<!-- /* Style Definitions */ p.MsoNormal, li.MsoNormal, div.MsoNormal {mso-style-parent:""; margin:0cm; margin-bottom:.0001pt; mso-pagination:widow-orphan; font-size:12.0pt; font-family:"Times New Roman"; mso-fareast-font-family:"Times New Roman";} @page Section1 {size:595.3pt 841.9pt; margin:2.0cm 42.5pt 2.0cm 3.0cm; mso-header-margin:35.4pt; mso-footer-margin:35.4pt; mso-paper-source:0;} div.Section1 {page:Section1;} -->

Улыбка с одинокой луны

Я медленно шел вперед, увязая в песке. За мной уже тянулась цепочка следов, которые, я знал, не исчезнут до тех пор, пока я сам этого не захочу. Или же пока о поверхность не ударится какой-нибудь метеорит, уподобившись гигантскому бессмысленному ластику. А иначе следы не исчезнут. Их не занесет песком, не сгладит ветром.

Все-таки на Луне не бывает ветров.

У границы того места, где серый песок становился алым, я остановился. Впереди я видел цепочку темных саркофагов, всегда казавшихся мне гробами. На последнем из них, сгорбившись, сидела такая знакомая фигура. Но я пока не торопился к нему.

Глядя себе под ноги, я видел, как серый песок непостижимо естественным образом превращается в красный. Каждый раз, оказываясь у этого места, я замираю, не решаясь просто продолжить путь тем же неспешным шагом. Все потому, что я слишком хорошо помню, как Луна стала такой.

Кровь Лилит навеки пропитала эту землю. Благословив? Прокляв? Даже теперь я не был уверен в ответе. Пусть это было по моему желанию, пусть все то, что произошло потом, сотворил я, пусть теперь я снова был тем, кем однажды уже стал, и мне полагалась знать все. Нет… нет уверенности. Только тихая грусть и маленькая мысль, что я сам – благо и проклятие этого мира.

Решившись, я сделал шаг, словно ныряльщик, долго сомневавшийся, погружаться ли ему в неведомые глубины и, в конце концов, отбросив сомнения, кинувшийся в воду. Идти почему-то стало легче. Саркофаги приближались, и все ближе был тот, без которого ничего теперь бы не было.

Он сидел, поджав к груди ногу, положив на нее сверху локоть, не отрывая взгляда от голубого шара. Серебристые волосы выделялись своим сиянием на фоне темно-синего контактного комбинезона и черных небес космоса. Алые глаза, как всегда, были неподвижны, задумчивы, и я видел медленно тлеющую в них мудрость… и бремя этой мудрости. Все имеет свою цену, и никто не может отказаться оплатить этот счет. Ни одно благо не обходится без своего искаженного отражения – проклятья, и если это проклятье ты принимаешь на себя, то все правильно. Гораздо хуже, если от этого страдают другие.

Я даровал благо другим. Честно говоря, не испытываю за это ни малейшей гордости или удовлетворения. Не упиваюсь собственным могуществом, не пытаюсь перекроить мироздание, чтобы по одному моему слову возносились горы и реки обращались вспять. Мог бы – но не хочу. Мой единственный спутник как-то сказал мне, что уже сделанного мной более чем достаточно, пусть даже знаем об этом только мы.

Не знаю, почему он остался со мной, почему разделил со мной потребованную мирозданием плату. Это было его желание, и я не стал мешать. Его компания может показаться странной. Мы редко говорим, да и вместе находимся не все время. Но иногда он возникает непонятно откуда, словно пресловутый чертик из табакерки, и просто идет рядом. Безмолвно, зачастую даже не глядя на меня… просто идет рядом. И словно знает, что большего мне и не нужно.

Я сел рядом, почти касаясь его плечом, и точно так же поджал ногу к груди, обхватил ее руками, сцепив пальцы в «замок». Он не шелохнулся, ничем не показал, что заметил меня. Просто смотрел вперед, на покинутую нами Землю. А я смотрел на него.

Чертик… Он никогда им не был. Оба раза своей не такой уж долгой жизни его сущностью был Ангел. В самый первый раз – по воле прошлого Бога. Во второй – по моей. Теперь в этом мире не было Ангелов, и никогда не будет. Лилим остались одни.

Мой взгляд скользил по тонким чертам его лица, а сам я задавался вопросом, кто же он такой теперь. Не Ангел… но все же ближайший помощник Бога. Серафим? Интересно, если рассказать ему об этом, примет ли он подобное звание?

Он медленно повернулся ко мне, и алые глаза встретились с моими. Потом губы его тронула легкая улыбка, словно мысль о серафиме развеселила моего молчаливого спутника. Я знаю, что иногда он способен улавливать мое настроение, иногда даже «читать» отдельные мысли. В этом нет ничего удивительного. Нас связывает слишком многое, как связывало и раньше, в той жизни, которой я почти не помню и стараюсь не тревожить собственную память.

Вновь повернувшись к Земле, он впился взглядом в участок одного из огромных островов на ней, и тихо прошептал мне:

 - Посмотри…

Не нужно было объяснять, куда именно. Мне хватило лишь секунды, чтобы понять, куда смотрит мой серафим. И еще секунду спустя я увидел это место.

Берег алого моря… тихий, пустынный пляж… и три одинокие фигуры, при взгляде на которые у меня на миг защемило сердце, и в груди моментально стало холодно.

