Остаточное чувство боли. by bleachkun4ik
Summary:

 Мир, сотканный из иллюзии. Чтобы сбежать от проблем, человек всегда стремится поставить преграду, которую невозможно сломать без должного напора. Но... от собственных мыслей и сомнений убежать не получится. Сколько бы ты не воздвигал барьеров и не убегал, именно ты сам - тот, кто в последствии сломает и обрушит сеть несчастий вновь. Иллюзионный мир - лишь временное убежище. Но что плохое в желании укрыть себя от проблем? Скажите, разве это не естественное человеческое желание? 


Categories: Neon Genesis Evangelion Characters: Нет
Жанр: Трагедия
Challenges:
Series: Нет
Chapters: 2 Completed: Нет Word count: 4458 Read: 7722 Published: 23.04.2016 Updated: 25.04.2016
Story Notes:
Не рекомендуется читать:
- лицам, не достигшим четырнадцатилетия.
- особо впечатлительным.
- ищущих добрую атмосферу, романтику и т.д.
- тем, кто против насилия, безумия и прочего. - людям против нетрадиционной сексуальной ориентации.

 

 

 

 

 

1. Послание первое: "Божественное начало". by bleachkun4ik

2. Послание второе: "Деструкция личности". by bleachkun4ik

Послание первое: "Божественное начало". by bleachkun4ik

«Люди не способны создать нечто из ничего. Им нужно оттолкнуться от чего-то. Человек — не Бог».





«Мироздание не изменится так, как того хочешь ты. Если твоё желание будет исполнено, знаешь ли ты, что раз за разом взамен потеряешь нечто, что дорого. Равноценный обмен, счастье других на твоё собственное, полюса плюса и минуса, в итоге нейтрализующие друг друга. Стоит ли и дальше бороться за такой мир? Стоит ли тебе возвращаться туда, где у тебя изначально не было своего приюта? То, что ты всегда был одинок, то, что тобой все пользовались — твой собственный осознанный выбор. Но ведь ты желал сбежать. И, даже пройдя тропой войны и кровопролития, чредой предательств и отчуждения, ты всё равно выбрал жизнь…
Лилим, почему вы такие сложные существа?»





Однажды мир содрогнулся от Третьего удара. Произошёл «конец» всего живого. Комплементация человечества наконец была завершена. Ангелы так и не выполнили своего предназначения. Тот, кто реформировал мир, тот, кто изменил судьбу человечества, был мальчик четырнадцати лет, несчастное третье дитя, на которого была возложена роль венца грехов. Передав всю ответственность, не раз предав его, запутав, пустив по ложному пути, каждый из людей стремился к своей цели, но лишь одному дитя, жертве, предоставился выбор: остаться навсегда в том месте, где прорастало Древо жизни, где протекала река LCL… остаться в астральной форме и никогда больше не ведать горя, или же вновь нажать на кнопку перезапуска, заковав себя в кандалы физического тела. Вновь страдать, вновь не ведать, как избавиться от проклятия бытия, спуститься в чистилище и достигать пика эволюции своими силами.

Стать единственной расой, которую никто не будет пытаться уничтожить, не ведать значение слова «Армагеддон», не бояться Апокалипсиса, не дрожать под гнётом ангелов, первостепенной целью которых было уничтожение человечества… превзойти Бога, стать высшей формой жизни, уподобиться ангелам, отомстить всему человечеству за условную гибель одной смертной… цели Лилим непостижимы и временами абсурдны, но эти предрассудки и амбиции всё равно привели цивилизацию к одному исходу — гибель всего живого. Одно осталось тайной, покрытой мраком. Почему человеческое дитя, настрадавшееся от внешнего мира, вновь захотело вернуться к своей обыденной жизни, а не остаться в нирване, мире без боли и страха, мире, схожим с утробой матери. Наверное, в Лилим изначально присутствовала тяга к жизни, именно поэтому раз за разом каждый из них не прекращал борьбу за свои идеалы и цели. Увы, эта форма души непостижима нам, ангелам.

В тот момент, когда Ева-01 воплотила в себе накопленные плоды жизни ангелов и плоды знаний человечества, один мальчик получил силу, сравнимую разве что с силой «божественного света». Именно тогда произошёл крах этого поколения — дети Лилит превратились в то, что представляли из себя изначально. Перезапуск мира был неминуем. Человеческое дитя возвеличилось до уровня Бога, ему, жертве и инициатору Третьего удара, приходилось нести на себе непосильную ношу — выбирать дальнейшую судьбу человечества.

И он шагнул вперёд. Шагнул в сторону Лилим, вновь вернул всё в прежнее состояние, исключив райское блаженство, ребёнок выбрал процветание человечества, хотя он никогда не получал от мира необходимого тепла, лишь холодную отчуждённость и равнодушие. Может быть, третье дитя понадеялось на перезапуск, быть может, уверяло себя, что в мире, который создаст он, своими усилиями, учась на ошибках первой реинкарнации, сможет избежать бедствий. Ведь Лилим заняли высшую ступень эволюции, ведь именно человек стал тем, кто совершил переворот!

Эти чувства неведомы ангелам. Неведомы тем, кто раз за разом пытались понять людей, пытались вторгнуться в их сознание и перенять опыт, проникнуться гранью эмоций, особенностью мозговых импульсов Лилим.

Ангелы не люди, мы никогда не достигнем взаимопонимания — думал я, наблюдая за людьми.

Мне было непонятно, почему он смеялся и злился, почему он так быстро начинал доверять другим, почему расстраивался и считал предательством то, что казалось мне незначительным. Но и себя я также не мог понять. Хотя я и был послан SEELE как «агент», как тот, кого можно использовать для начала Третьего удара, я питал симпатию к Лилим. Непроизвольно, живя среди людей какое-то время, я перенимал эти эмоции, странные эмоции, переполняющие меня и незнакомые мне. Странное жгучее скользкое и мерзкое чувство, которое я испытывал к человеческому ребёнку, наблюдая за ним, с трудом сдерживая своё желание помочь ему. Это в мире Лилим называют симпатией или же любовью. Путаясь в понятиях, возможно, я путался и в своих чувствах, изначально программируя себя на то, что мы, ангелы, бесчувственны, я растаптывал самого себя, и улыбка из притворно-сладкой становилась мучительно-горькой. Столь разительные перемены были мне непонятны. Однако именно поэтому я так стремился к Лилим. Стремился своей свободной волей, которой был наделён в отличие от братьев своих.



Божественный посланник. Спустившись с небес однажды, он стал просветителем, направившим человечество в нужное русло. Объятый ярким невидимым светом, который отпугивал грешников и приковывал раскаявшихся, он раз за разом нёс за собой одну истину: «Пока человек живёт, он будет совершать грехи. Одна его жизнь уже является первородным грехом». Быть может он искажал уже имеющиеся писания, переиначивая их на свой лад, быть может, он пытался донести до людей своё мировоззрение, но его учения привели к перевороту.

Однажды он сам нашёл себя греховным. Я существую… что есть «Я»? Где моё духовное начало, а где тьма, укрытая пеленой неведения?

Когда он спросил себя об этом, то был ни на шутку испуган. В зеркале отражалось искажённое в ухмылке лицо, хотя помыслы его были чисты.

Природа говорила о другом — совершай грехи, продолжай нести беды. Пока ты живёшь, ты будешь омыт скверной. Ты никогда не будешь чист. Ненавидь, презирай, отталкивай, уничтожь… это всё, что от тебя требуется.

В тот момент божественный посланник был сломан окончательно. Душа его была омыта тьмой, а руки испачканы в крови. Тот, кто изначально считался спасителем мира, тот, на кого взвесили ярлык миротворца, тот, кто являлся чистым и невинным изначально, прогнил насквозь, побывав в человеческом обличье единожды. Так святая душа потеряла свою форму, приняв образ смертного.


Что за сон? Почему он постоянно преследует его? Когда эти незнакомые образы перестанут тревожить его сознание?

На часах около шести утра. Вставая в таком режиме ежедневно, Икари привыкал к новому распорядку дня. Недаром сейчас он переходит из средней школы в старшую, и это известие для него было подобно шоку. У мальчика наблюдалась плохая адаптация к новой среде, именно поэтому переход в другую школу из-за неустойчивой работы отца и матери был для него значительной переменой. Его печалило то, что приходилось подстраиваться под условные рамки и становиться частью всеобщего течения, приобщаясь к повседневным будням даже в тех условиях и рамках, которые требовали чрезвычайных потуг и усилий.

Синдзи, стараясь сильно не шуметь, принялся натягивать на себя школьную форму. Опрятно надев на себя рубашку и заправив воротник, подтянув галстук и зашнуровав кроссовки, мальчик четырнадцати лет накинул на плечо лямку сумки с приготовленными заранее учебниками и вышел на улицу, закрыв за собой дверь ключом, взятым с тумбы в прихожей.

Идя по обочине, мальчик оглядывал встречную полосу автострады, по которой сновали люди и мелькающие машины. Странно, с той стороны, по которой шёл он, люда и транспорта практически не наблюдалось.

Скучная и обычная повседневная жизнь… Когда он подумал об этом, то уже достиг пункта назначения. Дойдя до станции и встав на высокую платформу, Икари принялся дожидаться поезда. В этот момент воспоминания хлынули волной, будто то было цунами. Разразившиеся кадры были похожи на прокручивающуюся киноплёнку, раз за разом сменяя ракурсы. Мутная явь предстала пред его взором… образы людей, незнакомые мальчику, но кажущиеся такими родными и знакомыми. Словно то были воспоминания из предыдущей жизни, идущие хаотичным рядом друг за другом. А затем всё перемешалось в голове в сумбурные отрывки. Грубые и непонятные картины. У Синдзи закружилась голова, ему казалось, что эти воспоминания пытаются раздавить его мозг, сплавить все нервные окончания.

Невнятные картины плотно сковываются, анализируются мозгом и создают полную собранную подетально мозаику. В его глазах стоит пережитый ужас: сосуды для души Аянами, вгоняющие в страх и отвращение от увиденного, обезумевшая Аска, впивающаяся в его горло ногтями от гнева, кричащая о том, как она его ненавидит, и лицо Нагисы Каору, его добрая улыбка, улыбка предателя, своими же руками загубившего всё доверие Синдзи. Они все предали его… все растоптали его чувства, но он… он решил, что не оставит всё таким образом, что изменит будущее. Может, именно поэтому ему были вновь даны эти воспоминания как дар божий?

— Аянами. Каору-кун. Аска… — Синдзи сжал в руке лямку своей сумки крепче, будто то была спасительная верёвка. К станции с гулом подъехал поезд, раздвижные двери открылись, пронзительным шипением и эхом отдаваясь в ушах, Икари сделал шаг вперёд, но навязчивое желание сбежать вновь завладело телом, заставляя подрагивать перед осознанием того, что всё происходящее — лишь его воля. Неизвестно, какую цену ему придётся заплатить за свои желания — должен ли я… простить их?



Обрывистые куски… Мир захвачен алым, пылая и погрязнув в разрухе, огонь битв, сожалений и несгораемых грехов пеплом уносит за собой остатки существования цивилизации. Груда булыжников, разрушенные поваленные здания, от которых осталась лишь проломанная арматура, «пронзённая» кора рельефа, смещение тектонических плит, полнейшая градация мира к хаосу. Здесь, на чужих могилах, на рассеянном пепле, что уносит холодный пробирающий до костей ветер, больше ничего нет — нет жизни, нет смерти. Это не окончательная форма Апокалипсиса, это вымирание цивилизации.

Когда мир вновь перезапустится, и всё войдёт в прежнее русло, по земной поверхности разольётся вода, которая станет надеждой и оплотом выживания, взойдёт солнце, прогревающее отростки растений, земли вновь станут плодородными. И лишь затем придёт новая эра человечества — лишь путём эволюции мир вновь вернётся к своему первоначальному состоянию с той же точки отчёта, на которой он остановился.

Разница будет в другом — поменяется ландшафт, старые карты будут непригодны, во многих частях света будут первооткрыватели, археологи, находящие историческое наследие предыдущих поколений, будут вестись новые разработки, которые приведут человечество к своему логическому завершению.

Мир тот называется точкой нуля. Точка, в которой всё живое непременно рано или поздно погибнет, достигнув пика эволюции, передав эстафету следующим поколениям, которые в чём-то, но смогут превзойти их. Как не погляди, но люди самостоятельная цивилизация, способная выживать даже если не прямо, то косвенно.

И лишь в духовном мире нет понятия конца. Там бесконечно сливаются две реки: «жизнь» и «смерть», становясь почти синонимичными, сходными явлениями.

Там, на краю между сознательным и бессознательным, происходит разговор с образами в голове. Воспоминания, которые даже после утраты физической оболочки, беспокоят его мысли, то ядро, которое всё ещё хранит информацию о произошедшем.

Так будет лучше… Поставить блок и забыть обо всех, кто предал когда-то. Но мальчик не может перешагнуть через своих товарищей, это то же самое, что разорвать нить судьбы с дорогими людьми. Предательство нужно уметь прощать, нужно уметь переступать через себя, находить оправдания поступкам людей. Но его астральная оболочка скованна болью, как ни странно, без физического тела душа болит ещё сильнее, он словно пуст изнутри. В его жизни, нет, в самой душе никогда ничего не было — ни желаний, ни стремлений. И лишь сейчас существует одна нелогичная ветвь, которая тянет его вниз вместе с желанием поскорее раствориться в небытие, и он разрывается, не зная, что выбрать. Тогда он вспоминает всё. Свои отвратительные попытки сбежать, свою слабость, свои тщетные потуги привлечь внимание отца, своё нытьё о том, как сложно приходится лишь ему одному.

Икари никогда не видел никого вокруг себя, другие были лишь средством, благодаря которому он старался заполнить эту пустоту, впихивая в себя словно пух в подушку, пытаясь заставить себя полюбить кого-то. Эти эгоистичные желания приводили лишь к полному разочарованию. Наверное, он слишком многого хотел от других, завышал требования, пытался найти того, кому смог бы довериться и душой, и телом, того, кто бы смог понять его собственную пустоту, залечить раны, которое не смогло залатать даже время. Но правда в том, что, поддаваясь собственным эгоистичным желаниям и совершая эгоцентричные поступки, Синдзи никогда не обращал внимания на других, на то, какую тяжёлую ношу взвалили на себя его товарищи. Тогда какое он имел право обвинять кого-то в предательстве, ведь сам никогда никому по-настоящему не доверял и хотел лишь одного — произвести впечатление, стать кем-то особенным, найти того, кто стал бы его опорой, и всегда полагаться лишь на него. Взвалить всю ответственность и пассивно наблюдать за событиями… насколько отвратительно и самонадеянно.

Он отказался от Аянами, как только узнал о том, что она искусственно-созданный человек. Подсознательно ему хотелось отдалить её от себя, хотя он чувствовал душевное родство с Рей изначально, пытался понять её таинственную натуру, восхищался ею и постепенно… наблюдал за чертами, так схожими с его матерью Юй. Но лишь одна резкая радикальная новость рассыпала все его представления на щепки и оставила за собой лишь разруху и неприязнь, а ещё глубинное чувство несоответствия.

Аска была близка ему как девушка. В ней он видел ту, что могла стать ему кем-то большим, чем друг. Тонкий женский стан, подтянутая в бедрах, талии и груди фигура, длинный каскад ярко-рыжих волос, спускающихся ниже лопаток и перевязанных в хвосты, персикового цвета кожа. Взрывная импульсивная темпераментная натура, эталон девушки благородных кровей, постоянно завышающей себе планки и воротящей нос перед мальчиками, пробудившая его природное либидо и возбудившая мужское начало. Можно сказать, то страсть, физическое влечение, подростковая тяга… отвратительная натура человека. За это чувство Синдзи презирал сам себя. Она нравилась ему не как личность, а как средство для удовлетворения плотских желаний. В Аске не было ничего — ни канонов его идеала, ни духовного родства — она была далека от понимания Икари, но в то же время играла не меньшее значение в его жизни.

