Закрывая собой солнце

“Никогда не говорите ребёнку, будто что-то невозможно.

Быть может, Боги столетиями ждали, чтобы появился

человек достаточно легкомысленный, который бы

добился этого невозможного.”

Джордж Маколей Тревельян

            Только безумец может броситься на стену копий.

            Эвмен видел тысячи, десятки тысяч таких безумцев. Фракийцы в лисьих шапках и одеждах из оленьих шкур, мидийские лучники с плетёными щитами в человеческий рост, вавилонские кардаки в стёганых куртках, набитых конским волосом, голые по пояс индийцы с кожей цвета бронзы... Всех этих храбрецов у него на глазах перемолола фаланга сариссофоров, ведомая в бой Александром. Весь известный мир, вся ойкумена покорилась македонскому царю, одним из соратников которого и был Эвмен. Вначале - как простой писец, затем - один из полководцев, а после гибели Гефестиона - уже начальник кавалерии. С того дня, когда Александра Магаса не стало, прошло семь лет. Потревоженный солдатами мидийский песок слепил Эвмену глаза, и ему казалось, что всё это было ещё в прошлой жизни.

            Аргираспиды закончили формировать каре и отступали к реке, сохраняя чёткий порядок. Лёгкие тарентинские всадники Антигона Одноглазого не были безумцами, потому не решились атаковать ощетинившуюся шестиметровыми копьями фалангу. Эвмен позволил себе, наконец, стащить с головы шлем, но ожидаемого облегчения это не принесло. Остатки его конницы отходили под прикрытием фаланги - военачальники непобедимого Александра оказались достойны друг друга.

            Столкновение пехоты в центре завершилось в пользу Эвмена. Здесь костяк его войска составляли три тысячи "серебряных щитов" - тех самых воинов, которые проделали вместе с Магасом путь от Граники до Инда. Эти аргираспиды, каждому из которых было за пятьдесят, привыкли побеждать; сыновья Ники, они были самим воплощением победы. С гневной бранью ударили они на пехотинцев Антигона Циклопа, повторяя: "Как можете вы воевать против собственных отцов?", и обратили их вспять, не потеряв и дюжины своих. Выходит, всё же обманывался Магас, не делая различий между македонцами и варварами? Невзирая на усталость, Эвмен в который раз подивился иронии судьбы. Подивился - и улыбнулся рассеянно. Он, грек, сын бедного возчика, во главе отборных македонских солдат сражается от имени Олимпиады, матери Александра, и царей-соправителей - его сына и брата, за единство империи Магаса. Сражается с его ближайшими друзьями-македонцами - Птолемеем, Кассандром, Антигоном Циклопом, каждый из которых вербует наёмников и набирает из варваров фаланги, желая сделаться самостоятельным правителем.

            Это ли не ирония?

            В сущности, не этого ли хотел сам Магас, на смертном одре отвечая на вопрос о том, кому же достанется владычество над завоёванным им миром? Не возвёл ли в абсолют право сильного, поправ традицию державы Ахеменидов, насчитывавшую более двух столетий? Да, власть - право сильного. Но и - право достойного, о чём и были его последние слова. Личные качества становились во главу управления людьми. Пердикка, правой рукой которого был Эвмен, об этом забыл. И уже через два года последовал за Александром, когда войско регента государства взбунтовалось на Ниле, не в силах выносить более его жёсткие порядки.

            Эвмену было ещё сложнее - его ненавидели все. Он был греком. И не только правители верхних сатрапий, такие, как Певкест, бывший телохранитель Магаса, или командиры среброщитников Антиген Лысый и Тевтам кипели завистью и честолюбием по отношению к нему. Обычные македонские фалангисты испытывали к нему презрение - забывая об этом лишь во время боёв и выдачи жалованья. Да, жалованье стало первейшим и святейшим долгом полководца... Во время предыдущего столкновения с армией Циклопа, когда Эвмен занемог и тащился в арьергарде, перевозимый в носилках, его солдаты отказались подчиняться Певкесту и Антигену, поставив щиты на землю. Только появление Эвмена спасло дело. Как позже ходили слухи, Циклоп долго смеялся, указывая на паланкин: "Видимо, эти носилки и дадут нам отпор!", после чего велел войску возвращаться в лагерь.

            Эвмену было сложнее всего, и он балансировал. Хитрый грек от имени царей ссужал деньги у собственных командиров, принуждая тех заботиться о его жизни. Он приглашал сатрапов на военный совет в шатёр, якобы принадлежавший Александру, с установленным там троном, посвящённым Магасу - ведь он, по словам Эвмена, явился ему во сне, пообещав поддержку в битвах... И при этом, несмотря ни на что, всё ближе становился он к тому, чтобы разделить участь Пердикки. Македонские солдаты заочно вынесли Эвмену смертный приговор, когда в сражении с ним пал Кратер, наиболее почитаемый ими полководец Александра. Сам Кратер, как перешёптывались македоняне, предсказал, что эта победа обернётся для грека самым тяжёлым поражением. Эвмен знал: это было неправдой. Кратер был его другом. И он был уже мёртв.

            На небе всходила Собачья Звезда. Близилось время факелов. Беспрепятственно переправившиеся через реку сариссофоры хранили угрюмое молчание. Выставлялись дозоры. Эвмен спешился, отдал поводья Горгию, расстегнул и сбросил линоторакс, и уселся прямо на траву. На той стороне реки трава не росла. Место, где он и Антигон Одноглазый в очередной раз попытали удачу в бою друг против друга, представляло собой большой протяжённости равнину. Её песчаная почва была сплошь изрезана солончаками. Копыта лошадей и сапоги солдат поднимали тучи пыли, похожей на известь, и тщетно было пытаться разглядеть в ней хоть что-то. В этой пыли растворился Певкест вместе со всеми своими всадниками, когда Циклоп неожиданно обрушил на него отборную мидийскую кавалерию, ведомую сыном Деметрием. Оставшись на оголённом краю левого фланга, Эвмен с небольшим количеством преданных ему друзей контратаковал неприятеля, проявив чудеса мужества - но силы были слишком неравны.

            Сподвижники мёртвого царя оказались достойны друг друга: Циклоп остался без пехоты, Эвмен - без конницы.

            На той стороне реки трава не росла. На этой стороне реки не было Певкеста. Он отступил ещё дальше, хоть и мог, вернувшись в бой, решить его в пользу Эвмена. Значит, придётся сражаться снова. Эвмен смотрел, не отрываясь, туда, где скрылось за горизонтом солнце, вспоминая, и изредка качал головой. Слишком легко покорилась ойкумена. Слишком мало было пролито крови при Магасе - и теперь приходится проливать её ещё, во много раз больше.

            Хотел ли он этого сам, спросил себя Эвмен, и тут же машинально покачал головой. Александр обожал "Илиаду", и часто вспоминал воинские состязания, совершаемые в честь героев над их прахом, повторяя при этом, что и над его прахом разыграются большие воинские игры. Был ли он серьёзен?..

            Эвмен женился на Артониде, сестре Барсины - одной из жён Магаса, матери его ребёнка, названного Гераклом. Десять лет он ежедневно следовал за Александром с табличкой и палочкой для письма, будучи одним из наиболее близких его друзей.

            Эвмен не знал.

            Что-то было в нём такое... Безумное? Да, определённо. Только Магас мог бы броситься на стену копий, в одиночку - и фаланга отступила бы перед ним. И своим безумием, своей верой - в свою удачу? нет, в невозможность невозможного - он заражал всех вокруг себя. Люди шли за ним - шли, пока ещё оставалось то, что можно завоевать. Быть может, он и впрямь был одним из небожителей, сыном Зевса?..

            Царствовать - значит, объединять.

            И греков, и варваров.

            А сейчас...

            Эвмен услышал, как за его спиной встало несколько человек. Услышал, но не понял - пока его не окликнули. Он заметил на земле неясные отблески факелов, и повернулся.

            Это были Антиген Лысый и Тевтам, в сопровождении дюжины аргираспидов, и Никанор, один из людей Циклопа. Никанор молчал. Говорил Антиген.

            - Кардиец, - обратился он к Эвмену не по имени, а по городу, в котором тот родился, - твой час пришёл. Обоз в руках Циклопа. Он обещал вернуть его в обмен на тебя, и войско решило так. Битва окончена.

            - Битва окончена, и мы победили, - ответил Эвмен, поднимаясь с земли. - Нам следует лишь дождаться Певкеста, и отбить наш обоз. Вражеская фаланга разгромлена, а с Певкестом у нас будет столько же кавалерии...

            - Певкест бежал, и позволил Циклопу овладеть обозом, - заявил Тевтам. - В нём - жёны, дети и всё имущество македонцев, которые сделались теперь заложниками Одноглазого. Мы не можем больше сражаться. Отдай свой меч, Эвмен.

            ...Никанор молчал, пристально глядя на грека, и не пошевелился, когда тот минутой спустя отстегнул висевшую у пояса махайру.

            Только безумец может броситься на стену копий.

            "Или даже на дюжину", - рассеянно подумал Эвмен.

            Пропал обоз, и шатёр Александра - вместе с ним.

            Когда его вели через ряды македонцев, многие из них - те, что помоложе - опускали глаза, стыдясь чудовищного поступка. Постепенно самообладание вернулось к греку. Он попросил у Тевтама возможности обратиться к войску с последней речью. Связанный и безоружный, Эвмен не представлял теперь угрозы для своих стражей. Нехотя, они позволили ему это сделать; Никанор кивнул.

            - Македонцы... - начал он, взойдя на вершину небольшого холма, но голос прозвучал слишком глухо, и Эвмен почувствовал нарастающую внутри злобу. - Подлейшие из македонян!  - крикнул он, уже намного громче. - Вы готовы выдать врагу собственного полководца! Меня, непобеждённого и победителя, ведут на заклание мои же соратники! Во имя Зевса-Воителя и остальных богов, во имя Магаса! Свершите меня сами! - горделиво расправив плечи, он протянул в сторону солдат связанные руки. - Заклинаю вас, сделайте это, воздайте должное своему полководцу - и не будет на вас вины за мою гибель!..

            Македонцы молчали, сутулясь и понурив головы. Говорили только те из них, кто уже перестал быть македонцами. Выпестыши Ники, которые умели только побеждать.

            - Прекрати болтать, кардиец!

            - Ведите его!

            - Пусть грек ответит за то, что македоняне без конца длят войну!

            - Сыны Александра и Филиппа и так претерпели столько лишений!

            - Мы заслужили свои награды!

            - Честь наших жён и дочерей неприкосновенна, ты, бесчестный грек!

            Эвмен стоял на холме во весь рост, глядя на толпу бездушных стариков, и захлёбываясь гневом. Рано, рано отдал он свой меч - лучше бы его закололи, как скотину! Будь у него меч, он бы, не раздумывая, бросился на них сейчас. Будь у него хотя бы развязаны руки - он бы и тогда сделал это, и душил бы их, насколько хватило сил.

            - Сколь долго вы готовы ещё нежиться в тени Магаса?! - выкрикнул он, вне себя от ярости. - Есть ли предел вашей алчности?!

            Его столкнули с холма.

            Антигон Циклоп не мог поверить, что его заклятый противник, наконец, попал к нему руки. Он велел заковать Эвмена в кандалы и бросить в яму, приставив к нему восьмерых солдат. Но уже к середине ночи грека перенесли в шатёр и сняли оковы, а присланный Антигоном раб смазал маслом натёртые суставы. В шатёр дозволялось входить товарищам Эвмена, а из солдат, которые должны были находиться с ним неотлучно, остался один - Ономарх.

            Антигон Циклоп теперь боялся только видеться со своим старым другом лично - чтобы, не приведи Афина, не помиловать его.

            Еды Эвмену тоже не давали.

            Ономарх был фригийцем; Александр оставил эту малоазийскую область в управление Антигону, отправляясь на восток, и Циклоп не принимал участия в походе к Инду. Ономарх имел столь же отталкивающую внешность, насколько привлекательным выглядел сам Эвмен с его изящным, гибким телосложением. Ономарх смотрел на грека сверху вниз - и не потому, что был почти двухметрового роста и в полтора раза его шире. Близилось утро второго дня; Эвмен мучился бессонницей, и не мог более выносить цепкого взгляда маленьких холодных глаз.

            - Право, что стряслось с моим другом Циклопом! - воскликнул он, вставая с ложа, надеясь громким голосом и собственным красноречием стряхнуть с себя подступившую вялость. - Он ведь так жаждал схватить меня, а теперь, свершив задуманное, подобен юной нерешительной пастушке, не знающей, как поступить! И казнить меня не торопится, и не отпускает великодушно!

            Безразличие, казалось, застыло в глазах его сторожа.

            - С такой отвагой тебе следовало встретить смерть в битве, грек. Не здесь, - спокойно ответил ему тюремщик.

            Эвмен впился в него глазами, мысленно ломая хребет.

            - Клянусь Зевсом! Мне было не занимать отваги в битвах - и об этом тебе могут поведать те, против кого я сражался! И мне не доводилось встречать человека, который бы меня превзошёл!

            - Теперь ты его встретил. Так почему бы тебе не дождаться спокойно срока, который он назначит?

            Ономарх был прав. Эвмен вспомнил фразу, брошенную им Циклопу, когда он однажды едва не угодил к нему в лапы, как сейчас. Антигон тогда потребовал, чтобы кардиец обращался к нему, как к высшему по достоинству, на что Эвмен ответил: "Я никого не считаю выше себя, пока владею своим мечом".

            Меча не было.

            Грек выдохнул и опустился обратно на ложе, закрывая глаза. Поздно. Быть может, он успел смириться гораздо раньше, ещё тогда, когда сжимал в ладони рукоять клинка? С тем, что то, что позволено одному, непременно приведёт другого к гибели?

            Ну да, он же ведь был небожителем.

            Эвмен исподволь вернулся мыслями к тому моменту, на котором его прервали, когда он ещё не был безоружен. Словно не успел додумать нечто важное.

            Первым греком... а македоняне считали себя греками - когда им это было выгодно, разумеется! Первым греком, объединившим Элладу под своей властью восемьдесят лет назад, был спартанец Лисандр. Он даже не был царём - навархом, командующим флотом. Но именно флоту тогда довелось сыграть решающее значение в противостоянии двух ведущих полисов, двух колесниц Эллады. Афины были биты на море, и Спарта во главе с Лисандром принялась вершить судьбы Греции.

            Лисандр стал первым греком, которому ещё при жизни стали воздвигать алтари и приносить жертвы, как богу. Что же это было - благодарность за завершение тридцатилетней войны, за избавление от "афинской тирании"? Раболепие недалёких, готовых считать богами всё, что выше их? Действительно, ещё историк Фукидид сказал, что человеку проще вытерпеть любые угнетения со стороны того, кто его превосходит, чем малейшую несправедливость от равного себе.

            Эвмен имел прекрасное образование и читал Фукидида. Выходит, если человек совершает невозможное, другие, дабы оправдать в своих глазах собственную ничтожность, готовы его обожествлять?

            Со смертью Лисандра, как и после кончины Магаса, созданное им государство окунулось в пучину братоубийственных войн.

            Спарта никогда не стала столь же сильной, как прежде.

            На этой мысли Эвмен, наконец, забылся.

            Утром третьего дня своего плена его разбудили душераздирающие крики снаружи палатки. Эвмен привстал и вопросительно взглянул на Ономарха, находившегося с ним неотлучно. Ещё вчера грек готов был сойти с ума от подобной навязчивости, но сейчас бы удивился, не окажись того рядом. Ономарх не ответил.

            Когда солнце стояло уже высоко в небе, проведать пленника зашёл его земляк Гиероним, которому Эвмен доверил, как и ему Александр когда-то, должность секретаря. Они горячо обнялись, и некоторое время оживлённо болтали, а напоследок Гиероним рассказал ему басню.

            - Слыхал ли ты, Эвмен, или нет, но однажды лев влюбился в девушку. Он задумывал было её съесть, но до того она оказалась хороша собой, так услаждала его слух своим пением, что решил зверь взять девицу в жёны. Отправился лев в посёлок, разыскал отца девушки, и принялся свататься. Отец выслушал хищника, почесал задумчиво бороду, и сказал, что согласен видеть льва своим зятем, но с одним условием. Лев приободрился. "С каким?", спрашивает. "Боюсь я, о лев, твоих когтей и зубов, - отвечает ему будущий тесть. - Как женишься ты, и случись моей дочке в чём-либо тебя прогневить - вдруг обойдёшься ты с ней, подобно зверю?" "Хорошо, - молвит лев. - Чтоб убедился ты, насколько я серьёзен в своих помыслах, смотри же." И хищник на глазах у изумлённого старика вырвал себе вначале все зубы, а потом и все когти. "Теперь, - говорит лев, - избавлен ли я от всего, что делало меня грозным в твоих глазах?" "Да, лев, - согласился с ним отец, - теперь уж ты мне не страшен". И с этими словами старик взял дубину и убил льва.

            Эвмен, с уст которого всё это время не сходила улыбка, хоть и был уже слаб, расхохотался во весь голос.

            - Любезный Гиероним, да это же та самая история, что я рассказывал солдатам перед прошлым боем с Циклопом, дабы удержать их от малодушия! Право же, ты отлично запомнил её - да так хорошо рассказал, что, наверное, сам Гомер бы не сумел изящнее!

            Его земляк кивнул.

            - Сегодня утром Одноглазый велел арестовать Антигена Лысого, командира среброщитников, бросил его в яму и сжёг живым.

            Стоящий у входа в шатёр Ономарх переступил с ноги на ногу.

            Эвмен перестал улыбаться и молча кивнул другу в ответ. Всё, как в басне.

            Антиген был одним из зачинщиков мятежа против Пердикки на Ниле. Циклоп не стал ждать, пока он предаст и его. А Эвмен точно знал, кто будет следующим.

            Простившись, друзья крепко обнялись в последний раз.

            - Гиероним, расскажи, что здесь было.

            - Да, Эвмен.

            Нет, думал Эвмен, качая головой, и улыбался - потому, что понял, и корил себя, что не понимал раньше, и снова улыбался. Всё не так. Нельзя стать богом, только внушая собой страх и покорность людям. Спартанские гармосты с гарнизонами пытались насадить олигархические порядки по всей Элладе, вызвав в конечном счёте только ненависть, даже у собственных в прошлом союзников. Лисандра боялись и перед ним заискивали - но Магаса уважали и любили. Греция оставалась при нём спокойна. Покорённые народы принимали его, как законного правителя. Даже персы гордились тем, что их победил Он.

            Александру угодно считать себя богом - пускай считает себя им, смеялись спартанцы.

            Александр верил в то, что ему предначертано стать богом - и он стал им, знал Эвмен.

            Он почувствовал, что задыхается, и судорожно попытался глотнуть ртом воздух, а перед его широко распахнутыми глазами всё вспыхнуло и расцвело красным.

            Нет ничего невозможного для того, кто попытается. Так говорил Магас Александр.

            Державшие его сильные руки отпустили уже бездыханное тело, и Эвмен погрузился в темноту.

            И - свет.

            Здравствуй, сын бога.

10.04.2015 00:05 by /Мелькор/

Дополнение

            Статира, дочь Дария III, вторая жена Александра. Казнена по приказу Роксаны сразу же после его смерти в 323 г. до н. э.

            Сводная сестра Александра по отцу Кинана. Казнена по приказу диадоха Пердикки в 323 г. до н. э. Её смерть стала одним из поводов для начала войн диадохов.

            Сводный брат Александра по отцу Филипп III Арридей, слабоумный. Казнён по приказу Олимпиады в 317 г. до н. э.

            Его жена Эвридика, дочь Кинаны, племянница Александра. Принуждена к самоубийству через повешение Олимпиадой в 317 г. до н. э.

            Мать Александра Олимпиада. Казнена по приказу диадоха Кассандра в 316 г. до н. э.

            Сводная сестра Александра по отцу Фессалоника. Взята в жёны Кассандром в 316 г. до н. э. Убита собственным сыном в 295 г. до н. э. В её честь названы Кассандром Фессалоники.

            Роксана, бактрийка, первая жена Александра. Казнена по приказу диадоха Кассандра в 309 г. до н. э.

            Александр IV, сын Роксаны и Александра. Казнён по приказу диадоха Кассандра в 309 г. до н. э.

            Барсина, персиянка, любовница Александра. Казнена по приказу диадоха Полиперхона в 309 г. до н. э.

            Геракл, сын Барсины и Александра. Казнён по приказу диадоха Полиперхона в 309 г. до н. э.

            Родная сестра Александра Клеопатра. Казнена, вероятно, по приказу диадоха Антигона, в 308 до н. э.

            Из тринадцати диадохов Александра ненасильственной смертью умерли всего четверо - Антипатр, Кассандр, Полиперхон и Птолемей.

            Гиероним (около 350 - 256 до н. э.) - греческий историк из фракийского города Кардии. Служил вначале Эвмену, затем - Антигону Одноглазому, его сыну Деметрию Полиоркету и внуку Антигону Гонату. Составил наиболее подробное описание войн диадохов.

Море рокочет и гладко шуршит по гальке где-то далеко за окном; чайки визгливо кричат и снуют туда-сюда, словно неприкаянные призраки затонувших кораблей. Шорох дорожных шин и торопливые шаги теряются и стихают, на какое-то время оставляя ощущение, что весь мир исчез, и только этот дом и это море на Земле и остались.

Рина слышит звонок в дверь и сдергивает наушники, погружаясь в тишину квартиры. Она поднимается с кровати и бредет по коридору, на ходу пытаясь пригладить волосы. Это может быть только один человек.

– Хо, – приветствует Рина гостью и дожидается, пока та стянет покрытую снегом шапку и улыбнётся. У неё заиндевели ресницы и покраснел нос, а ещё кажется, что она вот-вот рассмеется – настолько лицо Хо радостно-оживлённое. – С возвращением домой.

Синее пальто занимает своё место на батарее, а небольшой чемоданчик – в углу. Рина знает, что на две трети он заполнен тетрадями – нотными и обычными, и оставшегося места едва хватает на запасной свитер и щетку. Хо наотрез отказывается покупать другой, более вместительный: якобы её и так всё устраивает. Рано или поздно, две трети любого пространства, где есть Хо, превращаются в обитель немой музыки.

Пока Рина ставит на кухне чайник, задумчиво поглядывая на пургу за стеклом, Хо проходит в единственную жилую комнату и начинает там шуршать: скорее всего, ищет, куда в этот раз переместилась тумбочка с её тетрадками, и свежую одежду. К тому моменту, как чайник закипает, шум скромно стихает, и девушка присоединяется к Рине – вытаскивает чашки, достает пакетики с детским карамельным чаем и аккуратно разливает кипяток. Это было бы похоже на возвращение в лоно семьи дочери после учебы заграницей, или отца из командировки, или служащей из декрета, если бы не полная тишина.

Рина искоса наблюдает за Хо, потягивая её любимый, до одури приторный чай и с удовольствием отмечает, что та ни разу не изменилась. Та же милая улыбка, гладкие волны темных волос, стройная фигура в заношенной футболке и глупых шортах с цветочным узором. Хо в её глазах являлась единственной постоянной лет примерно с пятнадцати. Сейчас им по двадцать пять, и ничего, совершенно ничего не изменилось.

– Как конкурс? – спрашивает Рина, подливая кипятка им обеим в чашки. – Хорошо выступила?

Хо склоняет голову, и ясно, что это значит: «отлично».

Рине не нравится, что её подруга всегда вот так внезапно срывается с места. Вечером – приглашение на выступление, следующим утром – купленные билеты и извиняющийся взгляд, спрятанный за хомутом шарфа. Но это – работа Хо. Её пальцы, тонкие, длинные и изящные, были созданы, чтобы бегать по клавишам фортепьяно, и это совершенно правильно. Не её вина, что Рина работает на дому и выходит на улицу хорошо если раз в месяц – отнести законченный перевод очередного романа в издательство и снова спрятаться в однокомнатной квартирке многоэтажки статичного российского городка.

Рина немного ревнует Хо к её работе, потому что той нравится играть – в конце концов, сейчас это такая редкость, чтобы работа приносила удовольствие! Но слушать её ей нравится. Особенно в дни, когда снег жалит лицо, стоит только открыть форточку, а сгущающиеся сумерки навевают мысли о чём-то романтичном, вроде свечи в полумраке и розового шоколада. В такие дни Хо любит играть Свиридова, и обычные вечера пропитывает музыка. Она и так везде в их квартирке: нотные листы торчат из-под стола, из шкафов, из карманов и шляп; однажды Рина нашла какой-то жутко сложный на вид этюд у себя под подушкой, пока ворочалась во сне. Когда Хо рядом, всё это звучит – и Рина представить себе не может, что для кого-то их привычное обоюдное молчание может показаться неудобным. На самом деле, оно тоже полно музыки.

Рина просит сыграть что-то от Джо Хисаиши, потому что она питает слабость к простеньким мелодиям из саундтреков мультфильмов, и Хо легко соглашается. У неё даже находится лист с парой его работ – разумеется, совершенно случайно, и Рина вовсе не удивляется, когда узнаёт в них свои любимые композиции. Они обе сидят у пианино, еле-еле втиснутого меж двух шкафов, и улыбаются: Хо – потому что играет, Рина – потому что Хо наконец-то дома.

Пока та собирает листы и рассовывает в только ей ведомые места, Рина незаметно убирает плеер, который всё ещё шипит чаячьими криками и плеском волн.

На улице давно стемнело, на часах двенадцатый час, и, по-хорошему, пора ложиться спать. Хо зевает и идет в ванную, тогда как Рина судорожно вспоминает, где лежит второе одеяло и не относила ли она его в химчистку. Кажется, всё же относила, а это значит, что им придется спать под одним.

Хо возвращается и клюет Рину губами в щеку, залезая в кровать и отворачиваясь к стене, и та присоединяется к ней после того, как чистит зубы и выуживает из недр шкафа вторые тапочки. Все так привычно: и тепло под боком, и мерное сопение, и сползающее с ног одеяло, - что Рина не может сдержать улыбку.

Хо дома.

***

Они знакомятся в юные пятнадцать лет, когда жизнь начинает играть красками, и ты чувствуешь себя особенным и совершенно не таким как все. Хо – новенькая в их классе – неприметная и мягкая, девочка-подушка, в которую сморкаются время от времени и просят списать домашнее. Когда её представляют им в первый день учебы, Рина даже не запоминает её имя – а потом некому его называть.

Хо немая от рождения.

Она сидит на уроках в наушниках, подперев голову рукой, и сквозь полуприкрытые веки смотрит на учителя; кажется, что она спит или витает в облаках. Рина иногда искоса кидает взгляд в её тетрадь и хмыкает при виде записанных аккуратным почерком конспектов. Она не знает, что думать по поводу этой странной девчонки – та вроде бы милая, но… такая нелюдимая. Отчужденная. Рине на самом деле иногда хочется толкнуть её плечом на уроке и шепнуть, что Сани сегодня не будет на истории и литературе, потому что она всегда просыпает по понедельникам, а у физрука воняет рыбой изо рта, и лучше к нему близко не подходить, - но что-то сдерживает её, всегда сдерживает. Быть может, грустный и чуть отчаянный взгляд Хо.

Рина иррационально боится – словно тронь её, и заберёшь не только голос, но и силу, и что-то гораздо более важное. Быть может, боится не только она, но и все остальные их одноклассники – это могло бы объяснить, почему Хо стала призраком с самого своего появления, но не почему получила эту дурацкую, насмешливую кличку. Никому нет до неё никакого дела, вот и все.

Где-то в конце сентября Рина подсаживается к Хо на перемене и просит объяснить ей последнюю тему по алгебре. Та, испуганно подняв глаза, начинает что-то строчить в блокноте, сразу же вынутом из сумки. Позднее Рина понимает, что это её единственный способ общения с людьми, помимо родных и врачей.

«Я не могу говорить», - немного коряво написано на странице, которую Хо вкладывает ей в ладонь. Рина улыбается.

- Это не так страшно. Я говорить не люблю. Просто напиши расшифровки формул, ладно?

Раньше Хо училась в специализированном учреждении для детей с ограниченными возможностями. Ей не повезло – в основном там были умственно отсталые или владельцы неполного набора конечностей. Несколько слепых ребят, которые читали, скользя пальцами по буквам и чужим лицам. Несколько глухих, учившихся снимать слова с чужих губ. Не было никого, кто мог бы поговорить с ней хотя бы на языке жестов.

Она стесняла других, потому что по глазам читать никто не умел.

Так как язык жестов знает далеко не каждый второй и даже не каждый двадцатый, Хо постигала способы связи с другими людьми – ей было что сказать. Вариант с блокнотами не подходил – бумага быстро кончалась, а ещё быстрее – чернила. Да и мало кто мог сидеть и ждать ответа минутами, потому что, хоть Хо и писала с поразительной скоростью, запись даже пары предложений занимала много времени.

Она пыталась вести переписки в сети, но быстро от этого уставала – ей был нужен зрительный контакт, а не безликие печатные буквы в онлайн-чатах. Это тоже было общением, это было её потребностью, но это откладывалось на крайний случай, когда немота вбивала её в землю.

Хо училась играть музыку. Ноты – это ведь тоже язык, и его знает куда больше народу, чем она могла себе представить. Клавиши фортепьяно, черно-белые, бело-черные, завораживали. К тринадцати она свободно участвовала в музыкальных конкурсах и концертах в пределах своего региона.

Играть ей нравилось. Все то, что она могла и хотела бы сказать, переливалось на чистые нотные листы и превращалось в нечто цельное и удивительное. Да, её мелодии были корявы, сбивчивы и негармоничны – но Хо и не была Моцартом. Все фальшивые ноты, вгрызаясь в уши, доставляли ей удовольствие. Впрочем, слушать она тоже любила – у каждого музыка была своей и говорила, пусть и похоже, каждый раз иначе.

Хо плакала под Аббу и улыбалась под Шопена.

Но музыка не была равноценной заменой человеческому обществу.

К пятнадцатилетию Хо просит мать – милейшую, к слову, женщину – перевести её в обычную школу, чтобы создать хотя бы иллюзию нормальности. Она знает, что мало что изменится, да и поговорить она ни с кем не сможет – но хотя бы услышит чужие жизни. Так она думает. Но послушать свою историю ей даёт только Рина – она так и не понимает, зачем тогда заговорила с ней, но ни разу об этом не жалеет.

В юные пятнадцать лет они обмениваются музыкой и друг другом.

***

На шестнадцатом дне рождения Хо в её комнате играют Смитс, и Рине кажется, что они вполне уместны: день совсем не весёлый. У них один торт на двоих, покрытый взбитыми сливками и обсыпанный мелко порезанной клубникой, и он, сладкий до вязи в зубах, не лезет никому в глотку.

– И что же нам делать, – почти патетично восклицает Рина и втыкает чайную ложку в крем. Та встает вертикально и не собирается падать. Хо доедает последний кусок со своей тарелки и облизывает губы, мягко качает головой в такт песне. Рина видит, как её губы шевелятся на слове «несчастливый», и срывается. Она целует её, чувствуя приторный вкус сливок, и чуть улыбается.  

Хо выключает Смитс и свет.

Дни рождения у них почему-то всегда заканчиваются одинаково – хотя в девятнадцать, после выпуска из школы, они начинают снимать вместе квартиру поближе к университету. Традицию отмечать праздники со сладким тортом, который никому не нравится, и песнями прямиком из прошлого века это не отменяет.

С каждым годом Хо становится всё уверенней и уверенней, Рина это видит. Это так странно – наблюдать за становлением чужой личности, в такой близи. Хо больше не боится тронуть человека за плечо и заговорить с помощью блокнота. Она больше улыбается, что-то агитирует, за что-то болеет, и всегда – рядом. Даже походка её в двадцать становится уверенней, а волосы – короче и зеленее, теперь они даже не прикрывают уши.

В университете её считают самой красивой девушкой курса, а заодно – и самой неприступной. На каждое предложение встречаться Хо отвечает извиняющейся улыбкой. Мало кто из влюбленных парней знает, что ответить им она в принципе не может.

Годы учебы проходят, но Хо не хочет работать по специальности – пока не хочет. Её приглашают в городской оркестр, и это удивительно, без высшего-то музыкального образования. А потом – на гастроли в другие города, не слишком частые. Она без раздумий соглашается. Рина же устраивается в местное издательское агентство переводчиком. Жизнь укладывается в спокойное русло. Рине нравится думать о ней, как о море в штиль. Кто знает, через сколько дней поднимется ветер?

Хо же всё ещё ищет себя, и единственное, что остается в ней неизменным, это Рина и музыка. Ни то, ни другое выкинуть она так просто из себя не может. Да и не сможет никогда. Но та маленькая одинокая девочка, имя которой как-то случайно потерялось в паспорте, умерла – как и та, у которой списывали конспекты, и та, которую Рина целовала на день рождения, и та, что красила волосы и ходила на митинги. Сейчас Хо носит растянутые свитера и играет на фортепьяно постоянную, как и ее самоощущение, программу. Ей кажется самым лучшим решением выражать через него свои чувства, как люди делали во все времена.

Может, когда-нибудь она напишет нечто грандиозное, что будет её абсолютно в каждой ноте, и тогда в ее жизни появится еще один этап. В этом произведении должно быть море Рины, звонкая надежда матери, фоновые шумы безразличия и затухающие и вновь гремящие звуки неё самой. Много, много, много событий-тонов и людей-мелодий.

Ночью Хо встаёт с кровати и, поправив на Рине одеяло, садится за стол, выуживая из-под кипы старых учебников английского чистый расчерченный лист, и начинает порывом записывать, записывать, записывать то, что так отчетливо играет в её голове. Хо распирает от всего того, чему следует прозвучать – что она сама хотела бы сказать. Она будто переносит саму себя на бумагу, запечатлевает себя умершую и живую. То, что она пишет – музыкальная автобиография.

Туземный слуга капитана Ричарда Хауэлла был пойман на воровстве и повешен незадолго до Пасхи. Этот факт раздражал капитана куда меньше, чем попадание вражеского ядра в корму фрегата в последнем бою. В сущности, повреждения были ничтожны, аллегорически выражаясь, лишь легкая рана навылет, высоко над ватерлинией, но в итоге Хауэлл лишился отдельного гальюна, располагавшегося под капитанской каютой. Итак, джентльмены, мрачно думал Дик Хауэлл, сжимая в слабой, мокрой от пота руке шелковый чулок, итак, великие герои древности совершали свои подвиги ради трофеев, славы и женщин. Я совершу его, чтобы сходить оправиться.

Ухаживать за капитаном было некому. Помимо мальчишки-туземца, некстати сунувшего нос в его сундучок с личными вещами, Дик не подпускал к себе никого.

Капитан лежал грудью и животом на собственных коленях, силясь застегнуть пряжку ботинка. В глазах плыло. Невыносимый жар прокатывался по телу, будто в этих тропических широтах он обзавелся своими собственными внутренними тропиками. Кости грудины ныли, между ними свистело на вдохе так сильно, что капитан едва не спутал этот призрачный звук со свистком боцмана на верхней палубе. Ботинки последний раз смазывал Тахоа: как странно пользоваться вещами, хранящими следы рук мертвого, не правда ли? Вот это чуть заметное пятно – след его смуглого пальца. Хауэлл отметил, что снова бредит, сосредоточился на ботинках и одолел пряжку.

Теперь оставалось самое неприятное. Сделав несколько коротких собачьих вздохов, капитан рывком подтянул к себе початую бутылку мозельского. Судно качнулось на волне, словно подвигая к нему стакан и советуя поторопиться; капитан быстро плеснул в него спиртное и с отвращением закупорил горлышко паклей. В пуританском детстве капитана не было места этой греховной и пагубной страсти. В пиратской юности тоже: Ричард Хауэлл дважды участвовал в успешном захвате судов, когда перепившаяся команда без чувств валялась повсюду, включая батарейные палубы. Дик резал спящих пьяниц с ощущением, что его рукой движет ангел возмездия. Он никогда не позволил бы себе приобрести подобную привычку.

Капитан прополоскал рот вином (мозельское едва не вскипело), сплюнул, окропил себя пахучими каплями и встал. Звериная осторожность Хауэлла, который никогда и никому ничего о себе не рассказывал, должна была вновь сослужить ему хорошую службу. Команда уважала запой своего капитана так, как никогда не уважила бы болезнь.

Водрузив треуголку на всклокоченные волосы, он пристегнул шпагу и двинулся в путь. Сразу после дележа трофеев Дик отдал приказы каждому из судов своей небольшой эскадры и распорядился развить максимальную скорость. Они уходили врассыпную, как голодранцы, разбегающиеся в городе по темным переулкам перед облавой. Его великолепный фрегат, от трюмов до клотиков пропахший контрабандой и порохом, умел драпать со скоростью десять узлов при очень свежем, как сейчас, ветре. Таким образом, задача упрощалась, и Ричарду Хауэллу предстояло обмануть только собственную команду.

Пока шла уборка (раненых стаскивали в среднюю часть кубрика, мертвых отпевали и бросали за борт, палубы драили песком от крови), капитан успешно сопротивлялся лихорадке. Он проверил распределение вахт, строгим призраком постоял над стонущим бомбардиром, пока тот не затих, провел ревизию грузового и водного трюма. Помпы бездействовали: «Монофальм» выскочил из боя, не хлебнув из океана ни капли. Хауэлл горячо возблагодарил небо за сравнительно благополучный исход кампании, потребовал вина и удалился за золотистыми мушками, которые настойчиво плясали перед глазами. Капитанская каюта казалась ему логовом раненого зверя.

Этой ночью ему стало хуже. Ужасный сухой кашель взламывал грудь – нечасто, не принося облегчения, выматывая, вместе с жаром, как бесконечная ночная вахта во время шторма. Ричард путал сон с явью, принимая бесконечные толпы посетителей – когда-то живых, ныне – обитателей иного мира. Команда потопленного пинаса явилась почти в полном составе, еще не просохнув от своих водяных могил; приклеенным взглядом Дик Хауэлл следил за струйками разбавленной крови, стекающими с их негибких тел в просветы над палубой, а после – хлещущими через швартовые клюзы, потому что мертвецов вокруг капитана все прибавлялось, и потоки крови стали напоминать заблудившуюся волну. Одно ухо капитана было заложено, и он склонял голову к плечу, чтобы вторым выслушать просьбы мертвецов, но они не столько просили, сколько доверчиво смотрели на него остановившимися взглядами.

Капитан тяжело шагал по кубрику, налитыми жаром глазами глядя на матросов. Его приветствовали – и почтительно шарахались, мгновенно находя себе самые неотложные дела. Хауэлл, подобно Перводвигателю, запустил отложенную было починку парусов: кости сами собой прыгнули в стаканчик и бесследно исчезли в кипах свежей ткани, смолкла губная гармошка, и только Джон Скеттлвок не оторвался от своего занятия, послав капитану кроткую благонравную улыбку. Хауэлл снял с него свой взгляд, как снимают кандалы с шеи: Скеттлвок был свободен от вахты и читал молитвенник.

Возле грота он решился подняться на опер-дек. Малейший сквозняк действовал на пылающее тело, как ледяная купель, а на верхней палубе было весьма свежо, но капитан чувствовал необходимость в проверке. Он был здесь царем и богом, значит, он должен был казаться вездесущим.

Бомбардиры несли дежурство возле своих пушек, и Ричард, которого мгновенно начало колотить от ветра, коротко кивнул им, довольный увиденной картиной. Желудок болезненно скрутило при виде галеты, которую жевал матрос;  Хауэллу захотелось схватить фитиль, поджечь его, насладиться растерянным ужасом команды и вместо ведра с водой засунуть потом тлеющий жгут в чавкающий рот, осыпанный сухими крошками. Эти крошки словно заскреблись в капитанском горле. Матрос шумно сглотнул и начал пальцем исследовать пещеру своей пасти. Капитан поспешно двинулся прочь.

Начали бить склянки. Резкие звуки болезненно отдавались в ушах – заложенное левое словно умывалось изнутри холодным потом, а слышащее правое – пульсировало. Капитан добрался до носовой части судна, возле камбуза столкнулся с распаренным, напоминающим кусок ветчины коком, отказался от трапезы, но хрипло велел принести еще выпивки к его каюте. На баке кто-то тянул песню о верной любви; летучие рыбы, спасаясь от преследования, взмывали над поверхностью океана, и ныряя, наконец, за заветную дверь, Ричард почувствовал себя изгоем божьего мира, больным червём в облике человека. Всё, что извергла из себя его раскаленная утроба, так смердело, будто он питался не человеческой пищей, а самыми жуткими отбросами. Хауэлл задыхался от запаха собственных нечистот; машинально приложил руку к ноющей грудине и надавил на кость, чтобы не так больно было дышать. В тот же миг в легких как будто взорвалось ядро. Он начал с хрипа и стона, который тут же перешел в бешеный лающий кашель, потом его вырвало. Господи, смятенно думал капитан, косящими глазами глядя на тягучую слюну, господи, сделай так, чтобы матросы на баке этого не услышали.

Впрочем, пьяницы, как подсказывали капитану многочисленные наблюдения, тоже страдали от своей невоздержанности и расстроенным желудком, и рвотой. Первый помощник капитана, лейтенант Кайенна, клялся, что это обычный путь, которым выходят его похмельные демоны, и говорил «аллилуйя!» после каждого спазма.

Воспоминание заставило Хауэлла болезненно улыбнуться. Половина подвига была осуществлена, теперь надобно было вернуться. Путь на корму был долгим, как путешествие вокруг мыса Горн. Капитан трясущейся рукой одернул полу камзола и вышел, направляясь к рукомойнику.

- Могу я предложить вам хины, капитан?

Ричард вздрогнул и понял глаза от тонкой холодной струи, куда не мог решиться засунуть пылающие руки. У рукомойника стоял Кайенна, внимательными зелеными глазами разглядывая капитана. Эти глаза всегда сильно раздражали Хауэлла: их оттенок был точь-в-точь таким же, что и берилл в перстне, который Ричард носил на безымянном пальце. Казалось, кольцо, а вместе с ним и должность капитана судна куда лучше подходит Кайенне, чем ему самому.

«А сейчас – сейчас! Какой особенный соблазн он должен испытывать: фрегат набит золотом и провизией, погода благоприятна, эскадра распущена, а я болен и одинок. Ему даже не нужно поднимать бунт…»

Дик отвернулся, боясь, что на его лице слишком хорошо читаются обуревавшие его мысли. Он неспешно умыл руки и прополоскал рот.

- В нашем сугубо мужском разговоре с мозельским хина будет лишней, Кайенна.

Помощник улыбнулся, протягивая ему полотенце:

- Как скажете, сэр. Но вид у вас больной, и если бы кто-то спросил моего совета, я уложил бы вас в постель до пятницы!

Кровь прилила к щекам; капитан спрятал лицо в полотенце.

- Кстати, Берроуз и Гудли на баке и уже дошли до Откровения Иоанна Богослова без поножовщины.

- Их науськивали? – сквозь зубы поинтересовался капитан. Если бы не Кайенна, он мог уже одолеть треть пути назад, и эта досадливая мысль заставляла сжимать зубы. «Да хоть все друг друга перережьте, мелкая суеверная сволочь, только дайте мне пережить этот день».

- Безусловно, - светским тоном подтвердил помощник, принимая назад полотенце. - По-моему, половина ребят потеряла свои ставки. Но они серьезны, как причт собора святого Петра в Риме. Так забористо спорят, сэр, что я скоро начну понимать латынь. Или это были шотландские ругательства?

- Их тянет друг к другу сильнее, чем содомитов, - с отвращением проговорил капитан. Ухо внезапно отложило, и он чуть не начал по-собачьи трясти головой, проверяя, надолго ли. У корня языка как будто перекатывалось что-то круглое. – Что может быть извращеннее богословского диспута на море?

