Когда еще светило солнце, когда преломляло лучи по бурой, полной жизни земле - было легче и верить, и скрываться от страхов. Было простым обыкновением подавлять все законы глупые, людьми созданные, чтобы сидеть на леденящей Луне, сквозь световые года заглядывая в чужое окно. 
Его предназначение, на тонких губах младенческим криком написанное, следовало за каждым прожитым днем, и не было проклятьем, но любопытством. Для утешения созданный, пропитанный пониманием и сочувствием, он преодолеть смог преграды, он подчинялся лицемерию и воздвигал флаги во имя чужих надежд, чтобы в итоге починить кассетный проигрыватель за пару улыбок и прикосновений на сдачу. 
Он не сдался.
***
-Не оставляйте меня одного! 
Он был бы дураком, если бы не понимал, что нельзя угодить всем, но перестать стараться и делать что-то - это сильней его. Любая, смехотворно малая надежда - выигрывает, вновь отнимает; и память, точно дурная, сердце будто бешеное. Все отказывает ему, он предает сам себя, он - глупая рыба, что за три секунды до смерти и вспомнить не может, кто выкачал воду из аквариума.
А по морде первой Евы стекает багряный раствор. Синдзи пилотирует, Синдзи подчиняются все рычаги, он голос Мисато слышит будто бы ото всюду, и все хором, нестройно и глухо выкрикивают одобрительную шушеру, от которой так славно становиться на душе. 
За спиной, не то его, не то Евы - и Аска и Аянами, он видит крупные тени, видит ниспадающие отражения цепких рук, совсем по- ребячески определить пытаясь, где лапы нулевой, где второй не терпится удивить реваншем. 
-Не оборачивайся, Синдзи-кун. 
Небо безоблачно, с небом все в полном порядке. 
-Не оборачивайся, поверь мне, не стоит. 
На земле глаз не может найти и крупицы алого. 
-Что? О чем ты говоришь? 
Чуть скрипит металлический корпус, так глупо раскрашенный, так нелепо говорящий об индивидуальности тех, кому суждено сидеть внутри. Белесые облака не держатся на месте и словно ушами припадают к земле. Темнеют рваные кромки - неужели начнется дождь? Тогда же где все птицы? Почему не видно хотя бы одной?
Мисато-сан, слышите? 
Аска? Аянами? 
-Я просто всегда думаю о тебе, Синдзи-кун. 
...красное... 
Боже, неужели тебе нравится этот цвет? 
***
Первое, что ему удается заметить: Каору умеет "входить" в пространство; и это действительно странное чувство, видеть, как не высокую фигуру поглощает реальность и выплевывает уже чем-то неотъемлемым от себя, точно больше сотни лет стоял, покрывался пылью, сливался с местностью, а теперь отряхивается и даже не обводит заинтересованным взглядом периметр. 
Это совсем не было проблемой, да и не подходящее время, но какого-то черта Синдзи заметил, проверил, а после оказался прав - ярменные глаза Нагисы точно сами по себе выбирают направление то же, что и его. 
Не утруждающий факт, с чего бы думать о таком перед сном? 
Обыкновенное совпадение, не задавать же теперь глупых вопросов? 
И он несет пыльный столбец книг, на языках витиевато-сказочных, ему не доступных, чтобы оставить у занавески-двери; снова.
Хотя это похоже на подношение Богу, что отверг сам мир; хотя это бесполезно и даже неловко. Что есть трата времени в месте, где устойчивость всех четырех измерений - анекдот для сельского жителя? Синдзи не знает. Синдзи запинается, Синдзи роняет. 
Рушит печать неприкосновенности из облачков пыли, рушит устойчивость тишины неуместно живым чиханием, рушит один из вариантов своей дальнейшей судьбы.
Перед кончиком грязного носа, на языке людей, что уже не потчуют мир своим присутствием, судьба решила изложить всю суть разом:
Любить, значит смотреть в одну сторону. 
***
Ему жутчайше хочется пить.
Сквозь тонкие щели, оставленные между веками, он видит лишь алую воду, и тогда уже сладковатая рвота стремиться к горлу - толчками сгибает тело. 
Все происходит заново: вода, рвота, боль, вода. 
Меняются лишь детали: доверие, предательство, боль, доверие. 
Остановиться хотя бы сейчас. Вырваться из чужой кожи, расхохотаться и плюнуть, продолжить жизнь тряпки, пока иссыхает тело, и ждать, когда появятся с криком птицы, на земле, где солнце не преломляет больше свои лучи, а он, Икари Синдзи, все такой же идиот, пусть даже сгорит сотня другая планет. 