Нагиса Каору появился в его жизни неожиданно, ворвавшись, словно шторм посреди мореплавания. Так же, словно стихийное бедствие, он изменил всё его представление о духовном родстве. Рядом с этим «человеком» Икари чувствовал себя защищённым, слова Нагисы трогали струны его души, заставляя чему-то липкому и тёплому прогоняться по сосудам вместе с кровью. Боль та была сладкая и щемящая, Синдзи терял голову, доверял ему до потери пульса, до таких крайностей, с которыми не была знакома даже Мисато, ставшая ему в разряд с родной матерью. В одно мгновение всё заискрилось ярким залпом огней фейерверка и потухло так же быстро, заморозив его сердце, прежде способное хоть на какие-то формы привязанности. Икари так и не понял, что за чувство это было. Будто бы они едины, будто бы их души — два ветвления одного целого, прикованные друг к другу неразрывными связями. Бледное лицо Нагисы, болезненного цвета кожа, снисходящая улыбка на лице, воздействующая на Икари как успокоительное, пепельные как первый снег волосы и рубиновые глаза, в которых был виден еле различимые всплеск печали и грусти. Образ чистой и невинной души, загадочной натуры. Таким человек быть не может — первое, что возникло в голове мальчика. Альбинос, который был чем-то вроде миража, появившегося однажды и так же резко исчезнувшего из мира, оставив после себя лишь опустошение в душе, потому что Синдзи казалось, что его самого видели насквозь и тем предательством прошили не только сердце, но и духовный барьер, полностью сломав неподготовленный разум. То блаженство единства и понимания с кем-то было словно утопия, которая не могла продолжаться вечно. Можно сказать, то чувство затем было названо самим Икари как «платоническая любовь».

Каждый из них был по-своему дорог Синдзи. Смотря на развалины, которые остались от мира, мальчик думал о своём. Прокручивая в голове эпизоды, прожитые за период войны с ангелами, с тех времён, как он стал пилотировать Еву-01, ему казалось, что всё произошедшее было ничем иным, кроме как проклятием. Словно то карма, наказание за грехи. Икари мог бы изменить ход событий. Будь он сильнее духом, заслони тогда Аску и оттолкни её от ангела, она бы не потеряла разум. Прими он Аянами такой, какая она есть, не отталкивая её, он мог бы сблизиться с ней и выжить, идя вместе до самого конца. Если бы он попытался понять Каору, если бы хоть немного проникся его чувствами, если бы в тот момент его не захлестнул гнев и отчаяние, единственное наваждение в том, чтобы расправиться с предателем, Нагиса бы смог выжить. Что-то бы точно могло измениться! Обращай он больше внимание на то, как Мисато было сложно отдавать все эти бесчувственные приказы, как ей было невыносимо смириться с мыслью о том, что рано или поздно Кадзи убьют, он бы смог сберечь её от смерти. В отличие от него, Кацураги была сильной личностью. Она принимала свой долг, не давая чувствам овладеть здравым смыслом и зная, что утопии не бывает, а на её плечах лежит ответственность за весь мир, за будущее человечества. Зная всё это, что-то можно было изменить, но его собственная бесхребетность и слабость — вот та ахиллесова пята, что подвела человечество, и почему они потерпели фиаско.

Бессмысленно гадать, что было сделано верно, а что являлось ошибкой. Теперь уже бессмысленно, когда тот мир превратился лишь в груду руин.




Синдзи устало прислонился к стеклу, сидя в вагоне поезда. Тишина. Лишь шум колёс, стучащих по рельсам, не заглушаемый звук мотора и тряска, схожая с укачиванием младенца. Мальчик не слышал посторонних звуков. Устало смотря на вихляющую смену пейзажей за окном, Икари слушал классическую музыку, вкушая звуки пианино и вспоминая композитора, написавшего мелодию. А ведь эта сонета… столь ярко и точно описывала его душевное состояние, колеблющееся по спектральному значению от ярких тонов до самых тёмных. Если бы ему сказали нарисовать абстракцию, то он бы запечатлел на полотне почти все знакомые ему оттенки. Сейчас, когда воспоминания так резко и непроизвольно вклинивались в него, лишая внутренних сил, окончательно вгоняя в депрессию или же лёгкую ностальгию, он лишь прикрыл глаза, полностью фокусируясь на тех образах, которые доносила ему мелодия, играющая из наушников. Старый отцовский плеер не изменен и в этом мире. Это столь драгоценная вещь, с которой он не расстанется никогда. Пора бы забыть о прошлом, надо начать всё по-новому, но какое-то щемящее чувство ответственности и вины не оставляет его, не даёт спокойно выдохнуть в облегчении. Из приоткрытой щели просачивался свежий воздух, который давал ему почувствовать себя свободным, и на несколько секунд всё утонуло во мраке, а он заснул под звуки музыки.

— Икари! Икари Синдзи-кун! Ты разве не в нашем классе будешь учиться?! Ты же переведённый новенький, да? Я Айда Кенске, а он — старина Тодзи, — посторонний шум, звук цикад за окном. Синдзи казалось, что он вернулся в прежние времена, когда только познакомился со своими друзьями — эй, наша остановка скоро! Хватит спать.

Синдзи приоткрыл глаза, и в его поле зрения возникли знакомые лица. Немного неряшливый, похожий на обезьянку, Тодзи со своим неизменным прикидом и смешной Кенске, поправляющий очки не переносице, и одарённый веснушками, которые делали его личность ярче и примечательнее.

— Какой я тебе старина Тодзи! Представь меня нормально! — блистая кансайским диалектом, Тодзи выглядел всё таким же живым и здоровым, как и прежде, и эти драгоценные минуты, которые сейчас радовали Икари, ему не хотелось ни за что терять.

— Орангутанг Тодзи! — передразнил его Кенске, за что ему отвесили подзатыльник. Синдзи, не выдержав, рассмеялся, зажав лицо рукой, затем положил ладони на подлокотник сидения и упёрся в них сомкнутые вместе пальцы подбородком, с блаженством наблюдая за столь привычной сценой. — Новенький! Ну, выходим!

Когда поезд начал притормаживать, и по центральному вещанию на станции была объявлена остановка, три школьника в одной униформе стояли у автоматических дверей, держась за поручни и весело переговариваясь. В вагоне кого-либо, кроме них самих, не было.

Так, добравшись до знакомых высотных ворот со знакомой высеченной вывеской, пройдя вглубь во двор, смешавшись с толпой других школьников, Икари потерял след Кенске и Тодзи и был вынужден следовать за всеобщим потоком. И затем… взгляд его невольно приковали ярко-рыжие волосы германки, которые делали эту девушку необычайно привлекательной и выделяющейся из толпы.

Аска! Это была она… Синдзи медленно начинал восстанавливать картину загаданного желания. Он пожелал, чтобы все те, кто был ему дорог, однажды появились в его жизни, но также он не мог подумать о последствиях загаданного. Что будет отнято у него взамен? Только сейчас смутная тревога сковала его внутренние органы, и Синдзи почувствовал сильное жжение в области грудной клетки, сердце пульсировало с бешеной скоростью, мышцы сокращались так сильно, что причиняли дискомфорт.

Когда все оказались в своих классах, поднимаясь по лестнице и остановившись, Синдзи оглядел пустынный коридор. Интересно, был бы он счастлив, если пожелал одиночества в мире? Та, кто могла понять его, всё равно мертва… Аянами Рей не смогла выжить. Каору Нагисы тоже не будет в этом идеальном мире, созданном Икари. Тогда как ему искупить свои грехи перед ними, как простить их, как понять?

— Извините, я опоздал, — приоткрыв двери и войдя внутрь знакомого и привычного уютного класса, прикрыв глаза из-за яркого солнечного света, что пробивался сквозь белые занавески, Икари встал рядом с учительским столом и оглядел взглядом весь класс. Знакомые лица, привычные картины, вот оно, его собственное пустеющее место, друзья, на лицах которых играют радужные и приветливые улыбки, и пожилой низкорослый поседевший учитель, в недоумении поправляющий очки, забавно подчёркивающие его нелепый для педагога образ. Поклонившись всем присутствующим, Синдзи натянул на губы улыбку — Я Икари Синдзи, с этого дня я буду учиться вместе с вами.

Затем гул и перешёптывания. Учитель, указав на его место, которое с самого начала предназначалось именно Синдзи, призвал класс к тишине, и вот, когда всё замерло и в помещении воцарилась тишина, дверь вновь распахнулась, и внутрь вошли две девушки: одна с ярко-рыжими волосами, которые приковывали взгляд своей вычурностью, а другая альбиноска с непривычной мягкой улыбкой на лице.

— Ох, чего-то у нас сегодня много переведённых. Представьтесь, пожалуйста, классу, — проговорил учитель своим шепелявым голосом, но никто не обратил внимания на его речь. Взгляд рыжеволосой девушки застыл на до боли знакомом лице невзрачного одноклассника, сидящего около окна и старавшегося не сталкиваться с ней в прямом контакте. Когда он, наконец, перевёл свой взгляд в её сторону и тут же, словно избегая, отвернулся, девушка положила руку на талию и, натянув на губы лицемерную улыбку, стукнула рукой по учительскому столу.

— Меня зовут Сорью Аска Лэнгли. Приятно познакомиться. Я перевелась в это захолустье из Германии, поэтому прошу любить и жаловать, — Синдзи услышал громкий вздох. Кто-то из мальчишек вновь стал жертвой обманного образа и купился на маску, за которой скрывалась химера, способная удавить голыми руками. Икари знал дальнейший расклад событий, вот только в его «каноны» не входило то, что и Аянами осталась жива. Он обратил на неё свой взгляд. Растерянно опустив глаза вниз, Рей стояла, не в силах что-либо сказать, а притворная улыбка, скользившая на её губах ранее, бесследно исчезла, оставляя лишь серое невзрачное лицо, тот безэмоциональный грим куклы, который он привык видеть. Всё так же Аянами не могла понять, что такое человеческие чувства.

— Я Аянами Рэй. Приятно с вами познакомиться, — холодный отрешённый голос. Голос девушки, которую он слышал в своих мыслях столь часто, голос, который он хотел изменить. Аянами должна измениться, хотя бы в этом мире миссией Икари должно стать спасение Рэй. Вытянуть её из болота, показать, как жить обычному человеку, быть рядом. Аска справится, она всегда была сильной и сейчас сможет полноценно влиться в школьную суету и стать лидером класса. Это в её силах. Но раздавленная Аянами, не знающая прелести жизни, не сможет адаптироваться среди людей без чьей-то помощи.

— Эй ты, покажешь мне школу после занятий, понял? — Икари увидел перед собой возникший силуэт Аски, которая всё так же стремилась занять своё доминирующее место, и командным голосом она распорядилась так, будто они уже давно были знакомы.

— Какого? Я не собираюсь… — промямлил Синдзи, ища взглядом поддержки. Невольно засмотревшись на Аянами, которая стояла за спиной рыжеволосой и сомкнула руки в замок, закусив губу, мальчик схватился за край парты, дабы преодолеть то смутное чувство тревоги, будто его читают насквозь.

— С этого дня ты мой лакей, Икари Синдзи-кун, — притворно улыбнувшись и пыша ядом, лисица присела рядом, не привлекая лишних взглядов к себе. В классе активно и бурно стали обсуждать двух новеньких, сама Рэй прошла на место, на которое ей указал учитель. Третий ряд предпоследняя парта — замечательный вид из окна. Аянами небывало повезло, когда сам Икари был вынужден сидеть с рыжей бестией и терпеть её нападки. Вновь всё сводится к привычке. Над ним доминируют, ставя в унизительное положение, а он в своё время ничего с этим поделать не в состоянии. Связываться с Аской и упираться себе дороже, к тому же мальчик был стопроцентно уверен, что она что-то знала, у неё тоже сохранились воспоминания о том мире.



Я схожу с ума. Мой разум плавится. Ежедневно одно и тоже. Я вижу образ незнакомого мне мальчика, который мучает меня, пытается задушить, покончить со мной. Я не упираюсь, смиренно ожидая кончины, удушье не так уж и беспокоит меня, напротив, отвратительное спокойствие и равнодушие. А мысли сходятся лишь в одной точке: «Если он не принадлежит мне, то мне он не нужен». Отвратительное чувство собственничества и ревности. Я не раз видела, как кто-то уходит, как что-то исчезает из моей жизни. Я всегда старалась показать себя идеальной, строила из себя ту, кем не являюсь, а в итоге получала лишь равнодушие и насмешку. Я никому не нужна и ему — тем более. Он ищет замену, замену ей, он плачет, молит о спасении только потому, что ему больше не к кому обратиться, а не потому, что я ему нужна.

Отвратительно.

Сколько раз я уже видела этот образ в своих снах, и всё так же он не вызывает у меня ничего, кроме раздражения. Я не понимаю, кто он такой, но он определённо мерзок и отвратителен. Его слёзы вгоняют меня в разочарование и скуку, но в тоже время в груди ютится странное чувство тепла.

Я не хочу защищать его, но не могу забыть.

Как отвратительно.

Мужчина, который мне нравился, любил другую. Сколько я не пыталась завоевать его сердце, всегда оставалась ни с чем. Для него существовала лишь одна женщина, каким бы джентльменом и донжуаном он не был, этот мужчина всегда симпатизировал одной женщине, но не мне.

Не мне.

Никто никогда не симпатизировал мне. Я была идеальной, но на это никто не обращал внимание. И от этого чувства зависти я просто вне себя от гнева.

А ещё насмешливый взгляд красных глаз, прожигающий насквозь: «Если он не принадлежит мне, то мне он не нужен».

Изначально я была для него лишь заменой. Фальшивкой, как и для матери.
Это весь сон, который изо дня в день продолжает мучить меня. Хотела бы я встретиться с этим наглецом и преподать ему пару хороших уроков. Неужели, это лишь обманка сознания или же воспоминания из той реинкарнации? Ну что за ересь, я не верю в подобное.



— Ну и что я должен тебе показать, если я сам первый день в школе? — замялся Синдзи, когда Аска подловила его после занятий и рукой заблокировала путь. Её глаза горели неподдельным гневом, казалось, что она готова взорваться словно бомба, и останавливал её лишь поток учеников, идущих после окончания занятий домой.

— Ты!.. Ты достал мучить меня! Это точно ты! Твоё наглое лицо каждую ночь мешает мне нормально спать! И сейчас ты ответишь за свою бесхребетность! — закричала Аска, которая нагло схватилась за ворот одежды мальчика и толкнула его к стене, провоцируя на ответную реакцию. Но Синдзи и с места не сдвинулся, зная, что сам виновен в происходящем.

— Прости. Правда, прости. Во всём я виноват… — Аска сжала кулаки, а лицо её исказилось гримасой гнева. Казалось, прямо сейчас она готова налететь на него. Но вопиющее чувство дежавю вновь начало преследовать её.

— Дурак Синдзи! Ты всегда извиняешься! Ой… всегда… это уже… было? — задав вопрос самой себе, Аска опустила голову вниз, а хвосты её всколыхнулись, каскад длинных волос изящно покрывал тонкую шею, а ниже ключицы, туда, куда Синдзи обратил свой взгляд, развязалась красная лента на её рубашке и отчётливо виднелась ложбинка между грудями. Икари невольно покраснел, отлетев прочь как от кипятка, и сжался в комок, понимая, что чувство наваждения снова одолевает его.

— Было. Мы уже были знакомы. Только в ином репертуаре… — проговорил Синдзи, стараясь не сталкиваться с ней взглядом. Она раздражала его, но одновременно была той, кто привлекал его.

— Тогда эти сны… вещие? То есть, это всё правда! Ты и я сражались против Ангелов, пилотируя этих гигантских роботов! Да ладно, а я думала, что насмотрелась научной фантастики. — Аска, привычно иронизируя и насмешливо разговаривая, ставя акцент на важные слова и подчёркивая их, уселась на колени рядом с мальчишкой и улыбнулась, будто бы даже радуясь возврату воспоминаний и тому, что всё увиденное ей во снах, было не иллюзией, а реальностью.

— Прости. Прости меня. Я снова всё испортил! — в конце концов, он вновь поднял огорчённое лицо, которое исказилось болью и виной.

— Ай, да прекрати ты, жалкое зрелище. Опять начинаешь своё самобичевание, будто бы кроме того, чтобы жалеть себя, тебе больше заняться нечем! Бесишь. Всё такая же самолюбивая тряпка! — в характере Аски была прямолинейность. Прямо сейчас, высказывая своё мнение и выплёскивая свой негатив на мальчике, она положила руки на талию, вызывающе смотря на него. Синдзи, более или менее успокоившись, внимательно глядел на её искривлённое лицо и хлопал глазами, пытаясь осознать, что так Сорью показывает не просто своё раздражение, но и лёгкую долю волнения.



