- Ты должен пилотировать этого робота, - голос мужской, тяжёлый, холодный.
- Я не знаю, кто я, - девичий, тихий, пугливый.
- Ты дурак, - уверенный, дерзкий, насмешливый.
- Я был рожден для встречи с тобой, - тягучий, ласковый, обнадёживающий.
Плеск, кровь, крик. Отчаяние, тяжесть, вина. Старый мир - новый мир. Ещё и ещё. Ещё и ещё...
Аплодисменты.
Я просыпаюсь.
***
Первым делом перед глазами встаёт потолок. Исключительно чистый, до пелены в глазах белый - ослепительный. Я жмурюсь и тянусь протереть глаза, без особого удивления отмечая вставленные в вены провода. Двигаться неудобно, но я неловко пытаюсь опереться на ладони и присесть. Один из проводков вываливается из онемевшей руки, безвольным шнуром повисая до пола. На всю палату - больничную палату, это я еще отметить в состоянии - разносится громкий писк. За стеной слышится неясный шум, и несколько секунд спустя дверь распахивается. К моей кровати светлым вихрем подбегает молодой парень с почему-то седыми волосами, склоняется надо мной, заставляя инстинктивно вжаться в подушку, и широко улыбается.
- Доктор Акаги! Доктор Акаги, пациент номер три очнулся!
Юноша - лет пятнадцати-шестнадцати, в белом халате и со странной улыбкой - садится на кровать и неотрывно смотрит на меня несколько минут, пока в коридоре не раздаётся цокот каблуков, и в палату не влетает смутно знакомая мне женщина - высокая короткостриженая блондинка. Неужели...
- Икари Синдзи, - Рицко устало вздыхает, - а мы уже и не надеялись. С пробуждением.
- А что... что случилось? - последнее, что я помню - это смерть Каору и последовавший за всем этим хаос.
- Ты был в коме два месяца и тринадцать дней. Сегодня четырнадцатый. Поздравляю, - доктор Акаги разжимает губы, и вдруг её лицо расслабляется. - Мы с твоим отцом так ждали этого, Синдзи.
Она нажимает что-то на приборе, лежащем на столике рядом с моей койкой, и последнее, что я вижу перед погружением в темноту, - это полный счастья взгляд парня, которого я, кажется, убил когда-то во сне.
***
Когда я просыпаюсь в следующий раз, светлая макушка виднеется из-за края койки - видимо, он сидит на полу. Мне одновременно и неловко, и спокойно: хочется окликнуть его по имени, но как же стыдно будет, если я ошибусь! Но юноша сам оборачивается на мое неловкое копошение и сразу же расплывается в улыбке.
- Меня зовут Нагиса Каору, - он протягивает мне ладонь, - я ассистент доктора Акаги, прохожу у неё временную стажировку.
Каору улыбается так искренне, что мне даже сложно поверить - и в то, что я его - практически - знаю, и в то, что он жив, жив буквально, так, что можно тронуть его за плечо и понять, что все раньше было сном, а сейчас стало реальностью - не наоборот.
Каору, кажется, все понимает.
Он внимательно смотрит на меня, встаёт и, приглаживая волосы, отворачивается к двери из палаты.
- Если я понадоблюсь - просто позови.
Я остаюсь один на один с собой и своей памятью, пытаясь сопоставить разрозненные кусочки памяти и того, что я считал своей жизнью, такой смутной и уже исчезавшей из воспоминаний.
***
Доктор Акаги заглядывает регулярно - утром и вечером проверяет мое самочувствие, сопровождая это обнадёживающим взглядом и новостями о том, что я пропустил. Мой класс всё же сходил в поход - в поход, на который я надеялся несколько месяцев. Весна закончилась вместе с экзаменами и средней школой, Аска стала королевой выпускного, Рей, дочь Рицко, переехавшая вместе с ней в наш город, оказалась лучшей ученицей класса. Ничего такого, чего я не ожидал. Ничего такого, что могло бы меня удивить.
С гораздо большим удовольствием доктор рассказывает мне об отце - Рицко вышла за него через две недели после того, как я, сбитый автомобилем, попал в кому. Она многое сделала для него в эти месяцы, и я был за это благодарен ей.
Отца же хочется увидеть и поздравить с женитьбой вживую - но он, как обычно, занят на работе круглыми сутками.