«Я пойду, – хотел сказать капитан. – Кайенна, присмотри за ними, а я пойду и лягу. Я развел их по вахтам, насколько мог, я лично пригрозил Гудли, что наступлю на одну ногу, а за другую дерну, если он посмеет еще раз устроить свару на моем судне. Пожалуйста, Кайенна! От бака до юта так далеко…»

- Вы правы, сэр, - осклабился помощник, - только бесхитростная молитва и ром, вот что спасает настоящего христианина.

Голоса на баке внезапно взмыли вверх, слова стали отчетливо бранными, а затем послышался и скрежет металла. Кайенна удовлетворенно добавил:

- Дошли до святых таинств, и выдержка оставила обоих. Я выиграл пари!

Капитан стиснул челюсти и молча пошел на бак.

Картина, которую он застал, была знакомой и почти домашней: огромный Берроуз, доведенный до белого каления, выскочил из-под навеса с ножом и теперь крутился вокруг подвижного, мускулистого Гудли, высматривая момент для атаки. Человек пять зрителей громко подбадривали обоих – кто-то, вцепившись в леер, даже приплясывал у борта, кто-то забрался для удобства на навес. Поодаль невозмутимый старый матрос делал очередную татуировку волосатому Линбергу, стараясь не задевать сосок: любитель наколок страшно боялся щекотки.

Ричард мог думать только о том, как здесь холодно.

- Капитан! – тревожный выкрик заставил всех участников склоки замереть, хотя Берроуз так и не решился отвести глаза от своего соперника.

Хауэлл медленно прошелся по палубе. Машинальным жестом красавицы, поправляющей локон на лбу, подобрал и подвязал незакрепленный конец шкота, бегло осмотрел всех, кто, приготовив деньги, наблюдал за стычкой.

- Гудли.

- Да, сэр?

- Повтори, о чем я говорил тебе неделю назад.

- О чем именно, сэр?

Капитан молча достал из-за пояса шпагу и направил ее острие в лицо спорщику.

 - Каждый, кто затеет ссору, пока судно не стало на рейд, будет повешен, - помог побледневшему Гудли Линберг. Краем глаза Хауэлл заметил, что матрос подходит к их группе, обматывая левую руку фуфайкой. Кожа его на груди покраснела и опухла, так что наполовину наколотая русалка казалась подлинным чудовищем. – Тебя предупреждали, что добром это не кончится.

Непрошенное вмешательство мгновенно стянуло людей кольцом, как горловину мешка. Берроуза и Гудли брали в тиски – заодно с капитаном. Надо что-то сказать, и срочно, иначе мне действительно придется повесить его, думал Ричард. Черт с ним, с Гудли, но Берроуза было отчаянно жаль: надежный рубака и моряк неутомимый. Хауэлл напряг воспаленное воображение, но в голове было пусто, как в верхнем лаге маленьких дубовых бочек, опорожненных командой еще в начале пути.

- Не лезь, картинка, - осадил Линберга Кайенна. – С этим разбираться капитану.

Гудли облизнул губы и попытался воззвать к команде:

- Вы все видели, как этот невежда вызвал меня! У каждого в душе есть святое! Я не дам этому лживому квиетисту…

- Придержи язык, шотландская свинья! Ты забыл снять юбку!

- А ты и без нее всегда был бабой. Капитан, каждый может думать о спасении души…

- У тебя ее нет, грязная обезьяна! Ты думаешь, я не знаю, куда подевалась ладанка покойного Дайлока? На трупе ее не было, я лично зашивал беднягу в парус!

- Сэр, он клевещет хуже последнего туземца! У меня полно свидетелей – Берроуз сначала оскорблял меня, а потом первым достал нож!

- Капитан, спросите людей: я только предупредил его, что отрежу ему уши за богохульство…

Кайенна расхохотался и дважды хлопнул в ладоши, резко обрывая гвалт:

- Делите реи, ребята, я так думаю, вешать вас на одной небезопасно. Разрешите выполнять, капитан?

Команда приглушенно забурлила; Ричард увидел, что к баку сбегаются все свободные от вахт матросы, и повелительно взмахнул шпагой:

- Вы оба обвиняетесь в нарушении приказа в боевой обстановке…

«Мне наплевать на это. Обоих на гауптвахту, всыпать по двадцать горячих и заставить читать Часослов… Или морской устав, или поварскую книгу – мне все равно, отпустите меня!»

- Томаса Гудли как зачинщика ссоры…

Кашель предательски ударил изнутри. Хауэлл сжал левый кулак, силясь сдержаться, но получилось только хуже: его колотило и трясло так, что готовы были сдать сфинктеры, так, что глаза вылезали из орбит, а шпага выписывала сумасшедшие кружева перед лицом Гудли. Приступ случился настолько внезапно, что матросы отшатнулись, а обвиняемый отчаянно завертел головой, тщетно ища сочувствия.

- Бог… Бог не хочет, чтобы вы это говорили, сэр! – визгливо выкрикнул он вдруг. – Провидение на моей стороне! Я не позволю себя повесить, как туземного мальчишку! Шотландская кровь… Английская кровь – не вода, братья! Не отдадим священного права лишать наши споры в честном бою!

В помутненном рассудке Дика Хауэлла мелькнуло что-то предостерегающее. Может быть, ему померещилось, что команда слушает бунтовщика слишком внимательно, может быть, показалось угрожающим то, как расположились вокруг него люди: Линберг почти за спиной, Кайенна справа, а Берроуз и Гудли впереди. Не утерев покрытый пеной рот, капитан кошкой метнулся в сторону и вскочил на фальшборт, цепко обводя всех взглядом.

- Ты идиот, Том Гудли, и никакое Провидениие не помешает мне это сказать, - рявкнул он хрипло, все еще надеясь разрешить это недоразумение малой кровью. – Заткнись немедленно, я повешу тебя за подстрекательство к бунту…

Берроуз, пользуясь тем, что внимание сосредоточенно на Гудли, внезапно схватил брошенную на бухты канатов сеть с поплавком и молниеносным броском накинул ее на руку капитана, а потом сделал подсекающий жест и вырвал шпагу из рук Хауэлла:

- Я не собираюсь кормить собой чаек из-за этого ублюдка! Кайенну в капитаны, ребята! Он наш, и его не треплют изнутри демоны!

Мгновение спустя возле борта закипела свалка. Безоружный Ричард, мечась глазами по клубку грязных спутанных тел, отрешенно подумал: вот и все. Ему не дойти до каюты и не довершить своего великого паломничества. Голова кружилась, и хотелось уронить ее на грудь, на мокрую от пота рубашку; во всем теле не осталось тепла, чтобы согреть хотя бы котенка.

Капитан успел увидеть руку Кайенны, метнувшуюся к нему; ценой великого напряжения он откинул корпус назад и попытался ладонью отбить атаку. Судно качнулось под ногами с мягкостью и неотвратимостью маятника, башмаки соскользнули с планшира, и Ричард Хауэлл полетел в воду. Тропический воздух, прилепивший одежду к телу, вызвал ледяной озноб; он сжал пальцы, надеясь остановить кровь, с удивлением понял, что жесткая ладонь болит только от удара, а не от пореза, и косо вошел в толщу океанской воды, где его развернуло вокруг собственной оси, как бурав.

«Он протягивал мне руку. Просто руку, черт бы его подрал, без ножа!»

Огромные одеяла теплых тропических вод болтали его бессильное тело, на губах чувствовалась соль, и капитану казалось, что он тонет в своем поту, как загарпуненный кашалот. Ощущения верха и низа не было вообще, он не знал, как всплыть в этой сочувственной потной мути, и просто расслабился, дожидаясь, не вытолкнет ли его случайно на поверхность. Усталость его была огромна, как древняя стихия; он не доверял ни людям, ни законам на суше, ни милости океана целую вечность; он попытался найти какую-нибудь простую и верную мысль, за которую следует уцепиться, и не нашел.

Когда водяной горб приблизил тонущего человека к поверхности, у него едва хватило сил, чтобы поднять голову. Волосы были так тяжелы, словно в капитанскую косицу вцепился кракен. Ричард повел затуманенным взглядом по горизонту: никаких признаков «Монофальма». Капитан с толикой мрачного удовлетворения решил было, что Кайенна все-таки воспользовался случаем продвинуться по карьерной лестнице, но быстро понял, что вероломно бросить его за бортом на глазах у команды было бы слишком рискованным для него шагом. Хауэлл повернулся, отчаянно шевеля закованными в тяжелые башмаки ногами, и увидел судно, выполняющее поворот оверштаг.

Его подберут.

Его обязательно подберут, хотя лихорадка и океан объединились против капитана.

Ради разнообразия, он попробует в это поверить.

Из пункта А в пункт Б

Чем жизнь бессмысленней, тем более она похожа на приключение, сказку или бред.

Он стоял на высокой набережной. Где-то вдалеке пропадали в беспросветной тьме Река и прибрежные кварталы старых домиков. Если подняться на воздух и перелететь версту, то можно попасть на правый, еще более высокий берег, где одинокий фонарь скудно освещал подъемник и храм XVIII века, еще полтора десятилетия назад бывший пивной. Из-за спины бросали свет лампы у подъезда старого реального училища. Этот знак нес некоторое беспокойство: в здании размещалась администрация с круглосуточным дежурным-милиционером, который мог помешать намечающейся встрече.

А встреча была неизбежна, потому что не отметить конец эпохи первых курсов невозможно. Сегодня утром, в полутемной еще лаборатории электромашин, они сдали последний экзамен сессии, и теперь шанс вылететь из университета для прошедших стал до нереального мал. Списки с оценками были вывешены час назад, и из-за этого двое уже ушли за водкой после недолгой эйфории и шапочного сбора.

Встреча была намечена на 19 часов; уже стемнело, а пока кроме него и еще пары ребят, что-то обсуждавших где-то сзади, никто не подошел. Оставалось только смотреть на лениво падающий в отсветах фонарей снег и редкие огоньки машин на мосту. Состояние было возбужденное и полусонное одновременно: тело стремилось к какой-то бурной деятельности, гоняя кровь толчками, а мозг только лениво фиксировал забортные условия, почти отказываясь их хоть как-то опознавать.

Сходка прошла стремительно и малоосмысленно. За короткое время собрались мелкими компаниями остальные одногруппники. Среди подошедших царила невнятная эйфория. Смех, объятия, поцелуи и дружеские тычки закружили его, явив перед глазами холодный бок «Столичной». Обведя окружающих радостно-безумным взглядом, он прирос к горлышку бутылки, короткими, крупными глотками впуская в себя отвратительную и будоражащую жидкость. «Стой, стой» - и вот бутылка, потеряв почти половину своего содержимого, переходит в кружащую вокруг него карусель студентов всех полов и расцветок, больше уже не возвращаясь к нему. Смех, выклики и разговоры длятся еще около получаса, после чего все начинают расходиться кто куда.

Он увязывается еще с парой приятелей до остановки, что-то сумбурно обсуждая, с размахиванием руками и заплетающимся языком. Полтора года обучения вспыхивают неожиданными подробностями, вызывая то молодецкий хохот, то ехидное хихиканье. Мозг накрывает как ватным одеялом, из-под которого окружающая действительность – две говорящие и смеющиеся тени по сторонам, фонари, грязный, утоптанный снег под ногами, куда-то неспешно едущий общественный транспорт – кажется отвлеченной и ненастоящей декорацией к античной драме.

Легкими зигзагами он бредет мимо домов, силясь распознать содержание надписей витрин, пытаясь втянуть в себя побольше морозного воздуха, чтобы прорваться из-под этого укутавшего сознание одеяла в уличную реальность, но получается это только проблесками. Прохожие мелькают неяркими отпечатками образов и обрывками звуков, небо становится непрозрачным, отделяясь от взгляда невидимым барьером.

Он блуждает уже неизвестное количество времени, проходит по давно знакомым маршрутам, потеряв ощущение реальности. Отдельные картины властно входят в память, остальное исчезает подобно дыму. Зачем он так долго и пристально смотрел на березу в парке? Отчего так безумно улыбался группе школьников в автобусе? Алкоголь блокирует назойливое любопытство внутреннего ментора.

Вот и знакомый дворик. Впрочем, в этом городе ему вплоть до тактильных ощущений знакомы целые районы. Он тупо утыкается в металлический заборчик, ограждающий стройплощадку. Багрово-рыжей краской намалеван пересеченный линией ромб с двумя надписями по сторонам. Глаза не фокусируются на буквах, подсознание подсказывает, что это нечто античное. Рим, Греция… Овидий, Софокл… Сапфо. «Долгие десять…». Да тьфу, что же тут написано… Надпись всплывает в мозгу ярко и уверенно: «Эдип – царь!» И только так! Однако!

Он куртуазно преклоняет колено, ловко уклоняясь от приступа дурноты. Вива эль рей Эдипо! Глупейшая история, просто глупейшая. Надо, однако, править к Колофону, чтобы в десять быть дома.

Пробираясь мимо берез и грязных машин во дворе, он подходит к знакомому подъезду, опирается ладонью на дверь. И тут дурнота настигает его, сознание опрокидывается в темноту.

Тьма отступает, глаза пытаются разлепиться в ответ на яркий электрический свет. Голый, на накрахмаленной хлопчатобумажной простыне, утонув половиной лица в белой до хруста подушке, он никак не может прийти в себя. Ну, или не совсем голый. Там, где-то внизу еще осталась какая-то одежда, спина тоже прикрыта. Левое плечо ощущает прикосновение чего-то теплого и упругого.

Он неловко пытается повернуться на правый бок, одеяло уходит за спину. То, что он видит, приводит его в радостное изумление, недоумение и смущение одновременно. Честно говоря, он даже сомневается, видит ли это, поскольку сознание и зрение все еще несинхронны.

«Проснулся наконец?»  - знакомый голос, знакомый смех. Лицо опять тонет в подушке, глаза закрываются отяжелевшими веками, рука тянется обнять видение, но падает плетью. Её берут и помещают где-то там, левее, в теплой мякоти другого тела. Он пытается что-то пробормотать, сам не разбирая ни мыслей, ни слов, но дыхание перехватывает, губы не слушаются, и над головой раздается все тот же задорный короткий смех.

«Как же тебя сегодня сюда принесло, дурачок?» - уже второй вопрос. Не слишком ли много вопросов? Кажется, их должно быть три. Ответ на первый принят, каков бы он ни был. Для ответа на второй надо хоть что-то сказать. Или не надо? Он поворачивается, пытается улыбнуться. Ему улыбаются в ответ. Видение соскакивает с кровати, идет к зеркалу, начинает укладывать волосы. До него доносится обрывки слов о том… О чём? О том, что он милый дурак, невообразимо скрытный и напыщенный в своей серьезности, о том, что она всё давно знает, о том, как все это глупо, и далее, далее, далее… «Чего же ты столько ждал?» - это третий вопрос, и тьма вновь обволакивает его.

Рвота делает свое очищающее дело. Становится легче. Он смотрит на кроваво-бурые разводы на снегу, все так же опираясь рукой на забор стройки. Поднимает глаза, почти носом упираясь в ромб, нарисованный на гофрированном металле. «Спартак - Чемпион!» Воздух морозный и ясный, голова начинает проясняться. Электронные часы на магазине высвечивают «двадцать один - тридцать» и минус пять градусов. До дома осталось три-четыре квартала, знакомый подъезд остается слева. Закладывая длинные синусоиды по утоптанному насту тротуара, он приближается к точке назначения.

Родной забор, скрипучая дверь крыльца. На террасе перед входом в дом он задумывается. Надо не попасться домашним. Голова и так будет болеть, ни к чему еще добавлять выяснения отношений с родителями. Безумный вид - обычное дело для студента. Запах? Уклоняемся от близких контактов, да и всё зажеванное кое-как, но действует. Поведение? Снижаем активность до минимума. Речь? Самое больное место. Его косноязычие к концу напряженного дня и так доходило до комичного, а алкоголь убивал вообще всякую возможность внятно изъясняться. Значит, и речь снижаем до минимума. Войти, раздеться, сесть с книгой на диван в зале - и читать. Это можно делать часами, глаза фиксируются, и - ничего не говорить.

Грузно сняв зимнюю одежду, он заходит в залу, где смотрят телевизор. Кратко здоровается, садится на диван, несколько минут смотрит фильм вместе со всеми. Затем берет книгу и располагается на виду у матери. Та, впрочем, не обращает на него внимания. Вечерний сеанс ей пока явно интереснее.

Старая добрая книга. «Когда в предместии святого Мамы запоют первые петухи…» - медленно прожевывает он язык, не открывая рта, не издавая ни звука. Эту книгу он знает почти наизусть. Слегка грустная история хорошего, в общем-то, адмирала, безнадежно влюбленного в сестру императора. Наугад листая страницы, пытается найти знакомые места, чтобы еще раз попробовать на вкус эти слова, образы вековой давности на берегах далеких южных морей, у мраморных дворцов и огромных кораблей. Глаза не слушаются, сознание отказывается цепляться за текст. Он пытается понять, что же не так.

Прозрение приходит внезапно, вместе с паникой. Буквы перевернуты вверх ногами.

Паника делает разумного беспомощным, отчаянным она придает новые яркие силы. Симилия симилибус… Симилибус… Симилибус находится в соседней комнате – отличный огуречный лосьон. Нет, бред конечно, но такой яркий и вдохновенный.

Курантур, однозначно курантур. Оно действует. Разум и речь возвращаются к нему вместе с чувством легкой внутренней горечи. Стыдно быть глупым. Стыдно быть глупым и не уметь пользоваться собственной глупостью.

Он возвращается в комнату и полчаса шутит, общается, рассказывает какие-то истории и анекдоты, делится подробностями экзаменационного дня. Теперь уже на него смотрят чуть удивленно, но без подозрений.

Это веселит его, и он идет на кухню, чтобы достать ровно одну папиросу «Примы» и выйти на улицу. Сегодня можно.

Звездное небо над головой головокружительно и прозрачно, за сеткой забора так же курит сосед, обсуждая что-то с невидимым собеседником, оправляющимся после пивных посиделок.

Когда папироса заканчивается, он думает о двух вещах. О том, что, пожалуй, нужно позвонить, и о том, что бессмысленность жизни имеет одно замечательное следствие. Жизнь бессмысленна, и поэтому она только твоя.

Арабская ночь

Чарующая ночь, окутавшая собой один уютный персидский город, полная луна в окружение своих верных спутников – далёких звёзд, одинокий ухоженный двухэтажный домик, на балконе которого находятся двое. 

– Посмотри на эти звёзды, о Лейла! Что ты видишь в них?

– Звёзды как звёзды, – усмехнулась девушка.

Мужчина в дорогих шелках разочарованно вздохнул.

– Неужели тебе совершенно нечего вспомнить, юное дитя? – продолжил мужчина.

– Вспомнить? Я прожила скучную жизнь, чего, видимо, не скажешь о вас, богатейший и славнейший воин пустыни, своими щедротами одаривающий нас – простых смертных.

– Ох уж эти сладкие речи, если бы они, хоть немного соответствовали правде.  

– Все называют вас не иначе как щедрый Акрам, мир и процветание вашему дому. И у меня нет повода усомниться в вашей щедрости, вы действительно благороднейший человек в городе… и богатейший, – улыбаясь, добавила Лейла.

– Поверь, в душе я тот еще простак. Да и благородной крови предков во мне не течёт. Более того, до тридцати лет я бродяжничал, – сказал мужчина, искривившись в хитрой ухмылке. 

Девушка удивлённо подняла брови вверх.

– Именно, о прекрасная Лейла! Я… – мужчина заметался по балкону, лихорадочно пытаясь вспомнить нечто важное. – Я был простым бродягой. О моя лихая молодость, полная порока и таких сладострастных мечтаний!

Наконец он остановился и вновь посмотрел на девушку. Та в свою очередь пригубила бокал с дорогим вином.

– Видишь вон ту яркую звезду? – указал пальцем Акрам. – Она пробудила во мне желание рассказать тебе одну историю.

– Я думала, вы пригласили меня не за этим, – томно произнесла девушка, обнажив роскошную грудь.

Шаль сползла с её торса и аккуратно опустилась на пояс. Её упругая молодая грудь и острые возбуждённые соски смотрели на мужчину. Но тот был непреклонен.

– Послушай, – он покрутил свой бокал в руке. – Твоей молодости полезно будет услышать об этом.

Разместившись поудобнее на нескольких дорогих подушках, Акрам устремил свой задумчивый взор в ночное небо и начал рассказ.

Бродяга

В одном персидском городе жил когда-то бедный горшечник. Была у него красавица-жена и маленький сын. Им с трудом хватало на пропитание. Однажды отец семейства заболел. Все заработанные деньги ушли на лекарства, но это не помогло. Горшечник умер, оставив свою семью в страшной нищете. Жена пробовала продолжить дело мужа, но дела шли плохо, никто не покупал горшки у бедной вдовы. От горя она впала в отчаяние и вскоре заболела, подобно своему покойному мужу.

– Мама! Мамочка, что с тобой?! – кричал мальчик. – Мамочка… не молчи!

Но мама не отвечала. Жизнь с каждой минутой угасала в ней. Паренёк выскочил на улицу, бросившись в толпу прохожих.

– Помогите! Моей маме плохо! Помогите! – сквозь слёзы кричал мальчик.

Люди услышали его, многие пришли поглазеть, что происходит в доме бедной вдовы. Но застали они лишь мёртвое тело.

– Поживёшь у меня, – сказал одинокий сосед (плотник), утешая паренька.

Парень рос своенравным и непреклонным, часто убегая из дома своего приёмного отца и неделями пропадая неизвестно где. Плотник сильно досадовал, что хулиганистый мальчишка никак не желает постигать его ремесло.

– Ты где пропадал?! – грозно рычал плотник.

– Гулял, – словно не замечая своего приёмного отца, кратко отвечал юноша.

– Одумайся, Акрам! Одумайся, пока не поздно! С кем ты водишься? С оборванцами!

– Они мои друзья, – хрустел яблоком парень, свободной рукой прижимая к себе охапку спелых плодов. – Хочешь яблочко?

Но плотник наотмашь ударил подростка, вследствие чего целая гора красных яблок упала на пол и покатилась в разные стороны.

– Ты в своем уме, старик?! – правая щека парня пылала алым цветом.

– Откуда у тебя это?! Я спрашиваю… – плотник схватился за сердце.

Акрам как ни в чем не бывало принялся собирать яблоки.

– Ты мне не указ, понял? Если еще раз тронешь меня – получишь в ответ.

Плотник сидел на стуле, держась за больное сердце, из его глаз текли слёзы.

– Я сам в состоянии о себе позаботиться, – сказал парень и вышел вон, громко хлопнув дверью.

Вернувшись ровно через неделю, он обнаружил дом заколоченным. От соседей он узнал, что плотник умер.

– Господи… – он облокотился на дверь опустевшего дома, в глазах заискрили редкие слёзы. – Господи… прости.

Потеряв последнего взрослого человека, который действительно пёкся о его будущем, юный Акрам пустился во все тяжкие. Своё восемнадцатилетие он встречал в компании воров и убийц одного славного персидского города. У них была крупная шайка с разделением труда между собой. Одна её часть промышляла воровством кошелей у зазевавшихся торговцев и покупателей на базаре, а также воровством продовольствия. Именно в этой касте и состоял наш герой. По сути, простой базарный воришка. Но была и вторая каста, гораздо более взрослая и дерзкая, – убийцы. То были люди крайне скверного нрава, работающие на заказ. 

– Выпьем же за эти благословенные пески! Любите ли вы их так же, как люблю их я?! – громогласно вещал предводитель.

– Любим! Любим! – вопили охмелевшие разбойники.

Акрам находился в окружении ребят своего возраста, таких же воров, как и он сам. С чувством глубокого уважения смотрели они на своих более взрослых товарищей – убийц. Эти жестокие личности, купающиеся в золоте и развлекающиеся с женщинами, были для ребят единственными авторитетами. В их юных глазах даже сам султан не мог сравниться с убийцами в могуществе и власти над судьбами других людей. Власть султана казалась такой далёкой, а кривой кинжал убийцы – вот он, рядом.

– Акрам, помнишь, я рассказывал тебе о «гильдии воров»? – внезапно произнёс Парвиз, лучший друг нашего героя. – Так вот, Аббас, Азим и Абу скоро будут проходить испытание.

– Шутишь!

– Серьёзно.

– А впрочем, ничего удивительного, они уже давно стучатся к ним в двери. Слушай, а примут ли нас когда-нибудь?

– Скажешь тоже, – ответил Парвиз, склонившись над кальяном.

Лучший друг нашего героя любил покурить, выбирая всегда самые дурманящие смеси. Был он тихого нрава, отстранённый, даже немного потерянный, но вместе с тем удивительно ловкий. Любой разговор, так или иначе, касающейся его родителей, он всячески прерывал в свойственной ему манере – молчанием. Его, вечно опьянённые наркотическим дымом глаза, казалось, скрывают некую тайну, которую он всеми силами пытается уберечь от посторонних.

– Как бы я хотел оказаться на их месте, – задумчиво сказал Акрам, всматриваясь в толпу убийц, в центре которой находился лидер их шайки Абу.

Аббас, Азим и Абу были родными братьями, именно они и основали банду, называемую не иначе как «братство». Их успехи в разбойничьем ремесле не могли остаться незамеченными. Проклинаемая и прославляемая «гильдия воров» обратила на них свой пытливый взор. И это означало для братьев лишь одно: обратной дороги уже нет. Провалить вступительное испытание означало лишиться всего и сразу вплоть до жизни. Отказаться невозможно. Но столь велико было желание быть причисленным к самым авторитетным богатым и знаменитым разбойникам, что ужас возможной неудачи растворялся, словно капля воды, упавшая на горячий песок бескрайней пустыни.

Время шло, регулярная практика оттачивала навыки воровства юных разбойников. Акрам и Парвиз, два лучших друга, стремительно набирались опыта и вместе с тем авторитета у своих товарищей. Им уже поручали самые непростые кражи, требующие невероятной ловкости и стойкости духа. Помимо карманного воровства на базаре они с успехом грабили дома богатых купцов. Их чрезмерное рвение нажиться чужим добром заставило городскую стражу перевернуть вверх дном целый город, после чего взрослые товарищи из «братства» велели юным грабителям остудить пыл.

– Не могу просто так сидеть без дела, – причитал Акрам. – Давай пройдёмся?

– Нет. Ближайший месяц нам велели не появляться на людях, – ответил Парвиз.

Они находились в подвале одного из домов на юге города, в районе, пользующемся дурной славой у жителей.

–Так и навыки растерять недолго, – разочарованно вздыхал черноволосый Акрам.

Светловолосый Парвиз, куривший кальян в дальнем конце комнаты, одарил своего друга мрачным взглядом, но ничего не ответил.

– Я вот все думаю, а может, нам залезть в дом к богатому ростовщику Динару? Вот уж действительно говорящая фамилия! – рассмеялся Акрам.

– Ты что, не понимаешь? – раздраженно ответил Парвиз.

– Ну, разумеется, после нашей отсидки здесь! Что ты завелся?

– Меня поражает твоя беспечность, дружище. К Динару мы не полезем, слишком рискованно.

– Эх… скучный вы народ, базарные воришки! Никакой у вас фантазии, никаких стремлений.

– Вы? У вас? А ты, стало быть, кем себя возомнил?

– Я уже давно вас перерос, меня уже не интересуют мелкие кражи на рынке. Я хочу славы и денег, понимаешь?

– Ах, вот оно как, ну-ну. Тебе что, мало золота? Ты голодаешь? Славы он захотел, видите ли.

– Ладно, можешь и дальше тут сидеть прохлаждаться, а я пойду пройдусь.

– С огнём играешь.

– Ну, ты ведь меня не сдашь.

Парвиз лишь покачал головой в ответ, выдыхая зелёный дым кальяна.

Внезапно у входа в дом раздались знакомые голоса. То были братья – Аббас, Азим и Абу. Они были явно встревожены и рассержены. Акрам решил, что будет лучше как можно скорее вернуться на свое место. Братья спустились в подвал и с шумом прошли в соседнюю комнату, даже не заглянув в помещение, где находились друзья-воришки. Дверь захлопнулась.

– Пойдём, – поманил за собой Акрам.

Сам не понимая почему, Парвиз последовал за другом. Они примкнули к закрытой двери и прислушались.

– Да они совсем спятили, поглоти их пустыня, – басил грузный Аббас.

– Это самоубийство, надо бежать из города, – хрустел пальцами жилистый Азим.

– Спокойно, братья, спокойно, задание не из простых, согласен. Но кто сказал, что будет легко, сами понимаете, что стоит на кону, – сказал улыбчивый Абу.

Абу, лидер «братства», всегда был полностью уверен в своих силах и никогда не позволял усомниться в этом другим. Он был невысокого роста и худощав. Белая куфия на его голове порой закрывала хитрые прищуренные глаза, полные холодной расчётливости и решимости пойти на самую крутую авантюру.

– Брат! Да все мы понимаем! Но ты сам подумай, как? – рычал Аббас.

– Джарир погубил многих… и нас погубит, – сокрушался Азим.

– Не погубит. Только не нас. Братья, «гильдия воров», этот благостный оазис, полный бесчисленных богатств и славы, даёт нам шанс, шанс, который получают лишь избранные. Мы лучшие, и мы достойно выполним это поручение, – успокаивал Абу.

– Но как?! Этот колдун никогда не снимает его со своей шеи! Поглоти его пустыня! – не на шутку разошёлся Аббас.

– Зачем им вообще понадобился этот амулет… может, они хотят от нас избавиться, поэтому и посылают на верную гибель? – голос Азима дрожал.

– Братья, я не узнаю вас! – рассмеялся Абу. – Посмотрите на себя. Вы дрожите и паникуете, словно дети. Вы, опытные головорезы! Сделаем так: под покровом ночи мы заберемся к нему в дом, удостоверимся, что он мирно спит в своей кровати, и удавим его во сне. Все просто – амулет наш.

Братья молчали. Пауза затянулась, становилось понятно, что лидеру так и не удалось убедить своих родственников в успехе этого дела.

– Мы сделаем это, Парвиз, – прошептал Акрам.

Его друг не сразу понял, что только что услышал, а когда понял, было поздно. Дверь осторожно отворилась.

– О, славные братья, Абу, Аббас, Азим, мир и процветание вашему роду. Мы имели неосторожность подслушать ваш разговор и… – начал было наш герой.

– Шайтан вас побери, что вы здесь делаете?! – закричал Аббас, кинувшись на друзей.

– Ах вы, маленькие пройдохи, ну-ка подойдите-ка сюда, – оскалился Азим, сжимая в руке искривлённый кинжал. – Надо бы укоротить ваши языки, чтобы не болтали ничего лишнего.

– Спокойно, братья! – вмешался Абу. – Пусть договорит, раз начал.

Здоровяк Аббас держал обоих друзей за шкирку, несчастный Парвиз, успевший проклясть все на свете, чуть ли не терял сознание от ужаса.

– Славные братья, мы с Парвизом сделаем это дело вместо вас! Мы добудем этот амулет с шеи Джарира. Во всей пустыне едва ли сыщешь таких же проворных воров, как мы.

– Хм… очень смело с твоей стороны, тебя ведь зовут Акрам, я прав? – улыбался Абу.

– Да, о великий и славный Абу!

– Этот сосунок не справится! Истинное безумие доверить наши судьбы этим молокососам! – буйствовал Аббас, тряся ребят за шкирку.

– Пожалуй, начну с этого, – произнёс Азим, вращая нож в сантиметрах от лица Парвиза.

– Стой! – вновь вмешался Абу. – Аббас, мой дорогой братец, давно ли ты перестал носить талисман, подаренный нам нашей матушкой, да упокоится её душа.

Здоровяк ощупал шею и грудь и с изумлением обнаружил пропажу. В своей ловкой руке Акрам сжимал тот самый золотой талисман в виде двух скрещенных сабель.

Братья решили довериться нашим героям, пообещав тем в случае успеха горы золота и славу в «братстве» и пригрозив страшной смертью в случае провала. Объяснять, где живет колдун Джарир и что за амулет им необходимо добыть, не потребовалось, все знали и видели Джарира. Он любил прогуливаться по городским центральным улицам, одаривая прохожих своим въедливым пронзительным взглядом. Люди боялись его, и страх этот не был беспричинным. Едва человек сходился с магом, как тут же бесследно пропадал. Все знали, что он чародей и каким-то образом связан со злыми духами – ифритами. Также поговаривали о его связях с самим султаном, что, мол, именно колдуну тот обязан своим престолом. Его дом стоял на отшибе и совсем не имел охраны.

– Поверить не могу, – мотал головой Парвиз. – Я не понимаю, что я здесь делаю.

– Тихо, – прошептал Акрам. – Мы справимся… и прославимся, дружище.

Пески окутала тьма, город спал.

– Готов?

Парвиз кивнул в ответ. Они лихо взобрались на второй этаж, перелезли через балкон и притаились во тьме. Их движения были отточены до совершенства. Крадучись, словно кошки, они пробрались в помещение, перед ними раскинулась спальня. Комната была большой: роскошная кровать, огромное зеркало в золотой оправе, дорогой ковёр, стеллажи с книгами, стол, на котором располагались письменные принадлежности, картины на стене. Им некогда было разглядывать внутреннее убранство дома, хотя в нём наверняка хранились различные сокровища. Всё их внимание было сосредоточено на человеке, спящем на спине, на груди которого красовался амулет. То был огромный рубин в золотой оправе на серебряной цепочке. Акрам затаил дыхание и поистине ювелирными движениями принялся снимать амулет с шеи колдуна. Все прошло удачно, старик не проснулся. Акрам, широко улыбаясь, подмигнул своему другу и уже собрался уходить прочь, как вдруг раздался хриплый надменный смех.

– Можешь оставить его у себя, парень. Я ждал тебя, – прохрипел чародей.

Неизвестно каким образом за спинами наших героев появился Джарир, одной рукой он схватил Парвиза и как ни в чем не бывало поднял того над полом. Он держал парня за горло. Парвиз пытался отбиться, но все было тщетно. Недолго думая, Акрам подлетел к колдуну и изо всех сил ударил того ногой в пах. Но чародей лишь усмехнулся. Акрам вцепился старику в руку, пытаясь разжать смертельную хватку, сковавшую его друга.

– Довольно, – мрачно произнёс Джарир.

В тот же миг Парвиз исчез. Одна из картин, висевшая на стене, озарилась красным свечением. Пейзаж картины изменился: если раньше там была изображена пустая сырая тюремная камера, то теперь возле серой стены каземата появился парень. В этом красном свечении Акрам отчетливо увидел своего друга: весь бледный, поникший, ободранный, в лохмотьях сидел Парвиз на каменном полу темницы. Его шея, руки и ноги были скованы цепями. Волосы зашевелились на голове нашего героя, он прикоснулся к картине и почувствовал сильное головокружение. Из полуобморочного состояния его вывел серьёзный голос колдуна.

– Отныне твой друг – мой заложник, – чародей хлопнул в ладони – во всей комнате зажёгся свет. – Ты должен оказать мне одну услугу, после чего я отпущу его.

– Простите! Ради Бога, простите! – взмолился Акрам, упав на колени перед волшебником.

Но тот лишь усмехнулся.

– Возьмите амулет… убейте меня! Пожалуйста, заберите меня вместо него! Он ни в чем не виноват, это всё я! Я! – парень зарыдал.

– Тихо! – скомандовал Джарир. – Ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу, и помни, что жизнь и благополучие твоего друга напрямую зависят от твоего успеха в этом деле.

– Все что угодно… только освободите его…

– Я знал, что ты придешь, – задумчиво произнес колдун, усевшись за небольшой столик. – Слушай внимательно и запоминай: в песках есть один склеп, уже несколько сотен лет как затерянный и никем не посещаемый.

Внезапно Джарир рассмеялся, но через непродолжительное время вновь стал хмурым и серьёзным. Все это время наш герой сокрушённо стоял на коленях под волшебной картиной, опустив голову на грудь.

– Даже после смерти обезумевший Хасин продолжает удивлять простых смертных. Ты ведь слышал о нём? – в голосе колдуна звучали зловещие нотки.

– Каждый слышал о безумном Хасине… – словно во сне отвечал парень.

– Так вот, в его склепе хранится одна вещь, которая нужна мне, – Джарир протянул свиток нашему герою. – Эта карта укажет путь.

– Что именно вам надо? – ответил Акрам, на ватных ногах приблизившись к чародею.

– Лампа. Ее изображение – на обратной стороне карты. Амулет, который ты держишь в руках, – ключ, открывающий вход в гробницу.

– Почему вы сами…

– Только простак вроде тебя может войти туда, – колдун погладил свою густую чёрную бороду и продолжил. – Стены склепа запечатаны… владеющий магией не может войти туда. Но помни! С собой тебе необходимо взять по меньшей мере десяток человек, все они нужны для жертвы стражу гробницы. Лишь принеся кровавую человеческую жертву стражу, ты сможешь беспрепятственно войти в покои Хасина.

Акрам в ужасе содрогнулся и обречённо покачал головой.

– Нет, нет, нет… – причитал наш герой.

– И даже не вздумай попытаться обмануть стража, мальчишка! Он прикончит тебя, а я в свою очередь убью твоего единственного друга, – сказал Джарир и обратил свой взор на несчастного Парвиза, заключённого в картину. – Смерть твоего друга будет долгой и мучительной, запомни это.

– Если я всё сделаю… вы… освободите его?

– Даю слово. Более того, если всё пройдёт удачно, я награжу вас, – ответил колдун и расплылся в улыбке, больше напоминавшей звериный оскал. – Амулет символизирует собой три предела, первый – железо, второй – власть, третий и самый главный – магия. Ты обязан пройти все три предела гробницы, на каждом из них страж потребует кровавую плату.

– Серебро, золото и рубин... – задумчиво произнес Акрам, изучая амулет.

– «Братство», ха! Никчемные идиоты! Покажи им эту карту – и они, словно крысы, ведомые своим крысоловом, кинутся за тобой в омут, не думая о последствиях, – Джарир вновь рассмеялся. – Десять! Запомни, десять человек, не менее! Даю тебе ровно один год, не вернёшься с лампой в назначенный срок – твой друг умрёт.

Таким образом, наш герой оказался в исключительно трудной ситуации. Возвращаясь к братьям, Акрам несколько раз останавливался, обдумывая свои дальнейшие шаги на пути к освобождению Парвиза, мрачные мысли переполняли его голову, и казалось, они разрывают его изнутри: «Ты погубил его! Ты сгинешь в песках! Братья перережут тебе глотку! Ты не справишься! Страж гробницы заберет тебя!» Всё его нутро кричало от осознания своей грядущей неудачи. Все знали легенду о безумном Хасине, то был человек большой силы и власти. Если верить легендам, в его гробнице хранятся поистине бесчисленные сокровища со всего мира. Горы золота, драгоценных камней, древних могущественных артефактов. Его склеп населяют жуткие создания беспросветного мрака, надёжно стерегущие богатства Хасина. Гробница этого великого человека открывалась немногим, её точное месторасположение было сокрыто от посторонних глаз. То было поистине запретное и загадочное место пустыни.

– Жажда славы и наживы, о прекрасная Лейла, сгубила многих молодых людей, – сказал Акрам, обратив свой взор на девушку. – Чрезмерность, всему виной чрезмерность.

Лейла заинтересованно разглядывала мужчину, вальяжно раскинувшегося на подушках. В её взгляде появилось нечто новое. Она аккуратно приподнялась со своего места и не спеша приблизилась к Акраму. Тот в свою очередь уже готов был пригубить свой бокал с вином, но вновь в самый последний момент отдернул руку, устремив свой взор в томные голубые глаза девушки.

– Что было дальше? – заинтересованно произнесла она.

– А что было дальше, нам расскажет вон та звезда, – указал пальцем мужчина.

Они были совсем рядом, близки как никогда за сегодня. Прижавшись друг к другу, они смотрели в ночное небо одного древнего персидского города, затерянного в бескрайних песках пустыни. Акрам продолжил свой сказ…

Лампа

Братья Аббас, Азим и Абу были в восторге. Абу уже представлял себя приближенным султана или, на худой конец, занимающим высокий пост при дворе того же султана, ведущим свои теневые игры высокого полета. Аббас, вне сомнений, представлял себя окруженным золотом и десятками прекрасных наложниц. Азим явно мнил себя славным авторитетным разбойником, слава которого шла далеко впереди него самого. Все это читалось на их блаженствующих лицах. Да, «гильдия воров» давала власть над многим, во всех слоях общества находились люди из их числа.

– Кстати, где твой товарищ? – произнёс Абу, разглядывая амулет.

– Отдыхает, – мрачно ответил Акрам.

– Вот ваше золото! – сказал не в меру весёлый Аббас.

На деревянный пол обрушились два здоровенных переполненных золотом мешка.

–  Вы теперь славные члены нашего «братства»… бывшего, – расхохотался Азим.

Акрам понял, что его мутит, того и гляди вывернет наизнанку. Он схватился за грудь и что есть силы пнул мешки с золотом.

–  К черту золото! Шайтан его побери! – закричал парень, сорвав с себя куфию.

Братья с изумлением уставились на нашего героя.

– К черту «гильдию воров» и прочих! Вот, смотрите! – парень развернул карту.

Братья уставились на свиток. Секунду погодя Абу воскликнул, в этом звуке отразилась вся глубина удивления и восхищения:

– Хасин, братья! Хасин!

На следующий день они выдвинулись в пески. Забыв обо всем на свете, в том числе и о «гильдии воров», они устремились в неизвестность, следуя загадочной карте колдуна. Их было тринадцать.

– Зачем ты взял с собой этого щенка? Да еще и амулет ему доверил, – сказал Аббас на привале.

– Он нам еще пригодится, брат, я вижу в нём большое будущее. А я редко когда ошибаюсь в людях, – ответил Абу.

– Легенды говорят, сокровища Хасина надёжно охраняются, – вмешался третий брат Азим.

– Именно поэтому амулет у него на шее, пусть страж бросится на него, если, конечно, он там вообще есть, – улыбнулся Абу.

– Ключ – приманка, хм… – задумчиво промычал Аббас. – С чего ты взял, что это именно так?

– Я внимательно изучил карту мой дорогой братец. Там написано, что носитель ключа подвергнется большому испытанию, – прищурившись, ответил Абу.    

В точности следуя карте, они всё дальше уходили в пески, в места столь отдалённые и неизведанные, что казалось, даже солнце и луна светят там иначе. Верным признаком приближения к гробнице стали тени, крадущиеся по барханам в лунном свете, эти зловещие видения тревожили и пугали отряд. Помимо братьев и нашего героя, в отряде находились люди, прожжённые пустыней, отчаянные головорезы, лучшие люди «братства», но даже они дрожали, словно дети, при наступлении ночи.

– Ты знаешь, почему его прозвали безумным? – внезапно произнёс Абу.

– Согласно легендам, он сошёл с ума, когда стал обладать всеми богатствами мира, – ответил Акрам, шествуя на своем верблюде рядом с лидером их группы.

– Якобы у него был заключённый в сосуде джин, который исполнял бесчисленное множество его диких желаний. Думаешь, этот джин все еще там, рядом с его могилой? – продолжил Абу.

Лампа, джин… Наконец наш герой понял, зачем магу потребовалась эта проклятая лампа. Вне всяких сомнений, Абу догадался, что это за загадочный сосуд изображён на обратной стороне карты. Значит, у них теперь одна цель. 

– Несомненно, – мрачно ответил Акрам.

В одну из ночей их постигла неудача. Зловещие тени, вот уже неделю посещающие отряд, забрали двоих человек. Все, что осталось – растерзанные туши их верблюдов и разбросанные по барханам личные вещи. Все случилось настолько внезапно, что никто и дёрнуться не успел. Паника нарастала, но Абу имел достаточно авторитета, чтобы держать ситуацию под контролем… по крайней мере, пока. Ближе к обеду им всем улыбнулась удача, они нашли то, к чему стремились столь долгое время. Гробницу Хасина почти полностью поглотила пустыня, но всё же за столь долгое время вход в неё удивительным образом остался нетронутым бушующими песками. Встревоженные и уставшие путники разбили лагерь возле входа в склеп. Вплоть до самого вечера Акрам находился в метаниях и терзаниях. Его бросало то в жар, то в холод от осознания неминуемой гибели его спутников. Он не знал, как это произойдет и что от него требуется для этого, но всем своим нутром чувствовал неизбежность кровавой жертвы неизвестному стражу гробницы.