— Ну так? Ты будешь возвращать воспоминания Аянами или снова сбежишь? — напирала Аска, которой, казалось, было всё равно на то, что такую истину нормальному человеку сложно было бы принять.

Сорью было сложно назвать нормальной: эгоистичный тиран, который притворяется ранимой девушкой, красавица с импульсивным нравом, относящаяся к Синдзи не больше, чем к ребёнку, сейчас требовала от четырнадцатилетнего подростка невозможного — принять скоротечное решение и не томить её ожиданиями. Сама Аска не горела желанием снова контактировать с первой, но то было необходимостью, ведь, как заметил Икари, Рэй страдала от того, что у неё не было ничего — ни эмоций, ни цели, так что её жизнь могла быть опустошена, как его бесцельное существование когда-то.

Сейчас, движимый мыслью о том, что должен всё исправить, Синдзи упрямо старался поддерживать своё эмоциональное состояние и не дать панике овладеть сознанием. Отец и мать всё так же работают в лаборатории, но теперь не занимаются исследованиями, которые могли бы поставить под угрозу их жизни. По крайней мере, сейчас. В комнате Икари, куда навязалась Аска, стоял кондиционер, который более или менее освежал помещение, но всё равно, даже не смотря на это, мальчику казалось, что наедине с ней он начинал задыхаться.

Аска уже успела сходить к себе домой и переодеться в топик, который явно спадал ей в лямках, и джинсовые шорты, которые подчёркивали ягодицы. Синдзи вновь обуздало желание, он не мог оторвать взгляда от её изящной шеи, от тонких рук, от длинных женских пальцев и от её бёдер. Всё в её модельной фигуре пробуждало у него желание, и это Икари преодолеть не мог. По рукам и шее стекали капельки пота, рубашка намокла, он расстегнул одну пуговицу и тяжело вздохнул, за что получил от рыжей укоризненный взгляд.

— Изврат. Отвратительный Синдзи.

— Аска! Я не специально… и вообще… мы сейчас говорили о Аянами… что я должен делать? Что я могу для неё сделать? — Синдзи опустил плечи, насупился и положил ладони на колени, показывая слабость. Аска, зная о том, что в характере мальчика было стремление убежать, спрятаться, оградить себя, решила, что сейчас она единственная, кто способен подсказать ему идею.

— Ну ты и дурак, Синдзи! Ты должен поговорить с ней о её целях. О том, что сейчас дорого ей. Пробудить сердце, понимаешь? — длинные изящные волосы растрепались, покрывая всю спину, лямка окончательно спала, показывая идеальный обзор. Будто то фотосессия одной модели, а Икари — неумелый фотограф, который не может отвести взгляд от неё. Невольно, залюбовавшись образом Аски, лицо Синдзи заалело.



Я ни в чём не виноват. Я не убивал Каору-куна! Нет, если бы я не убил его, тогда… тогда человечество было бы обречено!

Но разве не ты был тем, кто виноват во всём?

Нет, не я! Каору-кун предал меня! Он предал мои чувства! Обманывал, использовал, пытался добить меня. Я доверял ему. Я хотел всегда чувствовать это тепло и доброту. Но он… почему?.. почему меня все обманывают? Мне больно. Моё сердце трещит по швам, старые заплатанные раны вновь расходятся и кровоточат, я не могу сдерживать этого истошного вопля. Почему он предал меня? ОН КАК И ОТЕЦ!!! КАК И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ!

Ты сам веришь в это? Ты правда считал так? Разве легко тебе было тянуть те рычаги? Ты сделал это не потому, что тебе пришлось. И не из-за ненависти. Ты побоялся что-то изменить. Ведь если бы ты пытался что-то изменить, ты мог бы умереть. Ты боялся умереть сам. Вот она, правда.

Нет, всё это ложь!

Аска, Мисато-сан, Аянами… они все скрывали от меня что-то, они все улыбались, притворялись, что волнуются за меня, а в итоге обманывали и бросали на произвол судьбы. А в итоге и он, единственный, кому я доверился, единственный, кому мог рассказать о своей боли, тоже предал меня! Он обманул меня, и за это я убил его! Да, он сам сказал! Лишь одна форма жизни имеет право на существование. Если бы я не убил его, погибли бы все… так что я лишь исполнил его желание. Он сам хотел умереть, разве не так?

А знал ли ты о его истинных чувствах? Пытался ли ты разобраться в том, что было у него на душе? Точно ли он хотел умереть или пожертвовал собой ради благополучия человечества?

Я никогда ни от кого не слышал подобных слов. Он сказал, что я ему нравился. Он смотрел на меня с нежной улыбкой на лице, он внушал доверие. Да, я тоже чувствовал это тепло. Мне он тоже нравился. Каору-кун единственный из нас, кто был способен на столь альтруистичный поступок.

Да, в тот день Мисато-сан сказала, что подобные ему не хотят жить. Но в глубине души я знал… знал правду… видя эту грустную улыбку, замёрзшую на его лице, я понял, что он лишь принёс себя в жертву, не видя смысла и дальше существовать.

Его чувства… я думал лишь о своих раздавленных и никогда не замечал, насколько больно было ему. Он так же пуст, как и я — думал я, радуясь, что нашёл родную душу. Насколько тошнотворно. Не думая о нём, я накладывал себя, раздавленного морально, слабака, который искал поддержку и любовь, на того, кто был самодостаточным, чтобы умереть во имя человечества. Я не защитник, я не друг, я псевдо человек! Лишь одно название! Отвратительное существо, недостойное жизни! Вот он я… полюбить себя? Да что за бред! Из-за своего эгоизма я и так не могу проникнуться чувствами к кому-либо, так куда же ещё больше. Жалкое подобие человека…

Ну вот, ты сам нашёл ответ. Это ты — тот, кто убил его. Это ты — сбежал. Это ты — достойный смерти. Смирись и живи. Иди и дальше следуй дороге бегства. 




— Каору-кун! Нет… в этом мире… его нет… я его убил, ясно, — поднявшись с постели, Синдзи открыл шторы и всмотрелся в пейзаж "обычного" Токио. Кто бы мог подумать, сейчас они живут в столице Японии, его родители работают в лаборатории и своими усилиями продвигают науку вперёд, а он ходит в школу как ни в чём не бывало и теперь даже встретил тех, с кем не должен был видеться, вернул себе воспоминания. Что за ирония?

Глядя на горизонт, наблюдая за рассветом, оглядывая мегаполис сверху вниз, Синдзи понял, как ничтожны эти постройки тогда, когда пилотируешь Евангелион. Но сейчас всё его внимание приковано к полотну красок, разнившемуся от светло-сиреневого к тёмно-фиолетовому, создавая поистине впечатляющую картину. Сливаясь воедино, эти два цвета имели мутную границу, разводы персикового цвета давали резкий переход, а яркое солнце, что только восходило, казалось красновато-оранжевым. Именно за такой мир они отдавали свои жизни, именно так они хотели бы жить. Но Каору никогда не увидеть этих пейзажей, хотя он говорил, что восхищался искусством людей, что музыка была подобна ангельской песне, а живопись воплощала внутренний мир каждого человека. Как бы хотелось, чтобы он вновь восхитился человечеством, чтобы посмотрел на мир без войн, чтобы жил среди людей, жил счастливо, больше никогда не улыбаясь так грустно, как в тот день, когда осознавал, что вскоре вынужден уйти из жизни.

«Жизнь и смерть для меня — одно и тоже. Выполни моё последнее желание».

То было не его желание. То было необходимостью. То был его выбор в пользу человечества. Как же Икари не мог понять сразу. В самом конце Каору больше не было смысла в сражении. Ангелы уже проиграли, он начал симпатизировать людям... Будучи воплощением Адама, можно сказать, все остальные ангелы были его сыновьями. Тогда, глядя на усиленные потуги людей выжить, он и решил завершить своё существование. Но думал ли Синдзи в тот момент, насколько Каору было больно? Было ли ему больно? Был ли он счастлив? Или то лишь смирение, смирение с участью? Не может быть… он убил его без права на то, чтобы дать ещё немного восхититься жизнью, и смел колебаться в его непричастности. И всё же он такой эгоист. Такая тварь. Впрочем, как и все люди. 

— Синдзи! Выходи! Завтракай и иди в школу, уже поздно, знаешь ли. — Юй, как всегда улыбаясь, приоткрыла дверь и увидела сына, уже переодевшегося из пижамы в школьную форму и сжавшего ладони кулаки. Икари смотрел вдаль, а по щекам струились слёзы. Он не мог смириться с тем, что ему пришлось перешагнуть через труп Каору для процветания человечества. До чего это смешно.

— Мам, я не пойду в школу. Там они все… все… я не могу, — Синдзи рухнул на татами и закрыл ладонями лицо, стараясь не показывать предательских слёз слабости. Он прижал колени к груди, и его спина то и дело подрагивала. А затем он почувствовал тёплую материнскую ладонь, лёгшую на его голову, и приподнял своё лицо, полное слёз. Расплывчатое изображение матери внушало ему уверенность и ту теплоту. Юй могла совладать с сыном. Она была единственной во всём мире, кто дарила ему тепло. Прижав сына к груди, Юй вновь и вновь гладила его по затылку как маленького, ничего не говоря, утешая лишь тактильно, но даже это вернуло Синдзи в прежнее состояние. Он вытер слёзы рукавом белой рубашки, а затем потёр переносицу.

— Синдзи, мы все что-то теряем. Что-то обретаем. Мы должны смириться. Такова жизнь. - Эти слова были правдой. В тот момент он потерял всё то драгоценное, что было в его жизни, а теперь с ним была мама… мама, способная утешить его, укрыть от неприятностей, спасти от депрессии. Он обрёл её. Она здесь, живая, дарит ему своё тепло.

Насколько ещё эгоистичнее он может стать?



Убивая Каору, по каналу связи через проектор голографического изображения он наблюдал его улыбку, всё такую же улыбку, по которой нельзя было сказать, что именно он чувствует: смирение, грусть или же облегчение. Нажав на рычаги и сдавливая его шею в стальных оковах Евы-01, Синдзи казалось, что он ломал кость собственными руками. То словно насмешка, словно наказание. Убить кого-то своими руками, делая это трясущимися пальцами и подталкивая себя к убийству лишь необходимостью. Убить того, с кем его связывали не просто дружеские узы, а духовное родство… словно уничтожить и искромсать частицу своей души. Так же больно и невыносимо.

Что, Каору-кун, ты получил необходимое освобождение? Тебе хорошо, когда тебя ничего не сковывает? Тебе было всё равно, умрёшь ты или нет. Но ты обрёк меня на эту боль! Ты заставил меня убить тебя! Заставил! Ты пожелал этого так, словно для меня это ничего не стоило. Эгоист! Почему именно я?! Зачем ты вообще познакомился со мной? Почему не умер от чужих рук? Ты хотел заставить меня страдать от чувства скорби и вины? Ты оставил меня жить, чтобы я увидел не надежду, а лишь кромешную тьму?!!!



Раз за разом следовали лишь ваши эгоистичные просьбы и требования. Каждый из вас во всём винил меня. Но… сейчас я тот, кто будет составлять вашу необходимость!




Аянами Рэй. Девушка, чья жизнь подобна чистому листу. Неизведанное существо, чью психологию не постичь современным специалистам. Выходящая за рамки приемлемого, она та, чьи психические импульсы не фиксируют какие-либо датчики или приборы. Она не та, кто может в следствии тестов и экспериментов измениться, понять человеческую натуру. 

Ошибка природы изначально остаётся лишь ей.

Рэй никогда не понимала людей, их чувства были чужды ей. Глядя на то, как кто-то злится, плачет или смеётся, в её душе не пробуждается ответных чувств — для неё это непостижимый мир. Если жить без чувств невозможно, почему она вообще существует? Как может кто-то подобный ей состоять из плоти и крови, при этом совершенно отличаясь от остальных людей?

Однажды Рэй поняла — если она одна, ей нечего бояться. Странно, люди одержимы условностями, но даже так, не имея никого, не требуя опоры и живя по иным законам, нежели люди, она продолжала своё бессмысленное существование. 

В пять лет её жизнь обрела сознательность. Она начала запоминать, как мужчины в странной форме постоянно посещают её лачугу, принося одежду и обеспечивая продовольствием. Их серьёзные лица обращались в сторону ребёнка, который равнодушно обнимал своего плюшевого медведя, а затем искажались в ухмылке.

— Рэй, мы поставим тебе укол. Больно не будет. Но даже так мы должны это сделать, ведь ты — избранная. — Их слова были непонятны девочке. Их лица равнодушны и пусты, как и её собственное, они делают нечто, что противоречит человеческой этике, но, кажется, им всё равно. Изолируя её от окружающего мира, держа в этой темнице, они ставят на ней эксперименты, и с каждым разом в ней пробуждается нечто иное, тёмное, чуждое.

— Всё, что мы делаем, ради твоего блага. Ты же не такая как все.

А затем осуждения в обществе. Она, впервые ступившая за порог школы. Зачем она живёт? Ради чего? Девочка, которая никогда не жаловалась, ни о чём не думала, впервые обрела настоящие мысли. Она поняла, что её тёмное существование пусто и беспочвенно. Если бы она исчезла из этого мира, ничего не изменилось бы. 

Есть тот, кто пожелал её мучений. Есть тот, у кого она могла бы спросить об этом, кому могла бы доверить поиск цели. Она — ничто, пустая оболочка с дырой в груди. Она — сосуд, через который тонкой нитью проходит необходимость. Она — система, в которую загружен алгоритм действий. Бесчувственное ничто, родившееся из ничего. Как бы ей хотелось узнать своё предназначение, узнать, откуда она появилась в этом мире. И обрести свой смысл жизни, помимо бессмысленной ходьбы в школу...



— Аянами, ты обедаешь в одиночку? Может… пообедаем вдвоём? — Синдзи всё ещё было неловко обращаться к первой, но, пересилив себя, он решил предложить ей совместное времяпровождение для обсуждения проблемы. Аска, наблюдающая со своего места, укоризненно свела брови, понимая, что его речь звучит неправдоподобно и глупо.

— Прости. Я не люблю разговаривать с чужаками, — произнесла альбиноска, пряча взгляд в книгу. В этот момент в её душе творился целый переворот: впервые после многих лет затворничества в своём внутреннем мире кто-то заговорил с ней, и это вводило её в некое состояние прострации. Девушка не знала, что должна была испытывать неприязнь или радость, она решила и дальше продолжать скрывать эмоции за маской безразличия, хотя именно в этот переломный момент она почувствовала некое тепло, которое вместе с кровью разошлось по организму.

— Я хочу спросить тебя. Разве тебе не одиноко? Каждый день одна… ходишь в школу, обедаешь, возвращаешься домой… ты всегда одна. Разве тебе не плохо от этого? — мальчик сжал руки в кулаки. Его раздражала невозможность помочь, его раздражала эта неестественная манера речи, эти эмоции, бурлящие в нём подобно жерлу вулкана. А самое главное — осознание своей собственной пустоты, что граничила с пониманием Аянами.

На самом деле человек не способен кого-то понять. Каждый раз, пытаясь сделать что-то, чтобы помочь, мы лишь вредим, не задумываясь о чувствах других людей. Делая вид, что мы кого-то понимаем и готовы дать здравый совет, мы лишь тешим своё самолюбие и даём надежду, которую затем сами разбиваем. Как бы то не было жестоко, человек не имеет права понимать кого-то, так как делает это не полностью, поверхностно, судя о его чувствах.

Сейчас, наблюдая за равнодушным лицом Аянами, за тем, как она сомкнула тонкие губы и переплела пальцы между собой, словно будучи огорчена его словами, Икари понял, что его пустота имеет совершенно иную форму, нежели Аянами. 