Рей смотрела вверх, на луну и звезды, словно знала, что я и Табрис здесь. На какую-то долю секунды мне показалось, что сейчас она что-то скажет, адресуясь сразу ко мне… но нет. Девушка с почти такими же глазами, что и глаза моего молчаливого спутника, молчала. А я смотрел на нее и чувствовал собственную… чужеродность. Будто я превратился в ходячее каменное изваяние, лишь в том месте, где у людей находилось сердце, была пустота. Пустота, заполненная тем же мраком и холодом, что и окружающие нас просторы вечного космоса. Я был подобен им, сидящим на теплом песке, и в то же время мучительно от них отличался.

Или это они были моими подобиями?

 - Красиво… – тихо сказала Мари, проследив за взглядом Рей.

Еще одна пара глаз… и вновь это странное ощущение, что она видит меня, знает, что я здесь. Конечно, это было невозможно. Я мог видеть их, но я… был другим. Они же остались теми, кем были прежде. Почти такими же, как раньше.

Аска, все это время не отрывавшая глаз от лица Рей, вдруг тоже посмотрела на небо. Ее единственный голубой глаз мерцал, словно драгоценный камень, долго пролежавший в старом сундуке, и наконец извлеченный из него, купающийся в солнечных лучах. Повязка на правом глазу была шрамом ее теле, и одновременно – на моей душе. Я не смог предотвратить это в первый раз… не смог изменить во второй. Табрис говорил мне, что нет смысла обвинять себя за желание оставить мир почти таким же, каким он был раньше. Я и сам понимал это, но каждый раз, когда я видел повязку на глазу рыжеволосой девушки, в ушах у меня вновь звучал ее крик.

 - Его мечта… – едва слышно произнесла Рей.

Да… это и было моей мечтой, той самой, которую помог мне осознать Табрис, мой единственный серафим, верный мне до самого конца. Я желал мира, где людям не нужно будет бояться друг друга, не нужно будет страдать. Где все смогут быть свободны, где выдуманная когда-то «дилемма дикобразов» станет не нужна. И в этом мире должны были жить люди… все люди, а не только лишь те, кто был дорог мне тогда. Потому что это было справедливо.

Я сделал это. Со второй попытки я изменил мир, благодаря Табрису, который помог мне вспомнить все то, что я заставил себя забыть. После Комплементации… второй Комплементации наступило новое время. Время одиночеств…

Люди были свободны. Их души отныне принадлежали только им, и только они решали, кого пустить в душу, кому позволить стать ее частью. Я вырвал из их душ горе, несчастье, депрессии, сомнения и травмы, вычистил злобу и ненависть. Души людей вновь стали чисты, обрели свободу. И теперь ничто не могло запятнать душу человека, кроме его собственных действий. Отныне каждый отвечал лишь за себя, не мог оставить в чьей-то душе кровавые борозды. Потому что решить, оставаться ли им там, мог лишь тот, кому душа принадлежала.

Однако свобода принесла и одиночество. Замкнутость, оторванность, иногда нелюдимость. Но я знал, что все наладится. Быть может, не сейчас, немного позже, но наладится. Многие уже начинали тянуться друг к другу, впуская в свои души родных и близких. Никто не замечал, что они «впускают» их снова, в свои обновленные души. С их точки зрения, они немного хандрили, но теперь подавленность ушла, и можно вновь быть рядом с теми, кто дорог, кому они дороги. Вот и все.

Вторая Комплементация была мгновенной, они не заметили ее. Для них жизнь продолжается, и человечество даже не подозревает о произошедшей с ним перемене. Наверное, это к лучшему.

Табрис, наверное, думал точно так же. Лицо его вновь озарилось мягкой улыбкой. И сразу же, будто почувствовав это, там, на земле, не отрывающая своего единственного глаза от луны Аска произнесла, с трудом сдерживая слезы:

 - Я знаю… Где-то там, наверху, он… смеется.

Нет. Я не смеялся… больше нет. Я не смог бы, даже если бы захотел. Ведь за благо, дарованное людям, я принял на себя предназначавшееся им проклятье. Страхи, ненависть и предательство, от которых я защитил их, выжгли… искалечили мою собственную душу. Я вроде бы остался прежним, но в то же время изменился, стал спокоен, холоден… мне иногда казалось, почти мертв. Я больше не был тем, кого помнили эти три девушки, сидящие сейчас на пустынном пляже.

Я стал Богом. А рядом со мной сидел мой Мессия.

Глядя на них, я вдруг ощутил, как в холоде моей души что-то шевельнулось. На миг мне захотелось встать с саркофага, сделать шаг, оказаться рядом с ними. Но поступь Бога могла расколоть этот мир, и потому, пока я не научусь держать свои силы под контролем, мне не место среди тех, кто мне был дорог… и, наверное, остается теперь.

Рей неожиданно улыбнулась, глядя в небо, и я вздрогнул от искренности, чистоты этой улыбки. Она уже улыбалась так однажды. Мне…

 - Все было не напрасно, – тихо сказал Табрис, продолжая смотреть на них и улыбаться, хотя теперь его лицо показалось мне тронутым тенью грусти.

 - Я знаю, – так же тихо ответил я.

Я не жалел о том, что сделал. Клеймо на душе казалось мне малой платой за то, что я сумел создать мир, которого желал. И пусть даже сам я не могу жить в этом мире… главное, что в нем могут жить они.

 - Время одиночеств не вечно, – задумчиво произнес мой Мессия. – И однажды мы вернемся к ним.

 - И какое время настанет тогда?

 - Время покоя, – ответил он. – Потому что только когда Бог среди людей, а не взирает на них с недостижимой высоты небес, возможен истинный покой. Старый девиз NERV – ошибка.

Мне оставалось только ждать. Ждать и верить во время покоя, предсказанное моим серафимом. А пока, глядя на три фигуры на белом песке, я мог сделать лишь одно.

Я улыбнулся им, улыбнулся с такой же, как и я, одинокой луны.