– Подъём! Мы выступаем! – бодро закричал Аббас.

– Будь я проклят… – пробормотал Акрам, поднимаясь со своего места на ватных ногах.

Все столпились возле огромной каменной плиты, преграждающей вход в гробницу. Символ на плите подозрительно напоминал тот самый амулет – ключ, висевшей на шее нашего героя.

– Твой выход, парень, – сказал Абу.

Разбойники отошли в сторону, опасаясь возможных ловушек, расставленных архитекторами склепа. Акрам прикоснулся амулетом к символу. Раздался глухой звук таинственного механизма – и плита с шумом опустилась вниз. Из тёмного мрачного помещения повеяло сырым затхлым воздухом склепа. Наш герой зажёг факел и осторожно зашёл внутрь, перед ним показалась длинная ступенчатая лестница вниз. Разбойники последовали за ним, в одной руке сжимая факел, во второй –  заострённый клинок. Спуск был долгим, лестница уходила метров на сто вниз. Акрам шёл далеко впереди, не оглядываясь, в его голове, словно пчелы в улье, копошились мрачные, гнетущие мысли: «Стоит ли одна жизнь десятка жизней? Этот склеп станет и твоей могилой! Ты погубил его! Погубил их всех! Убийца!» Наконец перед парнем раскинулся обширный зал, весь пол которого был усеян костями и оружием.

– Железный предел, – прошептал наш герой.

Мрак, царивший вокруг, казалось, был материальным, живым. Кости хрустели под ногами жавшихся друг к другу разбойников. Опасливо озираясь и вглядываясь во тьму, они продвигались дальше.

– Жертва… носитель ключа, – раздался чудовищный подземный голос.

От неожиданности Акрам выронил факел. Оказалось, только он слышал этот голос.

– Трое… носитель ключа, – продолжил зловещий голос.

– Трое? – ответил наш герой в пустоту.

Что-то неведомое скрывалось во тьме, бегущее от света факела. Лихорадочно соображая, Акрам обернулся на своих спутников.

– Эти, – дрожащей рукой указал парень.

В этот момент один из разбойников схватился за голову и закричал. Все переполошились, запаниковали. В свете факела блеснула сталь, орущий бросился на рядом стоящего. Они схлестнулись, нанося друг другу удар за ударом. Вмешался третий, бросившись на зачинщика, срубив тому ухо. Вот уже трое ожесточенно рубятся между собой. Остальные попытались было образумить своих товарищей, но ярость дерущихся охладила этот порыв. Подходить близко было опасно. Бой длился недолго, два окровавленных тела рухнули на сгнившие кости, украшающие каменный пол склепа. Победивший, недолго думая, вонзил клинок себе в живот и пал замертво.

– Шайтан меня побери! – кричал Аббас. – Поглоти меня пустыня! Абу, это все этот крысёныш! Забери у него амулет!

– Эй, парень, отдай-ка мне амулет, – спокойно произнес Абу, приближаясь к нашему герою.

Акрам знал, что за этим внешне спокойным голосом и плавными движениями таится смерть, да и отдавать амулет в планы нашего героя никак не входило. Поэтому парень, подхватив свой факел, побежал дальше, во тьму.

– Эй! Стой! Щенок! – вопил позади Азим.

– Это место проклято… пошло всё к чёрту! – крикнул один из разбойников и устремился прочь из гробницы.

– А ну, стоять! – выкрикнул вслед лидер шайки – Абу.

Но беглец даже не обернулся, наоборот, еще быстрее устремился прочь. Остальные выглядели подавленно, даже Аббас и Азим находились в изрядном замешательстве.

– Идиоты, – Абу начинал свирепеть. – Здесь нас ждет богатство всего мира, а власти мы добудем столько, что хватит на тысячу воровских гильдий, вместе взятых! Идём дальше, идём… ну!

Абу принялся подгонять своих спутников тычками в спину.

Акрам влетел в огромный зал с массивными колоннами. Огляделся – и открыл рот от изумления: вокруг находились золотые горы и десятки сундуков, переполненных драгоценными каменьями. Наш герой продвигался вперед, забыв обо всем на свете, вглядываясь во тьму на эти несметные богатства. Но нарастающий шум позади него заставил его вернуться в реальность. Он спрятался за огромный сундук и притаился. В зал вошли разбойники.

– Вы это видите… – раздался восхищённый голос одного из них.

– Невероятно, – вторил другой голос.

Охотники за сокровищем углубились дальше в зал. Их восхищённые вздохи и ахи слышались все ближе и ближе. Внезапно они остановились, половина из них бросилась в горы золота, загребая слитки в огромные мешки.

– К черту золото. Первым делом хватайте алмазы, за остальным вернёмся потом! – сказал Азим, кинувшись к одному из сундуков.

Вскоре к ним присоединился второй брат – Аббас. Распахнув свой мешок, он принялся с великой жадностью черпать из сундука драгоценные камни.

– Алмазы, рубины, изумруды, топазы, сапфиры, жемчуг! – блаженно мычал Аббас. – Братья… мы теперь самые богатые люди во всей пустыне.

– К черту пустыню! – смеялся Азим. – Во всем мире!

Один лишь Абу не сходил с места, безразлично взирая на несметные богатства Хасина. Его глаза горели желанием заполучить нечто несравненно большее. Взирая на обезумевших от алчности разбойников, Акрам с презрением сжал амулет, желая, чтобы страж появился как можно скорее. Внезапно на нашего героя накатил ужас такой силы, что ему захотелось кричать и выть. В каждом из жадно пыхтящих над златом он видел самого себя, такого же алчного и жаждущего непременно возвыситься над всем миром. Готового пожертвовать всем ради достижения этой заветной цели.

–  Трое, – прервал его размышления страж. – Трое… носитель ключа.

– Эти, – безразлично ответил парень, отметив про себя, что их стало на одного меньше.

Раздался треск, мерзкий оглашающий звук, доносящийся со всех сторон. В непроглядной тьме, докуда не пробивал свет факела, стали появляться красные живые точки глаз. Раздались крики, Акрам посмотрел на своих бывших товарищей и ужаснулся. В свете факелов показались огромные чудовищные скарабеи. Они устремились на трёх бедолаг, отчаянно пытающихся убежать, залезть на золотую гору, отбиться саблей. Волосы зашевелились на голове нашего героя. Не выдержав ужасающей картины расправы монстров над людьми и истошных криков, Акрам выскочил из своего укрытия и устремился в узкий проход, ведущей в последний, третий предел гробницы Хасина.

Третий предел выглядел так: большая круглая комната, в центре которой находился саркофаг с мумией самого Хасина. Кругом разбросаны предметы – лампы, амфоры, амулеты, обереги, браслеты, кольца, зеркала. Стоило нашему герою войти в комнату, как повсюду сами собой зажглись многочисленные факелы, достаточно хорошо осветив помещение. Тщательно вымеряя каждый шаг, наш герой продвигался вперед, всматриваясь в древние волшебные артефакты, напоминающие скорее хлам, валяющийся возле округлых стен. Карта с изображением необходимой лампы осталась у Абу, но это была не беда, Акрам помнил каждую деталь. Наконец парень обнаружил подходящий сосуд. Он взял его в дрожащие руки, покрутил. Под толстым слоем пыли трудно было различить символы, украшающие лампу. Он принялся тереть предмет.

– Вот ты где, маленький ублюдок, – прохрипел Абу.

Акрам вздрогнул и попятился назад. К нему приближался Абу, весь в крови, в порванной одежде, сжимая в руке саблю. Позади него показались Аббас и Азим. Все трое братьев были в удручающем состоянии, видимо, до последнего они пытались дать отпор жутким скарабеям, пытаясь спасти своих товарищей.

– Четверо… носитель ключа, – раздался голос стража.

– Четверо? – испуганно ответил парень. – Есть только трое. Бери их, страж!

– Четверо… носитель ключа, – настаивал голос стража.

Братья поняли, что медлить нельзя, и бросились на нашего героя. Им удалось схватить его и прижать к стене.

– Я вырежу тебе глаза, щенок! – рычал Азим, размахивая кинжалом.

Абу вырвал из рук парня лампу и отошел в сторону. Загадочный артефакт полностью пленил его, поглотил всё его внимание, притупил реакцию.

– Кончайте с ним, – сказал Абу, не сводя взгляд с лампы.

Краем глаза лидер «братства» заметил, что саркофаг открыт. Он поднял голову, чтобы оглядеться, и захрипел. В его шею вонзилась мертвая рука ожившей мумии. Лампа со звоном рухнула на пол, следом за ней – сабля. Братья в ужасе смотрели на то, как их несокрушимый брат бьется в предсмертных конвульсиях. Воспользовавшись моментом, Акрам выскользнул из их цепких лап. Аббас и Азим бесстрашно бросились на чудовище, но их попытки спасти брата не увенчались успехом. Свернув шею их лидеру, монстр нанёс стремительный удар в голову старшему из братьев. Аббас рухнул как подкошенный, мумия сделала шаг вперёд, опустив свою ступню тому на голову, раздался хруст черепной коробки. Азим отчаянно наносил удар за ударом, но чудовище не обращало на это ровно никакого внимания. Перехватив руку младшего из братьев оно подтянуло того к себе, свободной костлявой рукой схватив разбойника за челюсть. Раздался стон, хлынула кровь. Акрам, зажмурившись, бросился к лампе. Проворно схватил её и со всех ног кинулся к выходу, но путь ему преградила невидимая стена. Он бил по ней руками и ногами, но так и не смог пробиться. Тем временем монстр неспешно приближался.

– Джин! – взмолился парень, вращая в руках лампу. – Явись… покажись… чтоб тебя!

Но джин не появлялся. Тогда наш герой принялся что есть силы стучать по лампе, но и это не дало результата. Картины минувших дней с молниеносной скоростью проносились в голове Акрама, одна из таких картин отчётливо врезалась ему прямо в лицо, он вспомнил одну старую сказку, которую рассказывала ему мать в далёком детстве. Он тут же принялся изо всех сил тереть лампу, причитая над ней. От силы трения появилось тепло, а вместе с ним – загадочный дым, поваливший из носика сосуда.

– Приказывайте, господин, – раздался спокойный умиротворяющий голос.

– Жизнь! – закричал парень, прижавшись к полу.

Нависшая над ним мумия распалась в тот же миг. Наш герой открыл глаза: перед ним находился самый настоящий джин из древних легенд и сказок. Выше пояса это был громадный жилистый мужчина неопределенного возраста с синим цветом кожи и горящими ярким синим светом глазами. Ниже пояса – некое подобие водоворота из белого густого дыма. Все его пальцы украшали золотые кольца, кисти – браслеты, уши – серьги, на голове –  роскошный белый тюрбан. Наш герой поклонился джину и произнес:

– О великий дух из легенд… благодарю, что спас мне жизнь, но… не прогневайся на жалкого простака, исполни еще одно мое желание, прошу, – Акрам старался говорить как можно более осторожно.

– Приказывайте, господин, – голос и взгляд джина не выражали абсолютно никаких эмоций.

– Спаси моего друга Парвиза, его пленил злой колдун Джарир…

Но джин жестом остановил речь нашего героя.

– Вашего друга, как и колдуна, уже нет в живых, господин.

– Как? Но ведь… прошел всего месяц, – взволнованно произнёс парень.

– Прошло десять лет, господин.

– Как… нет, прошёл всего месяц! – запаниковал Акрам.

– Плата, господин. Вы становитесь хозяином лампы – вы отдаете десять лет своей жизни.

– Но ведь колдун… он дал мне всего один год.

– Колдун Джарир не знал всей правды, господин, его хозяева солгали ему. Пять лет назад его душу забрали ифриты, которым он служил верой и правдой.

– Парвиз… – с дрожью в голосе произнёс парень. – Прости меня…

Наш герой действительно постарел на десять лет, но это нисколько не волновало его. Он, совсем отчаявшись, просто лёг на холодный каменный пол склепа и закрыл глаза.

– Скоро здесь будут ифриты, господин. У этих сокровищ обязан быть страж. Нам надо уходить, – всё так же монотонно вещал джин.

– Ступай… отныне ты свободен… а мне дай умереть, я заслуживаю этого.

– Я раб лампы, им и останусь, господин. Но вы не спешите умирать, вы можете достойно почтить память о вашем друге благими поступками и милостыней.

– Скажи… ты можешь вернуть его с того света?

– Нет, господин.

Джин многое поведал нашему герою. Оказывается, стражем гробницы был не кто иной, как сам Хасин. Его проклятый дух был обречен сторожить своё же добро после смерти.

Десять лет странствовал Акрам по всему свету. Он побывал во всех странах мира, видел неизреченные чудеса и поучаствовал во многих приключениях. И всегда рядом с ним находился его джин, недоступный постороннему глазу. Золото и власть не прельщали нашего героя, он сторонился этого, но, куда бы он ни шёл, золото и власть следовали за ним. Со временем Акрам стал ощущать усталость от жизни, тоску и нарастающее отчаяние. Он встретился с одним мудрецом, и тот, словно видя нашего героя насквозь, прямо сказал ему, что всему виной его джин, если не оставить его – ждёт смерть. Оказалось, что длительное общение с этим духом и приобретённая зависимость от его силы и могущества иссушают душу, порабощают её и губят. Поэтому, чтобы не стать вторым (или сколько их там было до этого) безумным Хасином, Акрам решил уединиться в одном далеком персидском городе и больше никогда не вызволять джина из лампы. На этом заканчивается удивительная история жизни нашего героя, щедрого Акрама, как прозвали его люди.

– Конец, – улыбнулся сорокалетний мужчина.

Двадцатилетняя девушка Лейла игриво провела рукой по его груди. До рассвета было еще далеко.

– Запомни, о юная Лейла, богатство и власть – не то, ради чего стоит жить. Многого желаем – многого лишаемся, чем больше у нас золота и власти – тем больше томление духа, – вдумчиво произнес Акрам.

Девушка прижала указательный палец к его губам, всем видом показывая, что она готова и не желает больше ждать. Расплывшись в блаженной улыбке, он залпом осушил свой бокал с вином, после чего прикоснулся губами к её обнажённой груди.

– О прекрасная Лейла… – внезапно мужчина разразился кашлем. – Я… что такое…

Кашель становился сильнее, затем он схватился руками за горло и стал судорожно хрипеть. Он стал задыхаться. Лейла неторопливо встала на ноги, бросив хитрый взгляд на бьющееся в конвульсиях тело, и удалилась в комнату. Акрам пытался бороться с ядом, но силы стремительно покидали его. Он попытался подняться, но тут же свалился навзничь. Последним, кого он увидел, была красивая черноволосая девушка Лейла, сжимающая в руках его лампу с джином.

– Тот самый Джарир, про которого ты тут распинался, был моим отцом, – ехидно вещала она. – У него было много дочерей, и я самая младшая из них… видимо, и самая удачливая.

Это последнее, что он услышал перед тем, как дух оставил бренное тело.

Вскоре в пустыне появилась одна девушка, имя которой превозносили до самых звёзд, а благородные паши и даже султаны выстраивались в очереди, чтобы дерзнуть предложить ей свои руку и сердце. Королева королев в кратчайшие сроки отстроила свой чудный город в центре бескрайней пустыни, основала свою славную империю, имя ей – великая Лейла, хранительница пустыни. Мир и процветание её дому.  

Вечер за окном медленно превращался в ночь. В маленьком домике на окраине города свеча на столе медленно, но верно догорала, заставляя тени предметов принимать причудливые формы, трепыхаться от редких порывов слабого ветра.

Хозяйка дома – девушка двадцати пяти лет и весьма приятной наружности – после вечернего туалета, проходила к столу, чтобы испить перед сном воды. Она еще не успела облачиться в свою ночную сорочку, сейчас небрежно лежавшую на кровати, поэтому была в длинной рубахе, скрывавшей от любопытных глаз черты ее тела от шеи и до середины бедра. Это был подарок старого друга.

Налив себе воды из старого кувшина, добытого в свое время в весьма интересном деле, где девушке пришлось использовать весь свой ум, всю свою лисью хитрость и смекалку, и ловкость, достойную кошки. Ну, или почти. Она усмехнулась своим воспоминаниям о былом: посиделках в доме у одного хорошего знакомого, всегда готового принять и помочь, когда словом, а когда – делом. То было хорошее время, богатое на прибыльные дела и интересные знакомства. И кого она тогда только не повидала, то были чудные и неведомые создания, живые статуи, люди, будто сплетенные из плотного газа, причудливые сгустки света, общающиеся мерцанием и много другого. Тогда она собрала много интересных вещиц, которые сейчас частью пылились у каких-нибудь любителей древности, а частью – хранились там, откуда, их при случае можно было легко забрать. Вот было время…

А сейчас приходится довольствоваться не слишком интересной работой на глупое начальство, постоянно бегать по поручениям.

Вздох. Девушка ставит кружку на стол, осматривает свою комнату, где из мебели есть только грубый стол, пара стульев, кровать да тумбочка для мелких вещей.

Свеча, тем временем, медленно начинает тлеть. Пламя тускнеет, сгущая мрак в комнате.

В мыслях снова возникли картины из прошлого: узкие улочки других городов, высокие горы, глубокие реки и мачты кораблей, диковинные создания и странные механизмы чужих стран. Все минуло, теперь лишь серость и угрюмость, грубый плащ, скрывающий владельца с ног до головы, чтобы никто из прохожих не обратил внимания на маленькое отличие между собой и личностью, укутанной в широкий кусок ткани. Лишь узкие переулки пригорода, чердаки, изредка торговая площадь, где торговцы осведомляются о том, не чужак ли ты, дабы, если ты не их племени, накинуть несколько процентов цены сверху. Этот мирок прогнил до основания.

Она уже собирается сменить рубаху на сорочку и медленно отойти в мир грез, но в дверь кто-то стучит. Очень навязчиво, громко и долго стучит, а, когда, спустя несколько мгновений, хозяйка дома не открывает, громко ругается, угрожает наказанием и начинает бить в дверь ногами, облаченными в тяжелые сапоги. Слышна разноголосая брань. Их высокие, слегка резкие голоса и едва уловимый запах выдают в них прихвостней власти, вгрызающихся своими резцами во всех, кто против оной.

Девушке надоедает этот балаган, она, отбросив сорочку, быстро идет к двери, щелкает замком, и спустя мгновенье ее грубо вталкивают в комнату – за дверью видны еще несколько фигур, мерзко попискивающих в попытках смеяться. Еще мгновенье и ее, обступив с боков, держат за руки двое. Та, что втолкнула ее, снимает капюшон, запах и слух не обманули: грызуны пришли к ней в гости, эти белесые, остриженные до скул волосы, эти резковатые и слегка вытянутые черты лица, резцы, проглядывающие из-под верхней губы. И эти мерзкие красные глазенки, упершиеся в нее.

Лисанна-Охотница зовут ее. Со смехом обходит ее вокруг, хватая за рыжий хвост, который теперь от волнения стоит дыбом, усмехается над реакцией, издевательским тоном поговаривая «Плутовка-Селин». Снова оказывается перед лицом, роется в своей походной сумке – движения резкие, нетерпеливые, выдают ее с головой – она что-то хочет показать, сильно желает своей жалкой душонкой. Это чувствуется в воздухе.

И свеча уже не горит, ведь ее пламя, потревоженное резким порывом ветра из-за открывшейся двери, погасло.

Лисанна, усмехаясь, достает из сумки конверт, раскрывает его, хихикая, переворачивает. Оттуда высыпается несколько черных перьев, следом достает из конверта бумагу, содержание которой Селин уже известно. Документ развернут, опасения подтверждены, ей принесли заказ на убийство, да, на нем все: и гербовая печать правительства и подписи, и описание, и награда и портрет…

У Селин перехватывает дыхание, она не в силах стоять падает на колени. Лисанна усмехается, говорит, что им все известно, что дело примет плохой оборот в случае отказа лисицы. Всем будет плохо.

Молчание расползается темной жижей вслед за мраком, порожденным порывом ветра, погасившим свечу в единственной комнате дома, находящегося на окраине города. Лисанна ждет ответа, изредка похихикивая над положением Селин.

Плутовка загнана в угол и не может найти выхода, она соглашается на условия крыс власти. «Охотница» смеется и приказывает своим шестеркам уходить, когда они все уже оказываются на улице, оттуда доносятся шум, рык, писк и ругань – одна из фигур возвращается в дом. Лисанна прощается с Селин, и дверь дома закрывается.

Теперь их в комнате двое: загнанная в ловушку плутовка-хищница и фигура, укутанная в темный плащ. Она выходит на середину комнаты и садится на пол. Из-под капюшона видны лишь два сине-зеленых огонька. В которых отражается лунный свет, падающий из окна.

Селин уже знает, что это не крыса, а такая же хищница, как и она, только из тех, что гуляют в ночи сами по себе и аккуратно ломают грызунам их тонкие шейки с целью развлечения и охоты, а, порою, и пропитания, но доверия к ней от этого больше не становится.

Она интересуется, сколь долго еще все будут молчать, Селин ее игнорирует, встает и садится на стул, уложив голову на ладони и упершись локтями в столешницу, сидит, задумавшись о том, как неудачно все повернулось, хвост нервно дергается из стороны в сторону. Девушка подходит к лисице, попутно представляясь именем «Арин». Получает предостережение, но не слушает, приближается, пытается завести беседу. Плутовка, загнанная в угол, только рычит в ответ, приказывая не сходить с места, но девушка ее игнорирует и делает ещё шаг. Селин пытается остановить ее ударом, но та резко отскакивает, а рыжая, потеряв равновесие из-за резкого движения, падает на пол, не совладав от избытка эмоций с собственным телом. В гневе она начинает причитать и бить кулаками о крепкие доски пола, срывается на крик, но ее руки, после очередного припадка гнева перехватывают и крепко удерживают: собеседница просит успокоиться и говорит, что так делу не поможешь. У нее весьма приятный ровный голос.

Селин не выдерживает и плачет, в слезах, отрывками, рассказывает о том, что нужно сделать и почему все так вышло. Когда эмоциональный приступ заканчивается, Арин отпускает ее руки и помогает сесть обратно за стол, сбрасывает с себя плащ. Селин, украдкой поглядев на нее, подтверждает свои мысли: это гибкое тело, эти длинные сильные ноги, эти грациозные движения. И хвост, медленно блуждающий из стороны в сторону. Да, эта особа точно гуляет только когда захочет сама и любит иногда подавить мышек. Она достает из своей сумки свечку, зажигает ее и ставит на место старой, садится на второй стул и, выудив из сумки солонину, начинает ужинать.

Селин же, немного отойдя от произошедшего, берет со стола небольшой сверток из темных листьев, свернутый в тонкую трубочку, поджигает от свечки, затягивается и, глядя на Арин, спрашивает:

- И не страшно тебе обезоруживаться в моем присутствии?

- Уж вряд ли ты, лисица, будешь творить глупости, да и… даже если захочешь – у меня есть чем ответить тебе.

Селин глухо усмехается, затягивается снова, разглядывает лицо своей «соседки» – правильные слегка резковатые, но элегантные черты, округленные глаза, бликующие от света, тонкие, но красивые губы, прямой небольшой, слегка смотрящий вверх носик, черные волосы до лопаток длиной, собранные в косу, чтобы не мешать, красивые длинные пальцы с ухоженными ногтями, достаточно цепкие и ловкие – как раз под стать хозяйке.

Время было позднее, поэтому, закончив свои дела, обе девушки начали готовиться ко сну. Арин, задув свечу, сказала, что ей хватит и стула, взяла свой плащ и, завернувшись в него, положила голову на сложенные на столе руки и, прикрыв глаза начала мурлыкать себе под нос какую-то песенку. Селин, не переодеваясь, упала на кровать и закрыла глаза.

***

Утро наступило быстро. Солнце еще не успело подняться, когда Селин, щелкнув засовом старого замка, закрыла дверь и, завернувшись в плащ, пошла следом за Арин. Для начала, им нужно было в город – к одному оружейнику, достаточно известному среди своих за очень хорошее качество изготавливаемого им оружия. К этому человеку стекались со всей страны, чтобы сделать все: от малюсенького стилетика, больше подходящего для интриг в придворном дамском будуаре, до двуручного меча и лат к нему. Он мог все. Ну, или почти все. За умеренную плату.

- Тебе лучше держаться рядом, - предупредила Арин.

Селин сказала ей успокоиться, она уже знала этого оружейника, так как имела с ним дела и осталась довольна качеством полученного ею оружия.

Путь до оружейника был неблизкий, поэтому, пройдя окольными путями, девушки зашли в небольшую таверну, наподобие тех, в которых, из-за их неказистого вида и неудобного расположения, собираются только определенные личности. Хозяином был старый сатир, звали которого, кажется Филаклет, или по-другому, хотя не особо это и важно, ведь никто не знал, настоящее ли это имя или очередной псевдоним этого хитреца, любящего, иногда, шутки ради, опоить случайного клиента крепким вином и, когда его внимание притупится, приказать своим девам-нимфам с ним развлечься в отдельной комнат, обставленной как красивый сад. А потом сделать вид, что это ему приснилось, а золото из мешка пропало, потому что много пил. Таков был Филаклет Рогатый.

Заказав у него немного мяса и сока летних ягод, девушки ушли в дальний угол таверны и принялись за еду. Посетители этой таверны были под стать ее хозяину: хвостатые, рогатые, крылатые и прочие. Прохвосты и лжецы, простаки и простофили, шутники и угрюмцы – все собрались здесь, пили, ели, смеялись, шутили и отпускали весьма забавные тосты. Покончив с едой и оставив плату на столике, девушки удалились из таверны и направились к оружейнику. Путь их лежал через торговую площадь, обычно начинающую жить после полудня, когда первые корабли с товаром отходили, а следующие еще не подошли, так что сейчас центр только начинал жить: то тут то там сновали мальчишки-посыльные, торговцы разворачивали лавки, ремесленники стучали своими орудиями, пьяные матросы вываливались из ближайшей портовой таверны с песнями и руганью и шли к своему кораблю отсыпаться, либо просто слонялись по торговой площади, попутно приторговывая диковинным товаром типа ожерелий из тестикул или еще чем поинтересней.

***

Наконец, после полудня девушки добрались до оружейника – кривоногого человека неопределенного возраста, одетого в закопченную тунику и вооруженного огромным молотом.

- Зачем пожаловала, Селин? – спрашивает он, глядя на девушку, еще не успевшую сбросить капюшон, - И ты, кошка, чего тут забыла? По делу вы или нет?

- Да, по делу, - лисица сбросила капюшон, - Нам нужно оружие.

- А на кой оно вам?

Ответом ему был документ, полученный Селин от Лисанны. В ответ мужчина хмыкнул и, сплюнув на пол, приказал следовать за ним.

- Тебе-то, рыжуха, кхе-кхе, мы все сделаем быстро, - снова сплюнул на пол, - А вот подружке твоей придется помучиться.

Арин вопросительно посмотрела на Селин.

- Антропометрические, - он усмехнулся и, прокашлявшись, продолжил, - Характеристики: нынче клинки делать – не просто молотом об заготовку жахать, надо тщательно все замерить, проверить и сопоставить.

Он порылся в сумке с инструментами, которая висела у него на плече, выудил оттуда сверток и, приоткрыв дверь, кинул его в проем, откуда доносился грохот, и веяло жаром.

Девушки мельком увидели в соседней комнате странные механизмы и высоких мужчин, работающих над оружием. Сверток бумаги поймал один из них, высокий, почти до полотка, загорелый, похожий на фигуру из бронзы, с горящими глазами.

- Выкуйте-ка с братьями вот это, - крякнул оружейник, - А потом я еще вам работы подброшу. И пусть огонь, что принес мне один дружище, который нынче мучается от болей в печенке, горит и не затухает, - посмеиваясь, проговорил оружейник.

Они прошли в просторное помещение, в котором было много разных приспособлений: линеек, транспортиров, рулеток, линз, циркулей, стерженьков и прочего инструментария непонятного назначения.

- Ну, кисонька, подойди, - указал на место перед собой, - Теперь руки в стороны, хвост от себя, ноги на ширину плеч.

Мужчина достал метровую линейку, пару рулеток, положил на стол лист бумаги, пару карандашей и начал измерять Арин.

Оружейник то и дело ходил и прикладывал линейку к телу Арин, что-то записывал на бумаге, сплевывал на пол, снова измерял, переправлял и делал пометки. Со стороны это выглядело очень забавно. Через некоторое время он подозвал ее к весам и, заметив, что девушке не по душе раскрывать такие деликатные подробности, предложил ей живительного пинка и миску молока. Поминая кузнеца недобрым словом, кошка зашла на весы. Оружейник, распределив грузы, записал данные и усмехнулся, заставив Арин покраснеть. Потом он измерил ее рост и, посмотрев оставшиеся данные в большой, покрытой несколькими слоями пыли книге, сказал идти за ним в кузню.

Изнутри кузница была еще более грандиозным творением своего хозяина, чем снаружи: ряды шестерен, вращающихся со строго определенной периодичностью, при движении издавали звуки, напоминающие причудливую музыку, оказалось, вся эта титанических размеров махина была двигателем для нескольких прессовальных машин, со скрежетом опускающихся на заготовки. Огромные печи дышали жаром раскаленного кокса, а специальные приспособления, состоящие из поршней, видимо, нагнетали туда воздух, по специальным колесам, на которые специально было натянуто странное полотно, перемещались туда и обратно листы железа. Сама кузница уходила на один-два этажа вниз и настолько же вверх. Освещалось сие творение инженерной мысли странными колбами, внутри которых горели белым светом нити. Всю работу исполняли огромные, в два роста Селин, мужи, похожие на ожившие статуи из бронзы и серебра, либо металла на него похожего, перемещались они так же, как и их создатель, прихрамывая на обе ноги. Некоторые были будто бы целиком отлиты, а некоторые наоборот состояли из нескольких частей, а из их тел слышался монотонный гул. Один из таких как раз заканчивал работу над очередным клинком, остальные же его работы находились на стойке рядом. Кузнец позвал его, показал ему бумагу, дал несколько советов и сунул в ладонь странный диск с кучей отверстий, расположенных в каком-то причудливом порядке. Потом кузнец сказал идти за ним и, предоставив им небольшую комнатку, доверху заваленную чертежами, всевозможными инструментами, сосудами со странными порошками различной степени помола, решил обговорить подробности.

Перво-наперво, Селин спросила, что это диковинная прислуга у него работает, ведь, когда она заказывала у него клинки в прошлый раз, кузнец был один, да и кузня была меньше. На что оружейник дал весьма расплывчатый ответ – ну помощники, мол, помог им пристроиться в этом мире, попросив только, чтоб оказывали помощь в работе, а они и не против были. Дальнейшие расспросы не дали результатов, поэтому перешли сразу к цене, и сошлись на очень удобной для всех. Оружейник, по такому случаю, сказав несколько непонятных слов и наказав ждать, удалился.

Селин и Арин остались в одиночестве. Пока кошка почивала солониной, лисица решила осмотреть комнатку, в которой их оставил кузнец. Небольшая, примерно пять на пять шагов коробка из кирпича, без окон, на полу грубые циновки, покрытые слоем пыли, у одной из стен кровать, будто бы целиком литая из железа покрытого тонким слоем позеленевшей бронзы, сейчас служащая складом для различного рода бумаг, исчерченных вдоль и поперек. Девушка попыталась, сквозь оные, разглядеть орнамент которые покрывал изголовье, но попытки успехом не увенчались – так велик был возраст этой кровати. Напротив находился крепкий деревянный стол, забитый чертежами, старыми подсвечниками, мелким мусором, навроде битых стекол, поломанных гвоздей и неисправных инструментов. Над столом висел на первый взгляд лист жести, но при внимательном осмотре можно было рассмотреть на нем остатки натюрморта, с которого, из-за возраста картины, слезло напыление. У подножья кровати расположился железный комод, как ни странно, на нем не стояло ничего, кроме светящейся лампы, своим светом не дающей мраку заполнить эту небольшую комнату. Сам воздух, наполненный запахом пыли и застоя, указывал на то, что комнатой этой давно не пользовались как опочивальней. Селин вообще сомневалась, что хозяин этой причудливой кузни нуждается во сне: ведь она помнила более ранние ее делишки, когда к нему приходилось обращаться в любое время дня и ночи и он всегда был таким вот себе на уме, в меру шутливым, слегка неряшливым и всегда готовым, за умеренную цену, выполнить любой заказ. Так и сидели, может час, а может и два – в этой комнате счет времени терялся, а крепкая дубовая дверь, обитая железом, не пропускала звуков извне. Селин начала клевать носом, а Арин, уложив голову на чертежи, кучей лежащие на кровати, дремала. Лисица напряглась, пытаясь вслушаться в происходящее за дверью, но либо там никто не ходил, либо мастер знал свое дело, и дверь столь хорошо отрезала комнату от остального здания, что даже ее слух не мог за нее пробраться. Обоняние тоже не помогало – в этой комнате, запахи ее наполняющие, смешались в очень причудливом соотношении, что даже острый лисий нюх не сразу мог уловить изменения.

***

Шум замка оторвал Селин от ее раздумий, Арин, забыв про сон, выпрямившись, сидела на кровати и, готовая к прыжку, смотрела на дверь. Но это оказался лишь хозяин кузницы.

Оружие было готово: Селин получила меч, пистолет и легкие латы из клепаной кожи. Арин же кузнец выдал в руки десяток метательных ножей, два причудливых клинка и, смеясь, латные перчатки с когтями. Доспех у нее был почти такой же, как и у Селин. С мелкими отличиями. Помимо этого он дал им две сумки и пару плащей. Лисица поинтересовалась, с чего это старый мастер оружейных дел решил побыть меценатом, на что тот, хмыкнув, ответил, что ему, мол, все равно эти тряпки без надобности, а выкидывать жалко. Селин назвала его старьевщиком, вызвав у мужчины приступ смеха и пожелание самой не стать такой от любви тащить красивые вещички. Потом он провел девушек к выходу и, открыв дверь, быстро передал Селин какой-то предмет, сказав, чтобы та отдала его девушке с бумаги из ее походной сумки.

***

Далее, их путь лежал вдоль торгового тракта, ведущего в западном направлении от города и через два дня нужно было свернуть глубоко в лес, на одну из узких лесных тропинок, которые могут увести в никуда.

Пополнив припасы и взяв лошадей у конюха, девушки двинулись вдоль тракта. Путь предстоял неблизкий: ближайшая застава, где можно было сменить лошадей и передохнуть, была в нескольких часах верхом.

Арин поинтересовалась, по какой причине Селин не захотела воспользоваться попутным транспортом, но получив ответ, что, мол, это затратно, да и еще этих извозчиков надо развлекать разговорами, а то и телом, если оному покажется, что его помощь равноценна такой услуге. Арин, услышав такое обоснование, рассмеялась и попыталась пошутить, но лисица лишь выругалась в ответ и посоветовала не затрагивать эту тему.

Лес, по началу, был редок, но по удалению от города деревья росли все гуще и становились все выше, все это, вместе с частыми зарослями кустарников, образовывало зеленые стены и купол над головами проезжающих. Солнце лишь изредка проглядывало через переплетенные друг с другом ветви деревьев. Смеркалось. Девушки, чтобы не уснуть по дороге, разговаривали, очень аккуратно и, пытаясь прощупать друг друга, делились деталями из прошлого. Арин, до этого, была путешественницей и изредка нанималась на разные дела, а потом решила осесть в городе, но потом, с ее слов, случились какие-то проблемы (Селин уловила, что интонация голоса собеседницы поменялась и она вздохнула чуть глубже прежнего) и ее загребли крысы. Селин, стараясь опустить важные подробности и не выдавая своего истинного отношения к вещам, поведала о своем прошлом. Сошлись на том, что они во многом похожи друг на друга. В некоторых вещах.

День, тем временем, подходил к концу, до заставы оставалось недолго, поэтому, надев плащи и натянув поплотнее капюшоны, достав нужные документы, выставив лошадей цепочкой, девушки двинулись дальше.

Застава, ночь, лица стражников при свете факелов, смех, пошлые шуточки, страшные байки, анекдоты, легкий перегар и брань, вот что представляли из себя эти небольшие остановочные пункты на тракте. Ткнув старому, одетому в рубище, привратнику бумагу, на которой стояли все нужные печати и росписи, и, дав ему медяк на водку, девушки минули ворота. За спинами послышался скрип старых петель и звук тяжелого засова, опускаемого на крюки. Нужно было передохнуть и напоить лошадей. Найдя нужное место и уплатив хозяину, оставили лошадей у поилки, а сами, отойдя в тень, сели на траву и, поев немного хлеба и мяса, отправились в конюшню, где в углу было постелено немного сена. Как раз на случай гостей, которым надо будет переночевать. Договорившись о времени дежурства, и едва убедив лисицу, что ей можно доверять, Арин села чуть неподалеку и, упершись спиной в перегородку между стойлами, стала разглядывать происходящее на улице. То поддатые, после окончания смены, стражники с песнями проходили мимо, то какой-нибудь торговец проезжал мимо и останавливался на ночлег, то лихачи с большой дороги брели мимо, надеясь стянуть что-нибудь или угнать чужую лошадь. Вот прошел лесник, который предлагал стражникам волчью шкуру и волчьи же зубы, вот очередной торговец…

Девушка зевнула и посмотрела в сторону своей спутницы. Та, свернувшись клубочком, спала. Кончик хвоста опасливо выглядывал из-под края плаща, Селин металась во сне и что-то выкрикивала. Копна рыжих волос разлилась по сену. Со стороны это выглядело достаточно мило. Вот она снова дернулась и вытянулась на полу во весь рост, вот перевернулась лицом к стене, сильнее укутавшись в плащ. Арин подавила усмешку. Все во сне выглядят забавно и чуточку мило.

Спустя четыре часа Селин сменила спутницу на посту. Кошка, потянулась, распустила волосы и, завернувшись в плащ, улеглась на сено, вскоре задремав.

***

Утро наступило быстро. Селин проверила свое снаряжение, убедившись, что все на месте и ничто не угрожает, подошла в Арин, мирно спящей на сене, свернувшись клубочком.

Медленно протянула к ней руку, взяла за плечо, на что в ответ, Арин потянулась и, проснувшись, похихикивая положила свою ладно на ладонь Селин, глядя ей в глаза. Селин сказала ей пошевеливаться и направилась наружу. Спустя пару минут Арин подвела лошадей, и девушки направились дальше.

Путь предстоял неблизкий: еще несколько часов до второй заставы и дальше через лес к месту, где жила их цель. Арин попыталась узнать о том, кем является их жертва и что будет потом, но Селин лишь пробурчала что-то невразумительное и сказала поторапливаться. Чем дольше они ехали по тракту, тем отчетливей становилось волнение лисицы: она начала чаще ерзать в седле, постукивать пальцами по поводьям и оглядываться по сторонам. В таком темпе они добрались до второй заставы, где оставили лошадей и двинулись пешком. Когда девушки миновали ворота, Селин неожиданно шикнула, и Арин заметила, как заходил ходуном плащ на том месте, где у лисицы был хвост. Недоумение было недолгим: вскоре кошка заметила у ворот фигуру, укутанную в черный плащ. Нюх лишь подтвердил опасения – за ними был хвост, мерзкий голый крысиный хвост, сбросить который было бы непросто.

***

Свернув с тракта на лесную дорожку, петляющую сквозь гущу огромных, поросших мхом деревьев и зарослей кустарников, высотой до пояса и способную увести незадачливого путника, вместо дома в болото или берлогу, девушки направились к своей цели. Арин, со слов своей спутницы, поняла, что это более короткий и безопасный, с точки зрения того, что крысы вряд ли сунутся в эту чащу и будут пасти их только вдоль тракта, по пути до их жертвы. Помимо этого, оказалось, что там было небольшое поселение, на краю которого она и жила. Дальнейшие попытки узнать какие-либо подробности оканчивались молчанием, либо бранными словами – Селин нервничала, и ее напряжение передавалось Арин.

Чем дальше заходили в лес, тем темнее становилось – ветви деревьев почти перекрывали небо и свет попадал туда лишь изредка, одинокими лучиками пробиваясь сквозь кроны вековых древ, кустарники почти закрывали едва заметную тропу, по которой и двигались девушки. Арин не любила лесов. Не то, чтобы она была неженкой и боялась пораниться, но в подобных местах ее инстинкты брали вверх над любыми другими процессами, заставляя хвататься за нож от любого шороха. Она больше привыкла работать в городах или небольших поселках, но не в чаще леса. Слух и нюх были напряжены до предела, зрачки, округлившиеся почти на весь диаметр глаза, все время бегали из стороны в сторону в попытках рассмотреть среди теней деревьев опасность. Селин нервничала не меньше, но лес был ей привычней городских переулков; в такие моменты девушка вспоминала свое детство, проведенное в доме около леса, подобного этому. Частые прогулки вглубь этого царства вековых деревьев и трав, где лишь твои навыки выживания и умение ориентироваться, вкупе с острыми обонянием и слухом могут помочь не заблудиться и вернуться домой. Единственное, что ее беспокоило – слежка: ведь если крысы не перестали их преследовать в этом лесу, то все может окончиться очень плохо. Но, судя по запаху и тому, что зверье за спиной не особо шумело, грызуны не сунулись в лес. Судя по всему, сейчас та дрянь в плаще, прихватив лошадь, направилась к своим сообщникам, чтобы доложить, что все идет как надо. Или почти как надо.

К поселку девушки вышли глубокой ночью, уставшие и напряженные. Селин сказала быть повнимательней, ведь, вполне возможно, что их могли ждать. Арин предложила просто обойти поселок и выйти сразу к дому их цели. Лисица согласилась. Небольшая передышка, перекус и спуск.

***

Дом их так называемой жертвы был сложен из камня, окна узкими и низкими, больше походя на бойницы, тяжелая обитая железом дубовая дверь очень радушно принимала гостей. Помимо того, сам дом находился чуть поодаль от самого поселка, среди деревьев и диких цветов. Судя по запустению дворика, хозяйка не особо ухаживала за ним, поэтому он весь порос крапивой, дикой травой и прочими сорняками.

Селин постучала в дверь. Ответа не было. Постучала громче. Снова без ответа. Арин заметила, что спутница начинает паниковать. В приступе волнения лисица просто уперлась в тяжелую дверь, которая совершенно неожиданно поддалась. Селин выругалась и влетела внутрь, следом за ней вошла Арин. Дверь закрылась.

- Я ждала тебя, подруга, - раздался спокойный голос, - Давненько ждала.

Молчание повисло в комнате. Затем, словно по волшебству, зажегся свет и они, привыкнув к смене освещения, увидели хозяина дома. Это была девушка примерно тех же лет, что и они сами, сидевшая в вырезанном из дерева кресле, обитом мягкой тканью, подлокотники кресла украшал витиеватый барельеф, а на верхушке спинки, словно застыв в движении, переплелись над чашей две змеи, покрытые зеленым перламутром. Хозяйка была одета в черную сорочку, которую украшали строгие, но красивые  кружева, ноги были покрыты шалью. За спиной виднелся не то плащ, не то воротник из перьев. Волосы ее, черным водопадом струились по плечам и груди, заканчиваясь у пояса, лицо с тонкими и резкими чертами было устремлено в сторону гостей. Взгляд ее глаз будто бы пронизывал насквозь.

Селин попыталась было что-то сказать, но хозяйка дома остановила ее, подняв ладонь. Потом она, представившись именем Офелия, тихим и сильным голосом поведала им о недавних событиях, и стало ясно, что ей все известно. До мелочей. После недолгого молчания, она встала с кресла и предложила им пройти в дом.