Пустота этой девушки образована искусственно, она не человек, потому не может познать тех эмоций и чувств, которые доступны другим. Видя, что она отличается от общей массы, в душе происходит отторжение самой себя, и эта пустота обволакивает её полностью — и тело, и разум, и сердце. Можно сказать, она сама лишь оболочка той Рэй, которую они знали. Чтобы она смогла чувствовать, необходимо подтолкнуть её к эмоциональному всплеску, импульсы которого смогли бы достучаться до ледяного сердца. Однако у этой девушки не осталось цели даже для того, чтобы жить. 

Раньше Аянами всегда говорила: «Всё, что у меня есть, это сражения». Сидя в постоянном резерве, будучи лишь заменой его и Аски, она наверняка страдала и чувствовала внутреннее опустошение. Возможно, тёплые чувства Рэй пробудил именно Гендо Икари, который трепетно защищал своё «творение». Сейчас же оставался пробел, который закрыть никто не в состоянии. У девушки нет цели для того, чтобы жить, нет того, кто бы подтолкнул её к пониманию человеческой личности. И всё это было вне компетенции Икари Синдзи, что не осознавал, как ему подступиться к Рэй, как "втереться в доверие" и помочь ей. Рэй Аянами, отчуждённая, хладнокровная, равнодушная девушка, пустышка, белый лист, на котором нет ничего. И это белое полотно необходимо заполнить полностью.

В душе Икари была тьма. Он не понимал, как изъять её, как бороться с ней. Эта пустота — чёрный сгусток, подобный чёрной дыре, всеобъемлющий и вязкий. Сердце мальчика покрыто чем-то чёрным. В его голове изначально стоял один и тот же образ: он, сжавшись в комок, сидит, сложа руки и молясь Богу. Поверить в свои силы, двигаться вперёд, увериться в том, что достоин жизни — это всё, о чём он молит. Принять себя не так уж просто, как может казаться на первый взгляд. Тот, кто с самого рождения ненавидел себя, презирал, отталкивал, не верил в собственные силы, будет искать любое подтверждение своим убеждениям. В этой бессмысленной бесконечности вращается весь мир Икари Синдзи. Будучи вечной вихляющей петлёй, которая сжимает горло, душит, убивает вновь и вновь, это бесконечное самобичевание рвёт его на куски, творит из него инфантильное равнодушное ленивое создание с кучей комплексов неполноценности и нелогичных поступков, вытекающих как следствие из его постоянных психически невменяемых мыслей о том, какова же его природа на самом деле. Это природа человека, который так и не смог обрести своё самоопределение, того, кто путается в себе, кто не может принять себя таким сопляком и слабаком, каким является на самом деле, и бороться со своими изъянами не в состоянии. Это его личная пустота. Заполнить её не в состоянии никто. Сколько бы раз Икари не принял себя, рано или поздно, взглянув на себя со стороны, он всё равно примет решение, что необходимо отречься от такого гнусного и ненужного человека как он. 

Эгоизм и неполноценность, безэмоциональность и неуверенность — две совершенно разные пустоты, сходящиеся от начала до самого конца и переплетающиеся в одно целое, прямо как монета, имеющая две стороны.

— Я всегда одна? Не понимаю о чём ты. Даже так, всё нормально. Так было и так будет всегда, — смирение наряду с безразличием. Стараясь выглядеть как менее увлечённой, Аянами вновь обратила взгляд в окно, там, во дворе, обедали обычные школьники, веселясь и общаясь друг с другом. Сидя под палящим знойным солнцем, укрытые тенью широколиственного дерева, молодая пара кормила друг друга бэнто, приготовленного со всей душой. Почему именно такая ассоциация пришла ей в голову девушка не понимала. Просто глядя на их лучившиеся счастьем лица, она сформировала для себя такой вывод. Поистине удивительные вещи творит разум: даже рационализм становится бесполезен, когда наблюдаешь за подобными картинами. Просчитать чувства нельзя, познать их — проще простого, но то лишь для обычных людей. Природа счастья для Рэй высшая форма загадки, которую она не в состоянии разгадать.

— Это не правда! Если бы ты только захотела, могла бы что-то изменить. Аянами… я хочу чем-то помочь тебе. Давай вместе… изменим наши жизни. — промямлил Икари, продолжая прятать взгляд. Ему было неловко смотреть пепельной прямо в глаза. Зрительный контакт настолько смущал мальчика, что он предпочёл разглядывать сидящую спиной к ним Аску, притворяющуюся, что занята прочтением параграфа учебника для отвода глаз.

— О чём ты, Икари-кун? Лучше займись своими делами — равнодушно парировала его предложение Рэй, которая уставилась в книгу. Икари, не зная, что должен предпринять, чтобы привлечь её внимание, осторожно дотронулся до руки девушки и сомкнул глаза, пытаясь запомнить её тепло. Это чувство, которое возникло у него… в первый раз было лишь отвращение. Он вспомнил те слова Аянами. Что чувствует он сам? Тепло ли ему, приятно? Нет, не то и не другое. Скорее, тяжело. На душе настолько невыносимо, что хочется отпустить или же сжать эту хрупкую ладонь сильнее. Но самой девушке кажется всё равно. Обратив на мальчика своё внимание, она лишь уставилась на него, даже не разу не моргнув, при этом не испытывая кажется ничего, кроме безразличия.

— Разве ты не помнишь? Как мы сражались с ангелами, как спасали мир, как нам было тяжело… в первый день, увидев тебя на носилках, израненную, всю в бинтах, хрупкую и слабую, но всё равно бесстрашно идущую в бой… я испугался. Я подумал — кто она такая? Она так сильна. Она отличается от меня, бесхребетного слабака, всегда сбегающего от ответственности. Но затем я начал замечать, что мы похожи. Ты была пуста, как и я. В тот момент, когда до меня снизошло осознание этого факта, я был так счастлив. Эгоистично проецируя, я не задумывался о твоих чувствах. Я так отвратителен! — говоря всё это шёпотом, словно исповедуясь, Синдзи продолжал свой монолог, даже не пытаясь обратиться к девушке. Его било ознобом, казалось, что он вот-вот и сорвётся. Сил терпеть это больше не оставалось. И эта слабость не казалась убедительной. Аянами всё равно не могла ничего вспомнить, он не мог растопить плотную корку льда, что покрыла её сердце, и сейчас достучаться до холодной девушки не предстояло возможным. Икари, встретившись взглядом с девушкой, мгновенно опешил, а затем начал спешно качать головой, словно впадая в неуравновешенное состояние. Затем, не выдержав этой равнодушной холодности, которой приветствовали его слова, мальчик сорвался и выбежал прочь из класса. 

Когда мальчик нёсся по коридору сломя голову, он думал лишь о том, как скрыться от этой пустоты, что стремительно обволакивала помещение, что простилалась дальше, туда, куда устремлялся его взгляд. Сбежать, уйти, укрыться, снова что-то потерять, от чего-то избавиться. Эта «миссия» оказалась ему не по силам. Аянами всё равно, до её души больше нельзя достучаться, а даже если и есть такая вероятность, то он не в состоянии этого сделать. Чувствуя привкус слёз, Синдзи выскочил во двор, упав коленями на прогретую солнечными лучами траву, и впился ногтями в землю, пробороздив её и сжавшись в комок, чтобы скрыться от этой тьмы.

Ему было всё равно, что он в очередной раз сбегает. Так будет лучше. Если он скроется, проблемы не решатся сами собой, но тогда он хотя бы будет меньше подвержен стрессу. Так рассуждают бесхребетные неудачники вроде него. А, да плевать уже на все формальности, они изначально знали, на кого свешивали ярлыки спасителя мира. Он не такой сильный и независимый как его отец, скорее напротив — намного слабее, чем Аска, волевая и амбициозная натура, продолжающая верить в свои силы, даже если проиграет.
Вся его вера в себя была основана на лжи его товарищей, которые подстёгивали к сражениям мотивирующей лестью о том, что он способен на всё. На самом деле пилотирование Евы-01 буквально сводило его с ума, заставляя постоянно чувствовать не только груз ответственности, но и дискомфорт при синхронизации с системой. Его нервные импульсы не раз зашкаливали норму показателей и не могли не отразиться на психике, которая к завершению битвы была окончательно подорвана. Эти машины, имея «душу», как сказал Нагиса, эти подобия людей имели своё собственное сознание, а оттого абсолютного контроля изначально добиться было невозможно. Война не для детей. Пилотировать гигантскую махину, которая была подобна цепному псу, в любое время могла сорваться, брать в руки оружие и защищать будущее человечества, знать, что на тебя сваливается такая ответственность - это всё не для четырнадцатилетних подростков, всё ещё не сформировавших своё мировоззрение. Тогда какой выдержки от него постоянно требовала Мисато, садя его в капсулу для пилота и раздавая безжалостные указания. Она, эгоистично расписывающая цель и задачи миссии, не принимающая никаких корректировок в своём плане, заставляла ребёнка переступать через себя, убивать драгоценных и близких ему людей, не считалась с его мнением, всегда аргументируя это тем, что идёт война. Синдзи было всё равно на это. Плевать на человечество. Он хотел забыть о победе. Всё, чего он изначально желал добиться, это спасения своих друзей. Разве это столь утопически? Разве спасать тех, кто дорог, настолько самонадеянно, и удел лишь тех, кто слаб духом? Он никогда не был таким как Мисато. Переступить через труп того, кого любишь, для него было словно вырвать кусок своей собственной души. Для неё же это было условием для восстановления сил человечества и достижения цели.

Икари не хотел возвращаться в свой класс просто потому, что знал, вернись он обратно, обязательно вновь встретится с холодным взором Аянами. Он вновь убежал. Сколько можно трусить как заяц и скрываться за тоннами баррикад, вновь и вновь воздвигая стены между границами сознательного и бессознательного. Он больше никому не хочет открываться. Доверять другим почти тоже самое, что обнажить свою душу, показать слабости, выделить то, что может тебя сломать. Икари и так слишком много доверял другим людям, и теперь расплачивается за это. Им манипулируют, им помыкают, его мнение ни во что не ставят. Доминируя и унижая, каждый из его знакомых добивался своих целей разными способами, но в итоге предавал его доверие. И даже так, подорвав свою веру в других людей, Синдзи неустанно стремился к тому, чтобы сблизиться с кем-то, вновь найти родственную душу. Он стремился к ощущению единства, он всей душой желал найти единственного и неповторимого человека, что смог бы заполнить этот пробел в его тёмной душе, изменив пустую судьбу и выровняв линию его жизни. Это основа его бытия, основа всех его стремлений. 

Однажды Икари понял, что ему некому доверять. Сворачиваясь в клубок, сжимаясь внутри панциря, он не спешил вылезать из своего укрытия, зная, что если сделает необдуманный шаг, его чувства будут ранены как и прежде. Именно поэтому он казался недоступным и закрытым остальным. У него не было ни желаний, ни стремлений, изменить себя мальчик не пытался, ежедневно упиваясь своей беспомощностью и депрессией. Быть может, это состояние внутреннего хаоса в душе ограничивало доступ к его сердцу и не давало выплеснуть эмоции во внешний мир.

Естественно, что как бы силён не был воздвигнутый барьер, в котором таились лишь гниль и смрад, однажды помои вылились наружу вместе со сломанной границей разума. Потеряв контроль однажды, провести эту границу вновь очень сложно, а для некоторых даже невозможно. Ограничить себя от внешнего мира, вновь основав неприступную крепость и не давая чужеземцам преодолеть ворота, ограждающие его от беды — вот естественное желание того, кто всегда прятал настоящие эмоции под маской апатии и безразличия. Быть может, для того он и столкнулся с битвой, быть может, именно поэтому он говорил самому себе: «Нельзя убегать! Нельзя убегать!». То был стимул для того, чтобы подтолкнуть себя вперёд, мотивация для победы. Он уверял себя в том, что было неверным, и убегал от правды, сражаясь лишь потому, что те улыбки, которые даровали ему люди, светились от счастья только тогда, когда он выигрывал битву.

— Синдзи! Дурак, да что с тобой? Это своеобразная тактика отступления что ли? Как всегда убегаешь?! Сколько можно быть таким слабаком? Когда ты уже изменишься, чёрт подери?! — Аска, выскочившая из здания школы и громко хлопнувшая дверью, застала мальчика, сидящего с прижатыми коленями к груди на крыльце. Выдохнув, девушка жёстко ударила его по спине, дабы привести в себя, и когда он, не удержав равновесия, упал, чувствуя боль в ладонях, которыми он прикрыл тело от падения, она рассмеялась.

— Больно же! Прекрати… я не могу помочь Аянами. Это не в моих силах. Прекрати, я сдался, — Икари поднялся, саднящая боль в ладонях не дала ему ухватиться за балку, он выдохнул, успокаивая нервы и в голове прокручивая приятные моменты утренней прогулки. Именно это положительно воздействовало на него, так как на некоторое мгновение он привёл себя в порядок и решил вымыть лицо под холодной струёй воды, думая, что виной всему жар палящего солнца. Мальчик почти падал с ног. Головокружение давало о себе знать, возможно то солнечный или тепловой удар.

— Ты слабак! Хватит убегать! Сколько можно? Когда ты уже изменишься? Пойми, ты должен помочь ей. — Синдзи положил ладонь на горячий лоб, чувствуя, как в горле скапливается ком. Должен… это слово для него давно ничего не значило. Он в праве решать самостоятельно, что и как делать, он устал от того, что его волю все давят, пытаясь помыкать, склонить к положительному ответу. Он больше не примет этого. Икари не станет подчиняться чужим приказам. У него есть свои амбиции и цели, есть свои страхи, от которых он продолжает убегать, но всё же это не свидетельствует о том, что кто-то имеет права читать ему нотации, заставлять делать то, чего он сам не хочет. 

Синдзи пытался контролировать свои эмоции, бьющие ключом через край, но слёзные железы предательски воспалились, и он с трудом сдерживался, чтобы не расплакаться. Всё же он такой жалкий, стоит сейчас перед Аской и не может ответить ей. А на лице у Аски застыла гримаса, искажённая гневом. Правильно, возиться с таким слабаком как он тоже самое, что сражаться без видимой на то причины — глупо и поверхностно.

— Я! Да прекратите использовать меня уже! Я устал!!! Устал от всего! — Синдзи решил вновь сбежать. Его душу разъедали противоречия, которые сгущали эмоции, он снова и снова обращался к прожитым воспоминаниям. Лицо Нагисы, корчащееся от удушья. Лицо Рэй, равнодушное и неживое. Лицо Аски, с презрением говорящей ему о слабости. Вся мозаика, лишь недавно сложившая детали в ясную картину, вновь разрушается, становясь осколками его прошлого.

Икари бежал прочь. Бежал мимо школьных ворот, покидая двор школы и выбегая на проезжую часть. Машина затормозила прямо перед его лицом, а водитель, выходя из салона, с громкой бранью кричал ему что-то вслед. Мальчик не слышал ни слова из его речи. Ему казалось, что не убеги он сейчас куда-то подальше, то вновь столкнётся с прожитым ужасом. Светофор дал красный цвет, но Синдзи было всё равно — он не замечал пестрящую транспортом дорогу. Убегая от правды, он нёсся навстречу движению, нарушая все правила дорожного движения. Свернув с обочины на тротуар, мальчик прибавил скорости. Сталкиваясь плечами с другими прохожими, он мчался сам ни зная куда. Не останавливаться, не замирать — это сбивчивое дыхание и натянутые как струны мышцы не дают его мозгу трезво мыслить, от того он не может мыслить. Сейчас разум отошёл для него на последнее звено. Ощутив себя спринтером, ведомым лишь победой, он желал преодолеть воображаемую эстафету, в его случае, границу воспоминаний. Больше не обращаться к тому ужасу, больше не слышать их приказы, жить иным способом… убегая раз за разом, он хотел скрыться ни от других, а от самого себя… от своей совести, что взвывала к искуплению вины. Ему никто не поможет. В этом мире нет того, кто смог бы всегда утешать его, оградить от всего. Возможно, он слишком многого требует, возможно, он слишком избалован, но прямо сейчас ему хочется находиться под чьим-нибудь назойливым взглядом, пригреться к чужому теплу и навсегда остаться в тишине и спокойствии. Но таких людей нет. Его мать обеспечивает сыну необходимую поддержку, но то иное тепло — оно словно искусственное, непостоянное, в любой момент рассеивающееся. Он же хотел постоянства.



Пожалуйста, не убивай меня!