Имеет ли это значение?
Имеет ли значение поиск значения? 
Имеет ли он шанс на пощаду? 
Как жутко хочется пить, честно. 
Нагиса...
***
В следующий раз сознание возвращается к нему уже ночью. Не так режет глотку, чуть медленнее засыхает на губах слюна. Чья-то тень, полная густой злости, мечется и закрывает лунный глаз до шумного песочного всполоха и треска камней. 
Как смешно, что копна волос застывает в воздухе иной раз на десяток секунд. 
Как смешно, как забавно, как радостно. 
Она кричит на него, а он видит сонный ворох перьев, что метнулся в темноту горизонта. 
Она кричит и жестикулирует так яростно...изо рта ее брызжет ненависть, воплощенная в каплях не то желчи, не то слюны, а Икари облизывается мысленно, мысленно дышит, мысленно не отвечает на ее тираду, мысленно видит тень сгорбившейся Аянами, и на костюме ее пляшет пламя.
Когда он начинает беззвучно плакать, и взгляд его устремлен к огню - Аска замирает, точно пристыженный, напуганный зверь. 
Она, совершенно не похожая на комок сомнений с именем "Синдзи"..
Надтреснутые щепки ложатся совсем рядом и грозят обжечь, а для него это школьные вылазки на природу, сердито заботливые учителя и очаровательно-болезненный запах костра. 
Наш мир - жив? 
Она, совершенно не похожая на комок нежности с именем "Аянами"..
Куча углей ссыпается и уступает место голубым огонькам, а для неё это из книг вычитанные рассказы, мечты о понимании, что не должны были сбыться, но живы. 
Она, совершенно не похожая на то, чем хотела бы быть..
-Лучше тебе выспаться, дурацкий Синдзи. Завтра я на себе никого тащить не собираюсь. Это ясно? 
Ветер сдувает хлопья пепла и мягко покрывает им замерзшие, чуть смуглые руки. 
-Конечно, Аска.
***
Потом же все происходит чересчур быстро для его ошалевшего мозга и сбитой с рельсов нервной системы. Они заперты и их трое, вокруг выжженная земля, неизвестно откуда тянет густой плесенью. Только Синдзи полный ноль в плане чужого присутствия, пусть впереди и пинает ногой, пожалуй, уже сотый камень, второе дитя, пусть Аянами неслышно дышит. Его одиночество не проходит; не становится мирным уединением. Гложет и тычется холодной собачьей мордой в прорези ребер. Постанывая рычит, разбегается, съезжает с позвонков и вырывается из его живота, оттягивая кровоподтеками украшенную кожу. 
Он что-то думает на счет новых надежд, находит себе пристанище в отрицании счастья, в предрешенной судьбе, а после чувствует на плече руку так знакомо холодную и никогда не получиться сказать, насколько счастливым было его лицо. 
Ту, что он когда-то спас, ту, что так хотелось назвать другом. 
Ее красные глаза он видит перед собой и в них отражается его бесконечное сожаление, в никуда устремленный поиск. 
-Мне показалось, что этого нельзя было потерять. Так бы сказала Аянами Рей, верно? 
Прогретый, весь исцарапанный корпус отцовского плеера ложиться ему в ладонь и чуть дрожат пальцы. 
Когда за горизонтом исчезают белесые пряди и крик Лэндли не различить от шума ветра - он падает на колени и нажимает плэй. 
***
-Не забывай, Синдзи-кун, твои чувства не бывают плохим советчиком, ведь иначе, что есть способность любить? Не нужно сожалеть о том, чего тебе не достичь, о том, чего ты не стал делать. Я верю -
ты сможешь понять - вся красота существующего -
в несовершенстве. Нет поступков, не поддающихся исправлению, нет души, что не вылечить. И ваш мир, полный мелких забот и таких искренних чувств, достоин воскрешения, потому что не подражаем. Я хочу этого всем сердцем для тебя, и это моя благодарность. Не переживай, не задумывайся. Вскоре люди увидят, как сейчас вижу я, что быть человеком, значит не изменять себе. Когда это случиться - я вернусь, чтобы вновь взглянуть на звезды вместе с тобой и поговорить в четыре руки. 
Это будет так же здорово, как и раньше, только вспомни. 
И если придет тот момент, когда ты не сможешь перебороть боль в одиночку, просто повтори то, что я скажу сейчас. 
Я люблю тебя, Икари Синдзи. 
Я люблю тебя.