Внутри дом был еще более странным, чем снаружи: в комнате, куда их привела Офелия, на стальных, накрытых стеклянными крышками столах лежали стройными рядами ланцеты, скальпели, хирургические ножницы и щипцы, на следующем – разномастные пилы, зубила и сверла, на третьем – молоточки, на четвертом – иглы различной длины и толщины. Довершали все стоявшие на полках в больших стеклянных колбах сердца, мозги, глазные яблоки и прочие органы. Это был дом ученого, готового проникнуть во все тайны организма, не считаясь с законами. Помимо всего этого, Арин увидела динамо-машину, стоящую в углу и ряды проводов, идущих от нее к одной из кушеток, в данный момент пустой. Освещалось все не свечами и даже не лампами накаливания, а светящимися белым светом вытянутыми лампами.

- Меня кличут некроманткой в этих краях, - пояснила Офелия. - Из-за моих интересов в плане работы человеческих органов и попыток игр с законами нам неподвластными.

Все это она сказала спокойно, с таинственной улыбкой узких губ. После недолгого молчания она поинтересовалась у Селин, заглядывала ли та к Хромоногому, на что девушка дала утвердительный ответ и показала странный предмет, переданный ей кузнецом. После чего Офелия позвала их за собой и провела в комнату, напоминающую кладовую, заваленную бумагами, медицинскими трактатами и всевозможными инструментами и приборами. Но настоящих «украшением» кладовки было не это, а странного вида ящик, стоящий в одном из углов. Со стороны казалось, что этот, состоящий из двух трапеций и куба, ящик сделан из металла, но на ощупь не был им, вся его поверхность была исчерчена странными линиями и надписями, изнутри раздавался едва слышный шум, а сам ящик проводами соединялся с экраном, по которому бегали ряды чисел. Офелия сказала, что, когда этот ящичек слегка приоткрыли, пришлось долго убирать все последствия, поэтому было проще закрыть его на ключ, который им отдал кузнец. Некромантка спокойно взяла ключ и, проведя по нему рукой, извлекла оттуда диск, покрытый отверстиями в весьма странном порядке. Положила его на стол рядом, поблагодарила Селин и все трое покинули кладовую.

После этого, на кухне, за резным столом, Офелия попросила поведать обо всем случившемся, и Селин начала рассказывать. От начала и до нынешнего момента. Арин начала понимать, что и к чему, наблюдая за словами и поведением лисицы и реакцией Офелии на них. Все слова Селин о «близком человеке», опасности и нежелании выполнять задание – все сложилось воедино. Близким человеком была Офелия, которая из-за своего пристрастия к науке попала в немилость жителей и те держали ее в узде, запугивая наказанием. Но ученая не поддалась и в итоге, с ее слов, крысы власти просто намекнули ей, что коли все так, то ее уберет тот, кто скован теми же цепями, что и она. А после, наведавшись к Селин, Лисанна поставила ее перед выбором: либо руки замарает она, либо за дело возьмутся они.

Все встало на свои места. Офелия сидела и спокойно попивала красное вино, расправив свои черные крылья, что заставило Арин, про себя, усмехнуться при сопоставлении ее интересов и ее личности. Ворона – птица мира мертвых. Забавно это было.

Когда разговор подошел к концу, ворона, вздохнув, сказала, что гости будут уже совсем скоро, так что беспокоиться поздно, также она вкратце изложила свои догадки насчет всего и предложила девушкам немного расслабиться этой ночью. Выпить вина, нормально поесть, поговорить, выспаться…

Застолье было тихим, лишь изредка девушки переговаривались между собой, через пару-тройку бокалов, когда вместе с легким опьянением пришло смирение или даже легкое безразличие к грядущему, которое позволило отвлечься от страха и напряжения – разговоров стало больше, Арин даже заметила, как Селин улыбается и смеется. Она выглядела очень красиво, когда была веселой. Ее лицо, со слегка покрасневшими от вина щеками и губами, ее живые глаза, ее движения. И сама Арин расслабилась. Теперь она знала причины, по которым лисица ей не доверяла.

Бочка с вином пустела, наставало время расходиться. Офелия встала из-за стола и направилась к выходу, следом за ней направились девушки. Она отвела им одну из спален и предложила принять ванну перед сном. Пока Арин готовилась к омовению, Селин решила поговорить со старой подругой по поводу своих опасений. Она просила подругу уйти, сбежать, бросить этот дом, подстроить пожар и уехать из этого государства, которое прогнило насквозь, молила ее послушать, но ворона лишь улыбалась в ответ. Подойдя вплотную к лисице, и взяв ее за руку, она указательным пальцем провела по губам Селин и тихим голосом сказала успокоиться и не беспокоиться, а просто расслабиться этой ночью…

Офелия ушла к себе, Селин, подождав пока ее спутница покончит с вечерним туалетом, приняла ванну и направилась в спальню. В голове была каша, тело горело от волнения и вина, слегка отказывалось слушаться…

Дойдя до комнаты, девушка просто упала на кровать и уставилась в потолок. Арин, наблюдавшая за ней всё это время, начала говорить что-то. Сначала Селин не слушала ее, но потом, придя в себя, поняла, что кошка просто решила поговорить ни о чем, успокоиться самой и успокоить ее. Начала отвечать ей, тоже что-то говорить. Арин сжала ее руку. Неожиданно Селин увидела над своим лицом лицо Арин. Кошка улыбалась, тихо что-то шепча, лисица попыталась ответить, но, внезапно для нее, Арин не дала ничего сказать, закрыв ее губы своими в быстром и страстном поцелуе.

Мгновенье, еще одно, их губы снова оказываются на расстоянии. Они смотрят друг другу в глаза, Селин видит лицо Арин, такое манящее. Тянется к ее губам своими, снова поцелуй, снова касания губ, лиса чувствует, как язык Арин касается ее языка, как они переплетаются, касаются друг друга, руки скользят по бедрам, одежда падает на пол…

Два обнаженных девичьих тела сплетаются в танце страсти, сгорая в ее пламени и восставая из него, они ласкают друг друга руками, губами, дыханием. Вот, кончик языка скользит по шее, затем ниже, в ложбинку, касается сосков и вниз, вниз... Вздох, сдавленный стон, пальцы вплетаются в черные волосы.

Снова касания, поцелуи устами, не говорящими языком людским, ритмичные движения …

Два голоса в унисон поют песнь страсти, песнь огня, пожара, быстрого, яростного и неистового. Пожара скоротечного и так желанного…

***

Утро. Они проснулись почти одновременно, смотрят друг другу в глаза, улыбаются, посмеиваются. В этот момент им не нужны слова. Слышат стук в дверь и наказ быстро одеваться и ждать. Повинуются.

Офелия подождала, пока девушки приведут себя в порядок после ночи и, улыбнувшись, увидев их, сказала, что гости вот-вот появятся у порога.

Становятся по бокам от входа. Замирают. Спустя несколько минут в дверь стучат. Ворона, садясь в кресло, ждет. Дверь открывают, грубо ударив ногой. Входит Лисанна. Без особых церемоний надменным, полным наглости голосом приветствует Офелию. Лезвие меча Селин оказывается у ее глотки, один из клинков Арин упирается в затылок. Лисица, мягким голосом говорит «охотнице» не двигаться, отчего та начинает трястись, быстро тараторить что-то, пытается договориться. Пытается сделать резкое движение и падает замертво.

Офелия, смеясь, подходит к ней и, проверив пульс, говорит, что прославленная охотница сейчас без сознания. На вопрос о том, что делать с остальными говорит, что с ними проблем не возникнет, а на вопрос о том, что ожидает Лисанну, посмеиваясь, говорит, что позаботится о ней.

После того, как ворона заперла предварительно связанную крысу, в одной из комнат, она сказала пройти за ней в кладовую. Оказавшись внутри, взяла странный диск, прикложила его к ящику, отчего тот начал издавать гудящие звуки и раскрываться, дернула за рычаг, находящийся рядом с экраном и сказала девушкам ступить в огромный светящийся зев шкатулки все бед и благ – зайти в само нутро Пандоры. На вопрос, куда оно приведет, проговорила: «Куда надо». Девушки заходят, вспышка света озаряет комнату, и они пропадают вместе с ящиком.

- Все горести и радости, весь хаос и порядок теперь в их руках, - заключает Офелия, - Надежда не пропала даром.

***

Когда свет перестает слепить их, девушки замечают, что оказались в той самой, заваленной чертежами и инструментами комнате хромоногого кузнеца, стоящего снаружи с молотом в руках. Он приветствует их, говорит, что шуму они наделали изрядно: некоторое время назад главе правительства две вороны принесли пару крысиных голов и послание о том, что жребий, мол, брошен. Ответ последовал незамедлительно – они перетрясли весь город и ближайшие к нему поселки. На вопрос о том, что будет с Офелией, сказал, что о ней беспокоиться не стоит, говорит следовать за ним, просит прихватить с собой тот самый ящик, стоящий в этой же комнате.

Счет идет на минуты, две девушки и хромой кузнец, окольными путями, пробираются в здание правительства. Оказалось, что в городе начались беспорядки: все недовольные нынешним вектором управления устроили большую потасовку на центральной площади и сейчас бьются там с правительственными силами.

Останавливаются у ворот, ведущих в здание правительства, лишь один стражник охраняет их, кузнец кидает в него свой молот и размазывает его голову о крепкие доски ворот, входят внутрь…

Внутри их ждали. Завязывается бой, Селин не успевает напоить свой клинок кровью одного врага. Как на его место подходит еще один, рядом Арин отбивается от врагов, а хромой кузнец, размахивая молотом из стороны в сторону, крушит черепа и кости стражей. Их слишком много, кузнец, сразив очередного противника, достает из сумки несколько бомб и, мечет их в стражников. Раздается взрыв, когда дым рассеивается, большая часть врагов лежит без движения, оставшиеся отступают внутрь здания, нескольких из них Селин подстреливает из пистолета, нескольких настигают метательные ножи, метко пущенные Арин.

Дальше, в здание правительства, по лестницам, сражаясь со стражниками и крысами-охранниками, еще выше, по колено в крови, по коридору, к месту, где сидит главная крыса.

Он ждет. Сидит в своем кабинете, вооружившись парой боевых ножей и приказав стражниками стрелять из ружей, чуть только заслышат скрип двери. Мгновенье, еще одно, взрыв, главная крыса, пища, отскакивает к балкону, стражники мертвы.

Селин врывается в кабинет главы правительства, видит, что тот пытается отступить на балкон, преследует его, следом за ней устремляется Арин. Хромой кузнец остается за их спинами и, отдышавшись, ставит Шкатулку Пандоры на пол.

Тем временем, между главной крысой, лисицей и кошкой завязывается поединок. Он яростно атакует, умело уворачивается от их атак, посмеивается над ними и снова атакует. Девушки пытаются загнать его в угол. Он стоит у перил балкона, шипит, девушки обступают его с боков. Он, крича, бросается на Арин и вонзает ей нож под ребра, тут же получает удар мечом и падает замертво. Селин ловит свою подругу.

На перила балкона садится ворона, наблюдает за ними.

Селин пытается помочь подруге, но та говорит, что не нужна помощь, нож задел легкое, с краев губ начинают скатываться капельки крови, оставляя за собой красные следы. Ворона каркает один раз.

Кузнец говорит, что теперь все кончено и открывает Шкатулку…

***

Женщина заканчивает свой рассказ, поглаживая кошку, сидящую у нее на коленях, кошка мурлычет и сонными глазами смотрит на того, кто внимательно слушал ее хозяйку, записывая ее слова, больше похожие на сказку. Он спрашивает, что же было дальше. Получает ответ, что ничего интересного – просто все вокруг изменилось. Когда все кончилось, не было ни Шкатулки, ни хромого кузнеца с его чудной кузницей, ни единого осколка старого мира. Не было больше кошек, лисиц, крыс и ворон, остались лишь люди.

Зритель покидает ее. Одевается и уходит. Женщина же, взяв сигарету и расправив рыжие, с легкой проседью волосы, закуривает, поглаживая свободной рукой кошку, спящую на коленях.

- Мир изменился тогда, - смотрит на свою питомицу, - Да, милая моя Арин?

Я вдавил кнопку звонка и принялся ждать: дверь открывать не спешили. Нерешительно потоптавшись на месте пару минут, я решил, что хозяйка спит, и собрался было уйти, как за дверью послышались шаги.

- А, это всего лишь ты.

Меня передернуло от этого "всего лишь". Несмотря на следы усталости на ее лице, прекрасна, как всегда.

- Ничего особенного, принес некоторые документы и отчеты.

Она лишь кивнула в ответ и прошла в квартиру. "Приглашает зайти" - рассудил я.

- Как продвигается работа?

Девушка неопределенно пожала плечами.

- В сроки укладываюсь, не о чем волноваться. Ты-то что здесь забыл? Мог бы и с утра перед работой передать.

- Благодаря твоему ударному труду, наш отдел почти все закончил, и я отпустил ребят на выходной, - успокоил я ее, стягивая с себя куртку.

Раздевшись, я положил толстую кипу бумаг на журнальный столик рядом с ноутбуком, она сразу подхватила их и направилась на кухню. Мне не оставалось ничего, кроме как последовать за ней.

- Знаешь, обычно в таких случаях гостям предлагают выпить чаю.

- Только если эти гости желанные, - усмехнулась она, но чайник все-таки поставила.

Чай пили в тишине, нарушаемой лишь шелестом бумаг, которые она перебирала своими маленькими ручками. Когда из столичного головного офиса впервые за три года приезжает комиссия, настает ужас для любой компании, и наша не стала исключением. А потому как директор изволил умотать на очередную конференцию в Штаты, разбираться со всей кутерьмой пришлось его неопытному заместителю - девушке, сидящей передо мной.

- Кладовщикам нужно перепроверить секции 3-В и 3-Г, тут кое-что не сходится с накладными... А главбух пусть составит рапорт об использовании бюджета на этот квартал, передай им это, - сказала девушка, наконец, оторвав взгляд от бумаг.

- Есть, мэм.

Поднявшись со стула, она забрала у меня кружку, поставила  в раковину и двинулась в сторону комнаты. Я остановил ее в коридоре.

- Ты уверена, что справишься? Я могу взять часть работы на себя.

Она повернулась ко мне:

- Я смогу все сделать сама, ты же знаешь. Или ты не доверяешь мне? - от холода в ее голосе вокруг будто стало немного зябко, упрямый же взгляд ее порядком вывел меня из себя.

- Дура, ты что, не понимаешь ничего? Конечно, я знаю, что ты можешь все и даже больше, что ты уложишься в сроки, но я не хочу, чтобы это шло в ущерб твоему здоровью!

Напряжение ушло из ее плеч, а холод из глаз. Качнувшись всем телом и странно изогнув губы, она уткнулась головой в мою грудь.

- Устала, - прошептала она, наконец, сдавшись. - Как же я устала.

Еще бы тут не устать. Стоило из Москвы прийти письму счастья, девушка принялась делать то, что получается у нее лучше всего - властвовать. Умело распределив работу между всеми сотрудниками, она сама взвалила на себя титанический объем. Ведь нужно было выполнять еще и роль отсутствующего директора, к тому же компания, несмотря на этот аврал, должна  продолжать выполнять свои штатные функции. Недоработки и личные халатности, накопившиеся за долгое время, образовали большую проблему: заметив, что некоторые отделы не успевают (это касалось и моего), она взяла и часть их работы. Каждый раз, покидая офис, я замечал, что свет в кабинете заместителя все еще горит, это при том, что я сам засиживался допоздна. В конце концов, постоянная усталость и стресс дали о себе знать - девушка слегла с недомоганием, успокоив всех, что она продолжит трудиться, хоть и дома, им не о чем волноваться. Сам я отнесся к такой идее скептически. Освещать заблудшим путь – это, конечно, хорошо, но разгораясь ради других, важно и себя не спалить без остатка.

Отстранившись от меня, девушка снова нахмурилась:

- И все равно я не хочу вот так вот брать и перекладывать свои дела на тебя...

- Поспи хотя бы немного, на тебя больно смотреть, просто положись на меня.

Не принимая возражений, я взял ее за плечи, развернул и мягкими, но настойчивыми толчками направил в сторону дивана. Поколебавшись немного, она все-таки улеглась.

- Ладно, хорошо, я отдохну, если так хочешь, но ты должен разбудить меня через пару часов, дел все еще осталась куча, - вздохнула она.

Ей богу, прямо как маленький ребенок, которого оторвали от интересного мультика и уложили в постель. Взгляд мой блуждал по ее гладким каштановым волосам, разбросанным по подушке, тонким рукам, соблазнительным линиям ключиц. Почувствовав, как мои губы растягиваются в улыбке сами собой, я нерешительно положил руку ей на голову. В ответ у девушки лишь дрогнули веки. Тогда я медленно и аккуратно стал гладить ее мягкие волосы.

Познакомились мы еще в школе. Уже тогда она проявила хорошие организаторские способности, а потому как я состоял в клубе волонтеров, меня часто посылали на помощь школьному совету, и мы стали пересекаться на различных мероприятиях и фестивалях. Выглядела девушка донельзя холодной и неприступной, но, несмотря на внешнюю отчужденность, оказалось той еще гуманисткой. Ну не могла она пройти мимо того, кто нуждался в помощи! Знаете, если бы на улице кто-нибудь внезапно потерял сознание, рядом бы первой оказалась она. Впечатленный этим и ее необычной застывшей красотой, одним теплым апрельским вечером я позвал ее на прогулку. По какой-то причине, совершенно не испытывая смущения, я, вполне заурядный паренек, заявил, что тоже хочу помочь ей, когда она будет в этом нуждаться. "Ну, попробуй" - усмехнулась она, а лед в ее глазах будто бы немного растаял. Отношения между нами завязались сами собой, но далеко зайти не успели. Прошли экзамены, и она поступила в престижный частный институт, где с головой окунулась в учебу. Видеться нам удавалось все реже, и в конце-концов, общение сошло на нет, я не хотел отвлекать ее. Окончив местный государственный университет, я смог попасть в отдел разработок филиала крупной московской компании. Какого же было мое удивление, когда среди руководства обосновалась и до боли знакомая мне фигура. Ее отец оказался крупным акционером компании, и она без труда заняла высокую должность. Я попытался пригласить ее на ужин, но наткнулся на необычайно отстраненный взгляд. "Я никогда не прощу тебя за то, что ты забыл обо мне" - заморозила девушка меня словами. Попытаться объясниться показалось мне бесполезным, и мы пересекались лишь на общих собраниях, да обменивались порой ничего не значащими репликами во время обеда. К счастью, она совсем не изменилась: все так же была готова пожертвовать своими интересами и временем ради блага страждущих.

- Какая же ты все-таки дуреха...

- Заткнись, - сонно прошептала она, не открывая глаз.

Дождавшись, пока девушка окончательно провалится в объятия сна, я укрыл ее пледом, а сам принялся за работу, которой и вправду оказалась гора. Увлекшись делом, я не разбудил ее ни через два часа, ни через пять. Когда я, наконец, выключил ноутбук, рассортировал отчеты и расписался в необходимых документах ее фамилией, за окном уже стояла глубокая ночь. Состряпав бесхитростный завтрак ей на утро, я в приподнятом настроении направился домой, намереваясь урвать себе пару часов сна. "Я все-таки смог помочь ей" - крутилась в голове одна мысль.

Признаться, я был весьма удивлен, когда уже утром, на работе, я заметил ее, направляющуюся прямо ко мне. Воздух вокруг девушки полыхал ледяной стужей, бедные сотрудники в ужасе расступались перед этой снежной королевой. Она остановилась прямо передо мной, вонзив в меня свой холодный взгляд.

- Т-ты... Ты не разбудил меня! - прошипела она.

Крепкий сон пошел ей на пользу, выглядела она куда бодрее чем вчера. На миленьком личике смешались обида и признательность, от чего я позволил себе улыбнуться.

- Я решил, что тебе стоит нормально отдохнуть, сильные тоже ломаются, знаешь ли.

Она продолжала беззвучно злиться еще несколько секунд, затем, выдохнув, будто сдулась, хмыкнула, резко развернулась на каблуках и ушла восвояси. Ничего не понимающие люди вокруг зашептались, я же продолжал стоять посреди коридора, скрестив руки, довольный собой.

На следующий день нагрянула комиссия, раньше, чем планировали. Однако неделя беспрерывного тяжкого труда и ее правильное управление сделали свое дело: приезжие остались более чем довольны. Вернувшийся из Штатов директор, наслушавшись рассказов о ее стараниях, выписал девушке немаленькую премию и во всеуслышание объявил, что компания окажется в надежных руках, когда он уйдет на отдых. Стоить отдать должное, при таком недвусмысленном намеке, девушка сохранила своё обычное, безучастное выражение лица. Спустя некоторое время, когда жизнь стала возвращаться в свое привычное русло, я, неспешно прогуливаясь по улочкам города, нагретым теплым апрельским солнцем, вспоминал, как ровно семь лет назад, в этот день, я предложил одной необычной девушке встречаться. Почему же наши отношения так быстро окончились, еще во время первого курса? Думаю, так распорядилась жестокая судьба, имеющая свои планы на людские жизни. Я жалел лишь о том, что в этот раз я не успел сказать ей:

- За заботой о других, не забывай думать и о самой себе временами.

А еще:

- Я никогда тебя не забывал, глупая.

Занятый этими мыслями, я не сразу заметил вибрирующей в кармане телефон. На дисплее высветился незнакомый номер, а когда я поднял трубку, в динамике послышался такой знакомый мне голос.

- Приходи завтра в восемь на ужин, опоздаешь – не впущу, - короткая пауза. - И купи хорошего вина, ты лучше в этом разбираешься.

…Но, видимо, иногда и жестокая судьба выдает нам последние подарки.

            В клубе было жарко. Солнце светило сквозь открытые окна, мухи, летающие по комнате, жужжали, а Наталья Васильевна, уборщица, пыталась прибить их тряпкой. Миша скучал, сегодня ни у кого не было настроения играть в шахматы: мальчишки переговаривались, «старшаки» достали шашки и засели в Чапаева.

            - Сыграем?

            - Давай, ты какими? - Миша с любопытством оглядел незнакомого мальчика. Тот был полненьким, светлые кучерявые волосы, похоже, расческу не слушались совершенно.

            - Белыми. Меня Дима зовут.

            - А я Миша.

            Светловолосый Дима устроился напротив, поерзал на жестком стуле - в клубе все стулья были такими - и сделал первый ход: Е2-Е4. Мишка решил попробовать недавно выученную «французскую защиту»: Е7-Е6.

            - О как, я такого еще не видел.

            - Сам недавно выучил, первый раз пробую.

            - Давай, мне тоже интересно, что выйдет, - Дима так заразительно улыбнулся, что Мишка и сам улыбнулся в ответ.

            Дима оказался хорошим игроком: борьба в центре была закрытой, черные фигуры чувствовали себя стесненно, а слон на С8 так и вовсе был скован и не мог помочь. Фигуры маневрировали, позиции менялись раз за разом, пока Мишка не нащупал брешь. Взломав правый фланг, он выбил «вилкой» ладью, и увлекся атакой, стремясь добраться до короля белых, но... потерял центр и белые поставили шах. Димкина улыбка сбила боевой азарт:

            - Слушай, круто получилось. Давай на ничью сегодня? У меня додавить сил не хватит, а я тебя в вечный шах загнать смогу. По рукам?

            - По рукам!

***

            Димка приходил в клуб не часто, но каждый раз подсаживался к Мишке. Увлекался он самолетами и шахматами, причем самолетами больше. Мише самолеты не нравились, но Дима нравился, так что он пытался поддерживать разговор про сверхзвуковые МИГи, старенькие жужжащие кукурузники и петлю Нестерова. Впрочем, говорить ему особо не было нужды: Дима любил рассказывать и забавно дергал головой, изображая очередной вираж.

            Игра все преображала: Димка становился серьезным, задумчивым, морщил лоб и сдвигал брови. Хотя, нет-нет, да и мелькала та самая заразительная улыбка. Мишка же находился в своей стихии: он был полководцем, генералом, лично возглавляющим атаку или планирующим оборону. Ему приходилось выкладываться на полную, бороться изо всех сил - Дима был хорош, из десяти партий он никогда не проигрывал больше четырех.

            - Дима, как у тебя это получается?

            - Получается что?

            - Ты ведь почти не приходишь в клуб, но все равно играешь чуть лучше, чем я!

            - А, у меня отец мастер спорта, он со мной играет, вот и получается.

            - Ух ты! - Мишкин папа был столяром, в шахматы не играл, но говорил, чтобы Мишка не бросал. Отец любил повторять: «Будешь гроссмейстером!», а потом обязательно ерошил ему волосы своей мозолистой рукой.

            - Так ты бы чаще приходил!

            - Здесь скучно, «старшаки» к себе не пускают, — мысленно Миша согласился, «старшаки» были злющие и с «малыми» не играли. — А из остальных только с тобой и интересно.

            Мишка почувствовал, как на щеках выступил легкий румянец от похвалы, но она была заслуженной: из «малых» у него никто не мог выиграть больше двух партий из десяти.

            - Ладно, Мишка, побежал я, а то еще математику делать.

***

            Когда он доучился до шестого Мишу перевели в другой класс. Учебы стало совсем много, времени на клуб почти не оставалось, так что ходить туда он перестал. Папа сначала было упрекал, потом махнул рукой, мол, коли не нравится, то делай как хочешь.

            А в седьмом, в соседний класс перевелся белобрысый паренек - Дмитрий Вершков.

            - Мишка! Я ж тебя два года не видел! Ты чего клуб бросил, а адрес не оставил, я б в гости забегал хоть!

            Димка похудел, подрос, и теперь приходилось даже немного задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Только заразительная улыбка совсем не изменилась.

            - Да я как-то не думал, что брошу. Я и приходил пару раз, а тебя не было! Мог бы и сам адрес оставить!

            Дима отвесил легкого щелбана себе, а потом Мишке.

            - Вот нам, за идиотизм. А теперь диктуй свой адрес, чтоб я знал где тебя искать, если ты и школу бросить решишь.

            С тех пор Дима стал часто забегать в гости, да и Мишка посещал Димкину квартиру. Квартира была шикарная — три комнаты, цветной телевизор, какое-то иностранное радио. Елизавета Николаевна, мама Димки, всегда угощала вкусным чаем с печеньем. Отца же Димы, того самого мастера спорта по шахматам, Миша почти и не видел — тот постоянно находился в каких-то разъездах, то ли на соревнованиях, то ли еще где. Отца звали Валерий Петрович и был он высокий, с темными волосами и страшно горбатым носом.

            Впрочем, домашние мало интересовали Мишку. Главными оставались баталии: быстрая конница, что совершала фланговые охваты, стойкие щиты пешек, что защищали последний бастион короля, самоубийственные атаки слонов, расчищавших путь тяжелым ладьям и завораживающая мощь ферзя, способного в одиночку переломить ход любого сражения. Димка совершенствовался, Мишка не отставал. Однажды удалось сыграть даже с Валерием Петровичем и эта игра стала самой сложной в Мишкиной жизни. Валерий Петрович размазал его по доске без особых усилий, но похвалил и сказал, что бросать шахматы не стоит, есть чудесный потенциал.

            И слова эти грели сердце.

***

            - Мишань, можно я сегодня у тебя останусь?

            Дима пришел вечером, какой-то странный, без своей вечной улыбки. Вся правая сторона его лица была синей, из губы сочилась кровь.

            - Так можно, или нет, Мишань?

            - Димка, чего с тобой? Заходи, блин, давай, сейчас спирт принесу, продезинфицируем.

            Стоило бы, наверное, спросить отца или мать, но они знали Димку давно, так что никаких проблем не должно возникнуть.

            - Эй, привет... Дима, что случилось? - отец сидел на кухне, куда Миша втащил Димку. - Кто тебя так?

            Димка повесил голову и ничего не сказал. Отец достал из нижнего ящика вату, протер кровь с Димкиной губы.

            - Ничего, не порвана, зашивать не придется. Так-с, чего-то холодного приложить надо. Мишань, там тряпку холодной водой намочи, быстренько. Анют, иди-ка сюда, чего-то сладкого попить сделай!

            Миша намочил тряпку и подал отцу, мама уже колотила чай. Смотреть на Димку он боялся, тот был сам не свой: молчал, избегал смотреть в глаза, а по его щекам текли слезы. Видеть друга таким было страшно.

            - Димка, кто тебя так? - Дима словно и не услышал вопроса. - Мишка, выйди. Аня, чай поставь и тоже выходи.

            - Что?

            - Вышли оба, быстро. Наедине поговорить надо.

            Мать, похоже, собиралась спорить, но Миша дернул ее за руку. В конце концов отцу видней, как правильно.

            - Ма, пойдем лучше.

            Дима остался ночевать в комнате Мишки. Миша пытался с ним поговорить, но Дима отмалчивался и только иногда односложно отвечал, так что Миша решил его не трогать. Да и спать пора, только пить хотелось.

            На кухне в мусоре валялась окровавленная ватка и Миша старался на нее не смотреть. Напившись, он хотел было пойти в комнату, но услышал тихий разговор за стенкой.

            - Ну пойдешь и набьешь ты ему морду, а дальше что?

            - Что, «дальше что»? Дальше будет видно. Ты видела, как он пацана отмудохал? Думаешь это нормально? Это только на лице, я потом тело глянул, когда вас не было. Он его всего избил, мудак!

            - Он его отец, ему решать, что делать и как воспитывать.

            - Да бухой он был, твою ж налево, не воспитывал он! Да и себя послушай! Воспитывал?! Ты б так Мишку воспитывала? Или я б воспитывал бы, а?

            - Все равно не ходи. Не наше это дело, Павлик. Зачем тебе проблемы?

            - Дык блин, он же друг Мишкин, сколько в гости ходит?

            - Друг, конечно, друг. Мы его приютили, мы ему помогли, но это не наши проблемы, Пашенька. Ну, милый, ну не ходи, ну проблем мало что ли? Завод закрывают, где работу искать будешь? А если он в милицию подаст, то что тогда делать будем? Не ходи, Пашенька, о Мишке подумай, обо мне. Если загребут тебя за хулиганку или еще за что? Ты ж потом никуда не устроишься, сам знаешь.

            - Ну, я, это. Так ведь, поговорить хоть надо...

            - Не надо, я ж тебя знаю, ты вспыхнешь. Я сама, вот на выходных возьму, схожу, да и поговорю. Он меня послушает, он же человек интеллигентный.

            - Интеллигентный, ты че?! Ты Димку видела?!

            - Тише, детей разбудишь! Расшумелся. Давай спать, спи родной.

            - Ладно, завтра все решим.

            Мишка на цыпочках пробрался к своей комнате.

***

            Димка изменился: он редко улыбался, да и школу часто стал пропускать. В гости к Мишке тоже перестал захаживать, а сам Мишка как-то стеснялся идти непрошеным. Да и новые друзья появились, Мишка снова вернулся в шахматный клуб, сражался на районных соревнованиях, а потом даже в городе третье место занял.

            Майское солнце нещадно жарило и идти домой, по такому пеклу, вовсе не хотелось. Кто-то подошел сзади и дернул за руку. Он обернулся и увидел Диму:

            - Слушай, погнали посидим.

            - А? - Миша попытался вспомнить, когда они последний раз толком общались, но как-то все не получалось. Давно они не говорили, похоже. - Ну, давай.

            Дима привел его в парк Ленина, что недалеко от школы. Солнце продолжало долбить в макушку, так что, выбрав относительно чистую скамейку, они уселись в тени.

            - Так что, Димка, о чем поговорить-то хотел?

            Тот помолчал, порылся в рюкзаке, достал оттуда красную пачку сигарет и спички, прикурил.

            - Ты будешь? - он протянул пачку.

            - Нет, я ж не курю. А ты давно?

            - Прально, что не куришь, Мишаня, прально. Да полгода, наверное. Короче, Мишка, я после этого класса все.

            - В смысле, все?

            - Мы с матерью бросаем этого пидора и переезжаем к бабке, в другой город. Так что в школу, ходить буду другую. Думал, надо тебе сказать, дружили ж, в конце концов.

            - Да-а... - Мишка не знал, что сказать.

            - Короче, тут мой будущий адрес, ты пиши если чего - бумажка упала на рюкзак - Я как телефон проведу, тебе тоже напишу, созвониться можно будет. Ну, бывай.

            - Давай.

            Димка встал, подхватил рюкзак, затянулся и побрел в глубь парка. Мишка думал, что надо бы его остановить, сказать чего-то. Он вспомнил их баталии, совместные ночевки, заразительную Димкину улыбку, но это было давно, да и Димка стал другим. Отчаянно хотелось найти нужные слова, вернуть все как было. Только нужные слова в голову так и не пришли, поэтому он просто пошел домой.

***

            - Городская спартакиада по шахматам среди ВУЗов объявляется открытой!

            Мишка почти не нервничал, только потели кончики пальцев. По крайней мере, он старался себя в этом убедить. В конце концов, он сыграл много партий, да и на соревнованиях выступал когда-то. А? Блин, уже первый соперник! Понеслась.

            Он почти не ошибался, выгрызал ничьи в безнадежных ситуациях, но куда чаще их не допускал. Раз за разом ломались лихие наскоки нетерпеливых о выверенную защиту, сложные маневры и позиционные войны вдумчивых заставляли напрягаться, но он видел бреши и вскрывал чужую защиту раз за разом. Несколько раз грубо ошибался, но ему везло: соперник просто не замечал слабины или неудачного хода, так что он проходил дальше и дальше. Что-то порой мельтешило на краю сознания, пыталось отвлечь, но сейчас имела значения только игра.

            - Итак, дамы и господа, финал! Михаил Розенко против Дмитрия Вершкова!

            Чего-о?!

            - Итить, твою налево, какие люди! - и заразительная улыбка, на которую невозможно не ответить. - Ты б меня еще дольше не замечал!

            - Дима?

            - А кто ж еще?! Ты чего мне не писал, зараза! Мог бы хоть на одно письмо ответить!

            - Так мы это... тоже переехали летом, я тебе письмо с новым адресом отправил.

            - Серьезно? Ничего не получал. Вот ведь. Ну ладно, потом обсудим. Давай, а то зрители заждались!

            Миша окинул взглядом полупустой спортивный зал, где кроме нескольких родственников уже выбывших участников, да этих самих участников и не никого.

            - Ты серьезно? Зрители?

            - А то! Погнали, кому говорю!

            Миша уселся напротив, ему выпало играть первую партию черными. Димка, не переставая улыбаться, двинул пешку.

            Е2-Е4.

            И почему-то вспомнилась та самая, первая их встреча.

            Е7-Е6.

***

            Стеклянные стены спортзала, где проходили соревнования были грязными, и, Миша был уверен, зимой нещадно выпускали тепло. Вот-вот должен был начаться дождь, а ветер шелестел опавшими листьями. Дима курил как паровоз, выжигая свои легкие какими-то совсем уж убийственными сигаретами.

            - Уделал, красава, уделал. Подрос за годы-то, подрос, а я вот как-то нихрена и не развился походу. Как с батей мамка развелась, так и не играл нормально. Только вот недавно вспомнилось да поиграть ради веселья решил. И бац, прикинь, в финал даже вышел.

            - Димка, а ты где?

            - Не поверишь, на филологии. Такие цыпы там, я тебе скажу, у-у-у-у. Впрочем симпатичных там меньше чем хотелось, но больше чем успею окучить. — смех у Димки был таким, каким и помнил Миша: звонким, гармоничным. — На филологии я тебе скажу конкуренция хреновая, мужиков считай нет, так что сами ноги раздвигают.

            - А я думал, ты куда-то на математику или инженерную какую-то. Самолеты ж любил.

            - Самолеты... да, — Дима затянулся и посмотрел на затянутое серыми облаками небо — Любил. Да и люблю. Только вот, закончу я инженерку и дальше что? Куда пойду? Знаешь ведь, какие зарплаты платят, да и сколько жоп надо будет зацеловать, чтоб нормально подняться. Сам-то ты где?

            - На юридическом. А думаешь после филологии будет лучше?

            - Да нафиг мне эта филология. Корочка просто нужна, сам знаешь, высшое образование все дела. А ты, блин, на юридическом. Не, ты реально гонишь. Забашлял или вписался за тебя кто-то?

            - Не-а, сам, на бюджет.

            - Едрить твою налево, от это башка у тебя. Хрена себе. Будешь другана отмазывать, когда влетит — Дима пихнул под Мишку ребра, да начал подмигивать поочередно каждым глазом. — Мы с тобой такую мутку замутим, что всем жарко будет. Куда намылился: в нотариусы, адвокаты, а? Признавайся давай.

            - В милицию пойду.

            - Че? - Димка выглядел озадаченным. — В мусарню? Не, там завязки подхватить тоже можно, но как-то не огонь. Нахрена оно тебе надо?

            - Ну как, зачем, - этот разговор стал неприятен. - Бандитов ловить, людей защищать, все такое.

            Такого хохота от Димки он не ожидал.

            - Ох, етить, шутник ты. Красава, жжешь. Лады, защитник, значит буду знать. Короче, номер свой диктуй и меил, я тебя снова потерять не хочу.

            Мишка продиктовал.

***

            Холодный воздух врывался в легкие. Бежать было неудобно — зимняя курточка стесняла движения. Да и ботинки удобства не добавляли. Хорошо гололеда пока еще не было, иначе закончилась бы эта погоня очень и очень быстро.

            Сколько до них? Мишка оглянулся. Метров сто, дай Бог, от этой толпы. Блин, никак не убежать, не отстают. А всем насрать, черт, чего делать-то! Долбаный район, долбаные ублюдки, долбаный вечер!

            Мишка потянул мобильник и быстро набрал номер.

            - Але, какие люди, давно не слышались. Че ты, как ты?

            - Дим-ка — он пытался не сбить дыхание. - Я на Выселках.

            - Че, гонят? - голос сразу стал серьезным.

            - Го-нят.

            - Короче, рви к проспекту, там прямо вдоль дороги, ларек с цветами видал? Там направо, быстро-быстро к белому забору и влево понял? Дотянешь?

            - Д-а — Мишка не был уверен, но больше вариантов не оставалось.

            - Давай, жди! - короткие гудки.

            На проспекте людей Мишка почти не увидел — так, пара человек. Кто гулять заполночь будет? Только один, нынче бегущий, дебил. Лоток с надписью «Цветы» черными окошками покосился на Мишку и неодобрительно заскрипел на ветру. Едва не упав на повороте, Миша бежал, чувствуя, что сердце вот-вот разорвет грудь и убежит.  Пусть дебил сам бежит, без него, оно, сердце, устало, сердцу домой пора. Белый забор, белый забор, дотянуть, вот он, дотянуть, теперь влево. Миша бежал, оставив справа забор, бежал по дворам многоэтажек, а мудаки сзади улюлюкали и веселились.

            Впереди вышли три тени с чем-то в руках. Один из них заорал.

            - Эй, Мишаня, ты здесь?

            Мишка только махнул рукой.

            - К нам!

            Троица рванула ему навстречу, какой-то парень со шрамом на щеке сунул Мишке железяку в руку.

            - Держи!

            - Что? - Мишка увидел фомку у себя в руках, но в ответ парень завопил, словно его резали:

            - Ебашим! - И врезал битой первому преследователю.

            Чужие оскаленные лица, вопли, Мишкина фомка в крови, тяжелое ударяется в грудь, он едва стоит. Резкий взмах, чужая челюсть сминается под железом и... все.

            Они стояли вчетвером плечом к плечу, спиной к забору, а пять человек отползали, оставляя кровь на асфальте. Оставшийся десяток не бросился наутек, а окружал их, еще плотнее прижимая к забору, и доставал из карманов ножи, двое разматывали откуда-то взявшиеся цепи.

            Тот парень, со шрамом, со свистом выпустил воздух:

            - Не ссать! Спину не открывать! Не подпускай!

            Мишке казалось, что сердце расплавилось и огнем бежало по венам, руки дрожали, то ли от нервов, то ли от горящей крови. И дурацкая мысль «Живем!» билась в голове. Живем, и все. Живем.

            Свистнула возле головы цепь, он присел, а дальше круговерть вновь захватила его: чужие руки, тянутся к нему, фомкой по ним, упавший парень со шрамом, чья-то слюна на лице, и дикий животный азарт внутри...

            Очнулся он уже в машине, среди галдящей братии. За окном мелькал город, от музыки дрожали стекла. Димка повернулся и орал прямо в лицо:

            - Мужик, Мишка! Ты мужик! Офигенски! Мы их поимели! Поимели мудаков!

            Мишка понял, что улыбается. Фомки в руках не было, вокруг была та же троица, а позади гнал сквозь ночь еще один Жигуленок.

            - Димка, дебил, ты за рулем! На дорогу смотри! Угробишь же сейчас всех!

            - Черт! - И Дима повернулся к лобовому стеклу, резко выкручивая руль.

***

            - Не, ну ты правильно сделал, что позвонил. Зарыли б они тебя, там совсем без мозгов. Ты мне вот что скажи — херли тебя туда занесло в такое время? - Димка по-дурацки захихикал, а потом строго посмотрел на Мишку. За его расширившимися зрачками радужки было почти не видно.

            Комната в квартире была забита. Леха Шрам матерился, разглядывай замотанный порез на руке. Косой Тоха сидел в углу и слал всех куда подальше — он беседовал с Богом. Мишка никакого бога в комнате не наблюдал, но остальные предпочли Тоху не трогать. Третий, которого Димка представил как «просто Илья», сейчас активно залипал в окно.

            - Так, Мишка, ты не убитый, а тоже залипать стал. Атмосфера, наверное, влияет. - снова дурацкое хихиканье. - Так что ты там делал, а?

            - Девушку провожал.

            - На ночь оставаться надо, твою ж мать! Больно, бля! - Леха попытался махнуть рукой и скривился — Бля буду, за такие приключения она тебе завтра же дать должна! А если не даст, шли ее, пусть с этими упырями долбаными трахается. Мы тебе нормальную телку подберем.

            - Леха, ты груб и не эстетичен! Фу, таким быть. - Дима погрозил пальцем и повернулся к Мишке — Не, а вообще он прав, конечно. Слушай, а ты в шахматы хочешь?

            Мишка посмотрел на часы: три часа ночи. До шести утра на транспорт рассчитывать не приходилось, а спать после таких приключений не хотелось совершенно.

            - А ты в состоянии?

            - Обижаешь! Оно сознание знаешь как расширяешь? Я доску шире вижу.

            Дима полез под кровать и достал шахматы.

            - Как всегда, я - белые, ты - черные?

            - А если наоборот?

            - Не-а, никаких наоборот. Я для вежливости спросил.

            Е2-Е4.

            - Так вот, Мишаня, я тебе вот что скажу: ты давай юридический кончай, и с нами. Пацанам ты понравился, не зассал, так что нам такие нужны.

            - Кому, нам?

            - Да есть тут, бригада одна, подымается сейчас. Мы с ними, типа. Сейчас замута с недвижимостью пошла, если провернем, урвем так нормально. А если заметут, то ты прикроешь, ты ж юрист будущий, подвязки найдешь.

            - Слушай, это ж все незаконно, да?

            Димка посмотрел на него как на идиота.

            - Законно, незаконно. Тебя колышет? Какая разница? Тебе жрать хочется? Хочется. А хорошо жрать? Конечно. Девушке твоей, этой или другой, шмотки там, побрякушки всякие надо? Надо. А ты что, на стипуху их покупать собрался, а потом на зарплату?

            - Ну, да.

            - Точно идиот.

            Димка как-то даже приуныл.

            - Ладно, ходи давай. Чего ждешь?

            Е7-Е6.

            Эту партию Мишка проиграл.

***

            Он успел лишь дважды нажать на звонок, прежде, чем дверь открылась.

            - Как услышал, знал, что ты придешь. - Дима был в белой рубашке, темных брюках. Только домашние тапочки явно не вписывались в образ. Мишка, наверное, засмеялся бы. Раньше.