Ты не должен… я не могу этого сделать.

Убить кого-то однажды это значит никогда не стать прежним.

Мои руки запятнаны кровью. С головы до ног я окутан тьмой и омыт жидкостью, вязкой и ярко-красной. Она расходится по моим венам, но внутри всё сжимается от холода, будто температура моего тела от стабильной упала до нуля. Нет, я не ощущаю себя трупом. В грудной клетке фиксировано бьётся сердце, желудок сводит болью, я чувствую спазмы в теле и головокружение наряду с тошнотой. То вывернутый наизнанку организм. Нет. То самообман нервной системы, подающей неверные сигналы в мозг.

Я знаю, тебе всё равно. Снисходительная улыбка на ангельски-прекрасном лице. Равнодушное принятие своей судьбы и не доли раздражения в сторону людской расы. Но отвратительный эгоизм. Непростительная просьба, объяснения которой я не могу найти. 

Если ты ничего не чувствуешь, значит ты не должен был обращаться с просьбами!


Убей меня… это единственный способ спасти человеческую расу. Ну же, сделай это.



Ничего тяжелого...


Лишь рука срывается, давя на холодные рычаги. Нервные импульсы Евы-01 синхронизированы с моими, я чувствую, как сдавливаю твою шею своими собственными руками. Я не просто сдавливаю её, я обращаю её в кровавое месиво. Из сочащихся ран струится алая кровь, что обволакивает мои ладони. 

Всё. Мне уже всё равно...

Я обессилено прижимаюсь к холодному сидению и почти теряю сознание, когда всё заканчивается. Я возвращаюсь назад, к людям, ради которых уничтожил врага. Меня вытаскивают из капсулы, и в тот момент я прекращаю быть пилотом. В тот момент в голове мелькает первое осознание совершённого мною поступка. Будто бы весь этот кошмар повторялся вновь и вновь, моё тело, мой разум и душа были сконцентрированы лишь на ощущении первого убийства человека… Мне казалось, что я убил самого себя. 

На душе холодно и пусто. Ну и пускай. Это то, чего ты хотел. 

Быть убитым моими руками.

Эгоистичная просьба, и чья-то запятнанная душа.

Чья же это душа ноет в истязаниях вновь и вновь? Что-то знакомое, но давно забытое. 

Ха. Наверное, это моя духовная оболочка становится чёрствой и ледяной.

Ты был похож на меня. Похож этой всеобъемлющей пустотой. Но сейчас я… потерялся. Моя пустота иная. Она не создана искусственно. Она не является синтетической. Моя пустота — настоящая. Она состоит из смеси отрицательных эмоций, вновь и вновь вбивающихся в мою голову словно гвозди.

Ненависть…! 
Да пусть отец вместе со всем миром катятся к чёрту!

Страх… Я больше никогда не буду пилотировать Еву! Это не для меня! Я убегу! Я не могу выдержать этого!!!

Отчаяние… кто-нибудь. Молю, кто-нибудь, пожалуйста, спасите меня. Я хочу плакать, смеяться над собственной слабостью, я хочу кричать, я хочу умереть, но почему я так цепляюсь за жизнь?

Смирение… Кто, если не я, сделает это? Мир давно уже скатился в небытие, почему бы не позволить ему и дальше постигать чертоги ада.

Слабость... Прекратите. Пожалейте меня. Я не могу. Мне всего лишь четырнадцать. Вы хотите, чтобы я нёс на себе это бремя? Почему я? Потому что я сын Икари Гендо? Это моё клеймо?

Безумие… убью… убью… убью… всех убью… Каору-куна, предавшего меня, Аску, которая пытается меня раздавить морально, Аянами, что лгала, Мисато-сан, лицемерно улыбающуюся мне, отца… всех… я их всех порежу на маленькие кусочки. 

Задушу, раздавлю, сломаю. 

Ненавижу. 

Убью.

Кто-нибудь...

Спасите меня!!!




Пока Икари бежал не останавливаясь, он чувствовал, как бурлила кровь в венах подобно разразившемуся жерлу вулкана. Натянутые до предела мышцы горели и стягивались подобно тонкой струне, сбивчивое дыхание замедляло движение, тяжёлый морозный воздух вбивался в лёгкие и причинял дискомфорт, усталость давала о себе знать, опорно-двигательная система притуплялась, он ощущал обильную потливость, всё тело было напряжено до предела. Остановившись от невозможности двигаться дальше, мальчик наклонился к земле, пытаясь отдышаться. Положив ладони на колени, он продолжал вдыхать и выдыхать морозный воздух до тех пор, пока вовсе не рухнул на землю, рассмеявшись во весь голос. Воспоминания действительно прекратили вклиниваться в его голову, всё, о чём он сейчас думал, это восстановление дыхания. Бежать не оглядываясь, скрываться от правды так, чтобы никто не смог напомнить ему о прошлом. Он достиг финиша и больше не собирается оглядываться назад. Всё это слишком утомительно. Мальчик, сидящий на грязном асфальте в школьной форме, поддавшийся истерии, сейчас напоминает брошенного котёнка, который не может найти своего пристанища. 

Икари всмотрелся в витрину. Какая-то трендовая одежда, отполированная обувь, но он обратил внимание лишь на одну незначительную деталь — стоящий в углу круглосуточного супермаркета манекен с равнодушным выражением лица. Именно. Бледная белая кожа, парик с чёрными волосами и идеальные пропорции тела. Эта бездушная кукла напомнила ему Аянами — такая же безразличная и пустая как манекен, девушка, что не могла обрести свои эмоции. Вновь… куда бы он не убежал, он снова и снова будет вспоминать о прошлом. Но было ли это необходимым для него? Рано или поздно Синдзи всё равно желал бы задать этот вопрос. Что есть необходимость? Сложилась бы его жизнь иначе, если бы он не вспомнил свою предыдущую реинкарнацию? И самый главный вопрос — почему он вообще всё вспомнил? Было ли то желание его самого или лишь стечение обстоятельств? Как бы ему хотелось найти ответы на все эти вопросы.

— Что ты здесь делаешь, Икари Синдзи-кун? — всё его естество пронизано тихим и бархатным голосом, услышанным позади себя. Мягкие разборчивые интонации, небольшая хрипотца, знакомый тон говора — безусловно, он не мог обознаться. Этот «человек» не может быть никем иным, кроме как им. Он мог бы перепутать голос Аски, но его… никогда. Голос, который он уловил, был отличным среди множества других, прямо как длинные рыжие волосы Аски, что выделялись из толпы, или безэмоциональное лицо Аянами. 

Повернувшись в сторону звука, что потревожил одиночество мальчика, он увидел знакомое лицо. Увидел того, кого не должно было быть в этом мире — юношу с мягкой улыбкой на лице и тёплым взглядом, что разил Икари в самое сердце.

Нет, это галлюцинации. Это всё ложь. Это всё мираж. Ему это снится. Эти образы — обман зрения, несуществующие картины. Сознание пытается проецировать ложные видения, которые он хотел воплотить наяву, ничего более. 

Ущипнув себя за щеку, как стереотипно поступают герои фильмов и книг, Синдзи почувствовал ожидаемую боль. Вероятно, это не сон. Тогда что? Неужели он окончательно сошёл с ума?

Послание второе: "Деструкция личности". by bleachkun4ik

«Человек всегда носит боль в своём сердце. Сердце его болит, поэтому вся жизнь для него - боль».





— Каору-кун… что…? — он не мог поверить в увиденное. Это лицо, этот голос, эта протянутая рука… всё это наводило на него ощущение чего-то тёплого и знакомого.

Дежавю. Не так часто он использовал это слово, чтобы описать свои эмоции. Чрезвычайный застой во всплеске выражения. Икари не мог вымолвить ни слова, силясь либо сбежать от иллюзионной мечты, которая крушила все его рамки реального, либо принять руку, не позволяя утерять момента близости. Он застывшим взглядом наблюдал за тем, как юноша, склонив голову в сторону, улыбается ему приторно-сладко, как и прежде пытаясь обмануть. Как и в те минуты уединения, змей старается обездвижить его, своей холодной чешуёй скользя по мальчишескому телу. Тонкая фигура словно олицетворение божественного света — столь же чарующий и отталкивающий. Возможно это всего лишь эффект видения. Апофеоз личности. Это уже не та призма, через которую преломляется его собственное мировоззрение. Обманка. Он снова ведётся на один и тот же трюк, доверять кому-то — значит повернуться к врагу спиной. Но Икари не может не смотреть на это бледное ангельское лицо. Всё, что ему хочется, это почувствовать мимолётное тепло и вновь и больше не потерять этого света. Тёмная душа изначально тянет корни к чьему-то ангельски-светлому и прекрасному, и даже если разум продолжает отталкивать это знание, прогнившая насквозь душа всё равно пытается паразитировать на других, пытается приблизиться к чему-то более одухотворённому, мечтает очистить скверну и принять прежнее состояние. Синдзи и не замечает, что его рука тянется к источнику света, он сам не осмысляет, когда уже касается холодной, но гладкой на ощупь кожи, и словно в страхе панически бросается на того, прижав к себе. Он не понимает, как уже рыдает, крепко сжав пальцами ткань пуловера, а затем поднимает взгляд на ненавистного, но столь родного «человека».

— Синдзи-кун… — недоумение читалось на лице альбиноса. Каору всё так же сохранил улыбку на лице, погладил мальчика по голове, пытаясь успокоить и привести чувства. Им было всё равно на толпу, в непонимании и осуждении смотрящих на разразившуюся сцену. Кто-то осудит, кто-то поймёт превратно… это было неважно. Воссоединение двух родственных душ — вот, что сейчас было важнее всего для самого Икари. Но противоречивые эмоции вбивались клином в его пустоту, сжимая и разжимая остатки здравомыслия, а постоянные боли в голове сопровождались неадекватной реакцией нервной системы. Хаотично мелькающие образы сводили с ума, заставляя мозг упорно работать и причиняя ощутимый дискомфорт.

Когда всё утряслось, и они оба молча дошли до прибрежья, откуда можно было наблюдать неплохой обзор на море, сидя на горячем песке и равнодушно направив взгляд на голубовато-серое полотно неба, Синдзи думал о том, что всё происходящее неправильная последовательность событий, исковерканная книга, страницы которой были перемешаны. Сейчас у него создавалось впечатление, что всё неправильно, что всё происходящее — лишь призрачное отображение желаемого за действительное. Но то лишь его догадки.

— Слушай, Каору-кун, почему ты жив? — пробурчал мальчик, уткнувшись носом в колени и шмыгая носом. Слёзы не прекращая орошали желтовато-белый песок, что приобретал такой цвет из-за рассеивания преломлённых лучей. Сжав руки в кулаки и неустанно бороздя ногтями кожу, чтобы почувствовать боль, Икари наслаждался мимолётным ощущением отрезвления, а затем вновь впадал в прострацию и окунался в мир пустоты и отчаяния.

— Ты не рад? Разве это плохо? Ведь ты хотел быть счастливым, — слова, сказанные на выдохе. Синдзи не видел выражение лица Каору, но даже по интонациям понимал, что-то сказано с согласием.

— Я не желал такого…! Я не настолько эгоистичен, чтобы возвращать тебя и Аянами в этот мир!!! Ты лишь хотел уйти и раствориться в небытие, а она никогда не чувствовала привязанности! Я не мог пожелать подобного. Это всё какая-то ошибка мироздания. Именно… не я… кто-то другой… я не мог… я не эгоист… хватит с меня — Икари прижал ладони к своему лицу, больше не плача, лишь только инициируя страдания, продолжая гнуть свою линию и притворяться самой несчастной и настрадавшейся душой.

— Да…, но то было моим собственным желанием. В этом нет твоей вины. Я же говорил, что смерть и жизнь для меня одно и то же. Но, знаешь, Лилим удивительные существа. Ваша воля к жизни — это нечто грандиозное и неповторимое. Она так заразительна. Вот мы снова встретились, Икари Синдзи-кун, — продолжая свои формальности, Каору скользил взглядом по фигуре зажатого мальчика, что уткнулся носом в колени. Солнце скрылось за дымчатой тучей, всё вокруг потускнело, потеряв насыщенные краски, сам Синдзи приподнял лицо, на котором отражалась лишь усталость и принятие.

— Чувства. Почему ты чувствуешь? — невнятно спросил он, тем самым временем водя пальцем по охладевшему песку.

— Поначалу мне было сложно понять чувства Лилим. Затем я начал проникаться ими…



Удивительно на что способно восприятие человека. А ещё больше… что есть те импульсы, постоянно подпитывающие и насыщающие их мозг? Поначалу у меня не было ничего, лишь сплошная пустота. Существуя, я стремился к чему-то неосознанному, то был подстёгиваемый интерес к человечеству в целом.

Этот мир сплошная загадка. Как найти ответ на вопрос, которого даже не знаешь? Итогом стало полное одиночество. Следуя своим глупым эгоистичным желаниям, я был заперт в клетку собственной ограниченности и не сразу понял, что сотворил.

Детство моё прошло в бессознательности. Я не осознавал кто я, ради чего живу, зачем я пребываю в этом мире. Всё, что беспокоило меня, это щемящее чувство одиночества. Я боялся оставаться в голимой тьме, мечтал выбраться из пут одиночества, найти доказательство своего существования.

Живя несколько лет в приюте, мне посчастливилось встретить молодую пару, которая хотела себе необычного ребёнка. Что они вкладывали в понимание этого слова, всё ещё остаётся загадкой, однако я был отдан на воспитание этим молодожёнам и вскоре после оформления всех необходимых формальных документов они стали моими опекунами. Постоянно говоря, что я одарён чем-то свыше, они обращались со мной словно с ребёнком, даже видя прогресс в моём развитии по сравнению с другими сверстниками. Он постоянно притворяется — говорили завистники. Он не талантлив — шло из уст других. Именно живя среди людей достаточно долгое время, я постепенно начал приобщаться к подобному существованию, и ко мне пришло не только понимание таинственной человеческой натуры, но и чувства, которые захлестнули меня с головой.

Родители… среди людей это нечто ценное и дорогое, то, что должно ставиться выше собственной жизни. Эта ценность — единственное, что есть у ребёнка в течение всей жизни. Возможно поэтому и мы, Ангелы, так стремились стать тем, чьим порождением мы стали. Образованный из ниоткуда импульс буквально прожигал насквозь, даря тепло и счастье, сжимая моё сердце и даря блаженство. Это светлое чувство я познал ближе к одиннадцати годам их заботы обо мне.

Друзья… у меня не было друзей так таковых, но были те, кто интересовался мною и пытался поговорить. Их вы, люди, называете иным словом «товарищи». Думаю, это чувство едино. Словно стёртая грань доверия, словно преодолённый барьер… необузданное чувство собственной слабости и беспомощности.

Привязанность, любовь, благодарность, смирение… личности человека настолько непонятны и непредсказуемы, что, существуя среди них, сам теряешь форму понимания и становишься объектом, который имеет собственные импульсы и всеми силами стремится к познанию ещё больше.

Невероятная форма души. Мне показалось, что я потерялся в дебрях собственного подсознания и уже не знал, как выбраться из глуши.

Если честно, я был зол на тебя, когда понял, что произошло моё падение. Я сам связался с человечеством и позволил себе стать обычным смертным, пребывая в чистилище, но то падение было из-за неоправданности чувств… из-за того, что я сам хотел повторения нашей встречи. Абсурдное и глупое желание уединения перешло в раздражение, а затем в радость. Я не понимал возникающих эмоций. Было ли то моим собственным решением? Задав себе этот вопрос, я окончательно утерял понимание самого себя.

Люди поистине нелогичные и интересные существа — сказал я себе однажды.

По правде говоря, этот мир, как и прежние, незначителен, неверен, возможно, он пуст изнутри. Мы прикрываемся за благими намерениями, лишь следуя своим собственным эгоистичным желаниям, и попускаем низменность своих поступков и стремлений. Мы стремимся друг к другу, и в то же время понимаем, что из-за ограничений не способны преодолеть этот барьер. Тогда мы просто теряемся в незнании, огораживая себя бесконечным количеством ложных проекций, что являются лишь плодами нашего разума, и считаем это реальностью, боясь столкнуться с неизбежной роковой судьбой.