За всё время, проведенное мной в больнице, он ни разу не пришёл ко мне.
Чего и стоило ожидать.
Каору разговорчивей, и с ним мне, пожалуй, намного легче. Я привыкаю к его теплой улыбке - она утешает и ободряет каждый раз, когда я смотрю на мир, ограниченный оконной рамой, и хочу снова заснуть. Нагиса не требует ответов: кажется, ему достаточно только того, что я рядом, и я слушаю. Он рассказывает о своей практике у доктора Акаги, о том, что она закончится, как только меня выпишут, о море, у которого он живет, о своей жизни и жизни в целом. Иногда он бывает жёстким - в такие моменты его взгляд твердеет, и все черты словно становятся острее, взрослее. В остальном же он мягкий и невыразимо живой - тот, кто только может помочь мне не впасть в отчаяние.
Каждый день, задерживая его немой просьбой остаться ещё немного и посидеть рядом, я чувствую, что стесняю и привязываю его против его же воли. У Каору - другая жизнь, вне больничных стен, намного более интересная, чем все, что могу дать ему я.
Наверное, у него и девушка есть - красивая, ему под стать.
Я не хочу об этом думать, правда, но думаю об этом всё свободное время.
В его жизни уже через несколько недель не будет места для человека вроде меня.
***
Говорят, что обычно в жизни следует чёрная полоса, за ней белая, и так далее - до бесконечности в рамках твоей личной смерти. На самом деле художественная ценность жизни близится к нулю из-за бесконечных оттенков серого.
Кто-то может возразить, что они создаются из фиолетового и коричневого. Но далеко не все мы настолько хорошо разбираемся в оттенках красок, чтобы отличить эти серые лишь в контрасте цвета от обычной грязи.
Каору был светлым пятном - не полосой, даже не тонкой линией.
Однажды, за неделю до моей выписки, он притаскивает ко мне в палату скрипку. Добротную, явно дорогую - сияющую на свету не меньше глаз Нагисы.
- Зачем? - я пытаюсь приподняться, опираясь на локти, и наконец-то привожу тело в сидячее положение. - Я же пока не могу играть.
Руки все ещё слишком слабы даже для того, чтобы держать ложку или карандаш.
- А ты тоже скрипач? - Каору чуть приподнимает брови и улыбается. - Это так здорово! Нет, я хотел сыграть для тебя - вид был уж больно грустный. Да и самому практика не помешает.
Он пристраивает скрипку на плечо и прикрывает глаза, проводя смычком по струнам. Я с каким-то восторгом слушаю, как впервые за долгое время музыка течёт и звучит, пытаюсь запомнить это как чудо. Мелодия не слишком сложная, смутно знакомая - и как же хорошо от этой незамысловатой простоты!
Нагиса приоткрывает один и глаз и с хитрецой смотрит на меня, продолжая играть.
Я счастлив.
- Надеюсь, мы ещё сыграем с тобой когда-нибудь дуэтом, Синдзи.
***
В день выписки приходит Аска с кульком конфет. Она укоризненно глядит на мои тощие руки и виноватое лицо, после чего стукает меня по макушке и ухмыляется.
- Дурак ты, Синдзи.
- Ты не изменилась, - бурчу я, потирая затылок. Аска ухмыляется еще шире.
- А разве должна была? Ты же меня сколько лет знаешь, скажи, - Сорью подходит к тумбочке и начинает методично вытаскивать из неё все мои немногочисленные пожитки, - разве я вообще сильно менялась когда-нибудь?
- Нет, ты всегда была одинаково... - назойливой? Громкой? - ...яркой.
Аска тем временем сгребает все мои вещи и аккуратно складывает их в сумку.
- Переодевайся, дурак. Я буду ждать тебя у выхода.
С хлопком закрывшейся двери начинается отсчёт последних моих минут в этой больнице. Больше никогда сюда не ступлю ногой, думаю я, натягивая брюки и подхватывая сумку. Больше никогда не буду валяться безвольным куском мяса под писк аппаратов, - выхожу в коридор из палаты номер триста три и расправляю плечи. Больше никогда не увижу чересчур доброго ассистента, - выбегаю на улицу, к свежему воздуху и неопределённому будущему.
О чем я жалею еще долгие, долгие годы, так это о том, что с Каору я так и не попрощался.