            - Я... мне... - слова терялись, мысли разбегались во все стороны как тараканы. Проклятая голова отказывалась работать, он просто не мог заставить себя думать. Не хотел думать.

            - Сначала выпить.

            Димка повел его на кухню. Там, среди блеска белого пластика и какой-то странной гудящей машины, стояла незнакомая брюнетка в шелковом халате.

            - Вон.

            - Ну, Димусик, ты чего такой грубый, ну лапочка, а это кто такой? - девушка лепетала, дула губки и вообще была мерзкой.

            - Вон пошла!

            Девушка, пискнув что-то матерное, вылетела из кухни. Мишка упал на первый попавшийся стул. Стул был удобным.

            - На.

            Он выпил, на мгновение горло обожгло, а дальше в голову вернулись мысли. Мысли, которые не хотелось думать. Ради которых он пришел.

            - Дима, помоги найти.

            Дима стоял возле открытого окна и молчал. Достал сигарету и закурил, не глядя Мише в глаза. Дима смотрел только в окно.

            - Дима, что хочешь? Квартиру продам, все отдам, что есть. Слушай, чего надо? Что ты хочешь? Помоги мне, прошу, помоги.

            Тот лишь стоял, курил и словно не обращал внимания.

            Мишка подскочил, схватил за плечи и прижал к стене молчащего светловолосого мужчину. Это был не Дима, нет, Дима никогда не молчал бы. Но он так просто отсюда не уйдет, нет.

            - Что ты молчишь?! - встряхнул светволосика за плечи. - Что молчишь, мать твою?! - встряхнул. - Да или нет?! Скажи! - встряхнул. - Да или нет?! Если да, то пошли!

            - А если нет? - и не смотрит глаза.

            Словно обухом по голове.

            - А если нет, пойду искать сам!

            - И дальше? Нашел ты, дальше что?

            - Убью его.

            - Убьешь...

            Силы оставили, оставалось лишь рухнуть на стул.

            - Сколько дней прошло, Мишань?

            - Три.

            - Три дня. Долго ты ко мне шел.

            - Я сначала пытался как-то, думал по горячим следам...

            - Что найдут убийцу, да? Естественно, никто ничего не нашел. Как впрочем и всегда. Хотя, ты ж адвокат нынче, неужто завязок нет?

            - Я по гражданским делам.

            - И что, завязок нет?

            - Есть. Подключил, но глухо.

            - И теперь пришел ко мне. Решил и меня подключить значит.

            - Больше не к кому.

            Димка размазал сигарету по пепельнице и снова уставился в окно.

            - Миша, я тебя выручал всегда. И ты меня выручал. Чего только у нас раньше не было. Я не видел тебя сколько уже? Пять лет? Семь? Но последнюю рубаху продам — тебе отдам. Веришь, нет?

            - Верю — ответ уже витал в воздухе, Миша вдыхал его с остатками сигаретного дыма, ощущал горький привкус на языке. Но верить не хотелось.

            - Но сегодня — нет, Миша. Прости, я не помощник. Давай знаешь как сделаем?

            - Как? - все, теперь все. Голос в голове говорил, что так и будет, когда он шел сюда, но он не хотел его слушать. Они ведь с Димой друзья. Были.

            - Справим девять дней. Потом сорок. Я тебя одного не оставлю, ты не думай. Захочешь напиться — напьемся. Закинуться? Я тебе такое достану, что враз мозги отшибет. Морды бить? Набьем, найдем кому и набьем. А захочешь, так и мне набьешь. Хочешь? Ну, хочешь?

            - Просто помоги мне.

            Дима злобно стукнул по подоконнику и, наконец, посмотрел прямо в глаза. Глаза Димы были злыми и пустыми.

            - Не могу я! Понимаешь, не могу! Есть вещи, которые надо делать, а есть — которые нет! Ты ж всегда правильным был, Мишка, всегда по честному пути шел. Нахрена сейчас лезешь туда, куда не надо? Я ж завидовал тебе, идиоту — все честно, все сам, все по-правильному! И есть же все, что надо: работа, спокойная жизнь, жена. — Дима осекся и закашлялся, словно подавившись.

            - Нету ее больше.

            - Бля! Да знаю я! Нет! - Дима стал ходить, мельтешил перед глазами, встряхивал головой — Ты переживешь, Мишка, пойми, переживешь. Человек, он такая скотина, что все что хочешь пережить можешь. Но если полезешь искать ушлепка того, то себя погубишь! Себя, понимаешь? А жену не вернешь уже, все, амба, капут!

            - Ты ведь знаешь, кто убил. - озарение пришло как вспышка. — Знаешь! Кто, - стул отлетел в сторону — Ну, кто?! Кто?! КТО?!

            А Дима в глаза не смотрит. Дима губу жует. Урод.

            - Кто?! Скажи мне!

            - Я не знаю. И тебе не советую.

            Кулак врезался в челюсть белобрысого мудака.

            - Скажи! Я должен знать!

            Дима поднялся, стер кровь с губы.

            - Уходи, Мишаня. Уходи и возвращайся сюда за чем хочешь: за деньгами, за водкой, за наркотой, за бабами. Я тебе все дам. Но сейчас — уходи. Тебе нужно смириться.

            И Мишка понял, что все. Вот теперь действительно все.

            Больше он не приходил.

***

            Вдох, выдох. Спокойнее, Миша, спокойнее. Никаких резких движений. Чуть-чуть сдвинутся, самую малость, чтобы дуло упиралось чуть ближе к краю спины, чтобы были хоть какие-то шансы.

            - Не нужно, Мишань. Честно, не надо.

            - Это Леха Шрам был, да Дим? Я опросил соседей, это он здесь жить должен.

            - Сам ведь ответ знаешь, не надо время тянуть. А теперь выкинь нож.

            Миша разжал руку и лезвие звякнуло о засаленный пол квартирки. Квартирки, которую пару недель назад снял высокий человек со шрамом на щеке. Человек был скрытным, менял уже третью квартиру, но Миша нашел его. Нашел и решил зайти в гости.

            - Молодец. Что еще принес?

            - Ничего.

            - Ну и дурак, с ножом против Лехи попер? Он бы тебя по этой квартире размазал бы.

            - А ты дай мне такую возможность, Дима. И пусть он меня попробует размазать, пусть эта сука попробует, пусть эта тварь...

            - Тихо.

            Вдох. Выдох.

            - Дима, послушай...

            - Нет.

            Солнце скрывалось за соседней многоэтажкой. Миша видел в окно, как оно постепенно прячется за крышей. Дима молчал.

            - Почему не стреляешь?

            - Думаю.

            - Думай быстрей, висеть вот так в неизвестности, знаешь, страшно. - надо же, нашлись силы связно говорить.

            - Заткнись и не мешай.

            Но молчать не хотелось.

            - Знаешь, он ведь походя убил ее. Просто выстрелил в голову, когда с ювелирного вылетал. Зачем? Почему? Он ведь в маске был. А кроме нее других свидетелей хватало, а он только три выстрела сделал. И только один — смертельный. Случайность, наверное. Только зачем, скажи мне, зачем, Дима?

            - Не знаю. Леху наказали. Примерно. Тот налет ошибкой был.

            - Он мертв? - а вдруг, ну вдруг все же не зря, не зря эти полгода, не зря он пришел сюда.

            - Нет, просто примерно наказали. Не спрашивай.

            - Пистолет у тебя, как скажешь.

            Вдох, выдох. Молчать нет сил.

            - Почему ты сам пришел? Почему не предупредил кого надо? Или вальнули б меня в подъезде, типа случайно.

            - Неправильно было бы. Так — правильно. Ты правильный был, дурень, так и умирать тебе надо правильно.

            - И это я дурак, да? - голос немного дрогнул. Умирать не хотелось. Пока жив тот ублюдок.

            Дима не ответил. Ствол больше не давил на мокрую от пота спину.

            - Почему ты с нами не пошел, когда я тебе звал, а Мишань? Не было бы этого ничего. Ничего б, понимаешь. - вздох. - Да и потом... Нахрена ты из-за бабы так взъелся Мишка? Ну я понимаю, жена, все такое. Так жил бы дальше, нашел бы другую. Жизнь не заканчивается.

            - Если скажу, что любил, не поверишь?

            - Поверю, чего уж там. Но все равно глупо же.

            - Как есть.

            Вдох, выдох.

            - Мое предложение: сейчас я позвоню человечку. Он приедет и заберет тебя. Вывезет из города, привезет на дачку одну. Там посидишь недельку. Через неделю я приеду, привезу бабла столько, что тебе на всю жизнь хватит. И ты свалишь сначала из области, потом из страны. Документы, вся херня, уже готовы будут. Свалишь и о тебе никто никогда не услышит, я в том числе. Только потому, что мы друзья. Мишань, соглашайся.

            - Был бы другом, помог бы там, где помощь нужна.

            - Да или нет? Выбирай.

            - Я согласен.

            Позади раздался вздох.

            - Ну тогда годи, я наберу человека этого. - послышался шорох расстегиваемой куртки.

            Сейчас!

            Он развернулся и рванул к Диме. Бросился всем телом, пытаясь перехватить руку с оружием. Два глухих щелчка и две горящие пчелы пробили легкое. Мозг разлетелся от боли, ноги спутались. Перед лицом оказался грязный пол.

            - Дурак ты, Мишка. Знаешь, мне правда жаль. Ты прости, я действительно иначе не могу.

            Вдох взорвался болью, странный свист из дырок в груди.

            - Родители нуждаться не будут, обещаю. Ты прости. Черт, прости, реально. Тебе больно? Конечно, больно. Ты потерпи. Знаешь, я плачу. Вот ведь. Ты прости, Мишаня. Ты прости. Сейчас уже все. Прости, Мишаня.

            Выдох.

            Ответить. Хоть что-то. Мысли путаются. Найти слова. Те самые, что он не нашел в парке. Нет, никак.

             Где он ошибся? Что сделал не так? С Димой он всегда играл черными. Сделал бы он иначе, если все повернуть вспять?

            Светловолосый паренек сделал ход: Е2-Е4. Миша потянулся к черной пешке, чтобы ответить, начать только недавно выученную защиту.

            Вдох.

            И щелчок сверху.

Коробка Искривлений

Благодарности Виралу и Сабуро

            Его звали Лаки. Две тысячи и две сотни лет назад его могли бы звать Феликс. Имя это, вернее, прозвище, означало "счастливчик", и сам Лаки считал, что оно ему совершенно не подходит. Но так решили Майор и Джут, а с ними лучше было не спорить. Здесь, на территории аномалии, спорить вообще было опасно. Особенно, если дело касалось спора с самим собой.

            Об аномалии он услышал примерно за месяц до того, как попал сюда. Странному научному проекту требовались добровольцы для проживания в зоне на севере материка, недавно подвергшейся терраформированию. Деньги за это обещали немалые, одновременно предупреждая, что отбор будет жёстким. Но когда Лаки заговорил о своём желании принять участие в эксперименте с Майлзом, тот выглядел не на шутку встревоженным.

            - Послушай, парень, что тебе вообще известно об аномалиях? - Майлз стащил с головы визуализатор, разворачиваясь к другу в кресле-вертушке.

            - Там творятся необъяснимые вещи, - пожал плечами Лаки.

            - Ага, ответ достойный учёного мужа из философской коллегии при Департаменте науки! - съязвил Майлз. - Но, братец мой, аномалия - это тебе не шутки! Вот, взгляни-ка, - он нацепил прибор обратно, спроецировал картинку визуализатора на стену перед собой и принялся лихо перебирать в воздухе пальцами - печатать на голографической клавиатуре.

            - Вот аномалия на Планто-11. На кадрах - примеры мутации, проявившейся в следующем поколении. Атрофированные нижние конечности, чрезмерно удлинённая лобная кость черепа, лишение волосяного покрова, неспособность к дальнейшей репродукции... Дальше - Аристо-Л. Попавшие в зону аномалии испытывали серьёзный дефицит кальция, их кости рассыпались в песок в считанные дни... А вот моя любимая, Скорта-4. Здесь население вообще обезумело и принялось пожирать друг друга - аномалия выкрутила индикатор насилия в мозгу на максимум. Так что пришлось подвергнуть всю планету орбитальной бомбардировке направленным метеоритным потоком - зараза распространялась удивительно быстро! А это три миллиона человек, на минуточку.

            - То есть, когда я вернусь оттуда, я захочу тебя покусать, если прежде не рассыплюсь в труху? - скучающим голосом поинтересовался Лаки. Умению своего приятеля доставать из лайфнета закрытую информацию, за которую им грозило уголовное преследование, он давно перестал удивляться.

            - Я же сказал, - раздражённо бросил Майлз, срывая с себя визуализатор, - не шути с этим! Если не выходит убить себя спид-тониками и дешёвым пойлом, зачем лезть в самое пекло? Лучше возьми "визирь" и набери, и лети - к ней!

            - Пошёл к чёрту, - предложил ему Лаки холодным тоном. - Давай дальше про свои аномалии.

            - Добро, - кивнул друг. - В общем, вся соль в том, что возникают они зачастую как раз после неудачных попыток людей что-то там прикрутить, под себя подстроить. Покрыта планета вечной мерзлотой, а колонистов девать некуда - ничего, сейчас мы её терранём в райские кущи! А потом - бах!

            - Большинство примеров терраформирования - удачны. Ну, во всяком случае, по официальным данным, - поправился собеседник. - Но, по-твоему, лучше вечно жить под куполом? - он указал пальцем вверх, предполагая раскинувшееся на уровне тропосферы защитное поле.

            - Удачны, - неожиданно согласился Майлз. - Но сколько можно испытывать судьбу? Может, самое время угомониться? А то с каждой новой теркой - новый провал... Разве только со Скортой до конца не понятно - кто-то говорит, что там на населении испытывали бактериологическое оружие... Раздолбать к нулям целую планету!

            - Уймись, чёртов старый хиппи, - беззлобно оборвал его Лаки. - Так разбираться в технологиях и быть таким консерватором! В любом случае, денег свалить с этой планеты у меня нет - а подышать нормальным воздухом, хоть разок, хочется.

            - Зато на пойло хватает, - покивал головой Майлз, и был снова послан.

            В следующий раз он вспомнил об эксперименте, когда Майлза уже не было рядом. Лаки куда-то брёл по городу, периодически вздрагивая от проклятых автомобилей на магнитной подушке, снующих над головой, и тут в глаза ему бросилась навязчивая реклама-проекция. "...час. Врата рая открылись, - вещала стройная шатенка, одетая в обтягивающий купальник. -  Новая планета, с условиями, идеально соответствующими Лазурному берегу середины XX века. Полное терраформирование. Спешите оформлять билеты - Кинеа-9 ждёт вас!"

            Лаки хмыкнул и отправился оформлять себе путёвку в собственный райский уголок.

            Беглое сканирование сети дома не принесло результата - объявление перестало быть актуальным. Несколько приуныв, Лаки нашёл в сохранённых заметках контакты научпроекта и наугад кинул запрос на входящий вызов.

            Ответили ему сразу.

            - Добрый день, вы позвонили в компанию "Серенити", - бодро отрапортовал женский голос на том конце линии телекома. Картинки не было.

            - Да, день добрый, - привычно стушевался Лаки, не видя лица собеседника. - Вы тут давали объявление, я бы хотел поучаствовать в вашем проекте...

            Выяснилось, однако, что в колл-центре ни о каком проекте и знать не знают, потому его звонок переадресовали. Дальше с ним общался мужчина - тоже в голосовом режиме. Лаки привык не светиться сам, но подобное поведение от солидной конторы несколько обескураживало. Мужчина задал несколько вопросов, аккуратно подбирая слова, после чего предложил пройти собеседование при личной встрече. Лаки уже готов был разочароваться в своей идее и отказаться, когда представитель компании "Серенити" неожиданно заявил:

            - Мы вышлем за вами машину. Не беспокойтесь, мы определили ваш адрес по входящему вызову. Спускайтесь к подъезду через пять минут, всего хорошего, - на этом связь прервалась.

            "Проклятье", - чертыхнулся Лаки, избавляясь от визуализатора и покрываясь лёгкой испариной. Вот в том, что ему сейчас стоило "не беспокоиться", он точно не был уверен. Майлз в прошлом году поставил на его железо свои блокираторы, обзаведясь новыми - сигнал они раньше глушили на "ура". Так быстро устарели? И что за настойчивость - зачем этим учёным тут же понадобилось его видеть? Ох, прав был Майлз...

            Несколько минут Лаки лихорадочно соображал, что к чему, потом глубоко вздохнул, относительно утешая себя привычной мантрой: "Человеку в этом мире всё должно быть безразлично". Она выручала его с самого детства, когда он едва не сломался впервые. С некоторого времени слово "безразлично" заменило другое, куда более краткое и ёмкое.

            "Ладно, не распылят же они меня, в конце концов, за инфу из официальных каналов!"

            Машинка уже терпеливо ждала, подрагивая в воздухе, у подъезда, тёмно-синего цвета - этот цвет его успокоил. Боковая дверь отъехала вверх, и Лаки с комфортом устроился на мягком сиденьи. Водителя, как и следовало ожидать, не было. Тем лучше - меньше вероятность, пусть и незначительная, ДТП. Лаки пожал плечами, созерцая проплывающий за окном пейзаж, пока автопилот не доставил его к месту назначения.

            Вытянутое белое здание в пять этажей (всего-то!), со стороны фасада - зеркальные стены; своя прилегающая территория с забором, естественно. А забор ничего так, внушает. Хоть и бетон с колючей проволокой сверху - банальщина дикая. Перед парадным входом, куда заботливо подвезло его авто, зачем-то - старенький экспонат истребителя, Майлз бы от зависти удавился. У Лаки душевного трепета они не вызывали совершенно. Когда его транспорт удалился на парковку, а вышедшая навстречу женщина оказалась низкорослой и явно не в его вкусе, Лаки освоился окончательно.

            Однако же ему пришлось немало походить по коридорам и кабинетам, причём общалось с ним попеременно, по меньшей мере, пятеро сотрудников этой "Серенити". Анкетные данные, два небольших теста - на интеллект и внимательность, тест на физические нагрузки... Отжимания прошли удачно, а вот после приседаний пришлось с полминуты отдышаться.

            "Эй, а вдруг мне вообще это не подходит?!"

            Когда Лаки поинтересовался у единственной здесь девушки, показавшейся ему привлекательной (хоть она и была блондинкой), та постаралась заверить, что ему компенсируют его время, так что ещё как минимум час он не роптал. Но к тому моменту, как подошла очередь психолога, скользкого лысеющего типа в очках, Лаки уже изнемогал. Очкарик стал задавать свои раздражающие вопросы, и в ответ получил всё по максимуму и наиболее доходчивым языком. Лаки без утайки рассказывал ему о своих девиациях и страхах (без крайнего фанатизма, разумеется), попутно додумывая на ходу - чтоб его, наконец, выпустили отсюда. Глаза за линзами стёкол, вначале равнодушные, открывались всё шире - и вот уже психолог смотрит на него горящим взором, а блондинка, побледнев, выходит за дверь.

            "Принеси мне ананасового сока, дорогуша, - хотелось Лаки крикнуть ей вслед. - И пусть эти ботаны уже считают, сколько должны мне за потраченное мной время!"

            Но он сдержался.

            Психолог не хотел уходить, пока на их столе не замигала синяя лампочка; на прощанье он долго тряс руку Лаки в своей потной ладони, глядя на него едва не с восторгом. Лаки даже не вставал.

            Очкарик ушёл, и в дверях появился тот самый мужчина, что разговаривал с Лаки по телекому - он моментально узнал его голос. Парень подобрался, сев более ровно. Если психолог раздражал, подобно назойливой мухе, то сейчас у Лаки появилось ощущение, что в комнату залетел овод, и он напрягся, глядя на вошедшего. Одетый в дорогой костюм, с приклеенной к лицу дешёвой улыбкой, на которую купилась бы разве что переигравшая в дэйтинги школьница-простушка, мужчина расположился напротив.

            "Меткаелс Баннинг", - гласил бейджик у него на груди.

            - Скажите, как вы узнали о нашей компании и нашем эксперименте? - задал он первый вопрос, не снимая улыбки.

            - По одному из инфоканалов крутили вашу рекламу, - как можно более беззаботно ответил Лаки, и тут же похолодел. Или это Рон ему кинул ссылку?

            - Насколько давно?

            - Недели... С месяц назад, - решил он ответить правду.

            - Почему же вы решили связаться с нами именно сейчас?

            "Не смотри на меня так, пижон! Это что, преступление - быть слоупком?"

            - Да как-то... занят был - то одно, то другое. А сегодня вот вспомнил.

            - У вас отличная память, - костюмчатый улыбнулся ещё шире.

            Лаки выдержал его взгляд. Только ногти руки, покоившейся на колене, принялись терзать обшивку кресла.

            - Ну, в конце концов, это практически моя мечта, - почти честно признался Лаки.

            - Вот как? - вскинул брови мужчина. - Дело в том, что десять дней назад мы приняли решение отказаться от участия добровольцев в нашем проекте...

            "Вот и славно".

            - ...Но ради вас, пожалуй, мы сделаем исключение.

            "О, нет..."

            Язык Лаки прилип к нёбу, и он понял, что стакан сока сейчас был бы весьма уместен. А ещё лучше - стакан бокси, да покрепче.

            - Мы ведь должны помогать с мечтой другим людям, не так ли? Особенно таким особенным людям, как вы, - и в руках костюмчатого сама собой возникла папка с бумажными распечатками.

            Бумага. Как архаично... И как зловеще.

            Лаки сдавленно рассмеялся, в ответ на тавтологию - запоздало рассмеялся, заворожено наблюдая за неспешными пальцами мужчины напротив, освобождающими угол папки из цепких объятий застёжки. А потом на него посыпался ворох фраз, и комната зашаталась перед глазами.

            - употребление запрещённых препаратов...

            - незаконное выкачивание программ...

            - нежелательные и сомнительные знакомства...

            - приводы в состоянии алкогольного опьянения...

            - психические расстройства...

            - Я справился, - хриплым голосом отозвался Лаки на последнюю реплику, - я держу своих демонов в узде.

            Мужчина внимательно посмотрел на него оценивающим взглядом.

            - Именно поэтому вы нам и подходите. Вам пришлось многое пережить, но вы научились справляться со своими страхами, ведь так?

            Лаки нервно кивнул. Пальцы прекратили теребить искусственное кожпокрытие, вцепившись в него мёртвой хваткой.

            Мужчина кивнул в ответ, и мягко, гораздо более натурально улыбнулся, стараясь его подбодрить:

            - Тогда позвольте ввести вас в курс дела. Как вы уже знаете, в связи со стремительным ростом популяции нашей колонии, на севере Авроры было проведено преобразование неподходящих для человеческой жизни территорий. Обычно преобразование идёт согласно расчётам... но всегда остаётся вероятность математического отклонения.

            Лаки молчал, старательно утрамбовывая в глубины памяти возникшие перед глазами кадры безобразных коротконогих уродцев-детишек.

            - В настоящий момент зона преобразования, получившая кодовое имя КсС-83, закрыта... в обе стороны. Мы не можем с полной уверенностью сказать, что именно пошло не так, у нас есть только предположения. Именно поэтому нам нужны вы.

            - Но почему я?.. - спросил Лаки, и голос его дрогнул. - Что случилось с остальными - там, в зоне, ещё кто-то остался? - до него запоздало начал доходить смысл слов костюмчатого.

            - До вас были и другие добровольцы, - кивнул мужчина. - К сожалению, мы не знаем, что с ними. Официально все они числятся пропавшими без вести.

            - Тогда зачем вам я, дьявол вас раздери?!

            - То, что мы знаем наверняка - это то, что отклонения в КсС-83 каким-то образом стимулируют человеческие страхи, - он сделал паузу. - Ни у кого из участников эксперимента не было таких результатов психотеста, как у вас.

            И снова комната поплыла перед Лаки, а слова собеседника долетали до его сознания раскатами грома.

            - по меньшей мере, десять дней...

            - постоянный контакт...

            - всем необходимым...

            - безбедное существование и всеобщее уважение...

            - на ваши ранние шалости...

            - Майлз, - очнулся Лаки. - С ним ничего не будет?

            Мужчина категорично покачал головой.

            - Безусловно, нет. Не беспокойтесь. Ни о чём не беспокойтесь - в конечном счёте, это для вашего же блага.

            Лаки машинально кивнул. Ему уже всё было "безразлично". Почти всё.

            - Осталась только небольшая формальность - удалить ваш модификатор НК-17.

            - Эй, - дёрнулся Лаки. "НыКарь" в своё время обошёлся ему недёшево. - Ваши кролики все "чистенькими" заходили, что ли?

            - Да, - отрезал костюмчатый. - Любой модификатор в состоянии повлиять на психику, так что подобную возможность следует исключить. По возвращению вы сможете позволить себе покупать новые ежедневно, поверьте мне. Не беспокойтесь, мистер Лаки...

            Лаки вздрогнул и часто заморгал. Нет, конечно, тот мужчина назвал его иначе. Настоящим именем. Но вспоминать его - лучше не стоило. Слишком много на нём было всего. Каждое воспоминание тянуло за собой невидимую паутину иллюзорности, неосуществимости, разочарования, сожаления - и, запутываясь в ней, жертва неминуемо попадала в лапы паука с большой буквы "С"... Он научился позволять себе вспоминать только те вещи, что происходили совсем недавно.

            К примеру, семнадцать дней назад, когда он и те двое из звёздной пехоты, лиц которых он так и не увидел, стояли на границе аномалии, и буквально через три шага от них из засушливой, потрескавшейся земли вырастала ослепительно изумрудная трава; а за лужайкой высились могучие седые сосны, и стая неведомых Лаки птиц парила в лучах рассветного солнца, осторожно облизывающих верхушки деревьев.

            - Ступай на траву, парень, и снимай гермошлем, - протрещал из нагрудных динамиков тот, которого, как понял Лаки, звали Кэл.

            Наверняка не настоящее имя. Как и он сам.

            Лаки потоптался нерешительно на месте, и перешёл на травку. Потом вопросительно взглянул на солдата. Тот нетерпеливо махнул рукой.

            - Это точно неопасно? - переспросил Лаки. - А вы?..

            - А мы останемся там, где надо, и в случае чего простимулируем тебя, - холодно отозвался Кэл, поправляя перекинутый через плечо на ремне рецессор.

            - Давай, пацан, не затягивай, - равнодушным голосом бросил второй.

            Лаки сглотнул, и принялся отстёгивать шейные крепления. Зажмурившись, он снял гермошлем... но ничего не произошло. Напротив, пение птиц неподалёку стало более явным, а когда Лаки попробовал сделать вдох, воздух показался ему удивительно насыщенным и живым.

            Настоящим.

            - Молодец. Швыряй мне шлем... Дальше - скафандр.

            Лаки послушно выполнил первое указание, завозившись с застёжками одежды и глубоко дыша. В процессе он сделал пару вдохов ртом, словно пробуя воздух на вкус, и второй десантник добродушно засмеялся:

            - Вот видишь, всё в порядке!

            Оставшись в костюме из модифицированного кожзаменителя, Лаки помедлил, стоя со скафандром в руках.

            - А назад?

            - А назад, как время придёт, - отрезал первый. - Приборы у тебя есть, выйдешь на это же место через десять дней. Ну же!

            - Может, махнёмся? - несмело осведомился Лаки, глядя на висящий на поясе у Кэла нож, в который уже раз за утро.

            - Ты что уже, воздухом обдышался?! - гневно затрещал динамиками пехотинец, вскидывая рецессор.

            - Кэл, потише, - вмешался второй, - он про твой ножик. Всю дорогу пялился.

            - Ножик? - глухо переспросил Кэл, и Лаки стало нехорошо от его тона и нацеленного на него оружия. - И зачем тебе мой ножик, сестрёнка?

            - Бриться буду, - выдавил Лаки, бледнея.

            Солдат отцепил нож левой рукой и швырнул в траву ему под ноги.

            - Эй, - тут же запротестовал второй, - это не положено! А вдруг он себя прирежет? Пацан, верни мне нож, - попросил он спокойнее, обращаясь к Лаки.

            - Да кому какое дело, - Кэл убрал рецессор. - Захочет убиться - найдёт, как. По мне, так пусть они все пересдыхают, если кто ещё остался - и учёные заодно.

            Лаки, застывший на месте, изумлённо вскинул брови. Так, в открытую, желать его смерти, в лицо?

            А потом понял, что перед ним - просто безликий пехотинец с ненастоящим прозвищем, и безразличие вернулось к нему, радостно распахивая объятия.

            - Мой брат шёл в числе десанта на Аристо, - негромко добавил Кэл. - Двинули.

            Второй подобрал скафандр Лаки, и они ушли, не оборачиваясь, к транспортному модулю.

            Лаки постоял, нахмурившись, ещё минуту, глядя им вслед, потом подобрал с земли раскладной нож Кэла и рюкзак со всем необходимым, брошенный ему вторым солдатом, и направился вглубь леса.

            Бриться он привык начисто, лазерной машинкой, безболезненно удаляющей волосяной покров с кожи - но здесь, в аномалии, как ему объяснили, на технику полагаться не стоило. Даже приборы, лежащие в рюкзаке Лаки, он все увидел впервые несколькими днями ранее, и место им было в каком-нибудь музее. К примеру, той штуке с крутящейся стрелкой, которую костюмчатый называл "компас". Лаки не сразу наловчился им пользоваться, а как бриться ножом - вообще слабо себе представлял. Конечно, он видел старые фильмы про бравых вояк, проделывавших подобное в кадре, но воспринималось это тогда в диковинку. Что ж, с завтрашнего утра придётся осваивать. И хорошо бы ещё найти до заката водоём... Каждый вечер он принимал душ, так же тщательно, как и брился, старательно смывая с себя переживания, лишние мысли, пытаясь очиститься от воспоминаний, от ошибок прошлого... А наутро вставал, и они вставали вместе с ним, присасываясь к коже холодными склизкими пиявками, и он снова чувствовал себя грязным, и долго приводил себя в порядок. А потом шёл в мир, лежащий под куполом, пытаясь отыскать своё место в нём - и не находил. Иногда он срывался и накачивался бокси, спид-тониками, и проводил в мутном бреду дни, недели - но всегда ему приходилось вернуться, когда самому, когда - с помощью Майлза, и всегда, после, ему становилось только хуже. Мир под куполом был слишком однообразен; он не давал вздохнуть, медленно переваривая людей в своей утробе, не позволяя никому вырваться из-под серого колпака.

            И вот он здесь. Хрустят под ногами ветки, джинсы стали влажными от росы, а где-то наверху, в кронах деревьев, щебечут птицы. Пахнет смолой... да, наверное, это смола. И что-то ещё вплетается в её аромат, становясь сильнее, перекрывая его, такой душистый, сладкий запах - от тех кустов, усеянных гроздьями тёмно-синих бусинок... Звёзды, какой здесь вкусный воздух! Надышаться - невозможно. Беззаботно ступая по лесу, сквозь внезапно ожившую детскую мечту, Лаки ощутил требовательное урчание желудка. Там, под куполом, ему редко удавалось заставить себя схарчить что-то раньше полудня. Он порылся в рюкзаке, и извлёк оттуда набор жевательных пластин - недешёвый и раритетный провиант, поставлявшийся исключительно для армейских подразделений. По вкусу пластина напоминала желе, и одна такая заменяла собой суточный рацион дюжего бойца. Лаки скептически пошуршал упаковкой - аппетита они не вызывали. Пройдя ещё немного, и не переставая оглядываться по сторонам, он присмотрел вполне добротное деревце с налитыми соком плодами - из тех, о которых смутно помнил, что они съедобны, по студенческому курсу архиботаники. Как-то их название перекликалось с небом... "ятучи"?.. По ту сторону никаких фруктов практически не встречалось - во всяком случае, у обычных людей. Слишком мало калорий. Слишком много производственных требований. Нерационально. А витамины все привыкли принимать отдельно, в пигулках.

            Лаки сорвал круглую, красную ятучу с дерева, и повертел в руках. Пожалуй, здесь, в райских кущах, все плоды должны быть съедобными. Иначе - смысл?.. Костюмчатый говорил, что, после первых подозрений на аномалию, образцы всего, что только можно было достать, вплоть до тех же фруктов и мяса животных, подвергли тщательнейшему нейрохимическому анализу, и ничего не нашли. Лаки осторожно откусил кусочек, сделал пару жевательных движений - и едва не поперхнулся слюной.

            Укус, ещё укус - и вот на его ладони лежит обглоданный со всех сторон огрызок с высыпавшимися семенами. Лаки с некоторым сожалением поглядел на него, но семена жевать не стал, и потянулся за следующим фруктом. Ещё и ещё - и вот трава перед ятучей уже густо усеяна огрызками, а Лаки всё продолжал захлёбываться слюной, вкусом и восторгом.

            Разглядывая вовсю щебечущую в десятке метров пташку, Лаки собирался отправить в рот очередную порцию ятучи, но брезгливо отдёрнул руку, переведя взгляд на фрукт. На месте недавнего укуса копошились мерзкие жирные черви, хотя Лаки мог поклясться, что ятуча не была червивой, когда он сорвал её с дерева. Парень швырнул плод в траву, выплюнув то, что не успел прожевать, и в ту же секунду ощутил жжение в горле. Согнувшись, он схватился за шею рукой, не в силах вдохнуть, борясь с подступившими спазмами, и красная жижа закапала у него изо рта на зелёный травяной ковёр. Задыхаясь, Лаки таращил глаза, а кожа под пальцами руки, сжимающей горло, пошла бугорками - и когда он с усилием оторвал от шеи ладонь, в ней змеились те самые черви! Привалившись к дереву, он захлёбывался кровавой пеной, пока пронзительный крик замолкшей на время птицы не заставил его резко повернуться в ту сторону - и так же резко ему стало легче. Жжение прошло, и Лаки сделал несколько осторожных вдохов. Он взглянул на ладонь - она была чиста. Отдышавшись, он ошалело огляделся - никаких червей или кровавых пятен. Ощупал горло - пара царапин, по-видимому, оставленных его же ногтями, да и только. Никаких следов гнили на надкушенной им ятуче - он даже разломал фрукт, чтобы удостовериться.

            Лаки шлёпнулся на траву, издав короткий нервный смешок. Так вот ты какая, аномалия КсС-83!..

            - Птичка моя, береги меня!..

            За день Лаки ещё дважды останавливался подкрепиться плодами различных деревьев, стараясь, чтобы поблизости непременно было слышно пение птиц. Это отняло у него немало нервов, но он решил, что обязан себя пересилить, пока ещё в состоянии справиться со своим страхом. Так что Лаки ограничился тем, что не слишком усердствовал с едой. Во второй раз ему попался действительно червивый фрукт продолговатой формы, и парень долго тёр глаза, тяжело дыша, и вновь и вновь рассматривая плод, пока наконец не зашёлся совершенно идиотским смехом. Отсмеявшись и моментально помрачнев, Лаки двинулся дальше, неся червью поживу в руке с полчаса, пока пальцы его не разжались сами собой.

            Часа через три, а может, и через четыре, после полудня он набрёл на сплюснутой формы озерцо с песчаным берегом. За водоёмом начинала понемногу проявляться холмистая местность, и противоположная сторона высилась над водой на добрых пару метров, вся изрезанная корнями каких-то больших деревьев. Минут пять Лаки стоял, задумчиво покусывая губу и пощёлкивая пальцами, глядя на водную гладь, затем встрепенулся, отыскал добротную палку и с величайшей предосторожностью проверил дно. Только потом он позволил себе умыться и ополоснул тело - не заходя, впрочем, глубже, чем по колено.

            Ближе к вечеру он проголодался не на шутку. Фруктов в рационе на сегодня хватало - да и желудок мог воспротивиться столь радикальному изменению в привычном меню, а опустошать аптечку раньше времени не хотелось. Лаки извлёк из рюкзака пластинку, и, покривившись, сунул её в рот, где она мгновенно разбухла. Одними ятучами и подобным добром сыт не будешь. Лаки пообещал себе попробовать завтра смастерить какое-нибудь подобие оружия и поохотиться - за день он видел немало различной живности, от косуль до волков. За последними Лаки даже хотел погнаться, поддавшись внезапно охватившему его детскому восторгу. Костюмчатый объяснял, что терраформирование исключает возможность нанесения видоизменённой природой умышленного вреда человеку. Но дикие собаки находились не слишком близко, а отклоняться от предписанной траектории не стоило, так что Лаки довольно быстро оставил эту затею. Водоём он нашёл, теперь ему нужно было до заката добраться до самой станции "терки" - "коробки", как её называли техники. И она, как и всё неведомое и непонятное, манила и пугала его одновременно.

            Некоторое время ему пришлось продираться через валежник, и Лаки принялся чертыхаться, подумывая вернуться к озеру до того, как солнце перестанет питать светом землю. Но вот лес расступился перед парнем, и его сердце пропустило один удар, прежде чем застучать снова. Он увидел Коробку.

            Она находилась в центре мёртвой породы, подобной той, что окружала аномалию, с диаметром в несколько сот метров - занимая по ширине примерно половину. Пятно выжженной земли имело овальную форму, вытягиваясь по направлению его движения, как с трудом различил Лаки. Сама Коробка представляла собой, на первый взгляд... коробку, круглое одноэтажное здание с гладкими стенами цвета холодного металла и одной-единственной дверью, обращённой к парню - и он знал, что она действительно одна. Но видимая часть являлась только верхушкой ледника. Коробка уходила вглубь земной коры на километры, десятки километров, конусом вгрызаясь в планету, изменяя, подчиняя, преобразовывая...

            Первой мыслью было припустить отсюда со всех ног, и бежать, не останавливаясь, до края аномалии. Вернуться под купол, и забыть всё, как страшный сон... Забыть этот страшный сон. Лаки подавил настойчивое желание, напомнив себе, что его заберут только через десять дней. Девять плюс ночь. И если он рассчитывает жить дальше без купола, где-то в другом месте, где терраформирование прошло успешно, да вдобавок забрать с собой Майлза... и не только - то лучше ему сделать всё, как надо.

            Он эмоционально сплюнул себе под ноги и решительно направился к Коробке - "знакомиться". Утренний страх пока оставался единственным, и Лаки старался не смотреть себе под ноги, чтобы не обнаружить там тянущихся к нему из песка рук покойников. У двери он извлёк из рюкзака, пожалуй, единственный технологически современный девайс - ключ-карту, и поднёс её к считывающей панели. Открылся неосвещённый проход, слабо мотивировавший своей затемнённостью ступать в него. Но после того как Лаки, привычно ругнувшись, зашёл-таки внутрь Коробки, его проклятие сработало волшебным образом и пространство вокруг осветилось. Дверь за спиной с шипением стала на место, и парень обнаружил себя в коридоре перед дверью внутренней. Коридор, предположительно, тянулся по всему периметру Коробки - не слишком широкий, не более четырёх метров. Даже, скорее, узкий. Пожалуй, чересчур узкий. Всё уже и уже...

            Лаки подавил волну нарастающей паники, повторяя свою мантру, и собрался с духом перед финальным штурмом. Проблем имелось, в сущности, всего две. Проблема была в том, что здесь могло не быть людей. Тогда Лаки предстояло заняться рутинной работой для "большого брата", в которой он совершенно запутался ещё во время первых объяснений. Очень Большая Проблема была в том, что здесь могли Быть люди. И что они из себя представляли, и как отреагировали бы на его появление - виделось загадкой.

            Заметно подрагивающей рукой он повторно активировал ключ, в другой сжимая нож Кэла. Панель приняла карту, однако внутренняя дверь открываться не спешила. Лаки попробовал снова, а потом ещё раз - но единственной реакцией системы оставался слабый звуковой сигнал.

            Что, если и первые двери тоже не сработают, и он окажется заперт здесь навечно, в узком пространстве между двух стенок?!

            Но тут над второй дверью зажёгся экран монитора, и появившийся на нём худой мужчина с редкими усиками и кругами под глазами, не в пример своей измождённой внешности, радостно воскликнул:

            - Добро пожаловать в Коробку Искривлений! Представьтесь, пожалуйста!

            - ...чтоб ты обосрался! - вскрикнул от неожиданности Лаки, готовый последовать собственному пожеланию.

            Мужчина на экране нахмурился.

            - Вряд ли это ваше настоящее имя. Назовите причину своего визита?

            Стараясь унять бившую его дрожь, Лаки разглядывал усатого. На вид - его ровесник, лет двадцать пять. Одет в форму техперсонала, разговаривает с заметным юпитерианским акцентом. Настроен, вроде, дружелюбно...

            - Я... Меня прислали проверить, всё ли у вас в норме, и не нужна ли какая помощь. Из "Серенити".

            Лицо мужчины прояснилось:

            - А, так вы в гости?

            - Ну... да? - неуверенно согласился Лаки.

            - Тогда добро пожаловать! Входите и следуйте за мной.

            Дверь открылась, пропуская его в небольшой полукруглый зал. Внутри никого не оказалось, и Лаки призадумался было, за кем же ему нужно следовать, но возникшая голограмма усатого приветливо помахала ему и нырнула в ближайший коридор. Шагая за проекцией по лабиринту станции, парень не мог избавиться от удивления. Отнюдь не такой встречи он ожидал даже в самых радужных своих предположениях. На первый взгляд, всё здесь было в порядке. Ну, малость шальной учёный, так они все - того...

            Проекция остановилась перед очередной дверью, снова помахала ему, обернувшись, и исчезла. Лаки зашёл в двухъярусное помещение, представлявшее собой командную рубку, судя по наличию здесь нескольких рядов столов с вмонтированными цифровыми панелями, обилию датчиков, рабочих пультов, мониторов и прочей электроники. Стоявший ярусом ниже у интерактивной карты человек поднял голову и внимательно посмотрел на вошедшего.

            - Лаки, - произнёс он после некоторой паузы.

            - Что? - не понял парень.

            - Ты - Лаки, - повторил человек. Среднего роста, широкоплечий, со смуглой кожей и цепким взглядом.

            Лаки не успел удивиться ещё больше, как на него налетел усатый с монитора, только теперь - вполне реальный, бросившись обниматься.

            - Я знал, брат! Знал, что кто-то ещё обязательно придёт! - кричал он, взбегая по ступенькам на верхний ярус. - Меня зовут Джут, брат!

            Лаки неуверенно ответил на его рукопожатие, и усатый притянул его к себе, заключая в объятия, не переставая повторять:

            - Я знал, брат, знал! - а потом смачно поцеловал в щёку.

            Лаки отпихнул ожившую проекцию, глядя на Джута, как на умалишённого. Внешность того действительно заставляла сомневаться в его адекватности. Чуть раскосые, бегающие глаза, короткая стрижка. Блондин. Не ел он как будто с неделю.

            - А я говорил, майор, что будут ещё люди, - ничуть не смутившись неприязненной реакции парня, продолжал Джут, обращаясь к поднимающемуся к ним второму. - Две недели никого не было!

            Лаки повернул голову в сторону его собеседника. Этому, пожалуй, под пятьдесят - волосы тёмные, тоже короткие, а вот бакенбарды седые. Открытый прямой лоб, и...

            - Майор, - протянул тот руку, крепко пожав ладонь Лаки.

            Военный и безумный техник?..

            - Очень приятно, сэр, - парень попытался разглядеть знаки отличия на простой синей рубашке, но заметил только бугрящиеся под ней мышцы. - Моё имя...

            - Лаки, - перебил его майор. - Здесь, у нас, не принято обращаться друг к другу по имени.

            - Как скажете, сэр... - пробормотал Лаки, и вдруг заметил. За отворотом рубашки, с фамильярно расстёгнутыми двумя верхними пуговицами, на которой не было галстука.

            На шее у "военного", со стороны солнечной артерии, виднелась чёрная прямоугольная полоска, представлявшая хитросплетение вьющихся символов. Это и были его "эполеты". Лаки любил старые фильмы, и худо-бедно, но умел находить в лайфнете интересующую его информацию. "Майор" оказалось не званием, а кличкой этого человека, а сам он был из благородных - бандитом.