Но даже так всё, чем были заняты мои мысли, это безграничным желанием вновь встретиться с тобой, найти тебя, сбежав от рамок, сковавших меня как человека. И вот… я нашёл тебя.

Разве то не чудо?



— Каору-кун… Счастье? Всё это время ты был счастлив? Скажи, каково это, убить вот этими руками? — поднеся руки к лицу, Синдзи стал пристально вглядываться в каждую линию. Хотя до он не занимался суеверием вроде хиромантии, сейчас ему стало интересно, какова же продолжительность его линии жизни.

Затем… образ в его видении внезапно исказился. Его ладони покрыты вязкой кровью, капли стекают вниз по запястью и достигают локтя. Он зажимает лицо руками, проводит пальцами по щекам, разводы крови остаются на его коже. Синдзи давно уже прогнил душой и телом. Это видение тому доказательство. Единожды убив, никогда не сможешь забыть это ощущение. Ощущение, когда собственными руками квасишь друга, превращая его в куски фарша. Отвратительно, ничтожно, от этого ощущения, слизкого и неприятного, холодного и резкого, словно острие ножа, не убежать, не скрыться. Оно будет преследовать до конца жизни душу мальчика, сколько бы раз он не переродился. Отвратительное ничтожное существование. Он устал от демонстрации своих эмоций, но сдерживаться мальчик не может — его существо словно разрывает наповал, собственная всеобъемлющая пустота пытаясь уничтожить и раздавить его изнутри. Бегство от реальности или чрезвычайный эмоциональный всплеск, сводящий его с ума. Круговорот нескончаемых образов вертится словно аттракцион в голове. Дыхание спёрто, не помогает даже постоянное насыщение кислородом.

— Прости, моя просьба была слишком эгоистичной, — произнёс Каору, смотря на то, как Синдзи сильнее впился в кожу ногтями, а по лбу его стекали капельки пота, которые затем переходили на ключицу. Икари дёрнулся в сторону, вплёл пальцы в шевелюру, ероша волосы и рассмеявшись над словами блондина, иронично и горестно.

— Ты заставил меня убить… заставил! Я не хотел этого чувствовать! Мои руки всё ещё горят, словно я ободрал их жгутом. Это пламя опаляет мою кожу, как только я вспоминаю о том, как… раздавил тебя… я!.. Я не был виноват в этом! — ведя монолог, Икари внезапно потерял контроль над телом. Словно то было велением его желаний, он набросился на Каору с расширенными от ужаса и безумия глазами и, вдавив его в землю, впился ногтями в его шею, сдавливая её своими пальцами со слабым напором — Почему? Почему именно я должен был это делать? Зачем ты вообще со мной связался? Я… не хотел этого! Если ты так сильно ненавидел меня, мог бы не притворяться моим другом!

Икари не чувствовал никакого сопротивления. Каору расслабил мышцы, давая понять, что примет любое наказание в ответ на проявление эгоизма. Но то раззадорило Синдзи ещё сильнее. Состояние аффекта достигло апогея и он, сходя с ума от горя и безумия, наполнившего его разум, сжал пальцы на хрупкой шее ещё сильнее, вкладывая весь свой негативный всплеск в это удушье.

— Я люблю тебя, Синдзи-кун. Этого не изменить.

То был регулятор. Как только Каору, что ещё находился в силах говорить, произнёс эти слова, в глазах темноволосого мальчика стояли слёзы, которые он ронял на бледную кожу Нагисы. Отключив сознание, он вновь решил запятнать себя кровью. Ответно причиняя физическую боль за душевную, он лишь морально давил самого себя, вновь и вновь творя из себя подобие убийцы.

Он ослабил хватку, затем апатично отстранился от юноши, устало наклонив голову в бок, и поднял взгляд на небо — тёмное пасмурное полотно, дымчатые облака, предвестники дождя, и неровные пятна заходившего за тучи солнца. Не слишком радужный прогноз. Хотя Икари и не был синоптиком, но знал, что долго оставаться на свежем воздухе нельзя — ветер уже яростной волной захлёстывал ветви, яростно бушуя, он словно пытался вырвать что-то, сломать. Словно пытался окончательно разорвать его надломленное тело.

— Ты лжёшь. Ты с самого начала играл с моими чувствами. Как и все остальные. Ты такой же лжец, Каору-кун — вытирая слёзы рукавом пиджака, Синдзи встал и повернулся к Нагисе спиной — Я не хочу верить тебе. Больше не хочу.

Говорить подобные вещи для него было тем же, что и ранить самого себя. Вколачивая клинок в сердце сильнее, сжимая рукоять и поворачивая его в груди, Синдзи заставлял свои раны, которые с трудом регенерировали, вновь прорастать и кровоточить. Эта боль отрезвляла, эта боль не давала поверить в утопию, эта боль была его новым барьером, и, пока она с ним, он никогда не позволит кому-либо пользоваться его чувствами вновь.

— Но ты же знаешь, что я не вру. Знаешь и лишь убегаешь от правды. Синдзи-кун, твоё сердце как и прежде такое же хрупкое словно хрусталь. Тебя ранит каждая истина, и в этом твоя эстетика — Каору улыбнулся вновь, так же сладко, приторно, ложно. Хотя его одолевала печаль и грусть, он не мог доказать Икари, что и правда ценит его, что его слова — не ложь. Разочаровавшийся во всех Синдзи больше не способен видеть настоящих эмоций людей. Считая себя и окружающих порочными и лживыми лицемерами, он больше не способен видеть в людях что-то светлое и настоящее. И эта печальная правда ранит Каору, который знает, что одной из причин такой перемены в характере мальчика — он сам. Точнее, его эгоистичная просьба.

— Хрупко? Издеваешься? Хочешь, чтобы я вновь купился на эти льстивые слова? — Синдзи сжал руки в кулаки и повернулся для того, чтобы встретиться взглядом с наглым лицом говорящего.

— Ты хочешь, чтобы я доказал тебе свои чувства, Синдзи-кун? — и вновь всё такая же улыбка. Как и в первый день знакомства, как и в тот момент, когда он находился в стальных путах Евы, всё такая же грустная и отчуждённая. Опустив взгляд вниз, Нагиса не смотрел в глаза Икари, будто бы опасаясь столкнуться с ним в прямом контакте. То было неожиданным поведением для него, столь контактного и открытого.

Со склона, который вёл на трассу, виднелись огромные поросли травы. Когда спускаешься на берег, чувствуешь, как шелестит под ногами сухая почва, как, пробираясь, украдкой обращаешь взгляд под ноги, чтобы не запнуться о случайные выступы камней. А затем… вид на море с прибрежья. Рассыпчатый мелкой крошкой песок, два сливающихся горизонта синевы. Волны, качающиеся под сильным порывом ветра и захлёстывающие песок. Блеск на воде, отражение небосвода в прозрачной глади. Пасмурное небо, которое внутренне сдавливало, приносило ощущение тревоги. Именно этот пейзаж предстал перед взором Икари. А ещё призрачный силуэт юноши, протянувшего ему руку. Белоснежная кожа, гармонично сливающаяся с пепельными волосами, глаза цвета спелого граната и мягкая улыбка, которая казалась самой искренней из всех, что ему довелось видеть с тех пор. Первая капля дождя, оросившая кожу. Холодное ощущение, прошедшее от кончика носа до самого подбородка. А затем… ожидаемый ливень, хлынувший с небес. Все знают, то приближающийся атмосферный осадок, преобразованный при помощи конденсации воды. Но сейчас для него этот дождь был вестником его собственного эмоционального состояния — тоски, печали, уныния, одиночества. Выражение «льёт как из ведра» как раз подходило бы к их случаю. Смотря друг на друга, глаза в глаза, Синдзи понял лишь одно — прямо сейчас ему хотелось пронаблюдать, что желал показать ему Нагиса. Неумолимо хотелось узнать тайну, что скрывает эта загадочная улыбка, никогда не сходящая с лица ангельски-прекрасного юноши. Коснувшись кончиков пальцев Нагисы, он опустил голову вниз и кивнул. Когда они поднялись на трассу и прошли вглубь леса, Икари поначалу ничего не заметил. Лишь затем его тело самопроизвольно стало содрогаться от холода. Промокнув до нитки, чувствуя, как влага впиталась в пиджак и брюки, Икари решил, что после такой прогулки обязательно заболеет. Следуя за Нагисой, он совершенно не понимал, чего тот добивался. Бродя среди возвышающихся деревьев, они наконец вышли на поляну, за которой виднелась отчётливая шести цветная радуга, радующая глаз. Невольно восхитившись, он всмотрелся в небо ещё пристальнее — радуга стала рассеиваться, последние следы её медленно исчезали в атмосфере. Это атмосферное явление, которое являлось лишь особенностью оптического восприятия человека, неимоверно радовало глаз и восхищало мальчика ещё с раннего детства. Всё это время они молча наблюдали за преображением погоды и, наконец, когда хлынувший ливень немного успокоился, промокший насквозь Синдзи подставил ладони. Капли падали на них, образуя целую горсть воды, и просачивались сквозь отверстия в стиснутых пальцах. Мальчик, не сдержав смешок, вновь столкнулся лицом с Каору и опустил голову вниз.

— Ты… зачем ты меня позвал сюда, Каору-кун? — невнятно проговорил Икари, в неуверенности стиснув руки.

— Слышишь журчание ручья? Он неподалёку отсюда. Сейчас, после того, как выпал дождь, он будет пополнен водой, и шум течения не прекратится из-за засухи. Вот в чём истинное счастье. Вы же, люди, можете лишь грустить, наблюдая за дождём… — к чему он клонил, Икари не понимал. Однозначно, дождь — олицетворение грусти и тоски. Говорят же, небеса плачут… но, несомненно, дождь — не плохое проявление природы, а наоборот. Он наполняет сердца пустотой, но превозносит понимание своей неполноценности — Синдзи-кун, моя жизнь такая же, как и существования этого ручья, зависящего от дождя. Она не имеет значения, если в ней нет тебя. Я же сказал — я был рождён для того, чтобы однажды встретить тебя. Я не знаю, как могу вновь завоевать твоё доверие. Пойдём, это будет последним приглашением на сегодняшний день.

Пройдя вглубь и дальше, они натолкнулись на ручей, текущий длинной тропой, а затем свернули на развилке. Тот ручей обязательно впадает в какую-то реку, в том его предназначение, но какой же он протяжённости? Идя дальше, там, где тропа заканчивалась вновь и начались бесконечные заросли, Синдзи уже не разбирал дороги, ведомый своим личным гидом. И вот… они вышли на каньон, где виднелась небольшая речушка внизу склона, и небольшой намёк на растительность. Зато с этого ракурса идеально виделась линия горизонта. Там, в его эпицентре, виднелась белёсая полоса, медленно сгущающая краски и становящаяся насыщенно синей. Синдзи вновь смотрел на пейзаж, который раскинулся перед его взором, и удивился, откуда Каору знал такие места в самых глубинах их города.

— В этом месте всегда очень сильный северный ветер. Всё потому, что оно больше похоже на высохшую пустыню, нежели на часть леса. Полное отсутствие деревьев и растительности привело к засухе и неплодородной почве. Вероятно, течение ещё не засохло только потому, что в русло этой неглубокой речушки впадает тот протяжённый ручей. Подумать только, как гармонична природа. Она следует своему собственному кону и предопределяет существование многих явлений — Каору стоял рядом, глядя вниз, на колыхающиеся воды, имеющие чуть бирюзовый оттенок. Яркие блики мерцали над поверхностью воды, а потускневшее вечернее небо почти сгущалось, образуя собой некий комплекс одинарного цвета. Сотканная поверхность воды состояла из тех же нитей, из которых было образовано это небесное полотно, и выглядела неестественно странной и до боли знакомой — Если хочешь, чтобы я доказал тебе свои чувства, скинь меня вниз. Я не пошевелю ногой. То будет твоё решение. Пожалуйста, Синдзи-кун, верь мне.

Промокнув до нитки, Синдзи ошарашено взирал на Нагису. На лице того больше не играла привычная улыбка — уголки губ стянулись вниз, образуя несчастную гримасу. Затем, повернувшись спиной к самому Икари, он будто бы доверил тому сознательный выбор, который предопределит его судьбу. Юноша решил сыграть в беспощадную рулетку. Каору раскинул руки в стороны, воодушевлённо вдыхая свежий воздух леса, а затем… почувствовал, как его спины касается чья-то ладонь. Промокшая насквозь одежда имела запах свежего дождя, но это сейчас не имело значения: Каору ожидал вердикта, приговора, что был уготован ему.

— Прости. Я не могу верить тебе… рано или поздно ты всё равно предашь меня — и Икари подтолкнул тело Нагисы к краю обрыва. Ничуть не сопротивляясь, Каору чувствовал, как кусок камня обваливается, мелкой крошкой падая вниз. Ещё чуть-чуть и он сам окажется окунут в бездну этого бесконечного обрыва. Синдзи подтолкнул вновь — тело Каору чуть дёрнулось, поддаваясь инстинктам самосохранения, но сам он остался на месте, продолжая ожидать — Почему? Почему ты опять обманываешь меня? Не надо, прекрати, признай… Каору-кун, это всё нелепая глупость!!!..

Не зная, что сказать, Икари пытался воззвать к благоразумию оного, но, кажется, сам юноша был непреклонен в своих намерениях. Блондин не сказал ни слова, продолжая стоять на своём. С трудом держав равновесие, чтобы не рухнуть на колени, Нагиса сомкнул зубы, а Синдзи лишь подтолкнул его вновь, когда кончики носков остались без почвы.

— … Каору-кун. Я больше никому не хочу верить, поэтому… — последний хлопок по спине. Тело по инерции двинулось вперёд. Альбинос потерял равновесие. Он с трудом оставался на плаву лишь потому, что сейчас его за руку держал слабый Синдзи. Повиснув в воздухе, Нагиса улыбался, смотря прямо в лицо тому, кто сейчас изнывал от негодования, непонимания и скорби — Держись! Держись за мою руку! Встань на выступ и схватись за край обрыва… быстрее! Я долго не выдержу… Почему ты вообще…? Я ничего не понимаю…!

С трудом продолжая держать выскальзывающую ладонь в своей, крепко сжав её, Икари изо всех сил тянул пепельного обратно на поверхность. Зацепившись за край обрыва, Нагиса поставил ногу на выступ и оттолкнулся со всей силы. Затем, крепко вперившись ладонью в твёрдый камень, он ухватился за тяжело дышащего Икари и завалился на поверхность, выдыхая от осознания, что остался жив. Воцарилась тишина. Синдзи поднялся, пытаясь отдышаться, когда Каору уже растирал височную область, чтобы прекратить столь интенсивную головную боль. Кажется, у него поднялось давление. Икари поднялся на ноги и подошёл к сидящему Нагисе, укоризненно смотря на его довольное лицо.

— Почему ты…? — он занёс ладонь для удара и со всей силы отвесил тому оплеуху. Казалось, того было достаточно, но Синдзи продолжил хлестать по того по щекам, отыгрываясь за пережитый шок и сомкнув зубы от гнева. Вновь ударив его и смотря на ярко-красные отметины на щеках Каору, Икари сжал руку в кулак и со всей силы нанёс удар и лишь затем, запыхавшись, опустился на землю.



Раз за разом, сколько бы он не повторял про себя, что хочет всё изменить, что желает обо всём позабыть, он всё равно возвращается к былым воспоминаниям, желая изменить то, что, в принципе, не подлежало восстановлению. Коря себя за беспомощность, он находил единственный выход — обвинять во всём других, делая вид безучастного игрока. Но, обрушив всю свою ненависть, стало ли ему хоть чуть-чуть легче? Подорвав своё доверие, было ли это его подлинным желанием? На самом деле эта сцена для него была подобной тем, что он видел в фильмах — нелепая режиссура выдавала всю халатность участников съёмки, доводя происходящее почти до степени абсурда. Он не мог уверить себя в том, что из произошедшего было реальным, а что сном. Он давно перестал отличать фальшь от действительности, наплевав на то, что живёт в иллюзионном мире. На самом деле где-то в его груди теснятся мысли о том, что весь его утопический мир — не более чем пустышка, плацебо, предназначенная для того, чтобы залатать старые кровоточащие раны. Но даже так ничего не меняется. Пока он остаётся собой, ничего никогда не изменится. Его мир не может достигнуть гармонии из-за того, что желание, хранящееся в его сердце, не может быть исполнено под гнётом жестокой реальности. И это ломает его, хрупкого и беспомощного перед собственной слабостью.



