпустив его, она легла спать, велев разбудить себя через два часа после рассвета, к утреннему совещанию. Однако разбудили ее чуть раньше. Гугвий коротко рассказал о случившемся на перешейке и протянул ей пергамент. Кацураги пробежала его глазами раз-другой, уясняя суть.
- Что ты там вчера говорил по поводу Фирогены? Я дам тебе грамоты, скачи в Оливеру, и чтобы к полудню она была здесь, живая, здоровая и свободная.