            Зэк и его шлюха.

            И Лаки, бледнея, проклял свои тёмно-русые волосы шапочкой, доходившие до середины шеи, серые глаза и неестественно длинные, как для мужчины, ресницы - проклял, как отродясь не проклинал, даже когда в детстве сверстники постоянно дразнили его девчонкой.

            - Давно здесь? - поинтересовался Майор, не отводя колючего, изучающего взгляда.

            - С утра, - выдавил из себя Лаки, стараясь не смотреть ему в глаза.

            Нет, он не походил на одного из тех пижонов, которые наносили себе на тело татуировки, даже не задумываясь об их истинном значении, а так - чтобы похорохориться перед друзьями. Обычно пижонов находили синими, с перерезанной шеей. Всё по старинке. И судя по количеству вензелей и ширине самой полоски, среди благородных звание Майора было ничуть не ниже рангом.

            - Один пришёл? - продолжал задавать вопросы бандит.

            - Да... сэр.

            - Когда назад?

            - Через десять дней.

            Майор кивнул, и встал вполоборота, позволив Лаки вздохнуть свободнее.

            - Как в пути, добрался нормально, брат? - подал голос Джут, и прозвучало в нём почти искреннее сопереживание.

            Значит, они тоже прошли через подобное.

            - Нормально. Один раз, правда, стало дурно... но это наверняка из-за жары.

            - Да уж, - подтвердил Майор, глядя в сторону, - здесь бывает жарко.

            Лаки решился.

            - Позвольте вопрос, сэр?

            Благородный снова посмотрел на него, теперь - с ироничным прищуром. Понял, что он заметил?..

            - К чему формальности, сынок? Зови меня просто Майор.

            - Майор... Вас здесь только двое, или есть кто-то ещё?

            - А кого бы ты хотел видеть? - деланно изумился зэк. - К сожалению, девчонок нам пока не завезли.

            Справа от него весело заржал Джут, и Лаки вздрогнул.

            - И как вы здесь... как вам... в аномалии?

            Майор перестал усмехаться, и глаза его опять стали холодными и злыми.

            - В каком-то смысле, аномалия - это и есть мы.

            Вот этого Лаки совсем не понял. А понял только то, что хочет поскорее убраться отсюда, и подальше. От психа и преемственного убийцы. Прямо сейчас.

            - Я... - он предательски закашлялся. - Я могу идти?

            - Да, конечно, - неожиданно легко согласился бандит, снова меняясь в настроении. - Не забудь заглянуть к нам в гости ещё раз до своего возвращения, сынок!

            И на негнущихся ногах, не слушая разочарованное бормотание Джута, Лаки оставил командную рубку, позволив себе вздохнуть лишь после того, как дверь за ним закрылась. Оказавшись снаружи Коробки, парень поминутно оглядывался на неё, словно ожидая какого-то подвоха. И вот она уже скрылась из виду, а над головой распростёрлись мохнатые лапы деревьев - но Лаки шагал, не сбавляя скорости, словно ему не пришлось покрыть сегодня внушительное расстояние.

            Он подумывал было забраться на дерево, но предположил, что свалится оттуда во сне - так что на ночлег парень устроился между корней дуба с холмистой стороны дневного озера, обойдя его. Он устал, чертовски устал, слишком много было пройдено за этот день, слишком многое пришлось пережить, и Лаки ворочался на подстилке изо мха, борясь с напряжением, прислушиваясь к звукам природы вокруг и клокочущим чувствам внутри. Первый раз всегда страшно; завтра, завтра будет новый день, появится солнце, и он с наслаждением окунется в притаившиеся рядом воды, сейчас главное - дотерпеть, выдержать. Проснутся птицы, музыка их наполнит лесной храм, и он понесётся за испуганно улепётывающими оленятами, смеясь и кувыркаясь в потревоженной листве - только бы наступило это завтра! И звери кинутся врассыпную, а он примется преследовать одного, с крепкой, остро заточенной палкой, хищник в предвкушении мяса и крови; и настигнет добычу, и будет убивать, убивать...

            Спал он чутко; да и не сон это был вовсе - беспокойная мутная дрёма. Ему снился плеск воды неподалёку, шорох песка, блеск кожи в дурном лунном свете, горящие в ночи глаза, алчущие поживы, треск ветоши под массивными короткими лапами, с шипением выталкиваемый воздух, дуновение которого он ощутил на собственном лице... Лаки разлепил веки - и закричал, закричал от ужаса, сводящего с ума первобытного страха, пытаясь отпрянуть, натыкаясь спиной на шершавую кору широкого ствола. Пока он ворочался во сне, нож вывалился у него из руки, и Лаки почувствовал удивительную беспомощность голосящего, вопящего, орущего корма перед ожившим кошмаром, исторгнутым из чрева природы. Он кричал от своей ничтожности, пока вышедшее из воды чудовище не ударило его по ноге, вспарывая кожу под джинсами, оставляя глубокий порез от острых когтей - и Лаки увидел своё разорванное тело под деревом, раскиданные по песку потроха, словно наяву. Тогда он закричал от боли, ненависти и отчаяния, готовый броситься на мерзкое отродье, и утопить его в своём бушующем гневе, закричал, пружинясь и отталкиваясь от дерева, взрыхляя дёрн - и варан на мгновенье замер, попятился, и исчез в лесной чаще.

            Лаки погнался за ним, и упал, захлёбываясь в истерике. Он нашарил свой нож, лихорадочно накинул лямки рюкзака и, время от времени вскрикивая, взялся карабкаться на дерево, под которым спал. Не без труда ему удалось залезть на высоту в полтора своих роста, и он попытался перевести дух, когда проклятое шипение раздалось снова, над самым ухом - и на его плечо свалилась с ветки сверху змея. Ещё одна упала прямо на голову, и Лаки с нечеловеческим воплем полетел с дерева, цепляясь за ветки. Он больно ударился об землю, вывихнув ладонь левой руки, и снова заорал, целой рукой сбрасывая с себя ползучих гадов. Подобрав сумку, он побежал вдоль озера, к огромному, торчащему из воды плоскому валуну, который приметил вечером. Швырнув рюкзак на середину, Лаки встал над ним - выставляя перед собой руку, сжимающую нож, и резко метаясь из стороны в сторону. Он превратился в воющий комок ярости, истово желающий гибели всему враждебному, что его окружало.

            Всему.

            Только когда небо на востоке стало светлеть, а у него уже не оставалось сил, одно только безразличие - он забылся тяжёлой дрёмой, и проспал до полудня, периодически дёргаясь во сне. Пробуждение не несло с собой облегчения; напротив, страхи обрушились на него лавиной. Отправившись исследовать окрестности, он попал в болотистую местность, и почва с наслаждением принялась засасывать его в своё нутро. Лаки увяз по самую грудь, пока не совладал с этим страхом - и тотчас обнаружил себя стоящим на крепкой, каменистой земле. Обнаруженная им пещера, которую можно было бы использовать в качестве места для ночлега, поначалу встретила его дружелюбно. Но стоило парню углубиться в неё, как его атаковало множество громадных летучих мышей, изранивших Лаки руки, шею и лицо, и пытавшихся выцарапать глаза. Насилу отбившись, он бросился назад - но за ближайшим поворотом пещера внезапно разветвлялась множеством рукавов, и их он не помнил! Когда он блуждал в лабиринте, глухой рокот раздался из-под земли, своды каверны затряслись и рухнули, погребая его заживо...

            Потом, среди белого дня, всё вокруг вдруг заволокло туманом, и дальше протянутой руки предметы пропадали из виду; и только багряные всполохи, то тут, то там, зловеще мерцали в нём, подбираясь всё ближе...

            Потом, когда на третий день он купался в озере, невидимое щупальце схватило его за ногу и потащило ко дну, и он погружался в мутный ил, и перед ним мелькали лица утопленников; и, с неимоверным усилием выныривая на поверхность, он оказался опутан склизкими водорослями, повисшими на нём мёртвым грузом...

            Потом случилось так, что природа вдруг замолкла и наступила тишина, мучительно-пронзительная, в которой раздавалось лишь гулкое биение его сердца, шум крови в висках, невыносимое сопение дыхания, раздирающий хруст сглатываемой слюны, и он попытался затихнуть сам, но не мог, а только грохотал всё больше, медленно сходя с ума, пока, наконец, не выдержал - и его не разорвало изнутри...

            Потом...

            Коробка испытывала его на прочность, подбрасывая всё новые и новые, необычайно изощрённые безумства. В любой миг мир мог смешаться и перемениться, обрушиваясь на его рассудок бессмысленным, всепожирающим хаосом; и - не убивая его. Не мог? Не хотел? Ждал, пока - сам? Лаки перестал бояться смерти - мысли о ней приносили ему облегчение, и волны взбесившейся природы разбивались об его каменное безразличие.

            Вместе с тем, зачем-то он продолжал жить - и даже что-то делать.

            На второй день он выстрогал, как и обещал себе, некое подобие оружия, и отправился добывать дичь. Безуспешно - живность разбегалась, не давая ему приблизиться и на дюжину шагов. Единственное, что он смог занести себе в актив - разорённое гнездо некрупной птицы. Лаки вскарабкался на дерево и поживился яйцами, и даже удачно ткнул несостоявшуюся мать своей палкой - правда, не столь удачно, чтобы поживиться и ею. Яйца были маленькими, и все восемь штук он приговорил за один подход; а над лесом всё раздавался горестный клёкот пернатой плакальщицы - так что Лаки, насытившись, возненавидел себя. Он бы непременно предался хандре, если бы Коробка услужливо не подбросила ему очередной страх.

            Третий день парень посвятил рыбной ловле, накопав червей. Рыба клевала негусто, усидчивости ему не хватало - и результат оказался едва ли не скромнее вчерашнего. Сверх того, взявшись разводить костёр, он долго не мог высечь искру из доядерного барахла, и, не выдержав, запустил никчёмный предмет куда подальше.

            Следующие полчаса - когда он поостыл - прошли в поисках улетевшего инвентаря, и были столь же бесплодными.

            К вечеру кусты неподалёку от его стоянки затрещали, и Лаки схватился сперва за палку, потом передумал и выдернул из-за пояса нож, но тут раздалось:

            - Это я, брат, всё в порядке, брат, это я, брат! - и из кустов вывалился Джут.

            Лаки выдохнул и опустил нож.

            - Как ты, брат, всё хорошо, брат?.. А что у тебя с лицом, брат?

            Раскосый выглядел ещё более дёрганым и измученным, чем в день их знакомства, гораздо чаще повторяя своё фамильярное обращение. Смотрел он на Лаки чуть ли не с жалостью. Парень представил, как в таком случае должен смотреться он сам, и криво усмехнулся. Он взглянул на ладонь с ножом - она не подрагивала. Она тряслась.

            - Лучше всех, брат, отдыхаю, брат, на природе, брат! - принялся потешаться над дурачком Лаки, и ему стало капельку легче. - А это - так, порезался, когда брился. Ты сам пришёл? Джут? - на секунду напрягся он.

            - Сам, брат, сам! - заулыбался усатый, приняв его паясничанье за чистую монету. - Рад, что дела у тебя бодрячком, брат!

            Отсутствие поблизости Майора успокоило парня. Он взглянул на свою танцующую руку.

            "Отрежу к такой матери", - зло сказал он ей, и она как будто угомонилась.

            ...Тут он запоздало подумал, как дурачок сумел его отыскать, и раздосадовано закусил губу. Интерактивная карта?.. Что ж, этого следовало ожидать.

            - Можно я присяду, брат? - незваный гость проявлял чудеса деликатности.

            - Валяй, - Лаки сделал приглашающий жест. Потом хмыкнул, и убрал нож.

            - Хорошее место ты выбрал, брат, - принялся осматриваться Джут, беспрестанно кивая и улыбаясь, - хорошее, годное. Не отходишь далеко. Хотел я тебя застать, брат - и застал.

            Он расцвёл такой улыбкой, что Лаки захотелось сказать: "Хороший Джут, хороший", и кинуть ему рыбку.

            ...Ага, рыба, чтоб её так.

            Да и ладно. Добавим абсурда.

            - Угостить тебя, к сожалению, мне нечем, - парень картинно развёл руками, - разве что сырой рыбы могу предложить - будешь?

            - О-о, рыбка, да, - отозвался усатый, - но не-ет, сырая невкусная, жарить надо, - и он принялся одновременно кивать и водить головой из стороны в сторону, отчего та и вовсе потешно задёргалась на худой шее, - или варить. А чего ты костёр не разведёшь, брат?

            - Там, откуда я родом, - многозначительно поднял Лаки палец, стараясь сдержать готовый прорваться наружу хохот, - почётное право развести костёр предоставляется гостю!

            - О, брат, - дурачок вмиг стал серьёзен, - спасибо, брат. Большая честь, брат, - кивая сильнее обычного - "Да когда ж она оторвётся-то?.." - Джут горячо пожал ладонь "хозяина" и присел на корточки возле сложенных "домиком" дров.

            Через минуту потрясённый Лаки наблюдал за потрескивающим и разгорающимся помаленьку костром.

            Ему захотелось проткнуть полудурка палкой, а потом запинать ногами. Лаки одёрнул себя, и ему стало стыдно - за свои мысли и насмешки над больным.

            - Майор научил, - сосредоточенно кивал усатый, глядя перед собой, отвечая на немой вопрос. - Хороший человек. Мудрый человек.

            - И тебя он не пугает, твой Майор-то? - покривил губами Лаки.

            - О нет, брат, ты что! Майор - хороший человек. Мудрый человек. Спас меня.

            И Джут принялся рассказывать.

            - Здесь везде опасно. Везде страхи. По всей природе. Но сильнее всего там, - он неопределённо махнул рукой, - в круглой коробке. Коробке Искривлений. Когда я пришёл, было страшно. Пока шёл, было страшно, и потом - очень страшно. Я не один шёл, и в Коробке тоже были, - раскосый бурно закивал. - И среди них - Майор. Всем, кто пришли, было страшно. Все хотели обратно, подальше. Он мне сказал: останься. И я его послушал. И он был со мной рядом, когда... когда я сходил с ума. И помог.

            Лаки брезгливо поморщился. Джут, похоже, заметил это.

            - Нет, брат, ничего такого, брат, ты не то подумал, брат! - затараторил он. - Он просто держал моё лицо, вот так, заставляя смотреть себе в глаза... И помог.

            - И что, теперь ты перестал бояться? - скептически осведомился Лаки.

            Дурачок повернулся и испуганно взглянул на него, и тут же лицо его прояснилось:

            - Уже намного меньше, брат. Намного меньше.

            - Ясно, - Лаки некоторое время помолчал. - И что стало с теми, кто пришёл с тобой? С теми, кто был здесь, вместе с Майором?

            - Они ушли. Все ушли.

            - Куда ушли? - не понял парень. - Обратно под купол, что ли?

            - Они ушли, - упрямо повторил Джут. - Когда-нибудь - и мы тоже уйдём.

            Лаки покачал головой, глядя на закипающий над костром котелок. Вряд ли он добьётся путного ответа от полоумного - об этом нужно разговаривать с Майором. Желания, правда, особого нет.

            - Так ты тоже из добровольцев, Джут? - переменил он тему. - Тебе тоже пообещали кучу денег и всеобщий почёт?

            Заслышав вопрос, усатый принялся раскачиваться теперь уже всем телом - видимо, сильно разволновавшись.

            - Я актёр, брат! - заявил он, улыбаясь на все тридцать два. - Я пошёл сюда, чтобы стать знаменитым! Я мечтал об этом с самого детства, брат! И тут - такой случай, - глаза дурачка блестели, и даже речь стала более связной. - Только представь, брат: вот выходишь ты отсюда, а там - репортёры, интервью! И твоё лицо по всему лайфнету, брат!

            - И где же твои репортёры? - Лаки уже готов был забыть, что усатый помог ему с костром - Джут снова его раздражал. Актёр, надо же! - Ты не слишком похож на тех ребят из фильмов, что я смотрел!

            - Не всё так просто, брат! - замотал головой полудурок. - Это я раньше так думал. А потом понял, что моя главная игра - здесь. Это мне Майор подсказал! - захихикал он. - Так и сказал, да. Что я был рождён для этой роли! Понимаешь, брат?

            - Какой ещё... какой ещё роли? - переспросил Лаки, еле сдерживаясь.

            - Роли - здесь! У каждого из нас, здесь - своя роль! И у тебя, и у Майора. И у меня!

            Лаки отвернулся и глубоко вздохнул. Да что с тебя, идиота, взять?

            - Много же у тебя будет почитателей, Джут, - пробубнил он в сторону.

            - Нет, брат, ты не понял! - дурачок весь светился. - Майор говорит - моя игра будет жить вечно!

            Вода в котелке закипела. Лаки переключился на приготовление пищи, вслух рассуждая, как бы сготовить повкуснее - вчерашний опыт с яйцами не слишком его порадовал. Он не особо возражал, когда Джут предложил помочь, и запросто спихнул на него все кулинарные труды. Они съели рыбу; дурачок начал упрашивать Лаки вернуться с ним в Коробку, и парень без малейших угрызений совести велел ему убираться вместе с его скулежом. До наступления темноты добраться до станции Джут не успевал... Ничего, не заблудится.

            Додуматься только - добровольно согласиться жить в Коробке, самом эпицентре страхов! Майор этот, видимо, ещё более безумен, чем Джут! Если Лаки донимают чудовища - кто к ним, интересно, по ночам приходит? Надо бы спросить в следующий раз... Надо бы и место стоянки поменять, перед тем, как спать укладываться! Вдруг это было предложением, от которого нельзя отказываться? Вернётся Джут в Коробку, Майор ему молча кивнёт, глянет на карту - и отправится резать глотку Лаки его собственным ножом... Парень резко задержал дыхание и прислушался. Да нет, глупости какие - отсюда Джуту топать назад, по меньшей мере, пару часов. Выходит, сменим место, и - два часа на сон? А потом - снова? Но Лаки не хотел уходить отсюда. Только малость пообвык - и уходить? Он швырнул камень в воду едва не утопившего его сегодня озера. Спустя секунду мощный гейзер ударил из того места, куда прилетел камень, волной накрывая парня и тлеющий рядом костёр.

            - Точно, моё озеро, - вытерев от воды лицо, Лаки зашёлся лающим смехом.

            Пару дней он блуждал по лесу, описывая широкие круги вокруг Коробки. Спать он позволял себе не более двух часов - и, просыпаясь, шёл дальше. Да, Майор мог убить его и сразу, и в следующие два дня. Зачем же ему делать это сейчас? Лаки не знал. Но вот что он, Лаки, жив - это знал. И пополнять список жертв благородного не намеревался. Страхи привычно тянулись следом за парнем - страхи, пополам с беспокойными мыслями, перетекая друг в друга. Он бы дорого отдал сейчас за возможность снова погрузиться в управляемый полусон - быть может, свою вторую почку. Но модификатор НК-17, или как его называли наибольшие ценители - "НыКарь", извлекли из его черепа, и кошмары вернулись на своё законное место. Имплант тогда стоил двух третей денег, вырученных за почку, и едва не стоил ему и жизни. Если бы не Майлз, его бы распотрошили на органы живьём. Что поделать - клоны, а вернее, их внутренности, не всегда оказывались пригодны для трансплантации. А после восстания около двадцати лет назад, нашумевшей Войны Клонов, когда выращиваемые в пробирках специально для пересадки органов состоятельным клиентам не-люди взялись за оружие... И ведь добились равных - почти - прав с остальными, добились по всей системе! С тех пор спрос на органы стал неимоверно высоким, а торговля ими - жутко опасным и сказочно прибыльным делом.

            "Ну что, пошли, как следует надерёмся в честь моего второго дня рождения? Денег-то ещё полно!"

            А Майлз посмотрел на него, как он сам сегодня смотрел на Джута. С презрением и состраданием - одновременно.

            "Эх, Майлз, Майлз... Ну почему ты постоянно так заботился обо мне? Зачем всегда выручал? Почему не дал - самому? Разве ты не понимал, что я не могу быть вечно обязанным тебе?!"

            Не мог - потому и ушёл. Оставил единственного друга.

            "А ведь забавно - он ведь сперва думал, как я толкнул почку, что я раздобыл денег на билет к Ней..."

            И Лаки думал о Майлзе, и о Ней, то об одном, то о Другой - попеременно.

            В сущности, больше ему ничего не оставалось делать.

            Она жила совсем недалеко - рукой подать. На другой планете. Соседней. И они переписывались, переговаривались, занимались поддельным сексом посредством визуализаторов, обменивались пустыми обещаниями, договаривались о встрече... И продолжали оставаться там, где и были. Порознь.

            "- Не будь тряпкой. Будь с Ней.

            - Что я могу Ей дать, Майлз? Я - сбрендивший, никому не нужный пьяница. Зачем я Ей?"

            И Майлз грозился дать ему по лицу - но, глядя на это лицо, глядя в глаза Лаки, сам переводил разговор на другую тему.

            Теперь-то - всего половина срока ему осталась! вторая половина, а дальше только легче! - всё будет иначе. Он разыщет Майлза, вернёт ему сторицей долг - смотри, гордись мной! этого добился я, я сам! Наконец-то я хоть что-то значу! А потом - к Ней, за Ней, ради Неё...

            И вот он стоит на пороге Её дома - и Она не открывает ему.

            "Я - окончательно свихнувшийся, никому не нужный псих, который мечтает о смерти, и страшится её. Зачем я Ей?"

            И Лаки долго смотрел на нож, когда-то, давным-давно, принадлежавший Кэлу, и с силой проводил лезвием себе по горлу... а нож за секунду до этого выпадал из его руки.

            Нет, говорил он себе, Она откроет, Она не может, Она должна...

            И вот он стоит на пороге Её дома - и Она открывает ему. Только на пороге стоит не Она, а... она. Просто "она".

            И что ты тогда будешь делать?, спрашивал он себя чужим голосом, на краях которого резонировал издевательский смех, и этот голос был для него голосом Коробки.

            И Лаки хватался за голову, вырывая на себе волосы, и глухо, надрывно выл, уткнувшись носом в колени...

            А вокруг в потревоженной листве смеялись и кувыркались страхи.

            На шестой день он добрался до озера вытянутой формы, противоположный берег которого горбился холмами, а ближний, пологий, был густо присыпан шуршащим песком - и несколько минут глупо пялился на водоём, пока не сообразил, что это его, Лаки, озеро. Сбросив рюкзак и раздевшись донага, он в изнеможении окунулся в прохладные воды, а мысль о том, что он сейчас может утонуть, не вызывала ни малейшего отклика. Лаки плескался в воде, сплавал на тот берег и назад, и, выйдя по пояс из пруда, стал растирать тело, смывая грязь, и чувствуя себя намного лучше. Внезапно ему почудилось, что кто-то следит за ним из кустов. Он замер и прислушался; и действительно, из зарослей за песчаной кромкой берега доносился шорох. Лаки машинально сглотнул, и, сделав ещё несколько ополаскивающих движений, осторожно двинулся к своим вещам. Он потянулся к куртке, под которой лежал нож, и в этот момент в кустах кто-то шумно вздохнул. Парень выдернул нож из-под одежды, раскрывая его на ходу, и бросился на звук. Потная, усатая и раскосая, перепуганная физиономия мелькнула перед ним, прежде чем раствориться в лесной чаще. Лаки стиснул зубы, а костяшки на руке, в которой был нож, побелели.

            Теперь ему оставался только один путь - в Коробку.

            Внешне она не изменилась - торчащий из песка приземистый цилиндр, отливающий металлом. Лаки дважды активировал ключ-карту, подождал полминуты, и услышал знакомый уже голос, от которого ладони сами собой сжались в кулаки:

            - Добро пожаловать в Коробку Искривлений! Представьтесь, пожалуйста!

            - Ты меня знаешь, "брат", - процедил парень, не поднимая головы, чтобы лишний раз не смотреть на мерзкое лицо усатого.

            Из динамиков раздался треск, и Джут ещё более радостно завопил:

            - Лаки! Зачем пришёл, брат?

            - В гости пришёл, как обычно, - заверил он дурачка. - Открывай, задница.

            - ...в гости? Тогда добро пожаловать!

            Встречавшей его на входе проекции Лаки скомандовал:

            - Веди меня к своему хозяину, призрак.

            Та помигала в воздухе, махнула приветливо рукой и двинулась... Лаки надеялся - туда, куда ему нужно.

            Джут торчал в комнате отдыха, с обшитыми зелёным ворсом стенами, и заворожено следил за игрой рыбок в одном из аквариумов. При появлении гостя он встрепенулся и с неподдельным восторгом кинулся к нему:

            - Здравствуй, брат, я так соскучился, брат!..

            Лаки обождал, пока тот не окажется достаточно близко, а потом от души врезал ему по челюсти. Раскосый рухнул на мягкий ковёр, примешивая пятна кармина к царившей здесь зелени, и жалобно завопил:

            - За что, брат, за что?!

            - А то ты не понимаешь, - хищно оскалился Лаки, вздёргивая полудурка на ноги, и успев на мгновенье поразиться его худобе. Усатый не сопротивлялся. - Мерзкий ублюдок!

            Он снова ударил Джута по лицу, и тот налетел на ближайший аквариум; дурачок осел на пол вместе с разлетающимися по залу брызгами и осколками стекла. Пенная ярость заклокотала в душе Лаки, и он шагнул, чтобы добить кретина, когда дверь за его спиной открылась, и в комнату вошёл Майор.

            Сзади что-то зашуршало, раздался щелчок и спокойный холодный голос Майора:

            - Лаки, отойди от него.

            Парень обернулся. Благородный держал в руке продолговатый металлический предмет с выпирающим из него цилиндром и заканчивающийся длинной узкой трубкой, направленной в сторону Лаки. На рецессоры, даже карманные, он походил весьма слабо. Тем не менее, что-то в нём было, в этом архаичном куске железа, что-то смертоносное. Но сильнее всего Лаки поразили глаза Майора, и он как-то съёжился и поник под их ледяным взглядом.

            - Этот грязный... - начал было оправдываться парень, но бандит сразу его перебил, повышая голос ровно на полтона:

            - Ты меня слышал, Лаки?

            Он отошёл, повинуясь.

            - Моя рыбка!.. - сдавленно всхлипнул Джут, пытаясь приподняться, и стекло захрустело под ним. - Моя рыбка, рыбка!

            - Ну, пусть он сварит, что ли, свою рыбку, - огрызнулся Лаки.

            Майор пристально посмотрел на него, щёлкнул своей штуковиной, и сунул её за пояс. Потом сделал шаг, второй - и резко и точно двинул Лаки левой в солнечное сплетение. Парень отшатнулся, натыкаясь спиной на стену, и медленно съехал по ней на пол, силясь глотнуть воздух, и походя на выброшенную на берег рыбу. Майор присел возле дурачка, и принялся его успокаивать. Джут рыдал, собирая чешуйчатые мокрые тельца, и его пальцы и ладони сочились кровью.

            - Тише, сынок, тише. Вот, смотри, вот ещё рыбка, - Майор указывал на аквариумы, - а вон там - ещё. А эту мы оживим, дай её мне; верь мне, сынок.

            Джут повернул, наконец, заплаканное лицо на благородного, и тот по-отечески потрепал его по голове.

            Собрав рыбу в какую-то ёмкость с водой, Майор усадил раскосого на диван напротив целого аквариума, и принялся обрабатывать раны оказавшимся в кармане антисептиком. Лаки ещё не успел полностью восстановить дыхание, когда благородный глухо бросил через плечо:

            - Это был не он.

            - Что... - с трудом вытолкнул из себя Лаки. - Откуда... ты знаешь?

            - Потому что ты не первый, кому Коробка посылает иллюзии живых людей, - бандит выпрямился и обернулся. - Ты боялся этого, тебе это было противно, и Коробка нащупала твою слабость. Ты не первый, - повторил он, - первого - я убил.

            Майор подошёл к нему и опустился рядом на корточки.

            - Знаешь, почему я не убил тебя, сынок?

            Он помотал головой, стараясь унять дрожь, и не опускать взгляд ниже подбородка мужчины напротив.

            - Потому, что ты - Лаки.

            Следующие несколько дней он провёл вместе с ними, в Коробке и за её пределами, покидая их лишь вечером - всю жизнь проведя под куполом, он так и не сумел заставить себя ночевать внутри. Майор научил его охотиться, делать ловушки на зверей, ориентироваться на местности. Он объяснил, кроме всего прочего, что остро заточенная палка Лаки называется "копьём". Он много расспрашивал, и немало рассказывал сам. Он был бандитом и убийцей, этот Майор, - и он знал цену человеческой жизни.

            - У тебя в глазах не было безумия, одна только обида и злость, - говорил ему Майор. - А уж на безумие я успел здесь порядком насмотреться.

            - Ты хорошо справляешься, сынок, - говорил он. - Сам, без чьей бы то ни было поддержки. Иные за пять дней успевали... а на тебе почти ни царапины!

            - Я вывихнул руку, когда упал с дерева, отбиваясь от змей, - отвечал Лаки, - они тоже были иллюзиями? Что, если бы они укусили меня?

            - Змея кусает только тогда, когда ты её боишься. Страх убивает разум. Если ты боишься слишком сильно - ты гибнешь.

            - Я видел за это время много всякого, и оно буквально пугало меня до смерти. Я сам не знаю, как до сих пор жив. А что видел ты, Майор?

            Майор только покачал головой.

            - Здесь не принято рассказывать о своих страхах, Лаки.

            - Здесь не принято называть друг друга настоящими именами. Здесь не принято говорить, что случилось с остальными и куда они "ушли". Здесь много чего не принято. Эти правила придумал ты? Ты слишком многого боишься, Майор.

            - Если ты не боишься ничего - ты гибнешь, - засмеялся бандит.

            Солнце заваливалось за горизонт, и вечер торопливо разбрасывал широкой кистью багряные краски. Джут вернулся в Коробку, и им тоже пора было расставаться. Лаки торопился, чувствуя, что его собеседник чего-то не договаривает - и позволял себе говорить то, что думал, забывая, кто перед ним.

            - И где же правда? Как выжить в этом безумном мире?..

            Со стороны леса, на опушке которого они сидели, донеслось приглушённое ворчание, и Лаки вздрогнул, заметив смутные очертания волка. Первой мыслью было испугаться и броситься бежать без оглядки, но он напомнил себе, что здесь, в зоне преобразования, животные не могут нанести человеку вред.

            - Нет правды, - пробормотал Майор. - Когда-то - нужно сидеть и ждать. Когда-то - вставать и идти. Когда-то - кричать и бежать. Вот идёт волк, - кивнул он в сторону чащи. - Что будешь делать?

            - Ничего. А почему я должен что-то делать? Мне говорили, что звери в терке не нападают на человека, - Лаки вперился взглядом в медленно приближающегося, скалящегося хищника, и голос его звучал неуверенно. - Если ты его тоже видишь, то это - не мой страх.

            - Да, - кивнул бандит, - вижу. И тебе говорили правду. Только вот неправильно это - когда волк боится человека. Должно быть наоборот, - он беззвучно рассмеялся и повернулся к Лаки. - Я научил их, что это - их - должны бояться.

            И Лаки закричал и побежал - побежал так, как не бегал никогда в жизни. А за его спиной всё громче звучал заливистый хохот Майора.

            На следующее утро, перед тем, как заглянуть в Коробку, Лаки нарвал спелых фруктов, набив ими карманы куртки. Конечно же, Майор его обманывал. Никакие волки или другие твари не приходили за ним ночью, как и все прошлые ночи никто не приходил. Как мог обычный человек заставить зверей мыслить заново, меняя заложенное в них программой?.. Лаки пришлось долго взывать к своей логике, прежде чем он успокоился и погрузился в чуткий сон.

            А фрукты - это так, их порадовать. Вчера он несдержанно себя вёл в разговоре с... бандитом. Джут, кажется, успел простить ему побои и гибель любимых рыбок. А может, Майор воскресил их, как и обещал?..

            Привычно обменявшись дежурными репликами с усатым посредством устройств внешней связи, парень проследовал за голограммой в командную рубку, где они и сидели.

            - Мы ждали тебя, сынок, - произнёс благородный, когда парень вошёл. - Тебе ведь завтра обратно, ведь так?

            - Да, - нахмурился Лаки, не понимая, к чему он клонит.

            Усатый, стоявший сбоку от входа, зашёл к нему со спины, и резко схватил под руки, беря его в замок. Из карманов куртки посыпались фрукты. Лаки закричал и попытался освободиться, но худой Джут оказался не по виду жилистым и не выпускал его из захвата.

            Майор подошёл и забрал у Лаки нож. И раскрыл.

            - Никто за тобой не придёт, сынок. И ты никуда не уйдёшь отсюда.

            Лаки кричал, продолжая безуспешно дёргаться, когда бандит протянул нож к самому его лицу и сделал надрез над правой бровью, а потом достал оттуда необычайно тонкую, как лист ушедшей в прошлое бумаги, округлую железку.

            - Ты думал, им мешал твой имплант? Нет, они хотели заменить его вот этим. Передатчиком. Но теперь ты останешься с нами.

            С кончика ножа Майора капала красная кровь.

            Красные ятучи катились по полу.

            ...Лаки вскрикнул, просыпаясь, отмахиваясь и отбрыкиваясь руками и ногами. Тяжело дыша, он долго тёр и ощупывал себе лоб.

            Ничего.

            Что это было? Ночной кошмар, иллюзия Коробки?

            Ничего.

            ...Привычно обменявшись дежурными репликами с усатым посредством устройств внешней связи, и стараясь не выказывать своего волнения, он зашёл в командную рубку, где они сидели.

            - Здравствуй, брат! - воскликнул стоявший сбоку от входа усатый, и Лаки вздрогнул.

            - Всё в порядке, сынок? - спросил Майор, отрываясь от штудирования карты и глядя на его бледное лицо.

            И что он там вечно изучает?..

            Лаки рефлекторно покачал головой, и благородный взглянул на него более вопросительно.

            - Я принёс вам фруктов, - встрепенулся парень, и принялся доставать их из карманов - и несколько плодов выскользнуло у него из рук.

            Красные ятучи покатились по полу.

            Лаки смотрел на них, словно завороженный, пока Майор не остановился рядом, кладя руку ему на плечо - и вопрос прозвучал снова.

            - Я ухожу завтра, - ответил Лаки, поднимая голову. - Обратно, под купол.

            Бандит похлопал его по плечу, и отошёл.

            - Нам будет не хватать тебя, брат! - печально отозвался Джут из своего угла.

            - Разве вы не хотите вернуться со мной?.. Вы собираетесь и дальше медленно сходить с ума в этой Коробке? Вечно изматывать себя страхами?!

            Майор пожевал губами.

            - Сынок, я понимаю твоё смятение. Но наше с Джутом место здесь, - усатый закивал в подтверждение его слов. - Не обессудь.

            - Почему? - Лаки судорожно копошился рукой в кармане, пытаясь достать провалившуюся за подкладку упрямую ятучу. - Объясни мне, почему, Майор?! - он швырнул проклятый фрукт на пол, и тот расползся пятном сока и мякоти по матовой поверхности.

            Благородный вздохнул, и невесело усмехнулся.

            - Идём, подышим свежим воздухом.

            - Я мог бы ответить тебе, что преступнику и умалишённому не место в мире обычных людей, - начал Майор, когда они втроём вышли из Коробки. - Мог бы сказать, что Джута тут же упекли бы в больницу, а меня - в колонию. Но это бы не было правдой - ты ведь знаешь, кто такие благородные.

            Лаки кивнул. Он догадывался. Простой человек мог пойти на преступление от безысходности - ограбить кого-то, изнасиловать или убить. Но захватить шаттл с ценным грузом, устроить налёт на топливную станцию на спутнике, разорить недавно основанную колонию и увести жителей в рабство или распилить на органы - могли только такие, как Майор. Благородные имели своих людей в правительстве, являлись негласными хозяевами целых планет, перед оснащением их кораблей пасовали хвалёные рэдмейнские истребители. Они руководствовались жёсткой дисциплиной, похлеще армейской, и своим собственным кодексом чести, основа которого была заложена, ещё когда человечество только жадно поглядывало на далёкие звёзды с захолустной планетки под названием Земля. Слабые боялись их, власть предержащие смотрели на их проступки сквозь пальцы. Они были частью системы, эти санитары космоса, беспощадно выгрызая паршивый скот, позволявший себе преступать закон, не принадлежа при этом к их касте.

            Преступность была уделом благородных.

            - Как ты думаешь, сынок, сколько времени я здесь?

            Лаки прикинул, оценил по себе и назвал наиболее оптимистичный вариант, завышая его:

            - Месяц.

            Майор засмеялся.

            - Посмотри на Джута, - бандит указал на раскосого, который заметил в траве бабочек, и, впав в совершенно детский экстаз, принялся гоняться за ними по поляне. - Он попал сюда полтора месяца назад.

            Лаки ошалело уставился на благородного.

            - Я здесь уже полгода, сынок, - улыбнулся тот.

            - Но... как? Зачем?! - только и смог спросить парень, когда к нему вернулся дар речи.

            - Это место - мой дом, как бы безумно это не прозвучало. Давай, я расскажу тебе кое-что об аномалиях. Ты ведь слышал о них, правда? Конечно, ты ведь сообразительный мальчик. Так вот. Когда люди впервые столкнулись с аномалией... они обрадовались. Туда тут же отправили добрый полк звёздной пехоты. Человечество - а точнее, кретины сверху - решили, что наконец-то встретили иную, враждебную форму жизни, и все их научные изыскания в сфере изобретения наиболее эффективного способа убийства не пропадут даром. Какая удивительная наивность! Как только появляется угроза жизни гражданским - посылать военных, с плохо скрываемой надеждой на достойную заварушку.

            Немало раз им пришлось обжечься, и только в случае с нашей Коробкой - тем, сверху, хватило мозгов после начальных признаков аномалии забросить сюда пушечное мясо. Я был в числе первых. Нас было около двадцати - кажется, семнадцать... Все - бандиты и отъявленные злодеи. До следующего утра дожили одиннадцать. Троих залётных, преступников из числа обычных людей, мы порешили сразу. Этого требовал закон, по которому мы жили - и единственное, во что верили. Трое ушли сами. Остальные тоже постепенно уходили. Появлялись новые - уходили и они. Мясо кончилось - в ход пошли добровольцы. Быть может, кому-то и удалось уйти - назад. Не знаю. Ты слышал что-нибудь о подобных случаях?.. Что ж, я так и думал.

            Если они и вернулись, их проще всего было посадить в одиночку и ставить над ними опыты - чтобы узнать, как Коробка влияет на людей. Конечно, не за этим они сюда шли! Тебе ведь тоже обещали безбедную жизнь до конца твоих дней, верно, сынок?.. Можешь не отвечать, я прекрасно знаю ответ.

            Что до меня самого... Я не стану тебе рассказывать, что я успел натворить в жизни - это тебе совершенно ни к чему. Ты сам видел мои масти, и представляешь мой статус в среде благородных. Но ты никогда не сможешь представить, насколько тяжело жить с таким статусом. В борьбе за власть люди готовы грызть друг другу глотки похлеще любых животных. Каждый день я опасался за свою жизнь, я подозревал всех и каждого, не доверяя никому, и всё меньше веря самому себе... Оказавшись в Коробке, я впервые за много лет вздохнул свободно. Все эти кошмарные безумства, все мои страхи здесь - они были более реальны, чем по ту сторону. Я видел врага, и не сомневался, что передо мной - враг...

            Давай я покажу тебе кое-что, сынок, - этого ты ещё не видел под рукавом. Гляди, это - стрела. Это символ движения, стремления. Всю жизнь я что-то делал, шёл к чему-то, стремился быть лучше, сильнее, чтобы меня уважали и боялись. Но теперь - не хочу.

            - Есть ли у тебя, куда возвращаться, Лаки?

            Он вспомнил про друга, которого оставил, не в силах простить ему собственную слабость, и про девушку, от которой убегал, боясь, что она его отвергнет - и покачал головой.

            - Нет, - ответил Лаки.

            Майор ссутулился и весь как будто внезапно постарел лет на десять. Тяжело вздохнул.

            - Иногда я думаю, что Бог, которого мы так и не нашли, высмеяли и оставили в прошлом, как пережиток эпохи - что он есть. И он устал.

            На следующий день Лаки ушёл. Ушёл рано на рассвете, не попрощавшись. Чувствовал, что так - будет правильнее. Он удивительно привязался за столь короткий срок к убийце и психу, словно они были частью его самого. Потому и уходил, пока мог.

            Страхи шли за ним по пятам. Они не покидали его, пока рядом находились Джут и Майор, но одному справляться с ними было тяжелее. Лаки ободрял себя тем, что скоро всё закончится. И в глубине души страшился того, что унесёт эти страхи из Коробки на своих плечах.

            К вечеру он достиг границы аномалии. Он думал остановиться на ночлег возле того фруктового дерева, плоды которого попробовал здесь впервые, но оно почему-то засохло, и все ятучи на нём сгнили. Лаки прошёл чуть дальше, несколько раз сверился с приборами и принялся ждать, отгоняя от себя наваждения Коробки.

            Птицы в лесу угрюмо молчали.

            Он прождал весь день, но за ним так никто и не пришёл. Страхи хихикали над Лаки из кустов. Наверное, он что-то напутал, и прибыл сюда днём раньше.

            На следующий день тоже никто не явился. Он ходил по краю аномалии, напряжённо вглядываясь в горизонт за мёртвой землёй вокруг зоны терраформирования, и бесконечно проверял показания приборов. Кто-то другой ходил за ним, дыша в спину, норовя тронуть за плечо, скалясь на границе бокового зрения. Лаки останавливался, медленно поворачивал голову, и волосы на ней вставали дыбом. Он резко оглядывался - и никого не видел; но он знал, что страх всегда остаётся у него за спиной.

            Когда солнце описало по небу ещё один круг, он принялся делать ножом пометки на деревьях. Быть может, прошёл всего день, растянувшись двумя в его воспалённом сознании. Он ходил без устали, забывая принимать пищу, а когда вспоминал - запрещал себе притрагиваться к остаткам пластин, и жевал какие-то плоды, ягоды, и его мутило.

            С новым рассветом он захотел оставить новую черту на каждом дереве, отмечая время. Подойдя к первому, он задрожал всем телом. Шесть вертикальных полосок, перечёркнутых горизонтально. И ещё. И ещё. Кора была изрезана месяцами, которые складывались в года.

            Он хотел обойти все свои деревья, но на третьем упал ничком в траву и зарыдал. Открывая глаза, он замечал по сторонам кровавые пятна, и отмахивался от них, а над самим ухом раздавалось булькающее хрипение, и он тянулся за ножом - но не мог.

            Он дополз до границы цветущей травы, и с трудом встал на колени. Перед ним расстилалось бескрайнее море безжизненной породы, сухой земли и серого песка. Он не знал, куда идти и сколько это займёт времени, и у него оставалось всего четыре пластины.

            Лаки протянул дрожащую руку в сторону горизонта, и его пальцы мгновенно покрылись коростой, а концы их обуглились. Лаки заорал от чудовищной боли, и, отдёрнув ладонь, судорожно отполз назад, не прекращая кричать, пока у него не пропал голос.

            Тогда он завыл.

            Теперь ему оставался только один путь - в Коробку.

            Он шёл, спотыкался, падал, полз; снова шёл. Он уже знал, кто идёт за ним. Она. Другая она. Коробка приготовила для него на десерт самое изысканное блюдо, самый изощрённый, леденящий душу кошмар, выцарапанный из глубин его сознания. И Лаки снова чувствовал себя десятилетним мальчиком, гневно кривящим губы, вскрикивающим, толкающим... И - плачущим, ничего не понимающим, ужасающимся самому себе.

            Он сидел, привалившись спиной к толстому бревну, измождённый, вяло раздумывая о том, хватит ли у него сил умереть.

            - Дерьмово выглядишь, сынок, - раздался рядом чуть насмешливый, такой желанный голос.