Что есть «Я»? Из чего складывается комплексное понятие самого себя? Что значит — моё истинное «Я»? Есть ли оно на самом деле? Почему мы кажемся сами себе обманкой? Какие важные составляющие присутствуют в нас и воссоздают как личность? Что значат эти термины в психологии, если то всего лишь глоссарий одной науки, который не может означать что-то конкретное?

Путаясь в понятиях, словами то объяснить невозможно. Для каждого человека мы имеем свой неповторимый образ, складывающийся из таких составляющих как взаимопонимание, поддержка, сострадание, отношение и значимость. Занимая главенствующую или второстепенную позицию, образ каждого из нас принимает свою индивидуальную форму. Но что если взглянуть на себя со стороны? Искать «Я» своими глазами? Как сделать это?
Невозможно. Подобное придумано лишь для того, чтобы мы занимались самообманом.
Как не крути, а все мы лишь проекция разума, что воспринимает отдельные значимые детали воедино и соединяет нас в общий нерушимый образ. Лишь принимая его, мы становимся личностью, имеющей три основных критерия: физическое тело, душа и разум. Без этих компонентов мы бы просто не смогли стать полноценной личностью. Оттуда и вытекают различные индивидуальные особенности — начиная от талантов заканчивая собственным мнением и мировоззрением.

Наблюдая и анализируя мир, каждый из нас воспринимает одну и ту же ситуацию или деталь по-разному. Не бывает абсолютной синхронизации двух точек зрения. К консенсусу можно прийти только путём добровольных переговоров с обеих сторон. И всё же люди всё равно не способны понять друг друга.

Истинного «Я» нет. То лишь образы, складываемые годами влияния на нас разных факторов окружающей среды. «Мы» полноценные существовали лишь в утробе матери, когда дышали, чувствовали, питались, когда мы были лишь эмбрионом, что не был способен мыслить.

Можно сказать, что настоящие мы — это комплекс всех значимых образов, создаваемых не только в нашей голове, но и рождаемые разумом окружающих. Все части одного целого образуют собой огромный значительный альянс между собой. Порой мы даже не знаем, как бы проявили себя в той или иной ситуации, а порой даже не подозреваем, откуда берутся беспричинные эмоции.

Изначально можно спорить и о том, что есть первоначальная точка рождения? Физическая оболочка, душа или разум? Разум — порождение души, которая желает развития. Разум — часть мозговой активности человека, что регулируется телом человека. Физическая оболочка — сосуд, куда закладывается душа, и откуда развивается наше Эго в дальнейшем. Душа неразрывно связана с телом и была бы лишь астральной формой, не будь у неё контейнера, поэтому судить о том, что из перечисленного может быть важнее глупо и странно.

Но личность — уникальный термин. Уникальный как и всё, что связано с человеком. Наше «я» кажется столь необыкновенным и многогранным. Мы не знаем, что представляем изнутри, видя лишь внешнюю оболочку.

Исходя из этого, наш «комплекс-Я» изначально был чем-то вроде носителя, который содержит в себе опыт и знания предыдущей жизни и накапливает информацию из нынешней.

Глупо задавать себе вопрос: что такое «Я»? «Я» ничего более чем сотканное из нитей различных цветов полотно, которое с каждым днём переформируется в нечто новое.




Нервничая и впадая в крайности, Синдзи ежедневно терял самого себя. Его сознание замерло на одной точке, неразрывно не прекращая его пытать. Настолько хочется сорваться, что даже жалко, что вновь пожелал вернуться к жизни. Умереть или балансировать? Смерть не даст освобождения, это не то, чего он ищет. Но тогда чего может хотеть такая противоречивая натура как он? Неужели всё это не более чем собственные предрассудки, которые давно уже погубили и очернили его самого?
Слишком много вопросов и скитаний в их поисках. Убегать больше нет смысла — сейчас перед ним форма мира, о которой он сам мечтал. То, что он хотел, исполнилось, но извечное недовольство не даёт нарадоваться мимолётным счастьем и восхититься чем-то незначительным. Он лишь побуждает себя и дальше сопереживать самому себе и сжиматься, думая о неизбежном принятии такой жизни.

— Синдзи-кун, твоя душа имеет призрачный непонятный мне оттенок. Смотря на тебя, я не могу принять это свечение. Это не свет, эта иная форма… кристально-чистая форма опустошения.

Слова Нагисы цепляют за живое. Сердце лихорадочно стучит от осознания его слов. Душа иная, нежели у других. Его свечение — зеркальная пустота. Его сердце — проткнутый щит. Защищаясь от окружающих, он ломает свою пустоту, заставляя её сжиматься и увеличивать пульс. Эта метафора… ему сложно постичь её понимания. Он давно уже утерялся в собственном эгоистическом страдании, впуская пустоту внутрь своего сердца и сдавливая себя до крайностей. Его пустота не была всегда с ним, он оброс ею как защитным слоем от тёмных пятен, дабы прикрыть свою беспомощность барьером. В итоге не зная, как сломать её, он навсегда остался в тисках прозрачного зеркала, неспособно сбежать от своих противоречий. Остаточное чувство боли невыносимо мучает его, а он не в силах противостоять, зная, что если попытается, нанесёт себе ещё больший моральный ущерб.

Синдзи поджал ноги, сидя на кровати и смотря в окно, на ярко-пылающие созвездия, словно вышитые на полотне ночного неба, на которое он хотел глядеть не в одиночестве. Несчастное малое дитя, требующее внимание. Инфантильный эгоист, который требует себе личного надсмотрщика. Больно и одновременно смешно.

Синдзи откинул голову на подушку и уставился взглядом в потолок, размышляя, что ему делать дальше. Приходя в себя, он решил ни смотря ни на что идти вперёд. Продолжать двигаться, не сдаваясь, больше не убегая и смотря депрессиям прямо в лицо.

Глаза самопроизвольно закрывались. Поначалу, сомкнув веки, он видел лишь всеобъемлющую тьму, следом шли разноцветные тускло различимые круги, как будто он смотрел в калейдоскоп, затем смутные очертания чужих силуэтов и неразличимые детали пейзажей. Лишь выраженная фигура Евы-01 и ярко горящие окуляры… раскрыв глаза, у себя на лице мальчик обнаружил слёзы, неустанно катящиеся по щекам. Как глупо и смешно. С трудом заставив себя уснуть, Икари всю ночь метался по постели, видя очередной кошмар из прошлого.



Утром он решил не ходить в школу. Температура и кашель с насморком в придачу. Что может быть хуже? Юй удивлена не была, сказав, что по округе гуляет инфекция, многие школы уже закрыты на карантин, но сам мальчик знал причину своей неожиданной болезни — прогулка с Каору во многом помогла ему заболеть. Конечно, когда он вернулся домой, его родителей ещё не было дома, поэтому они не могли видеть состояние промокшего до нитки сына, тотчас отправившегося переодеваться.

Встав с постели и попутно засунув под подмышку градусник, Икари всмотрелся в отражение в зеркале — огромные круги под глазами, покрасневший нос и припухлые губы. Мысленно отругав себя за приключения, мальчик спустился вниз по лестнице в гостиную, где никого не было, и, сходив до кухни, налил себе молока, добавив в него ложку мёда. Предварительно приготовив ломтик хлеба и достав с полки клубничный джем, Синдзи намазал содержимое на кусок и отложил своё «лекарство» в сторону, думая, чего ещё, кроме теплого молока и бутерброда, ему сделать. Не найдя в спальне родителей и в гостиной никаких нужных таблеток, Икари отнёс угощение в гостиную, поставил на журнальный столик, предварительно извинившись перед отцом за вторжение в его обитель, и щёлкнул на красную кнопку включения на пульте. Телевизор загорелся, и гул, который был слышен из динамиков, резко врезался во слух мальчика. Убавив громкость, он решил расслаблено насладиться трапезой, но, конечно же, ему не дал этого сделать злой рок… неожиданный звонок в дверь, который переходил в беспорядочное нажимание кнопки. Синдзи раздраженно поставил гранённый стакан на лакированную поверхность стола и направился открывать дверь, с трудом волоча ноги. Кто это мог быть, он даже не подозревал. Будучи в одной пижаме и с растрёпанной шевелюрой он думал, что запросто может отпугнуть сотрудников компании отца и матери. Но, дёрнув за ручку, он понял, что дверь закрыта не была. Как только дверь открылась, из-за створки в поле зрения показался Нагиса Каору, с улыбкой на лице махнувший рукой в приветствии как ни в чём не бывало.

— С утра пораньше… Каору-кун, откуда ты узнал мой адрес? — раздражённо проговорил Синдзи, впуская гостя в дом. Тихий звук скольжения домашних тапочек по паркету был подобен шарканью пенопласта обо что-то или пишущему фломастеру, так же невыносимо и въедливо. Каору стянул с плеча сумку, поставив его на подставку в прихожей, и, сняв с себя обувь, прошёл внутрь просторного и не слишком заставленного мебелью дома. Оглянув взглядом стены светло-фиолетового цвета, Нагиса вопрошающе всмотрелся в лицо мальчика, который кивнул ему на диван для гостей. Сам Икари вновь уселся в кожаное чёрное кресло и принялся пить молоко, заедая его мягким на вкус и таявшем на языке белым хлебом.

— Как и ожидалось, дом Синдзи-куна пропитан аурой его невинности — проговорил Каору, излишне драматизируя и сопровождая речь жестикуляцией. Синдзи лишь вздохнул. Его открыто игнорировали, но сделать замечание в такой момент было слишком не тактично по отношению к блондину.

— Каору-кун, я не говорил тебе свой адрес. Как ты нашёл меня? — быть может, тому виной городской электронный справочник, с помощью которого можно было легко обнаружить всю подноготную на человека, лишь открыв необходимую веб-страницу — начиная с адреса, заканчивая номером телефона и местом обучения. В общем, там содержалась вся контактная информация о гражданине страны. О втором варианте Икари даже думать не желал. Водрузив себе в рот последний кусочек хлеба с джемом, мальчик принялся медленно допивать топлёное молоко, от которого его немного воротило.

— Всему виной человеческое любопытство. Я лишь решил узнать, где живёт мой друг.

Синдзи выдохнул, получив нежелательный ответ. Значит вчера Нагиса Каору занимался шпионажем. Хотя это больше походило на нечто иное, но высказывать свою точку зрения тёмноволосый не стал, решив промолчать.

— Ясно. По какой причине… ты пришёл? — делая многозначительную паузу, Икари пытался подбирать слова, потому что ему всё ещё было не по себе от совершенного — он сам чуть снова не лишил Нагису жизни, а затем беспочвенно выплеснул на него злость, надавав пощёчин.

— Я решил принести свои извинения за неправильное и неожиданное приветствие. Синдзи-кун, ты счастлив в этом новом мире? — Нагиса бросал многозначительные взгляды на плещущиеся в стакане остатки молока и долгое время пытался всматриваться в жидкость, но затем вновь встретился прямым взглядом с Икари.

— Счастлив ли я… я не знаю. Мои воспоминания не дают мне покоя и сводят с ума. Но в то же время я знаю, что моё существование утеряло бы всякий смысл, если бы я не встретил всех вас вновь.

Икари поставил стакан на столик и всмотрелся в капли, что остались на его дне. Их жизнь такая же — она собирательный образ событий и воспоминаний, что произошли с человеком, формирующаяся из восприятия человека. Образ формируется у каждого по-разному, оттого и складываются различные мировоззрения, которые затем переходят в кредо, с которым человек стремится вперёд по жизни. Жизнь зарождается и протекает, неумолимо унося время с собой, и затем обрывается практически на такой же бессмысленной ноте.

— Надежда. Мир, в котором люди будут счастливы. Идеальное утопическое место. То, что формирует человеческое сознание — это стремление. Стремление к переменам… — Каору закрыл глаза, вновь начав говорить метафорами. Вспоминая о своём, Нагиса говорил слова, которые Икари понять не мог. Обрывки бессмысленных для темноволосого слов были для Каору неким образом, который он хотел передать.

Их видение мира было совершенно различным. Икари не переставал думать, что его собственная жизнь это ошибка, и что он не достоин продолжать существовать также, как и все остальные в его окружении. Каору уравнивал права, считая, что человеческая раса наиболее приспособлена к окружающей среде и может выживать в самых не комфортабельных и невыносимых условиях. Такова разница между ними. Лицо одного всегда искажено гримасой боли и непонимания, на устах Каору же замерла вечная улыбка, которой он ограждает себя от эмоций.

— Перемены всегда знаменуют собой боль и страдания. Независимо от того, что меняется в жизни, адаптироваться к нечто новому — вот самое тяжёлое, тот груз, который мы взваливаем на себя. Надежда — форма самообмана. Призрачная надежда — непостижимая полоса, которая рассеивается подобно миражу и приносит нескончаемую тоску и одиночество.

Кажется, продолжение разговора могло бы превратиться в своеобразный монолог, если бы Икари не начал вновь нажимать на кнопку пульта, чтобы прибавить громкость. То, что говорил Каору, казалось не таким уж и бессмысленным, но лишь словами, которые не могли помочь. Слова всегда остаются бесформенной пустотой, каким представляется и сам человек, индивид же обрёл дар речи лишь ради успокоения и самозащиты. Мы никогда не используем слова для чего-то толкового. Всё, что двигает нас вперёд, даёт прогрессировать, это наши мысли или действия, а те, кто слишком много говорят, независимо от витиеватости и сложности его фраз, считаются пустозвонами, кому не осталось ничего, кроме как разглагольствовать о смысле жизни и жаловаться на своё неправильное бытие.

— Слово «Надежда» для меня больше ничего не значит. Я убедился, что человек должен сам строить своё счастье, перешагивая через других — проговорил Синдзи, словно ставя точку на диалоге, с самого начала не увенчавшегося успехом. В ответ Нагиса лишь подарил ему очередную поддельную улыбку и всмотрелся в рябящий экран, так как мальчик переключал каналы, не зная, что толкового можно включить — Прости… расскажи мне… как ты чувствуешь себя теперь.

— Синдзи-кун, это неописуемо словами. Может быть, я и сам толком не знаю, доволен я таким исходом или нет.

Какая глупость.

Счастье — нечто призрачное, как и надежда. Оно мимолётно и наступает лишь в моменты эйфории. Если человек подвержен какому-то светлому импульсу или же получает то, что он хочет, то он счастлив, если же нет — наоборот. Зачастую мы слишком завышаем границу достижимого и, когда постигаем что-то не на желательном уровне, расстраиваемся и считаем это неудачей. Часто человек сам не хочет чувствовать себя счастливым, чтобы не казаться остальным людям слишком вызывающим и отличительным от массы, напротив — показать свои слабости и горе значит привлечь внимание, заставить других жалеть себя. Это стремление нельзя назвать положительным, но и плохого в нём ничего нет. Простейший человеческий механизм для привлечения к себе внимания, ничего более. Синдзи зачастую замечал в себе желание высказать всё, что накопилось у него на душе, выложить всё «от» и «до» и быть понятым, завоевать чьё-то расположение благодаря жалости.

— Ты ненавидишь этот мир? Ненавидишь человечество? Презираешь за убийство твоих братьев? Или же наоборот… — Икари вновь сплёл пальцы, чтобы сдержать позыв сбежать от ответа, заставить Каору замолчать.

— Нет. Как я могу ненавидеть человечество? Изначально у меня была лишь одна цель, и я многого должен был лишиться, чтобы достичь её. Но затем ко мне пришло осознание, что я никогда не смогу выполнить предначертанное. У меня не хватит на это смелости — но взгляд альбиноса говорил совершенно об ином. Его природа — природа ангела. На самом деле, даже испытывая симпатию ко всему человечеству, в его душе целое противоборство двух сторон. Одна, тянущая в сторону человечества, вторая — подстёгивающая отомстить убийцам своих братьев. Разве это желание не столь обыденное и понятное человеку? Разве не нормально тянуться к тому, что было твоим создателем, что дало тебе жизнь?

— Что ты чувствуешь на самом деле? Ты не устал притворяться, что всё хорошо?