            Лаки откинул голову вбок и скосил взгляд. Возле него сидел Майор.

            Бандит протянул парню флягу с водой, и он принялся жадно пить, пока не поперхнулся и не закашлялся. Майор похлопал его по спине.

            - Они не пришли, Майор, - поведал он сиплым голосом. - Они забыли обо мне. Никому до нас нет дела. Нас - больше нет.

            - Не знаю, - благородный покачал головой, - я слишком долгое время пробыл здесь, в Коробке. И мне давно нет дела, что творится за её пределами. Быть может, не о нас забыли, а мы?.. Люди живут, пока о них помнят, Лаки.

            Лаки хрипло засмеялся.

            - А ты выдумщик, старик. Из-за одной аномалии на безымянной планете тысячелетняя человеческая цивилизация прекращает своё существование, внезапно растворяясь, подобно мифу. И только три стража мёртвых принуждены вечно охранять покой ушедших людей и последний их памятник... Им памятник - Коробку.

            - Почему безымянной? - хмыкнул Майор. - Как тебе имя "Пандора"?..

            - Мне... - начал Лаки и осёкся.

Его страх снова был с ним.

            Она стояла напротив - неестественно бледная кожа, длинные слипшиеся волосы, запёкшаяся на них кровь. Она молчала, и во взгляде застывших детских глаз явно проступал немой укор.

            - В чём дело, сынок? - забеспокоился Майор.

            Вместо ответа он глухо застонал, закрывая лицо руками.

            "Человеку в этом мире всё должно быть безразлично".

            Но это были просто слова, лживые слова.

            - Тише, Лаки, всё хорошо, - благородный потянулся к нему, но парень ударил Майора по руке.

            - Не прикасайся ко мне, - зашипел он. - Не прикасайся... Тебе никогда не понять меня, бездушный убийца. Ты слишком много прожил, ты слишком давно научился переступать и забывать, но я не такой, слышишь меня?!

            - Зачем ты убил меня, Лаки? - безмолвно вопрошала она.

            - Нет... Я не виноват... Я даже не знаю, что это за девчонка! Она вечно ходила за мной, обзывала, смотрела так... Что я ей сделал?! Слышишь ты, что?! - он закричал на призрака, но она не пошевелилась. - Всю неделю... Всю ту неделю донимала меня, и я не выдержал... Я её толкнул. И она упала. Вниз головой. Я... Я не хотел! Прости меня...

            В руке у Майора что-то щёлкнуло, раздался грохот, и кровь брызнула в лицо Лаки. На секунду он зажмурился - а когда открыл глаза, её уже не было.

            Его руки были чистыми.

            - Как... как ты... это же... - он ошалело повернулся.

            - Иногда - нужно вставать и идти, - отозвался Майор, и голос его звучал, словно откуда-то издалека. - Иногда, когда никто не в силах взвалить на себя твой крест, тебе приходится научиться прощать себе самому. Её давно нет, и ты не можешь винить себя вечно.

            И Лаки снова посмотрел на то место, где стояла убитая им девочка, а когда обернулся - Майора тоже не было рядом.

            Коробка выглядела всё так же - железная крышка посреди иссушенной земли, открытой раной зияющей в самом сердце первозданной природы. Он зашагал ей навстречу, и две чёрные птицы, одна покрупнее, другая - помельче, взлетели с металлической крыши, удаляясь вслед заходящему солнцу.

            - Добро пожаловать в Коробку Искривлений! Представьтесь, пожалуйста!

            - Как ты, брат? - просто спросил он.

            - Лаки! Зачем пришёл, брат?

            Он помедлил с ответом, глядя себе под ноги, потом снова взглянул на приветливое лицо на экране, хмурясь.

            - Я пришёл убить тебя.

            Треск динамиков.

            - Тогда добро пожаловать!

            Странно, что он не замечал этого раньше, подумал Лаки, входя в помещение. Все реплики Джута были записаны им заранее. А дальше компьютер просто сопоставлял их с ответами гостя, выбирая подходящие.

            "Майор говорит - моя игра будет жить вечно!"

            Да уж, Майор не соврал тебе, брат.

            Проекция усатого смиренно ожидала у дверей.

            - Джут, - скомандовал ей Лаки.

            Голограмма помахала ему рукой, потом мигнула. Снова помахала...

            - Майор, - попробовал он.

            То же самое.

            - Ну, хоть говорить-то ты умеешь? - скривил он рот в подобии улыбки.

            Голограмма приветливо помахала ему.

            Их не было ни в командной рубке, ни в комнатах отдыха, ни в кают-компаниях, ни...

            Коробка резко накренилась, и Лаки с трудом удержался на ногах, хватаясь за стену. Коридор перед ним визуально удлинился, а потолок начал опускаться.

            Бешено застучало сердце, Лаки инстинктивно пригнулся... а потом расхохотался. Дешёвые фокусы. Под спид-тониками его торкало гораздо, гораздо сильнее.

            Матовый металлический пол под ногами сменился чёрно-белой плиткой. Коридор впереди зазмеился, принимая обтекаемые формы. Стены складывались в приборные панели, датчики показывали критическое значение содержания кислорода, тревожная красная лампа мерцала, предупреждая о скором отказе систем жизнеобеспечения...

            Лаки зашёл в уборную. Комната ходила ходуном. Он поднёс ладони к рукомойнику, и оттуда посыпался песок. Лаки демонстративно растёр песок по рукам, будто споласкивая их. Подняв голову, он наткнулся на отражение в зеркале. На него смотрела рыжая плотная физиономия, усеянная прыщами.

            - Мм, - протянул Лаки. - Так вот ты какая... Какой. Неважно смотришься, брат.

            Его отражение истерически засмеялось, обнажая жёлтые зубы.

            Лаки сочувственно покивал и показал зеркалу средний палец. Чужое отражение исказила гримаса гнева, и оно ударило по стеклу изнутри.

            Осколки посыпались на песок.

            - Пожалуй, я заночую снаружи, как обычно, - громко объявил Лаки калейдоскопу вокруг, направляясь к выходу. - Ты меня не возбуждаешь! - он поднёс ключ к дверной панели, и пробормотал: - Давай, удиви меня, детка.

            Дверь закрылась за ним, и он оказался во внутреннем коридоре шириной в четыре метра. Искривления закончились. Всё тот же знакомый коридор между двумя дверьми - и в противоположную, открытую, заходил, оскалившись, волк, а за ним толпились...

            - Умница, дочка, - улыбнулся Лаки.

            Интересно, какой периметр Коробки, впустившей в себя волков, подумалось ему. И на сколько времени у него хватит сил убегать от них по кругу?..

            Он закричал и побежал.

            Побежал навстречу волку.

            Его по-прежнему звали Лаки, пусть больше и не осталось никого, кто мог бы назвать его так.

Ближе к полуночи Конрада Фасмера все-таки вынесло в Синий коридор, ведущий к техническому модулю G. Там он довольно долго колебался, прежде чем подойти к тайнику, хотя и знал прекрасно, что в двух шагах от дозы не устоит. Времени оставалось критически мало: восемь часов до вахты, а капитан не пренебрегал своими обязанностями и перед каждой сменой прогонял через автоматический медблок всех, включая инженеров связи. С одной стороны, Фасмеру еще пару недель предстояло бездельничать, ибо вероятность того, что в открытом космосе понадобятся его услуги, была мизерной. Профессиональная интуиция, если таковая имелась, тревожных сигналов в мозг не отправляла. С другой стороны, за грамм бинайна он мог потерять работу. Курнуть хотелось отчаянно. Сопоставив риск и удовольствие, связист поразился их несоразмерности, а потом на него накатила волна любования собой, таким непредсказуемым и алогичным. Ломка часто бережными и ловкими пальцами искажала его самооценку. Конрад сгруппировался, четко определил для себя норму – «три тяги, не больше», небрежно доложил панели, куда и зачем направляется (его легенды всегда выходили складными) и оттолкнулся ногами от переборки. Ничего, бинайн практически моментально разлагается в крови, в модуле G самая лучшая вытяжка с самым свирепым циклом очистки, и вообще, в заначке осталось совсем немного этой радости, а потом он бросит. Как же не бросить, если курить нечего? Подтягиваясь к закрытому проему, Конрад усмехнулся. По крайней мере, в космосе нет дружков, той звездной компании, в которой сидят на всем, что курится и колется, а также горит и булькает. Практически свобода.

Удар подбросил Фасмера к потолку. Он инстинктивно вцепился в кожух, прикрывающий лебедку, и повис на нем, как обезьяна. Не веря своим глазам, связист смотрел, как стремительно корежатся стены, скручивается, как бумажка, проем, в который он только что влетел. Панели вдоль коридора выстреливали сигналами тревоги, как будто кто-то мог проспать начало локального армагеддона. В какой-то момент деформация застопорилась, и очнувшийся Конрад выкрикнул панели приказ начать тестирование. С заминкой в долю секунды он вспомнил, что понижен в звании, что не имеет права на такой приказ, если на борту есть хоть один офицер или техник старше него по чину, но панель послушно начала отправлять пакеты данных по каждому узлу, и тогда Фасмеру стало по-настоящему страшно. Кто мог выжить? Тимона, кислейшая из женщин, отказавшая ему недавно во внимании? Она стажер. Фасмер смахнул в невесомость пот с лица и сквозь марево крохотных капель вгляделся в панель. Она была стажером. Фасмер видел только одну телеметрию – свою. И немедленно вытеснил из сознания астрономические цифры, отражавшие его давление и пульс.

- Система! Какой из доступных мне модулей наиболее безопасен?

Панель послушно перешла в голосовой режим:

- Модуль J безопасен по следующим характеристикам: нарушение герметичности наружной оболочки не превышает критической отметки. Герметичность обеих внутренних переборок подтверждена. Системы очистки и циркуляции воздуха в норме. Система удаления продуктов жизнедеятельности в неактивном состоянии, исправна. Модуль J не снабжен системой навигации и самостоятельным передатчиком, кроме аварийного. Не обладает запасом питьевой воды. Система ревитализации и срочной медицинской помощи отсутствуют.

- Еще куда можно? – нервно облизнувшись, уточнил Фасмер. Вспотевшие пальцы норовили соскользнуть с коробки. Мысль о том, что он повиснет в середине смятого коридора, приводила его в иррациональный ужас. Когда корабль стоял в космопорте, здесь монтировали и грузили самое громоздкое оборудование, и он живо представил, как его притиснет к принайтованному к стене роботу и будет вжимать в него, выдавливая кровь. Видеть перед смертью собственную кровь, рассыпанную шариками, такую красную, небрежно влетающую в выпученные глаза, ноздри, рот, ему не хотелось.

- Других модулей, способных поддерживать жизнеобеспечение, в наличии нет.

- Доступных нет или просто нет?

Туповатая панель секунду переваривала вопрос, потом ответила:

- Другие модули необратимо повреждены. Рекомендую проследовать в модуль J: деформация возобновляется.

Фасмер сорвался со своего насеста, брыкнув ногой запечатанную лебедку. Система начала нагнетать воздух в модуль J, так что его несло потоком; Фасмер знал, что если аварийка не сдохнет в ближайшие минуты, его автоматически отстрелит от погибшего корабля, и он будет висеть, передавая сигнал SOS, в пустоте, снабженный целым штатом неподвижных роботов-рудокопов, с системой очистки воздуха, которой хватит лет на пять, с солидным запасом пассивно накопленной энергии, то есть со светом и обогревом. Все было бы прекрасно, если бы он попутно разучился есть и пить.

- Система! В роботах есть запас технической воды? – пролетая мимо панели, взревел Фасмер.

- Согласно эксплуатационным правилам, на время транспортировки запас воды и топлива из роботов слит.

Конрад бессильно выругался.

Прямой доступ в модуль J был завален, и хотя воздух продолжал нагнетаться по кратчайшему пути, Фасмеру пришлось отклониться. Система подсветила нужную траекторию – и он лихорадочно лез через геодезическое оборудование, двигаясь вдоль массивных стеллажей, как мышь в кладовке. Темнота усугубляла сходство; впрочем, в невесомости все кого-то напоминали – пауков, мух, пловцов в подземном гроте. У самой переборки пришлось протискиваться в узкую щель между двумя мягкими бобинами водоотталкивающей камуфляжной  ткани – одна была притянута к потолку, другая к полу. Карго-мастеру виднее, как уравновешивать груз, но сейчас Фасмеру хотелось вырвать чьи-то кривые руки по самые плечи. Будь у него время, он снял бы крепеж и отодвинул нижний рулон, но уже не хватало воздуха, уже шел счет на секунды, и он толкнул себя вперед, поджав  несуществующий живот. Ему мешало отсутствие силы тяжести. Идеально симметричное сейчас тело не прижало к низу, и Конрад застрял в проеме, как младенец в родовых путях, и отчаянно царапался там, раздираемый паникой. Ткань упруго и бодро сопротивлялась его пальцам. Фасмер начал кричать, сразу почти оглохнув от собственного крика. Раньше он никогда не кричал, если не было свидетелей – был убежден, что крик существует для воздействия на чьи-нибудь слабые нервы. Система бубнила предупреждение о расширении аномалии, настоятельно рекомендовала немедленно занять аварийный ложемент и что-то, кажется, подсчитывала.

Очередная волна деформации превратила Синий коридор в американские горки. Крайний  съемный стеллаж одной стороной соскочил с опоры и задел Фасмера по ноге; не соображая толком, что делает, он лихорадочно оттолкнулся, выбрался из ловушки и бросился к запертой двери в переборке. Мелькнула бредовая мысль, что из-за разницы давления она не откроется; не дожидаясь, пока сработает автоматика, он начал искать механический вентиль. Система предупредительно посоветовала не совать пальцы, куда не следует – разумеется, в менее экспрессивных выражениях. Фасмеру показалось, что корабль ведет себя подобно вышколенному дворецкому – смертельно раненному, но почтительно подающему руку оступившемуся хозяину. На мгновение стало стыдно, он попытался перевести дух. Дверь открылась, система включила аварийный свет, Фасмер бросился без оглядки в заставленный барахлом ангар, хватаясь за все выступающие части механизмов. Ближайшая стена вывалила язык – узкий и короткий для долговязого связиста ложемент с фиксаторами; он едва не пролетел над ним, потом ушибся (почти невозможное дело в невесомости), притянул себя к холодной клеенчатой на ощупь поверхности и позволил зафиксировать.

Ш-ш-ш… Модуль отрезало от гибнущего в акульей пасти аномалии корабля. Дворецкий пал, джентльмен спасся. Система, голос панелей, которыми были нашпигованы стены, остался там, вне зоны видимости и слышимости. Ускорением человека вдавило в ложемент; Фасмер с тревогой ощутил, что модуль разогнался меньше, чем он ожидал. Последней задачей корабля было как можно дальше отбросить эвакуируемого члена экипажа от опасности. Перегрузки должны были сейчас выдавливать из пор кровавый пот; если этого не произошло, значит, либо у корабля не хватило мощности, либо система просчитала, что излишнее ускорение забросит модуль в опасную зону – другую аномалию или на орбиту астероида, куда он достаточно быстро упадет. Или же в зону, откуда сигнал SOS будет передаваться с искажением. Или…

Фасмер перестал перебирать варианты.

Спустя какое-то время над головой зажглись огоньки: зеленый разрешал встать, мигающий красный говорил о том, что его ковчег исправно передает сигнал бедствия. Фасмер, ощущая апатию и горечь во рту, а может, и в сердце, заставил себя подняться и обойти ангар. Экономно-убогий свет не показал ему почти ничего утешительного. Он кружил по периметру, действуя на нервы сам себе, пока не обнаружил, что слишком резко выворачивает шею, пытаясь поймать движение за спиной. Попробовал петь и тут же перестал, сообразив, что горло без того саднит от недавнего крика, а смочить его нечем. Потом его стали преследовать навязчивые мысли – об отсутствии часов (по-настоящему они были, но Конраду почему-то не внушали доверия), о том, что огонек на информационной панели – это еще отнюдь не передатчик. Кто знает, не фикция ли он? Может быть, это просто ритмично мигающий фонарик для его успокоения, плацебо, выдаваемое астронавтам на Земле, чтобы заманить их в космос? Пытаясь отвлечься, он сравнил свою участь с судьбой команды, которая, похоже, изначально не имела никаких шансов, ведь все случилось почти мгновенно. Но коварный внутренний голос решил поиграть в адвоката дьявола, и Фасмер возразил сам себе, что время для сравнения еще не наступило. Он будет иссыхать, словно мумия, у ног серийного рудокопа, он даже не будет слишком пахнуть, и вот тогда стоит спросить, какая смерть ему нравится больше. Мысль была вымученной, как монолог из плохого боевика. Да и вообще в голове было пусто, ни крупного отчаяния, ни сил для борьбы. Там обосновался кто-то слишком большой, со слоновьей задницей. Фасмер даже не сразу понял, что это страх.

Он не рискнул бы сейчас даже покурить бинайн. Жизнь утекала наглядно, почти зримо, сквозь его тощие длинные пальцы, он листал ее, как тетрадь за час до экзамена, пытаясь что-то вычитать, удержать, отсрочить. Невесомость работала на врага: размывала ощущение тела, а следом наступит размывание рассудка и размывание «я». Конрад сжал зубы и приказал себе найти Знак. Таким людям, чёртовым везунчикам и ослепительным обаяшкам, судьба обязательно пошлет Знак!

И он ненадолго убедил себя, что нашел, когда увидел в ящике верстака книжицу с электронными стикерами. Он вспомнил, что это вещь Мимоко, он следил за отладкой роботов на Земле и должен был приготовить их для эксплуатации колонистами после прибытия на пояс астероидов. На стикерах он писал краткие инструкции, обозначал порядок заправки машин, иногда просто лепил их поперек какой-нибудь дверцы и категорично запрещал открывать «это» в его отсутствие. У такой штуки должна быть приличная память… Связист ухватил книжку и заметил рядом аккуратно смотанный и засунутый под прижим провод с подходящим разъемом. Прекрасно!

Фасмер залез в чужую вещь, и его окатило печалью. Мимоко писал старательно, полными грамотными предложениями, любовно и правильно употребляя разные технические термины. Конрад понял, что это навсегда ушло. А если предстоит умереть ему, от него ничего подобного не останется. Модуль не снабжен системой связи, чтобы прокричать в пространство, что он, Конрад Фасмер, обладатель длинного идентификационного номера и довольно звучного имени, жил на свете.

Впрочем, Знак можно было толковать по-разному, и трагическую версию он оставил на десерт. Красный мигающий огонек сменился синим: ближайший маяк принял его сигнал и зафиксировал координаты. Это не значило почти ничего, не гарантировало экстренной помощи или перемены чьих-то планов. Тем не менее, Конрад приободрился. Немного знаний и немного хромой логики помогли ему найти аварийный передатчик, вернее, запасной ход к нему, сам прибор находился снаружи. Потом он полновесных полтора часа возился с книжкой, пытаясь изобрести из нее менее примитивный передатчик и «подсадить» на аварийную волну еще один канал. Его не устраивала автоматика, он хотел слышать и видеть, что происходит вокруг. Он хотел говорить с космосом и аномалией, сожравшей корабль. Лежащие пачкой стикеры послушно мерцали, показывая гостеприимную пустоту. Сигнал модуля отражался в ней пробегающей искрой.

<Почему мой планшет принимает сигнал SOS?>

Фасмер вскинулся, чуть не подлетев над пультом, и изумленно вытаращился на экран.

<Эй? Кто посылает сигнал SOS?>

<Дрейфующий технический модуль с одним человеком внутри. Что значит «планшет принимает сигнал»?>

<То и значит: он у меня в руках, я рядом с окном, планшет надрывается от сигнала. Вопит хуже будильника.>

<Рядом с окном??>

Фасмер задохнулся. Если модуль каким-то неизъяснимым чудом оказался на земной орбите, спасателям придется его подхватывать, как выпадающую из клюва чайки рыбу.

<Да, виртуальным. Панорама со звездами, знаете?>

<Черт, ты, по-моему, еще больший идиот, чем мои друзья. На корабле панорама? Или это астероид?>

<На корабле). И я не идиот.>

<Слушай, у меня нервы натянуты так, что порезаться можно, а ты тут лирику про окна развел! Я думал, я на планету упаду.>

<Я в любом случае не идиот, я идиотка. Надо передать кому-то координаты? Они на экране высвечиваются, по-моему. Три серии цифр, да?>

<Э-э. Да. Но сигнал автоматически принял маяк. Я думаю, твой капитан давно в курсе. Он может состыковаться с модулем?>

<Нет((. Это здоровая бандура, исключительно для космического туризма. Я работаю в крупной компании, она ради помпы так юбилей отмечает – конференцией в космосе. Подождите-ка…>

<Ты не могла бы говорить «ты»?>

<Подожди… Нет, так хуже, символы пропадают. Я тогда устроюсь у окна. А скоро помощь приходит, когда посылаешь SOS?>

<По-разному. Иногда до трех недель уходит. Это не в соседний магазин сходить. Даже если все рвутся в спасатели, как Чип и Дейл, может просто быстрее не получиться.>

Фасмер поколебался, взъерошил волосы, чтобы встали вокруг головы дыбом, и добавил:

<У меня нет воды.>

Он не хотел жалеть себя, но слоновья задница страха мешала думать о чем-то другом, закрывая горизонт.

<Почему? Ты сказал, что это технический модуль – он пустой?>

<Я сразу об этом подумал, успел еще у корабля спросить насчет роботов – нет, они всухую летят. Логично, в общем-то.>

<А ты искал?>

Вопрос разозлил его. Захотелось натыкать невидимую собеседницу носом в лужу. Ленивая, мягкая тварь. Хочет простых решений, хочет, чтобы все кончилось хорошо, как в серии мыльной оперы. Хрен тебе! Будет смерть в прямом эфире!

Если, конечно, она не догадается сделать вид, что отошла пи-пи, а потом связь пропала.

От страха мучительно свело живот. Он не хотел умирать.

<Еще раз: я спрашивал корабль. Не знаю, чем ты там занимаешься по жизни, но ты явно ни черта не понимаешь в кораблях. Система тестировала себя перед эвакуацией.>

<Ну, если тебе интересно, моя компания делает реплики старинного жилья для людей. Конкретно я занимаюсь малоэтажным строительством. Захочешь заказать себе свежую избушку, обращайся). Что касается системы и тестирования, то ты еще скажи, что твоя домашняя OS никогда не глючит!>

<Сравнила!>

<А принцип ведь один и тот же. Не будет у тебя домашний компьютер мыслить нетривиально. Спроси его, есть ли дома еда – он проверит в холодильнике, а чай в кружке под кроватью не найдет. >

<Специалистка, блин>, - буркнул Фасмер, поднимаясь с места. Здравое зерно в ее словах было, хотя он не поверил, что найдет съестное или воду.

<Я составляю проекты. Львиную долю времени занимают разговоры с заказчиком, эскизы. Надо доказывать, что в старину знали толк в прочных вещах, поэтому если он придумал пряничный домик, а компьютер ему его нарисовал, это не совсем реально. Ты слушаешь?>

<Ага, у тебя прикольный голос, продолжай.>

<Ой, я хотела сказать, «читаешь». Подожди-ка…>

Курсор мигнул, и Фасмер понял, что она переводит письмо в онлайн режим. Хм. Это показывало большую степень доверия – собеседник видел все ошибки и неловкости, которые неизбежно случаются и корректируются в процессе письма. Кроме того, мерцающие символы могли теперь складываться в контур рисунка. Во время пауз можно делать легкие наброски, чтобы показать, что никуда не ушел, а просто молчишь, задумавшись, или даешь высказаться другому. Сейчас Конрад наблюдал, как несколькими движениями пальца она создала на сенсоре десяток ювелирно-точных штрихов, сложившихся в объемную улыбку.

<Ну так вот, проект делается иногда по месяцу, а строим мы быстро, техника самая современная…>

<Деревья пластаете, не одобряю.>

<Ты что, материл, фу, материал не с Земли же! Это голая калифорнийская пиния, генмодифицированный сорт, в колониях растят. Ствол в полуметре от почты, да что такое!»-, ОТ ПОЧВЫ и почти до вершины – готовое оцилиндрованное бревно до 12 метров высотой. Цикл воспроизводства – 2 года, от корня растут до пяти деревьев. Когда делянка старится, ее оставляют воздух производить. Я никак не доберусь до сути…>

<Теперь я понимаю, почему ты долго возишься с заказчиком)>

<Да, вот такие же скептики попадаются через раз. Так вот, поскольку дом собирает по моим чертежам техника, за три дни и аминь, мастер-сборщик и я глаз с процесса не сводим. И тут же бригада крутится, ждет – отделывают у нас люди.>

Фасмер улыбнулся глупому обороту и тут же заподозрил, что она ошибается специально. Ишь, клоунесса. Отвлечь его решила, что ли?

<И вот теперь я скажу то, что собиралась: я на стройке столько всего находила, причем в самых разных местах! Обед в сапоге, сэндвич в футляре из-под нивелира и пр. Поищи! В техническом блоке работают люди.>

<Здесь работал аккуратный человек, который все за собой прибирал. Бессмысленно искать, но я попробую.>

Она быстро нарисовала лукавое лицо с рожками. И больше ничего не писала, пока он облетал модуль, осматривая все закоулки.

Как и ожидалось, осмотр почти ничего не дал. Правда, нашлась полупустая туба с творожной массой, и полоска на корпусе была еще зеленой – еда не испортилась. Забытый сегодняшний завтрак? Фасмеру не хотелось творога, но он взял еду – ради крошки кальция и глюкозы. Активировал систему удаления продуктов жизнедеятельности, залез в топливный бак робота, осмотрел стенные ниши на предмет тайников, собирался вернуться к книжице, как вдруг взгляд за что-то зацепился. Он битых пять минут полувисел на месте, пытаясь сообразить, что его насторожило. Потом увидел: плотно примотанная тряпка скрывала канистру с фабричной маркировкой. Мимоко действительно был аккуратистом – засунул ее боком под высокий поддон, чтобы не мешала. Он развязал ее, и тряпка торжественно парила, как миниатюрный ковер-самолет, возле его уха.

В канистре было около литра какого-то раствора, большая капля, висящая в центре параллелепипеда. Окрыленный Фасмер вернулся к переговорам.

<Слушай, нашел что-то в канистре из-под керосина. Вода наверняка грязная, поди, мастер руки тряпкой смачивал и обтирал или что-то вроде того. Не представляю, как ее процедить.>

<Пф! Сделай надрез в углу, присобачь к отверстию насадку от сортира, включи его, сдави корпус, вбрызни, когда всё высосет, запрограммируй на полную очистку.>

<Ты фантазерка, ну.>

Впрочем, на крайний случай…

<А есть что-нибудь, что можно раскрутить?>

<Кроме меня самого – вряд ли. Топлива у роботов ноль, как я и говорил. Ладно, попробую с сортиром. Я им не пользовался, к счастью.>

Через час у него была мятая пластиковая бутылка с литром воды. Мимоко держал в ней всякую мелочь, в невесомости не нужную, и Фасмер чуть не свихнулся, выуживая петлей болтики и микросхемы из узкого горлышка. Зато сортир победно взвыл и струей под давлением влил туда очищенную воду. Она слегка пенилась, как пиво. Он крепко закрутил отверстие и подумал, что литра ему хватит максимум на трое суток, если пить по нескольку глотков. Но все же это была небольшая победа. Настроение поднялось на пару пунктов.

<Всё, я с водой. Случайно не знаешь, где могла бы заваляться водка?)>

<Чтобы напится – не знаю, а желудок сполоснуть – загляни в аптечку. Какую-нибудь ерундовину на спирту точно найдешь.

*напиться.>

Фасмер откинул сидение возле пульта, сел, застегнув одну из жестких дуг. Подумав, сделал аккуратный маленький глоток из бутылки; вода чуть отдавала керосином, но была, в целом терпима. На экране нарисовался тревожный большой глаз.

<Капитан приходил. Он отслеживает твой сигнал, интересовался, кому это я пишу.>

<Скажи, что консультировала меня насчет сортира, пусть припухнет.>

<Он говорит, что гражданская спасательная служба не сможет прибыть к тебе раньше, чем через неделю.>

У Конрада сжалось сердце. Слишком долго.

<Дьявол, какие нерасторопные. А он точно не сможет взять меня на буксир? Вы далеко от меня?>

<Говорит, не может. Тут туча народу на борту, не до маневров. На военные базы тоже сигнал прошел, может быть, у них получится. Я попросила передать, что ты голяком сидишь, но капитан сказал, что у спасателей и так быстрота – главный приоритет. Жди!>

<Да ну, я лучше гулять пойду, фигли тут сидеть ждать)). Ты бы хоть спросила его, чья база поблизости.>

<Заявится еще раз – спрошу.>

<А самой сходить религия не позволяет?>

<Я боюсь отойти от панорамы – сигнал неустойчивый.>

<Ты что, всё это время проторчала у окна?>

<Да. Правда, капитан принес мне кресло)).>

<Тоже мудак нерасторопный.>

<Ну, знаешь ли, это в его обязанности не входит.>

На экране появился мгновенный набросок розы, стерся. На Фасмера снова смотрел тревожно распахнутый глаз.

<У тебя хорошо получается.>

<Это профессиональное. А ты мог бы строка на глазах стерлась А что случилось с твоим кораблем?>

<Я не хочу рассказывать.>

Опечаленный глаз прикрылся тяжелым веком. Потом она просто водила пальцем по сенсору, и из причудливой кривой возникал контур мышки, кошки, птички, собаки. Так можно запрограммировать компьютер, но изображения были слишком индивидуальными, живыми – Фасмер не сомневался, она рисует сама.

<Ой, ну ладно. Кажется, мы влипли в аномалию. Я был в коридоре, шел взять кое-чего. В итоге случайно выжил и успел добраться до целого модуля. По пути чуть не застрял между бобин с тканью для палаток.>

<В колонии везли?>

<Да, на рудники. Короче, колониальные товары меня чуть не сгубили).>

Он поймал картинку: абрис человека, стиснутого с боков огромными катками. Фасмера затошнило.

<Не так: я влетел горизонтально. Кончай такую дрянь рисовать мне тут, рафаэлька).>

<Стало страшно. Я всегда рисую, если страшно.>

<Ты рисуешь с тех пор, как перешла онлайн.>

<А до этого скребла пальцем на рабочем столе)). Кстати, среди тех, кто прилетел на конфу, есть пара человек, которые мотаются на астероиды, как я на Земле – в командировку. Тоже порассказывали тут всякого. Да если вдуматься, у меня и начальство такое же – пилигримы, блин)>

<Так чё грузом-то не полетать, я бы тоже не отказался. Полтора месяца бухай, отсыпайся, трахайся в невесомости – за всю экзотику компания платит.>

<Ну, сомневаюсь, что моя начальница тут бухает или что-нибудь). У нее вообще всего одна неприятная черта – она падкая на разные новинки. Та колония, которая растит голые сосны, занимается всякими дизайнерскими безделушками. Органическими. Ты в курсе?>

<Да откуда мне знать, я тут в каменном веке сижу, ну. Третий глаз на лбу только у Будды видел и вообще тут табличка «сарказм», если тебе отсвечивает.>

<Ха. Ты бы знал, как мало знают о мире люди.>

<Ну, это правда. >

<Вот из последнего: колонисты модифицировали клеща. Хитин радужный, заболевания не переносит, сосет кровь очень медленно. Продается в специальной коробочке вместе с маслом. Маслом натираешь мочки, клещ от него просто дуреет. Садишь клеща на ухо, он впивается. Вуаля! На сутки вы становитесь обладателем моднейших сережек. Потом клещ насасывается, отваливается и в нашем климате быстро умирает. Смотрятся эти серьги, эм, как бы помягче выразиться… Такие переливчатые розовеющие капли с лапками…>

<Блин, больная баба…>

<Ты про меня или про нее?) Да нет, она не больная, просто увлекается легко.>

<ВСЕ БАБЫ БОЛЬНЫЕ)>

<Но клеща модифицировал мужик)). Мне кажется, это отчасти зависть: дали бы нам поиграть с человеческими генами, со своими, прежде всего, и никто бы не стал подло угнетать и эксплуатировать клещей))>

Разговор несся, как курьерский поезд; в какой-то момент Фасмер потерял нить и чувство времени. Ему казалось, они болтают уже часов пять, горло поднывало, как будто он не печатал, а действительно говорил. Язык, что ли, непроизвольно шевелится в такие минуты? А потом, глядя на очередной внимательный схематичный глаз, он заснул. Легкая голова не упала на грудь, затекшая под весом тела нога не начала колоть – в невесомости он всегда спал, как младенец.

Ему приснился крик.

Вздрогнув, он открыл глаза и уставился в книжку. На него смотрело искаженное ужасом лицо.

<Ты где???>

<А, да отходил тут по делу.>

<Я не могу доораться до тебя полтора часа!!! Я думала, ты там сдох!>

<Блин. Ну, я заснул чуток.>

<Ф-фу. Идиот. Доброй ночи!>

<Э, ты куда это?>

<Да так, по делам. На конференцию загляну, у меня доклад должен был быть, вообще-то. Может, посплю чуток. Может, рисовать перестану, а то пальцы уже скрючились. Капитану привет передам, да мало ли.>

<Ну, извиняться не в моих правилах, однако могла бы и сама скидку сделать. Я все же не на курорте болтаюсь.>

<Скидку? А у тебя есть накопительная карточка нашей компании? Вы не хотели бы оформить кредит? строчка начала стираться сразу же, как вспыхнула перед глазами>

<Правильно стерла, не смешно.>

На экране возникла виселица.

<В невесомости согласен даже повисеть.>

Пауза.

Она не бросала больше картинок – наверное, просто до дыр сенсор протерла. Конрад невольно представил, как она полтора часа отправляет ему письма – без ответа, без понятия. Он считал, что у него нет совести, но было как-то неприятно на душе.

<«Не покидай меня…»>

<«Даже если ты чистый бес»?>

<Или возьми с собой!>

<Или останься здесь… Тоже старье слушаешь?>

<Старье – это цыганский романс или прошлогодняя попса, а Бутусов – это классика. Так-то!))>

<Не покину.>

Пауза.

Фасмер поболтал пальцами в воздухе, улыбнулся и возобновил разговор.

В общем-то, ни о чем, но ждать так было проще.

* * *

Он засыпал еще дважды. Приходя в себя, видел успокоительную ленивую беготню мышки на экране, или схематичные зубцы огня, или векторную графику – одновременно примитивную, как африканские рисунки, и изысканную, как дизайн механизмов. Он прикончил тубу с творогом, выпил полбутылки своей сомнительной воды, то хватался за разговор, то бросал, а на него смотрели полуприкрытые глаза на крыльях летучих мышей, фасады и торцы готических зданий, вуали и корнеплоды (кажется), что-то абстрактное, а потом, наоборот, чересчур конкретное – «Видишь? Норвежский замок многим нравится, а по мне так полный выпендреж, ты как считаешь?» - «Что ты такое изобразила? Я знаю, как собак в замок ставят, но это явно не оно». – «Объясняю: при канадской рубке...». Он смотрел, а иногда ему казалось, что даже слышал – как будто не совсем наяву. Потом все-таки начал напевать, и разговор, как джазовая импровизация, будто бы подчинялся его настроению: вилял и подхватывался свободно, небрежно, стоял на длинных ножках бреда, зыбко и плавно порхал от образа к образу. «…она в профиль похожа на разрезанный боб». – «Хто??» - «Опять ты дрых))» - «Ну напомни – кто?» - «Я так долго писала, что уже забыла)))» - «Ерунду несешь)». – «Угу. Как говорил один знакомый сумасшедший: нам снотворное дают, а я не пью. Нам уколы ставят, а я бодрюсь». – «Крикни капитана, пусть койку притащит…»

* * *

<Посмотри на экран! Быстрее! Ты видишь??>

<Что?>

Фасмер протер глаза и нахмурился. Маленькая картинка изображала взволнованный глаз и приоткрытый ротик; деталей стало больше.

<Видно прекрасно! Изображение стало лучше – и кажется, идет еще какой-то сигнал! Ты заметил или нет?>

<Не тарахти.>

<Да, еще какой-то сигнал, но слабый>, - написал он через полминуты.

<Я связалась с капитаном, он говорит, это спасатели. Вояки))))>

<Чё, серьёзно??>

<Да! Слушай, я так рада!>

<Да уж вполовину не так, как я)). Хоть бы разгильдяи какие не попались – аномалия под боком. По инструкции должны бы предусмотреть…>

<Ты так говоришь, будто в аномалию можно вступить, как в кошкину ссаку))>

<Ты не поверишь – еще и не такое вытворяли>.

<Ага, повеселел)). Тон сразу такой бывалый)))>

<Цыц! Они пытаются связаться!>

Она нарисовала очередной глаз, похожий на мидию, потом стремительную улыбку, потом всё стерла и оставила маленькую взволнованную точку: прикасалась пальцем к углу планшета, и эта точка помаргивала. Конрад благодарно кивнул и полностью переключился на организацию своего спасения.

Потом были часы ожидания, скрежета, грохота; во время стыковки Фасмер без скафандра казался себе черепахой, которой вскрывают панцирь. Это было опасно, но он не хотел бы точно знать, насколько поврежден модуль: хватало живого воображения. Потом в ангаре нарисовались спасатели, человек семь, не меньше, и Конрад без стыда полетел обниматься, потом его напоили водой из пластиковой бутылки, он всасывал ее так, что солдаты начали ухмыляться, потом вкололи что-то в вену, и он висел в полной эйфории и расслабленности возле стыковочного узла. В голове по-прежнему звучала мелодия, он прикрыл глаза и хотел только одного – чтобы его ни о чем не спрашивали. Слышал непривычные звуки, вернее, осмысленную речь: кто-то помладше вслух пожалел, что пропадут совершенно новые рудокопы – нельзя ли спасти хоть несколько машин? Да, тоннаж сейчас рассчитаем… Так можно? При чем здесь страховка, роботов жалко. Голос постарше отвечал, что здесь, вообще-то, присутствует представитель компании-перевозчика… Фасмер, не разжимая заслезившихся глаз, кивнул и сказал:

- Мимоко был бы доволен. Хороший механик был.

Повисла тишина, будто все молча помянули незнакомого человека, потом младший вполголоса стал говорить: «Вот этого лучше вытаскивать первым… Карго говорит, что можно… Потом вон тех… Нет, я лучше сейчас помечу…»

Конрад слушал, как нарастает рабочая суета, переговоры с карго-мастером, который остался в шаттле, и эти шумы успокоили его лучше укола. Он открыл глаза – и в ужасе шарахнулся к стенке. На каждом роботе… висел прилепленный стикер с криво нарисованными цифрами. Фасмер рванул к молоденькому лейтенанту, выхватил из рук книжку и уставился на пустой «лист». Он не заносил разговор в память книжки, а стикеры очищаются, когда на них пишут новую информацию. Они не предназначены для диалогов в космосе. Конрад поднял голову. На роботах висело одиннадцать бумажек, и одиннадцать порядковых номеров – это все, что он мог на них прочесть.

- Так. Шон, ты, похоже, что-то не то схватил, как обычно, - прокомментировал майор, внимательно посмотрев на Конрада. У лейтенанта на лице проступило виноватое выражение, хотя за что ему было себя винить? Фасмер сам точно так же схватил чужую вещь и использовал, как ему вздумалось.

«Значит, все. Ни координат входящего сигнала, ни финальных фраз… ни имен».

Он молча сунул книжку обратно лейтенанту.

Страхи покинули его, а на их месте осталась печаль.

Фасмер пошел прочь, представляя, какие грустные рисованные глаза появляются сейчас на ее рабочем столе. 

Бабочка села на нос Младену, и тот попытался рассмотреть ее, пусть скошенным взглядом зрачков, плавающих по покрывшимися сетью взбухших капилляров белкам, сделать этого не получилось. "Чего это она меня не боится? Я что, так похож на мертвеца?" - подумал Младен, и доля истины в его мыслях была: после долгого путешествия выглядел он неважно - редкая юношеская щетина покрыла его впалые щеки, а синева под глазами соседствовала с красными, обгоревшими от жгучего солнца молодого, но уже агрессивного лета, скулами. Природа не наградила Младена богатырским здоровьем, но его отсутствие он привык компенсировать силой духа, пытаясь раз за разом игнорировать жалобы устающего и страдающего тела. Но такая работа на износ должна была рано или поздно вычерпать его силы, и этот момент приближался: мышцы бедер стали вдруг необычно тяжелыми, а колени начали немного болеть. Лежа на обочине дороги, Младен вытянул свои разутые ноги, пытаясь из каждой минуты отдыха добыть для себя как можно больше восстановленных сил.

Двое его товарищей крутились вокруг, разговаривая о какой-то ребячьей ерунде, впрочем, это скорее напоминало монолог в виде попыток долговязого, худого, но довольно сильного Перо как-нибудь позадирать бритоголового тщедушного Маймуна, уступавшего ему в росте целую голову. В распоряжение Перо попал превосходный повод для того, чтобы прицепиться к своему маленькому другу: Маймун где-то умудрился потерять свой китель и разгуливал в одной лишь майке, которая изначально была белой, но теперь отображала на себе всю тяжесть долгого похода. Такие шансы Перо не привык упускать! Что касается Маймуна, то никто не знал его имени, а спросить никому в голову так и не пришло, ведь Младен и ушедшая в разведку Катарина почти не замечали самого молчаливого члена их команды, а Перо привык обращаться к людям как попало. Неудивительно, что именно он и придумал это прозвище, обнаружив в любви его будущего носителя к деревьям, на которые тот залезал при каждом удобном случае, сходство с обезьяной[1]. В отличие от Младена, энергии у Перо оставалось еще много, он явно скучал во время отдыха, пытаясь придумать любое развлечение, сколь глупым оно бы не было. Младен не слишком нравился Перо за суровость в сочетании со вспыльчивостью, а Катарина, напротив, слишком нравилась, вплоть до того, что он робел подойти к ней поближе, потому именно возня с Маймуном, который и сам был не прочь подурачиться, составляло для Перо в последние дни обычное времяпровождение.  Глядя на этих двоих, трудно было поверить, что где-то совсем неподалеку шли сражения, уничтожавшие сотни людей, и это ужасно раздражало всегда серьезного Младена, который смотрел на происходящее со смесью пренебрежения и упрека.

Таковой уж была эта война, где приходилось постоянно двигаться: не будешь же лезть на рожон превосходящего по силам неприятеля? Отступление было привычным делом, и когда врагу удавалось собрать свои силы в мощный стальной кулак, который мог бы размозжить Народно-Освободительную Армию, удар этого кулака раз за разом летел мимо цели, а главные силы партизан каким-то чудесным образом выходили из любых окружений, словно духи лесов и гор раз за разом оказывали им поддержку, открывая какие-то потусторонние пути для отхода. И эта игра в кошки-мышки продолжалась всю войну: стоило объединенным фашистским силам выбить партизан с одной территории, как те тут же занимали другую, и пятна на карте, указывающие контролируемую ими территорию, причудливо ползали и изгибались подобно амебам, то сжимаясь, то опять расползаясь уже по новым городкам и селам.

Партизаны несли большие потери, но на место ушедшего бойца вставали сразу двое, благо после выхода из войны итальянцев, оружия теперь хватало на всех. И Младен, и Катарина, и Перо, и Маймун были такими же новобранцами, но их боевое крещение закончилось попаданием в список пропавших без вести, после того как все четверо отстали от своего подразделения во время очередного отступления. И вот уже несколько дней они бесполезно плутали по горам и лесам своей непокорной земли с надеждой наткнуться на какой-нибудь партизанский отряд, к которому они могли бы примкнуть.