Трудно понять другого. Это даже невозможно. Мы, эгоистично наблюдая за другими, формируем неправильное мнение о них самих и их чувствах. Думая, что кого-то понимаем, на самом деле мы обманываем самих себя, ведь мы даже своё «я» понять не в силах. То понимание столь же призрачно и невидимо, как и остальные чувства человека, столь бесформенное и бессмысленное, что, казалось, лучше бы мы ничего не испытывали. Но без чувств становишься куклой, пустой оболочкой, у которой нет ничего. Собственно, мы изначально сформированы из пустоты — стремлений, чувств, эмоций, мышления — которые лишь относительны и не приближены к истине.

— Устал?.. Я не думал об этом. Я считал, что это нормально — умереть во имя того, что считаешь самым дорогим. Но сейчас… я словно оказался в западне. В непонятной проекции мира, запертый в клетке одиночества. У меня ничего и никого нет. Возможно, это и есть печаль? — иронично проговорил блондин, в голосе которого сквозило скорбью и болью от произнесённого.

Надевая эту улыбку на лицо, стремиться к самообману. Испытывая эмоции, сознательно не выпускать их наружу, чтобы казаться более сильным и надёжным — в этом весь Каору. Если бы это не были составляющие его личности, то все детали, воспринятые Икари, в сознании которого есть свой образ альбиноса, изменились бы и переформировались в нечто иное. То был бы не Каору, а лишь близнец, носящий его имя. Всё же именно эти нюансы и делают из нас «личность», то, что трактуется каждым человеком по-разному.

— Каору-кун! Я… разве я не с тобой? Ты не одинок… ты не один — говоря такие слова, Синдзи и сам не был уверен в их подлинности. Слова — лишь бесформенное нечто, призванное убеждать других. Не обманывает ли он Каору, говоря столь убедительные, но неподтверждённые слова. Как бесполезно всегда и во всём сомневаться. Должно же быть что-то, что является правильным, что не выдумано шальной фантазией, и во что можно твёрдо верить? Если такое существует, Икари хотел бы хоть раз столкнуться с этим.

— Я…? Не одинок? — растерянно опустив взгляд красных глаз вниз, Каору сжал губы в одну линию, путаясь в понимании слов. Этого было достаточно, чтобы сломать его A.T. поле. Эти слова для него — нечто значимое, дорогое, бесценное. Возможно, он никогда ни от кого не слышал ничего подобного. О том, что кому-то нужен, о том, что он не останется в одиночестве. Даже если всё это обман, ему подсознательно хотелось верить, хотелось хоть раз в чём-то убедиться.

— Да. Мы же друзья. Давай начнём всё с чистого листа! Нашу дружбу!.. наше время… всё то, что мы не смогли сделать в том мире. Ты будешь моей опорой, а взамен я никогда… обещаю, никогда… не оставлю тебя в одиночестве.



Создание Белой луны. Ангел. Порождение Адама. Что есть его настоящее «Я»? Кто он такой? Что сформировало его нынешнего? Есть ли у него у самого свои стремления, предрассудки, свои интересы и отношения? Что составляет ту границу индивидуальности, что проходит между его сформированной личностью и границей души, несвойственной ему, непонятой им самим? Есть ли хоть какая-то разница между двумя противоестественными сторонами, которые находятся в постоянном отторжении друг друга?

Он тонет во тьме, не ощущая ничего, кроме пустоты, медленно съедающий все его естество, оставляющая полностью нагим и беспомощным перед мирозданием. Что формирует его самого? Кто он? Почему-то даже если ответы на эти вопросы и находятся на плаву, он не может ухватиться за нечто существенное, нечто, что выражает истину, потому как во тьме его глаза слепы, и он не может разглядеть настоящего, чего-то, что могло бы вновь вернуть его в прежнее русло, то, что дало бы ему хотя бы косвенную цель, чтобы жить.

Когда одно его сознание стало различным с «истинным»? Когда он стал именно «им», а не кем-то другим, законным владельцем, что всегда обращался к нему из недр души. Он разделяет свою душу ещё с кем-то, ещё с одним носителем, который постоянно читает ему нотации о правилах и законах. Другой «он» попрекает его за слабоволие и бегство, за стремление к счастью и гармонии. В простом желании уединения с дорогим человеком и в желании обрести счастье нет ничего постыдного, но он всё равно опустошён до самых глубин своего сердца — ему кажется, что все его мысли неправильны и ложны, вероятно, он не тот, кому суждено стать счастливым.

Он жил среди людей долгое время. Он постоянно скитался в поисках истины, в поисках смысла жизни. Ради чего он здесь? Почему в его душе постоянные склоки непонимания и противоречия? Это понятие кромсает его на куски, делая беззащитным перед своими слабостями. Что лучше — умереть как Ангел или стать человеком и быть обречённым постоянно противоречить своей природе?

Выбор — жить. Столь стандартный и обыденный выбор для человека, но он был обречён на вечные муки и страдания. Проведя обратную связь, он решил, что хочет перерождения, что хочет стать тем, кем не является, даже проходя через трудности. Это человеческая слабость. Он познал её. Он познал природу человека и больше не может стать тем, кем был сформирован изначально.

Незнакомый силуэт преследует его в каждом сне. Обычно это пустое тёмное пространство, обволакивающее всё и вся и обращающая его в такую же пустоту. Видимо, это та форма, которую имело его сознание изначально. Удивительно, он образовался из ничего, лишь отделившись от души своего создателя. Тёмный контур силуэта всегда тянет к нему руку, словно зовя идти за ним, но он никогда не отвечает на это предложение — он просто боится того, что существует внутри него и убегает от очевидного.

Он сделал выбор. Выбор — жить как Лилим. Это тоже самое, что и существовать как Ангел, но это ущемляет природу его гордости, заставляя растаптывать самого себя. Его изначальный смысл жизни был совершенно противоположен нынешнему. Такое несоответствие. Грубое противоречие и самобичевание из-за очевидных вещей. Одно его «Я» ненавидит второе, потому что их природа совершенно противоположна и находится в подвешенном состоянии. Сейчас «Он» может быть настоящим, а завтра его место уже будет занята другим «Я». Но он не должен проигрывать в этой схватке. Его воля должна теснить противника, разве не так? Он обязан позабыть об изначальном смысле жизни… глупо хвататься за то, что он уже отверг и выбросил за ненадобность. Это будет подобно очередному побегу. Нельзя всю жизнь убегать, не зная понимания самого себя. Необходимо сталкиваться с проблемой лицом к лицу и устранять её.

Белая луна — его прародитель. Прежде чем появиться на свет тем, кем он является сейчас, его Эго было пустотой, что не могла обрести своей собственной формы. В какой момент он обрёл своё «Я»? Почему всё это произошло столь спонтанно и непонятно, словно то образование из ниоткуда.

Он словно стал невменяем, разговаривая ежедневно со своим внутренним «Я». Каждый двуличен, в нём живёт ещё одна форма, что никогда не выходит на свет и спит в потёмках подсознания. Но, кажется это он подделка, что стал первопричиной столь явного расстройства психики. Разговаривать сам с собой и просить совета у того, кто не имеет физического тела… словно шизофрения, но он уверен в том, что-то — две разные сущности одного целого.

Ты видишь меня?

Из пучин тьмы доносится приторно-щемящий голос, который заставляет его душу сжиматься. Это голос его собственный. Голос настоящего «Его».

Вижу. Я — имитация души и тела Лилим. Я лишь подделка?

Задает он вопрос. Пустота обволакивает всё, он вновь чувствует тепло, как при моменте зарождения своей жизни. Но сейчас он боится возвращаться в прежнее состояние. Он желает жить и с диким рвением борется за что-то невидимое, но очень значимое для него.

Да, ты имитация Лилим. Ты имитируешь свою слабость, чтобы приблизиться к сущности человека настолько, насколько это возможно.

Странно, что ощущая эту дрожь и волнение, он всё ещё стремится узнать и не хочет просыпаться ото сна и тянется с остервенением к той истине, что заблокирована от него.

Ты забыл о первоначальной цели. Ты решил сбежать.

Его разум пульсирует алым, пустота вокруг обволакивается ярко-красными разводами, которые затем принимают форму жидкости, захлёстывая его с головой и принося дискомфорт. Запах крови. Даже так он отличит её от множества иных существующих.

О чём ты? Я не помню… то есть… мои воспоминания… они неверны.

Он отрицает очевидное, пытаясь сбежать и вновь преображая себя и отрицая того, кто был в нём изначально.

Не пытайся обмануть меня. Я знаю тебя лучше всех. Ведь я — это ты. Я знаю — ты помнишь обо всём.

Сознание раскалывается на две составляющих, а затем рассыпается подобно осколкам стекла. Он зажимает уши руками, чтобы не слышать вещей, от которых так старается укрыться. Не умея чувствовать или плакать, он всё равно находится на грани эмоционального срыва, ведь кто-то читает его как открытую книгу, зная все слабости.

Нет! Нет! Всё не так! Это чушь! Я… я просто хочу… моё желание столь просто… Я хочу забыть обо всём! Пожалуйста, не заставляйте меня вспоминать об этом!

Но голос всё равно достигает края сознания, даже баланс не помогает сдерживать тех сигналов, что проходят через его мозг подобно длинной леске.

А ты, кажется, очень дружен с Лилим. Ты безнравственен! Как и ожидалось.


Самоотрицание. Естественный процесс двойственности. Убегая на край пустоты, пытаясь проснуться, он сходит с ума, не понимая, как сбежать от этого кошмара наяву.

Всё не так! Причина, по которой я сблизился с ними… лишь потому, что только так я мог понять людей!

Резкий хохот взрывает мир, заставляя содрогаться от ужаса. Он поднимается и равнодушно смотрит на переливающиеся разными оттенками блёстки и невольно восхищается, забывая о том, что сейчас пытается отрицать правду.

Но я так не думаю. Живя среди Лилим тебе тепло и комфортно настолько, что ты просто позабыл о своём долге, не так ли?

Нет! Нет! Нет! Всё неправда!


Моя душа… моя душа принадлежит тебе. Даже если эта физическая оболочка разрушится, даже если я утеряю форму своего собственного мышления, даже если воспоминания о днях, проведённых вместе с Лилим, когда-то утеряются, это не изменит того факта, что я — это ты.

Кто я? Что я? Ангел? Человек? Это лишь расы. Я могу быть кем угодно, оттого суть моей жизни ничуть не поменяется. Быть может, я смогу обрести себя, попробовав ещё раз.

Кто я? Нагиса Каору? Табрис? Адам? Пятое Дитя? Нет. Всё — ерунда. Это лишь кодовые имена для обозначения моей сборной личности. Каждый формирует в своём сознании «меня», который затем становится настоящим, меня — много, он есть в каждом, кто знаком со мной, но даже так, оттого он не прекращает быть подлинным. Если это так, то какая разница кто я? Даже если, будучи человеком, я буду носителем лишь одного образа, разве изменится моя сущность оттого?

Сущность каждого из нас формируется с течением жизни. А если это так, то я должен сформироваться во что-то, что будет мною настоящим. Я имею форму человека. Это сосуд для души, контейнер, в котором содержится всё, необходимое для жизнедеятельности организма. Невероятный и сложный механизм. Но наша душа — сама механизм, устроенный в непонятной форме и не имеющая особого регулятора. Оттого и эти безрассудные поступки и выводы.

Именно так… почему я был сотворён?

Быть может, мне лучше прекратить бессмысленные попытки стать счастливым?




Одиночество в своём роде способ оградить себя от других. Дилемма дикобраза — боясь, что ранят однажды, сознательно ставишь барьер между тобой и другими людьми. Дикобразы, что жмутся друг к другу, несомненно, уколют друг друга иглами и причинят боль. Но то будет несознательный выбор каждого, то будет инстинктивным поступком каждого. Можно сказать, что это нечто вроде щита, ограждающая любое живое существо.

Тогда как человек может сблизиться? Как можно не остаться в одиночестве и не обжечься огнём? Трудный вопрос. Так что же лучше: оставаться в одиночестве или и дальше причинять боль, пытаясь сблизиться с человеком? Какая же странная дилемма. С точки зрения человека слабого, не могущего смириться с тем, что ему рано или поздно причинят боль, убежать — самый простой и разумный выбор. Но с точки зрения того, кто уже устал притворяться равнодушным к своему одиночеству, перебороть эту броню и попытаться сблизиться с кем-то становится очень важным и ответственным шагом. Тогда, ставя себя перед выбором, человек наталкивается на раздумья — что ему важнее? Собственное спокойствие или же содействие? Не зная, что выбрать, человек, несомненно, всё равно прибегнет к первому, потому что выбор «сбежать» станет наиболее удобным, но оттого более сложным выбором.

Икари был на распутье двух дорог — остаться одному навсегда или постараться понять других. Всё равно имея знание о том, что никого понять он не в состоянии, несколько раз столкнувшись с разочарованием от сближения, он желал сбежать ото всех, зная, что так будет безопаснее. Но человек изначально был создан социальным существом, потому жизнь в одиночестве стало для него как груз, который он нёс на своих плечах. Тяжесть понимания своей обречённости вела его к мировоззрению, в котором всё вокруг было расписано в более суровых и тёмных рамках, нежели на самом деле. Не видя ничего положительного вокруг себя, живя в одиночестве и скрываясь за нерушимым барьером, мальчик страдал ещё больше, чем был среди людей.

Отсюда — дилемма дикобраза. Скрываясь от боли, ты страдаешь ещё больше. И именно сейчас осознание своей проблемы привело Синдзи к мнению, что нужно раскрыться другим людям, даже если это принесёт ему и другим лишь несчастья.

Я никогда не оставлю тебя в одиночестве… пообещал он одной обречённой душе.

Я всегда буду рядом, буду твоим другом… возможно, то были слова, которые он хотел услышать по отношении к себе.

Это жестокое обращение окружающих к нему выбивало из колеи и раз за разом заставляло подумать о собственной значимости. Что в нём не так? Почему другие люди не могут воспринимать его чувства и намерения всерьёз, почему никогда никто не думал о том, насколько тяжело и больно было ему самому? Наверное, потому что люди изначально обращены лишь к себе.

Чего желал он сам? Конечно же, чтобы его любили. Он хотел выделиться среди остальных, хотел любви и понимания, желал, чтобы на него обращали больше внимания, чтобы его хвалили и жалели. Простейшие человеческие чувства. В каком-то роде он мог понять и Аску. Она была особенной с самого детства, она привыкла, что все остальные считали её особенной или сильной. Не оправдав чужих ожиданий, она начинала ненавидеть окружающих людей и себя саму. Ненависть та превышала все рамки, она злилась и кричала, она выпускала свои чувства наружу, пытаясь излить душу и показать, насколько ей было тяжело.

Привлечь внимание — естественная человеческая потребность, которой они тешат себя день ото дня. И даже скрываясь под маской одиночества, в итоге каждый хочет лишь понимания и поддержки, того, чего другой дать не может из-за обратного желания.


...

— Мы сможем быть друзьями… снова? — задал вопрос Каору, отвернувшись в сторону. Переключая каналы, Синдзи понял, что ничего интересного по телевизору не показывали, и нажал кнопку выключения.

— Конечно. Может быть, эти чувства злости и непонимания друг к другу останутся, однако никогда не поздно изменить что-то — он улыбнулся, сжимая в руках пластиковое покрытие пульта — но, знаешь, именно поэтому я пожелал этого. Пожелал этого мира, где смогу всё изменить.

Нагиса прекрасно понимал. Нюансы останутся везде. Идеального утопического мира не существует, есть лишь максимально приближенная форма. Одна цивилизация обязательно сменит другую, но две различные по интересам и целям расы никогда не сможет взаимодействовать друг с другом. Ничего изменить было бы невозможно, если только не преодолеть границу разницы и не поменять сторону преткновения.

— Хорошо. Если ты так говоришь, то я должен верить тебе. Несмотря ни на что, мы должны пытаться достичь гармонии. И однажды…однажды мы обретём своё счастье. Так?

Икари провёл пальцем по покрытию стола и встал, чувствуя, что температура вновь начала подниматься.

— Давай сменим локацию, Синдзи-кун. Здесь довольно скучно.
Эта история добавлена http://https://fiction.evanotend.com/viewstory.php?sid=531