Странность и уязвимость положения создавало внутри каждого из отставших напряженность, порождавшую, в свою очередь, нетерпеливость и раздражение. К тому же молодая горячая кровь еще не успела впитать в себя достаточно духа армейской дисциплины, который партизанское войско, бывшее по сути ополчением, и так не могло привить в достаточно больших дозах. Из-за этого четверка никогда не могла прийти к согласию относительно плана своих действий, а потому была обречена на беспорядочные блуждания.  Двадцатидвухлетний Младен, будучи самым старшим в этой банде, пытался взять принятие решений в свои руки, однако не имел среди своих товарищей авторитета, так как не обладал большим по сравнению с ними опытом, а располагать к себе людей не умел никогда. И у Младена уже начинали возникать соблазнительные мысли оставить своих надоевших и ненадежных спутников, но здравый смысл и чувство самосохранения все-таки подсказывали, что пусть Катарина и тупа, пусть Перо и хамоват, а лицо Маймуна просто умоляет о кирпиче, но все-таки вместе лучше, чем порознь.

Если по пути им встречалась деревня, они не отказывали себе в удовольствии чем-нибудь угоститься у местных жителей, не стесняясь прибегать при этом к помощи верного товарища Маузера. И когда очередной населенный пункт показался на горизонте, Катарина, которую, по ее мнению, всегда обделяли при дележке как самую бесполезную, решила взять инициативу в свои руки и под предлогом разведки отправилась туда в одиночку. Ей никто не возражал, так как Младену очень хотелось отдохнуть, Перо составить ей компанию опять не решился, а Маймун был слишком неприхотлив, чтобы рисковать ради чуть большего, чем обычно, ломтя хлеба.

 В какой-то момент Перо, выбежав на дорогу, замер, сложив за спиной свои длинные руки, как будто что-то разглядывая. Затем он присвистнул, и этот звук явно свидетельствовал о том, что зрелище стоило затраченного внимания, спровоцировав в сознании Младена выброс любопытства, которого даже хватило на то, чтобы медленно поднять себя с земли и направить свои глаза в ту же сторону, куда глядел и Перо. А там по дороге шли двое, высокая светловолосая девочка — товарищ Катарина Кокош, кто же еще? - а с нею рядом широкоплечий мужчина.

-Никак наша Курочка пленного захватила? - выдвинул свою шуточную версию увиденного Перо, почесав свои жесткие серые короткие волосы.

Но эта версия критики не выдерживала. Мужчина был вооружен, причем, как говорится, до зубов, ведь помимо привычного "Маузера" за спиной, в его руках был пистолет-пулемет, а за поясом болтался как хвост трясогузки не очень уместный в данной обстановке ятаган.  Мужчина шел рядом с Катариной, и нельзя было сказать, чтобы кто-то кого-то конвоировал, но что бы это означало? Кто он? Тоже партизан? Значит ли это, что где-то рядом находится отряд, который подберет путников? Хорошее предчувствие охватило Младена: неужели их анабазис наконец закончится? Немного смущало лишь отсутствие на незнакомце формы, хотя и этому при желании можно было бы найти объяснение, особенно, когда это объяснение действительно хочешь найти.

Когда те двое подошли к остальным троим, Младен стоял уже обутый, с титовкой[2] на голове, готовый отчитаться перед подошедшим незнакомцем по уставу, однако Катарина не дала никому открыть рта, ведь ей было о чем рассказать. Она захлебывалась в своих новостях, выдавая их быстро, эмоционально и беспорядочно:

-Парни, тут такое приключилось! Это вот Филип, мы с ним на домобранцев[3] напоролись в деревне, убили их и теперь хрен знает, что делать...

-А вы, товарищ, кто? - немного неуклюже задал, наверное, самый животрепещущий вопрос Младен, даже не пытаясь вслушаться в поток речи Катарины.

-Филип меня звать, - вежливо повторил еще раз свое имя незнакомец.

-Младен Бошняк, боец Тринадцатой Санской бригады, - представился Младен, все еще думая, что перед ним партизан.

Филип почему-то немного удивленно на него посмотрел. Младен то ли смутился от этого, то ли просто не смог придумать, чего же говорить дальше, а потому замолчал. Чтобы разогнать возникшую тишину, Филип решил добавить немного подробностей к своему представлению:

-Филип Иваншич, крестьянин. Давайте я вам все расскажу, а потом пойдемте ко мне! - предложил он. - Заодно угощу вас чем-нибудь! Курицей, например...

Разумеется, последняя фраза добавляла немалый вес к предложению, так что никто не решился от него отказаться. Но, конечно, трем партизанам, которые не были в деревне вместе с Катариной, больше всего  хотелось разузнать подробности происшествия, и особый интерес, естественно, вызывал этот взявшийся из ниоткуда вооруженный человек. Со слов Катарины выходило, что тот спас ее, когда та наткнулась на двух домобранских разведчиков, вступил с ними в бой, убив одного и ранив другого своим нелепым ятаганом. Выходило, с одной стороны, довольно правдоподобно, ведь никто не слышал выстрелов, а в том, что Катарина была бы неспособна выбраться из такой передряги в одиночку, не сомневался никто. С другой же стороны, уничтожить двух, судя по трофеям, хорошо вооруженных врагов практически голыми руками сможет не каждый крестьянин... Но все-таки Младен и Перо для себя одновременно негласно решили, что даже если он и не был до сегодняшнего дня партизаном, то однозначно стал им после случившегося в деревне, раз уж он добровольно решил связать себя с ними самой крепкой связью, которая только может быть между людьми - связью кровавой.

Несколько минут спустя Перо, Младен и Филип сидели над импровизированной картой: царапины на сухой земле подразумевали под собой реки, дороги и деревни, а домобранские и партизанские отряды символизировались винтовочными патронами, острые носы которых указывали направление движения. Заслушав филипов пересказ слов пленного неприятеля и слухов, распространяемых среди жителей окрестных деревень, чтобы проверить, правильно ли он понял полученные сведения, Младен задал вопрос, который как будто относился ко всем, но самом деле только к Филипу:

-Итак, получается, что домобранцам дали прикурить в Расково и теперь они движутся в сторону Прляво и через несколько часов достигнут Бркмы, откуда вы с Катариной пришли?

-Может, и не через несколько, трудно сказать. Пока они хватятся своих разведчиков, пока они пошлют новых, пока подтянутся туда. Но Бркму надо бы уже занять, если вы собираетесь их встретить. Впрочем, вы и так уже создали им неприятности.

Перо воспринял последние слова Филипа как право на выбор, и свой выбор обозначил так:

-Да, пожрать бы я не отказался, а вот насчет дальнейшего не согласен. У нас на всех, может, полсотни патронов, ну еще трофейных сколько-то. Расстреляем их за минуту и сдадимся? Так, может, лучше сразу драпака дадим?

-Трусишь, Перо? - поддразнила Катарина.

-Я не трус, но голой жопой под домобранские пули становиться не хочу.

-Хорошо бы их встретить! - Младен, напротив, рвался в бой. - Если за ними идут наши, было бы славно им помочь! Если задержим их хоть на сколько-нибудь...Ну, будем беречь патроны, - пробовал что-то придумать Младен, но получалось плохо, ведь пятью стволами, на каждый из которых по две обоймы, которые еще и нужно беречь, вряд ли удастся навязать долговременный бой. А бой ему навязать хотелось, хотя противоположные чувства боролись в нем. Он чувствовал смелость в своем сердце, но и неуверенность в своих ресурсах. Он понимал, что вряд ли грядущий бой принесет хоть что-то, но и не мог позволить себе уклониться от него. Ему было немного обидно, что он попал в такую глупую историю и хотелось хоть как-то оправдаться за это перед командованием. К тому же, прими он бой, никто бы не назвал его дезертиром, а так мало ли кто что может подумать?

- Можно сделать, как Перо сказал, - нашел решение Младен. - Постреляем в них и уйдем, пока нас не окружили. Может, какие-то потери им нанесем.

-Как бы нам самим потери не нанесли, - не унимался Перо.

-А на этот счет не беспокойся, - спокойно и даже несколько гордо ответил Младен. - За свободу я умереть всегда готов!

-Я тоже готов, но не так просто, - возразил Перо. - Я понимаю, у тебя не только свобода на уме, но и личные счеты, но если тебе так не терпится встретиться со своим братом...

Младен вскочил и направился в сторону Перо с такой решительностью, что тот принялся отползать назад, выставив вперед ладонь, как бы прося о милости, которую он в итоге получил. Может, Перо еще и тем самым признавал, что хватанул через край. Младен остыл от внезапно поразившей его вспышки ярости, и решил выяснять отношение именно на словах:

-Если ты думаешь, что я здесь только ради того, чтобы отомстить за брата, то ошибаешься. Хотя я хочу отомстить, и не стыжусь этого. Но гораздо больше я хочу продолжить его дело.

-А где твой брат воевал? - вмешался в спор Филип, возможно, чтобы тем самым загасить его.

-Точно не знаю, но где-то под Фруей под командованием Живко Призрака. Может, слышали о нем? Знаменитый был партизан, еще с начала войны сопротивление начал. Хотя, говорят, смел был до безрассудства. Год назад его отряд перебили. Никто тогда не выжил, и мой брат с ними погиб... Как он ушел в партизаны, я с тех пор его не видел.

-Твой брат - герой! - как бы восхитился Филип. Младен кивком головы ответил на эту реплику, хотя она всем показалась лишь простой вежливостью. Воцарилось молчание, которое прервала Катарина, решив по нему, что совет окончен:

-Пойдемте что ли занимать Бркму? - ей не терпелось поесть мяса, которого она не видела уже давно. Первым на дорогу, идущую к деревне выскочил из травы Маймун, вслед за ним поднялся и Младен. Все смотрели на Перо, для которого принятие решения было непростым делом. Он и правда немного трусил, однажды уже познав на собственной шкуре настоящий бой, но появление большого, сильного и уверенного в себе Филипа немного успокаивало его, да и перед Катариной как-то было бы неудобно... Так что после небольших раздумий Перо вынужден был согласиться последовать за остальными:

-Ладно, черт с вами! Где там ваша курица?

-Здесь недалеко, - обогнал его Филип, махнув своей лопатовидной рукой, приглашая следовать за собой.

Двор Филипа был достаточно мал. По периметру он был обнесен забором из сосновых досок, через который, как весело рассказывал его хозяин по пути сюда, час назад ловко перелезала Катарина в поисках имущества, которое можно было бы экспроприировать для нужд Народно-Освободительной Армии. Двери одноэтажного домика, с щедро побеленными стенами, распахнулись, но, прежде чем впустить своих гостей внутрь, Филип поинтересовался:

- Кто у вас тут главный? Бошняк?

Перо и Катарина посмотрели на Младена, как бы давая понять, что не возражают, если он назовет главным себя. Не то, чтобы они считали его главным, скорее никому не хотелось брать на себя ответственность. А тот, по очереди отловив их взгляды, устремил свой на Филипа и спросил:

-А что такое?

-Пойдем, покажу тебе местность. Оружие с собой бери обязательно, патронов тоже побольше. Мало ли что... - с этими словами Филип двинулся прочь со двора, а Младен, подумав пару секунд о том, не отдать ли какие распоряжения, бросил напоследок больше для порядка и укрепления своей словно бы заверенной Филипом роли вожака:

-Вы тоже будьте на чеку.

-Так точно! - крикнул уже откуда-то изнутри забежавший первым внутрь дома Маймун.

Филип к тому времени уже вышел за калитку, так что Младену пришлось бегом его догонять. Двое зашагали рядом.

-Деревня маленькая, всего один порядок. Но длинная, - начал вводить в курс дела Филип. - Удача в том, что справа, - махнул он ладонью. - овраг, так что с четырех сторон нас не окружат...

Филип излагал свой план обороны так, что Младен не переставал удивляться. То ли этот мужчина был настолько умен и смекалист, что мог составить план на ходу, то ли план у него уже был заготовлен давно, и ждал случая быть взятым с полки памяти. И по дороге в Бркму, и сейчас, плывя по ее извилистой дороге, связывающей воедино ее жилища, как позвоночник связывает скелет, Младен размышлял о Филипе, по привычке противясь доверять ему. Разум все же убеждал в том, что перед ним оказался именно друг, от которого вряд ли стоит ждать подвоха. Но затем сам собой возникал другой вопрос: кто он? Не слишком ли он умел для простого крестьянина? Возможно, он дезертир? Только чей? Или все-таки крестьянин Филип Иваншич? Младен терпеть не любил такого рода тайны, ему казалось, что незнание таит в себе некую уязвимость, поэтому не удержался от расспроса, который начал сразу же после завершения рассказа Филипа, когда крестьянин уже развернулся и готов был пойти назад.

-Филип, а ты сам-то не партизанил случайно?

Филип обернулся и как-то хитро спросил:

-А ты, Славко, никому не расскажешь?

-Я тебе что, усташа[4], чтобы тебя за это расстрелять? - ехидно отозвался Младен, наливаясь нетерпением.

-И правда. - согласился Филип. - Да, партизанил. И зовут меня Живоин Митрович, хотя знали меня как Живко Призрак.

-Да врать-то! - рассмеялся Младен, но пробежавшая в голове мысль потушила смех в горле: почему он только что назвал его Славко? Младен, разговаривая с Филипом, внезапно назвавшим себя Призраком, до этого момента ни разу же не произнес имя своего покойного брата! Но, может быть, Филип перепутал что-то - трудно запомнить все имена, когда знакомишься сразу с большим числом людей. Хотя с кем можно было перепутать Младена? В его банде не было ни Янко, ни Здравко, ни Марко, ни каких-либо других людей с именами, хоть как-то созвучными со Славко. Младену слишком трудно было поверить в обрушившуюся на него новость, хотя она могла бы объяснить очень многое из того, что произошло сегодня. Например, как с помощью одного ятагана вывести из строя сразу двух врагов. Но менять свои представления о мире даже в мелочах Младен не очень любил, а в его нынешнем представлении Призрак был давно уже мертв.

-Если ты Призрак, то ты знал и моего брата. Так каким был мой брат? - решил испытать своего собеседника Младен прямым вопросом.

-Храбрый парень! Все время говорил, что все равно когда-то умирать придется, а даже если стариком помрешь, все равно будет казаться, что мало пожил, так что ему, мол, все равно когда помирать, сейчас или потом.

-Верно, - тихо проговорил Младен. Призрак - теперь не осталось сомнений в том, что это он - предложил ему именно то доказательство, которое расставило все по своим местам. - Он и мне так говорил, когда уходил в партизаны... Но все же? Ты же умер... Как же так?

-На то я и Призрак, чтобы встать из мертвых. - шутливо отозвался Живоин. - Хотя мне дали такое прозвище не поэтому, а потому что я появлялся из ниоткуда, и так же бесследно исчезал. Но один раз мне исчезнуть не дали...

Какое-то радостное волнение охватило Младена. Вроде бы нелепа на первый взгляд была эта радость от чудесного спасения незнакомого человека, но внезапно обнаружившийся Призрак был крепко повязан с навсегда ушедшим Славко, а потому как будто нес в себе его частицу. Ту частицу, которая была к тому же неведома самому Младену.

-И что было потом? Расскажи... Если хочешь... - попросил он, желая к ней прикоснуться.

-Отчего же не рассказать? Как раз сейчас мы с тобой пойдем в одно местечко, по дороге все и расскажу...

На берегу реки Живоин скинул свою незамысловатую одежду буквально в три движения и зашел в воду. Пройдясь взглядом по нарушенной своим заходом водной глади, он махнул своими широкими руками и погрузился под нее. Половину минуты его не было видно, но затем вынырнула голова, с волос которой поползли узкие водяные струи. Голова медленно стала приближаться к берегу. Речка оказалась совсем неглубокой, настолько, что Живоин мог спокойно идти по дну. По мере его движения вода обнажила сначала плечи, потом не в меру волосатую широкую грудь и заведенные за спину мощные руки, по напряжению которых было видно, что Живоин тащит за собой что-то тяжелое. Это было понятно и по редкому покряхтыванью, поэтому Младен бросил из своих рук карабин и пустился с берега на помощь, даже не сняв сапоги; впрочем, он уже давно перестал обращать внимание на чистоту и сухость своей одежды. Вдвоем они затолкали на берег груз, оказавшийся металлическим, уже слегка покрывшимся проплешинами ржавчины ящиком, усевшись на него сверху, чтобы перевести дух.

-Только бы все уцелело! - отдышавшись, сказал Живоин. - Конечно, мы проверяли герместичность этого ящика, но сколько времени прошло...

Младен не стал допытываться, кто такие «мы», и что значит «герместичность», он уже догадывался, что ожидает его под крышкой и испытывал схожую с Живоином смесь надежды и опаски. Открыть ящик оказалось делом трудным, пришлось подключать все подручные средства, которых было не так много, в порыве взволнованного усердия даже пострадал, погнувшись, шомпол младенова карабина. Наконец, крышка поддалась и легким толчком запрокинулась назад, Младен тут же засунул руку внутрь ящика, зачерпнув ладонью содержимое подобно тому, как это делает удачливый кладоискатель, словно бы желающий удостовериться в реальности своей удачи. Только то, что скользило сквозь пальцы Младена,  было в тот момент куда дороже денег, ведь от него зависела собственная жизнь, как и жизни его товарищей.

-Семь девяносто два? - попросил развеять последние сомнения Младен.. Живоин кивнул и дал требуемое подтверждение:

-Конечно. Хоть сейчас заряжай и бей! Отсыпь себе сразу, а я сейчас остальные сложу, - Живоин достал из своих штанов, все еще лежащих на земле, мешок и принялся загребать патроны. - Не хочу эту дуру с собой тащить.

-Откуда это? - спросил Младен.

-Наследство Призрака. Считай, что его унаследовал твой брат, а от него оно перешло к тебе, как к родственнику.

-Ты так говоришь, как будто Призрак действительно умер, - громко сказал Младен, развеселившись от получения такого наследства.

-Наверное, это и правда так. - начал рассуждать Живоин, продолжая быстрыми движениями свое дело. - Наверное, Призраку лучше было умереть. Потому что... Как бы тебе сказать? Когда мы начинали, борьба была делом немногих смельчаков, отчаянных ребят. В этом было что-то от Хайдучии[5], а там правила себе устанавливали сами. А сейчас у партизан приличная армия с дивизиями там, с погонами... Как у людей. А я уже так привык к хайдуцкой вольности, что даже не знаю, как бы я там себя чувствовал. Думаю, такие как я, как Призрак нужны были тогда, в самые тяжелые первые годы, мы, пусть и не сделали много, но хотя бы вдохновляли других на борьбу. Хочу в это верить, - когда Живоин заканчивал свою мысль, то уже натягивал штаны.

-И вот еще что, - продолжил он, после того, как одел рубашку и взял в руку мешок, - Раз уж Призрак был героем, то им должен и остаться. А меня на самом деле не хватило, чтобы идти до конца. Когда все мои погибли, я... Знаешь, не представляю, как люди могут воевать за идею! За людей мы воюем... А в ту ночь я не смог защитить тех, кого должен был защитить. Тогда я бросил оружие, и решил, что хватит с меня войны. Больше не было смысла воевать. Воевать было не за кого. Какой же я после этого герой? - немного грустно спросил Живоин.

-Но ты же вернулся! - подбодрил его Младен.

-Да. Наверное, Бог дает мне вторую возможность. Возможность или защитить вас... Или помереть как следует.

-Почему же ты решил вернуться?

-Когда твою девочку взяли на прицел, я понял, что должен ее защитить. Вернее, я даже не раздумывал об этом, все получилось как-то само собой... Жаль мне ее, такая здоровая девочка, сколько детей могла бы родить, а вместо этого ерундой занимается!

Младен насмешливо поднял уголок рта, который увлек за собой еще и красную скулу.

-То есть война это ерунда?

-Конечно, - все так же невозмутимо продолжил Живоин. - Поверь мне, нет глупее занятия. Сам посуди, вот если ты убил своего знакомого... Не просто так ты его грохнул? Значит, были какие-то причины. Вряд ли за это тебя можно оправдать, но хотя бы понять тебя было бы можно. А на войне что? Убиваем незнакомых людей. Причем не сколько потому что хотим, а скорее потому что должны. А раз так, то можно нас за это оправдать, можно. Но можно ли это понять?

Голубые глаза Младена на секунду стали неподвижны - он задумался. Но, не поверив, начал движение в сторону деревни, высказав свое мнение:

-Странно это слышать от человека, который положил по могилам стольких!

-Да, мне и самому странно. Но я ни о чем не жалею. По ночам мои товарищи приходят ко мне, но я научился смотреть им в глаза. Но, знаешь, мертвые тоже о нас думают. О нас, о живых... Я знал, что у Славко был брат, но не думал, что он так на него похож! Когда ты подошел ко мне и назвал свое имя, я подумал, что это сам Славко пришел ко мне!  Пришел, чтобы напомнить что-то важное... Чтобы я закончил думать о мертвых, и начал снова думать о живых.

Пятеро вышли из дома Живоина во двор, четверо из них были вооружены карабинами, а сам хозяин, помимо трофейных карабина и пистолета-пулемета, вооружился еще и ятаганом, которым, по его словам, сражался еще его дед в далеком 1877 году, в те дни, когда в очередной раз решалась судьба его родной Сербии. Уже была договоренность, что командование новообразованным отрядом передается капитану Живоину Митровичу-Призраку, а потому слегка робкий дух дисциплины все-таки возник в головах юных партизан, передав их телам стойку "Смирно!"

-Выдвигаемся на позиции! - скомандовал Живоин, поведя за собой своих новых подчиненных.

Пятеро шли по дороге, те из крестьян, кто еще не видел их, опасливо выглядывали из-за калиток, осознавая, что самое худшее все-таки случилось: бандиты заняли деревню, а значит, добром это не кончится, поэтому нужно срочно укрыться куда-нибудь от незваной гостьи по имени Война, которая не обошла стороной и этот край.

Впрочем, многие уже давно расселись по подвалам — пусть еще никто не видел партизан, но слухи о них уже поползли, а береженого, как известно, бог бережет. Собаки недружелюбным лаем встречали процессию, что немного нервировало ее участников, отчего Живоин предложил:

-Так и пойдем с постными рожами в бой? Песню что ли давайте!

-По лесам и горам нашей гордой страны! - заголосил Маймун, хотя это было больше похоже на крик, нежели на пение.

-Идут отряды партизан, славу борьбы пронося! - тихим, но мягким сладковатым голосом подхватила Катарина.

Ни у кого не осталось выбора, и второй раз повторили уже все.

-Пусть знает проклятый враг! - задорно и слегка артистично пел Перо. Ему было необходимо это самоподбадривание, как никому другому.

-Кровавую войну ведущий! - задумчиво и несколько машинально подпевал Младен.

-Мы скорее умрем, чем отадим свою землю! - два раза прозвучало над уже замершей Бркмой.

Казалось, даже ноги стали двигаться в ритм песни:

-Казним предателей, освободим свой народ!

И, выходя на свои огневые рубежи, где они будут ожидать своего врага, две разделившиеся группы как будто давали друг другу завет:

-Расскажем всему миру, какой был кровавый бой!

Красивая женщина идет под руку с Живоином - Перо ее не видел раньше. Откуда она взялась? Наверное, она из того самого отряда, которого так ждали на помощь - похоже на то, ведь одета она в форму НОАЮ. Следом плетутся Маймун, Младен и Катарина - как славно, что они живы. Перо дергается, но картина перед глазами пропадает, а ее место занимает незнакомый потолок. И тут же голова наливается тяжелыми воспоминаниями...

Перо вспоминает, как бегал от окна к окну, на секунду выглядывая оттуда и спуская крючок. Этой хитрости его научил Живоин: если постоянно менять позиции, враг может подумать, что против него сражается больше людей, чем есть на самом деле.  В голове возникает и звук лежащих на полу гильз, которые Перо перемешивал ногами во время каждой такой перебежки. Он даже не смотрел на результат своего выстрела, инстинкт самосохранения был сильнее любопытства, приказывая убирать голову сразу после того, как смертоносная пуля отправлялась в свой хищнический полет.

Сколько времени все это продолжалось? Кажется, всего за один тот день Перо стал старше на год, а, может, и больше - каждая пролетающая мимо вражеская пуля будто бы сжимала время вокруг него. Сколько еще нужно было держаться? Перо вспоминал то возникающее во время перезарядок чувство надежды на то, что будет дан приказ об отступлении, и разочарование от того, что этот приказ все не поступал... Выстрелы щелкали один за другим, по громкости Перо определял дальность, а по ней уже хозяина винтовки. Раз - это бьет Маймун. Два - бьет Живоин. Три - бьет Младен. Вот снова Живоин, потом опять Маймун, Младен... Перо перезаряжал - и теперь была его очередь. Дальше все в том же порядке. И вот он, тот злополучный момент, когда Перо заметил, что давно не слышал Катарины...

Зря он тогда высунулся из окна, чтобы проверить ее позицию! А дальше какие-то разрозненные ощущения плавают в нарастающем бреду: запах собственной крови, полубезумный взгляд Младена, непрекращающийся грохот выстрелов и яростный крик Призрака с приказом уносить из боя Катарину, раз уж Перо не может держать оружие. И тяжелое дыхание самой Катарины, оседающее на кисти руки Перо, когда тот запрокидывает ее голову, чтобы посмотреть в неподвижные, слезящиеся карие глаза.

И он бежал вместе с ней, он понимал, что надо только бежать, даже если земля под ним начнет проваливаться, даже если у него переломятся ноги, даже если ему на плечи кинут, как Атласу, небесный свод. Разум его опустел, ведь больше не было сил на то, чтобы о чем-нибудь думать, кроме того, что надо просто бежать, хотя он уже возможно и не помнил, почему это надо было делать. Лишь падение слегка вывело его из этого бреда, когда под ногу предательски подставился булыжник. И вот последнее, что помнит Перо: он снимает с плеча Катарину, смотрит ей в глаза, а они все так же неподвижны, словно ей доставит невероятную боль даже малейшее шевеление зрачка. Перо кладет ей ухо на грудь, слыша все еще бьющееся сердце, вот только поднять голову он уже не смог, погрузившись в глубокий лихорадочный сон под этот тихий стук...

-А я, получается, жив — делает неожиданное открытие Перо. Он подносит к своим глазам забинтованную руку, а потом ей же хватает себя за острый подбородок. Сомнений нет: все его чувства реальны. И зрение, и осязание, и слух, который улавливает доносящиеся откуда-то голоса. Кажется, один, женский, он может различить:

-И знаешь, что интересно? Там много трупов было с рублеными ранами. Двое без голов - я такое впервые вижу!

-А тот как? - присоединяется мужской.

-Вроде ничего серьезного..Да и тот связанный оклемался.

-Спасибо, доктор Ранжелович!

Женский голос напомнил ему о Катарине. Хорошо бы увидеть ее сейчас! Ну, не сейчас так хотя бы попозже... Раз уж судьба дала ему второй шанс...

[1]    Маjмун (серб.-хорв.) - обезьяна

[2]    Титовка — форменная пилотка Народно-освободительной Армии Югославии. Название получила от имени маршала Иосипа Броза-Тито.

[3]    Домобранцы — члены «Домобранства» (серб.-хорв. - самообороны), вооруженных сил независимого государства Хорватии, марионеточного профашистского государства на территории оккупированной Югославии.

[4]    Усташа — хорватский фашист.

[5]    Хайдучия — вооруженное сопротивление Османской империи в Сербии 18-19 вв. Хайдук — участник движения.

Его окружало пламя. Огонь, который, казалось, проникает в каждую клетку. Кожа уже сгорела в бензиновых сполохах, и смертный жар ощущался, сразу всем телом, как поднимающийся всё выше и выше бесконечно громкий звук…

Олег поперхнулся, обжегшись кофе, и закашлялся, дико озираясь вокруг.

— Олежка, ты чего? Горячий слишком? — жена, сидевшая на кухне рядом, с беспокойством смотрела на него.

— Да, кхррм. Есть. Маленько. — Контраст был столь высок, что слова давались мужчине с трудом.

Перед глазами опять замелькали последние минуты.

"…Вот он едет на работу. На душе погано: предстоит втык от босса.

На одном из светофоров, его нагоняют "в гуталин" тонированные "Жигули-шестерка", моргают дальним, привлекая внимание, а потом и сигналят.

Он ускоряется. Но салатовые "Жигули" не отстают от старой "Нексии", определенно, преследуя именно его.

В бешенстве, он пытается проскочить на только что загоревшийся "красный". Почти проскочил… и "Нексию" бьёт в левый борт груженый "Маз", как по заказу, так "вовремя" выехавший на перекресток.

Слышен негромкий звук ещё одного удара: преследователи, похоже, въезжают в тот же "Маз".

Олег ещё жив, когда движущийся по инерции тяжелый грузовик "втирает" побитую легковушку в стоящий на обочине потрепанный жизнью фургон. Едва ли не полусотня литров топлива, вылетевшая из вспоротого зиловского бензобака, веером разлетается вокруг, в салон, сквозь разбившиеся при ударе окна, окатывая его целиком.

Почти моментально, это облако брызг вспыхивает. Его охватывает пламя…"

Мужчина, еще раз, хрипло прочистил горло.

— Олежка, не торопись. Ты же говорил: к одиннадцати надо.

— Спал плохо, к встрече готовился. — Он покрутил головой. — "…я же это всё уже… Так, встреча будет сегодня, в одиннадцать; значит, авария — завтра…"

— Угу. Полночи аниме смотрел. Пси-ха-де-лич'-ско-е. Эксперт ты наш, японский. — Таня смешно прищурилась и наморщила нос.

Шутливо зарычав, Олег вскочил со стула, левой рукой сграбастал пискнувшую супругу, а правой — взъерошил её малиновую шевелюру:

— Бурундучкам слова не давали!

Неделю назад, Таня преподнесла сюрприз, сделав прическу-каре тёмно-малинового цвета с двумя розовыми полосками от висков к затылку. За что была немедленно прозвана бурундучком и честно дулась почти два часа.

Закрыв дверь квартиры, Олег задумался, припоминая: — "…Тогда, я в пробку попал, приехал позже. Решено — еду на метро. Что ещё? Андрей меня тогда прикрыл, мол, по его заданию ездил. Лучше бы его не подставлять…"

Мужчина остановился посреди лестничного пролета.

"А зачем его, в принципе, впутывать? Наши "хотелки" я помню, аргументы этого Исиро все слышал. Это же — шанс! Раз уж мне выпала "призовая игра", грех этим не воспользоваться." — Олег усмехнулся про себя:

— "Самая лучшая партия — та, в которой тебе все ходы известны заранее".

Спустившись на улицу, Олег позвонил Елизавете, секретарю генерального:

— Привет, Лиз, босс у себя?

— Привет-привет, консультант. Петр Сергеевич должен быть минут через десять.

— Огромная просьба: делай, что хочешь, но он, до разговора со мной, никак не должен пересечься с Онодой. Вопрос, что называется — "на миллион".

— Я Андрея видела, может, через него передать?

— Не нужно, сам разберусь.

— И что мне за это будет? — усмехнулась собеседница.

— С меня — коробка шоколада…!

— Ну, минут на пять, я его задержу…

— …Швейцарского!

Смешок в трубке. — Беги уже, кондитер.

— Считай, что я в метро!

В размеренно стучащем по стыкам вагоне, Олег, с невольной ухмылкой, вспоминал сцену, которую застал, войдя тогда в переговорную:

"…— Знаете, Исиро, мы их всех порвём, если вместе будем. Наш краб и ваши линии по переработке — именно то, чего не хватает современному рынку. — Дружески прихватив за локоть, казалось, ставшего ещё чуть меньше и без того низкорослого иностранного гостя, Петр Сергеевич Носов (он же, в девяностые — Петя-сейф) "наводил мосты".

Дружелюбно улыбался. Обрисовывал перспективы, глядя в глаза слабо кивавшего молчаливого собеседника. Словом, вел переговоры..."

"Да, если б не Андрей, не избежать бы мне начальственного гнева".

Андрей и Олег были знакомы еще с института, учились в одной группе. Позже, их дороги разошлись, но приятельские отношения они поддерживали.

Чуть больше года назад, когда, в очередной раз, бывший "на мели" Олег мыкался без работы, Андрей, будучи уже тогда заместителем начальника отдела Экспорта, помог ему устроиться на должность консультанта. Хоть Олег и считал, что и сам бы мог найти место получше (со временем, конечно), на жизнь вслух не роптал, в меру сил помогая компании потратить предоплаченный интернет-трафик и, периодически, участвуя в переговорах с иностранцами.

Олег быстрым шагом вошел в здание фирмы. Отмахнув карточкой, преодолел автоматические турникеты на входе и тут увидел Андрея, идущего в сторону переговорной.

— Привет! Я сейчас к боссу! Японца, минут на пять, отвлеки чем-нибудь, пожалуйста.

На немой вопрос Андрея отсемафорил рукой, мол "потом объясню, некогда" и практически бегом помчался к лифту.

Босс был на месте, но уже собирался уходить, отбиваясь от вьющейся вокруг него Лизы, норовившей подсунуть всё новые листы на подпись.

— Петр Сергеевич, здравствуйте! Выслушайте, пожалуйста. Это срочно, по поводу Оноды. То есть, переговоров с ним.

— Не понял? Мне, с утра, Смирнов доложился, что всё "на мази" будет.

— Андрей Смирнов сделал, несомненно, большую работу, — Олег тщательно подбирал слова, — но он, подготовив все документы, не учел главную сложность.

— Какая-такая сложность? — чуть прищурился гендир.

— Петр Сергеевич, японцы, не смотря на их весь технический прогресс — народ тёмный, повёрнутый на традициях. С ними надо, как с детьми: по их обычаям действовать, хотя бы для начала.

— Вот ты, Олег Александрович, и начнёшь, раз уж такой "спец по детям". А мы посмотрим. — Гендиректор еле заметно улыбнулся уголком рта. — Что скажешь?

— Для начала, пожалуйста, запомните: обращаться к гостю можно только "Онода-сан". Далее: ни каких братаний, культурно сидим за столом…

Через два с половиной часа, Олег с Андреем, в компании с пожилым охранником, молча курили у входа в здание. Лиза, пробегавшая мимо них на обед, оперным шёпотом сообщила:

— Две коробки, кондитер!

Затем, продолжила: — Тебя, кстати, Петр Сергеевич просил зайти. — И, улыбнувшись, подмигнула: — Быть тебе завотделом, точно говорю.

Андрей, проводив её взглядом, бросил потушенный окурок в урну и повернулся к Олегу: — Мне позвонить не мог, заранее?

— А что бы ты сделал?

— Я эту встречу почти год готовил. Петренко руководить Экспортом осталось всего ничего: пенсия зовет на дачу. И тут ты, "весь в белом".

— Да прекрати. — Олег тоже потушил сигарету. — Просто, удалось "поймать волну".

Андрей отвернулся, смотря на облака над домами. — Самурая ты, конечно, грамотно расколол. Не был бы я насколько хорошо с тобой знаком, подумал бы, что ты все мои "заготовки" заранее подсмотрел. А так — не понимаю, даже…

Он замолчал, а Олег довольно улыбнулся и проговорил:

— Да если Носов меня твоим начальником и назначит, разве что изменится?

— Много чего изменится. — Андрей, не оборачиваясь, вошел в здание.

Олег обернулся к охраннику: — Видал?

Тот выпустил клуб табачного дыма и философски заметил: — Бывает. Не жалеешь? Вы ж тут "не разлей вода" были.

— Не трави душу.

— Что, действительно, вот все его мысли озвучил?

— Наверное.

— А что ему не дал себя проявить?

— Так надо было.  — Олег сощурился, смотря прямо на Солнце.

— Не по совести это.

— Будешь жить по совести, помрешь с голоду.

— Да я не спорю. Твоё право, — пожав плечами, чоповец вздохнул и метким щелчком закинул папиросу в урну.

— Да. Моё. — Олег с вызовом посмотрел на охранника. — И, поверь, я знаю, что выбирать.

Вечер, после того, как Таня узнала о новом назначении, прошел прекрасно. Да и утро, тоже. Напевая бодрую мелодию, Олег сел в "Нексию", секунду помолчал, провел ладонью по дверям, по приборной панели.

"Ну, поглядим, кто кого…"

Первые минут десять ничего не происходило, и мужчина уже начал беспокоиться, что сохранившийся в его памяти ход событий нарушен.

Но вот, в зеркале мелькнул салатовый капот.

"Вот они, голубчики!" — с некоторым злорадством подумал Олег.

Притормозить, немного, и — в разгон!

"Шестерка" не отставала, суматошно сигналя и моргая дальним.

Вот и перекресток видно. Там уже горел зеленый. Как в прошлый раз.

Знание будущего пьянило. — "По совести, ага, нашли дурака".

С мрачным удовлетворением, Олег разогнался ещё сильнее.

"Сейчас!" — Он резко ударил по тормозам перед покрасневшим светофором, одновременно перестраиваясь в соседний карман для поворота вправо и, коротко прострекотав АБС, остановился.

"Шаха" юзом пролетела мимо, разворачиваясь на 180 градусов и подставляя дымящему покрышками "Мазу" правый борт.

Удар пришелся точно в пассажирскую дверь.

— Хха! — Олег завороженно смотрел, как скомканная груда зеленого железа, толкаемая оранжевой кабиной, со скрежетом впечаталась в заднее колесо припаркованного у перекрестка фургона, в каких-то десятках сантиметров  проскочив мимо бензобака.

"Вот как это, со стороны, выглядело, значит?"

Олег,  разом вспотевшими руками, вытащил ключ из замка зажигания.

"Блин, это — перебор. Наверное, им помочь надо".

Он выбрался из машины и нетвердой походкой пошел месту аварии.

Вокруг, на асфальте в беспорядке валялись вещи, выброшенные ударом из вертевшейся "Шестерки". Внимание Олега привлек мобильник, лежавший возле колеса "Маза". Раритетный серебристый "Мессер". Такой же, как и его собственный.

Повинуясь неосознанному порыву, Олег поднял телефон и замер, не в силах пошевелиться: это был ЕГО аппарат. Несколько старых царапин и криво сидящая наклейка, которую, когда-то давно, Таня, в шутку, приклеила на заднюю стенку "для защиты от излучения".

Олег медленно поднял глаза к кабине. За потрескавшимся и смятым ветровым стеклом ничего нельзя было разобрать.

Он залез на капот. Раздирая в кровь пальцы,  оторвал болтающийся бахромой триплекс и судорожно вдохнул, увидев темно-малиновые волосы пассажирки, зажатой среди мешанины железа и пластика. Женщина, наклонившись вперед, лежала щекой на вздыбившейся передней панели. Танино лицо почти не пострадало, не считая пары мелких порезов, только тонкая алая дорожка бежала из уголка рта.

— Таня...! Танька-а!

Олег безуспешно попытался сдвинуть кресло, зажатое стойкой и панелью, несколько раз ударил ногой по спинке.

Возможно, от тряски, женщина пришла в себя, мутными глазами сфокусировалась на Олеге.

— Олежка… — Её лицо исказилось от боли, она вскрикнула, зажмурившись, и расслаблено обмякла.

— Танька стой, погоди, не засыпай!

Трясущиеся пальцы танцевали над непослушными кнопками, отказываясь набрать "скорую".

— Не спи, говори со мной! — Олег уже кричал: — Говори!!

Таня приоткрыла глаза.

— Что...

— Что хочешь, только говори! Не молчи.

— Ты… Свою борсетку забыл… с документами…

Послышались приближающиеся звуки сирены.

— Сейчас. Сейчас приедут, потерпи.

— …И сотик в ней был…

Таня закашлялась, на её губах выступила алая пена. Она снова потеряла сознание.

Олег, в каком-то тумане, смотрел, как отъезжает "Маз", как гидроножницами срезают крышу и обкусывают корпус. Водителя "Шестерки" одна из "скорых" увозит почти сразу. Таню переносят на носилки. Врачи колдуют над ней. Расходятся. С мягким шуршанием черный полиэтилен принимает свой груз.

Перед распахнутым зевом створок "скорой", кто-то хватает Олега за плечо:

— Вы кто?!

— Муж.

— Эх… Ну, залезай.

Двери автомобиля закрылись, и, через минуту, машина с красными крестами на бортах, не зажигая маяков, растворилась в чадящей бензином городской круговерти.

Олег сидел в салоне "скорой" рядом с телом Тани.

Мыслей не было, было только постепенно разгорающееся пламя. Оно проникало, казалось, в каждую клетку, заполняя душу, словно поднимающийся всё выше и выше неслышимый звук.

Конец сентября. Светит яркое тёплое солнце в абсолютно чистом голубом небе, прохладный ветерок качает кроны уже пожелтевших деревьев, удивительное время, когда на улице не холодно, но и не жарко, последний глоток жизни увядающего мира. Совсем скоро остервенелый ветер сорвёт все листья с деревьев, а солнце, если и будет показываться из-за облаков, станет холодным и неприветливым. Ну а пока балом правит «бабье лето». Вокруг, куда ни глянь, раскинулось огромное поле, и лишь одинокий поезд, подобно стреле запущенной из лука исполинского лучника, пытается пересечь его, нарушая своим лязгом и грохотом тишину далёкой от городской суеты глуши. В изрядно опустевшем плацкарте вальяжно расположился парень: на вид лет двадцати семи, невысокого роста, в лёгкой серой ветровке, чёрных брюках и кроссовках. Из состояния глубокой задумчивости его вывела вибрация телефона — он снял наушники и провёл пальцем по дисплею, принимая звонок.

— Да?

— Привет, Саш, — из динамика телефона раздался мягкий ласковый голосок.

— Привет, Насть.

— Ну, ты поехал?

— Да.

— Так что случилось? Ты мне так ничего толком и не рассказал.

— Дедушке совсем плохо, вчера его соседка звонила. Он же у меня с характером… от госпитализации отказывается, меня зовёт.

— Ясно, — протянула она задумчиво. — Мне, наверное, надо было с тобой поехать.

— Да ладно, вовсе необязательно.

— Ну, смотри, я на выходных обязательно приеду. Так что жди.

— Ты работай и не забивай себе голову, хорошо?

— Хорошо…

— Всё, пока.

— Пока.

Парень повесил трубку и вновь уставился в окно поезда. Пейзаж не менялся вот уже минут тридцать, вокруг бескрайнее незасеянное поле. Он посмотрел на часы и смекнул, что осталось ещё примерно около часа до нужной остановки. Спустя некоторое время на горизонте показался тот самый легендарный лес из его детства. В последний раз он был у деда… отчаянно напрягая память, Александр так и не смог вспомнить точную дату своего последнего визита. Ясно одно: это было давно, очень давно. Но даже спустя столько времени он отчётливо помнил этот могучий и древний лес: кабаньи тропы, болота с клюквой, охотничьи домики, вековые дубы, непроходимую чащу, наполненную различным зверьём, наверняка на данный момент окончательно отстреленным или распуганным. Всё это в данный момент обрывками всплывало у него в памяти. Как же давно это было… Парень вновь посмотрел на часы. На поселковом вокзале предстояло сесть в автобус, проехать километров двадцать, не меньше, затем сесть на ещё один — в общем, путь неблизкий, что и говорить. Он вздохнул и потянулся. Ничего не поделаешь, надо проведать деда.

На вокзале Алекс зашёл в старенький потрёпанный «ЛиАЗ» и уселся на свободное место. Из пассажиров были только бабушки да один старичок с тростью. Пожилые женщины что-то бурно обсуждали на весь громыхающий салон, а горбатый дед с густой бородой таращился в окно. Парень оглядел салон автобуса и, усмехнувшись, удивился тому, в какой глуши он находится, раз такие колымаги на колёсах до сих пор не списали. Его мимолётные размышления прервал тот самый дедушка с тростью. Старик устремил свой мрачный суровый взор на молодого незнакомца. Его неподвижные чёрные глаза буквально пронзали насквозь. Алекс не выдержал и отвёл взгляд, боковым зрением пытаясь распознать, сделал ли то же самое дед. Но тот продолжал пялиться. Молодой человек решил, что будет лучше надеть наушники и больше не поворачиваться в сторону непонятного старика. Гораздо приятнее смотреть в окно на неторопливо меняющийся деревенский пейзаж. Хотя и здесь была загвоздка, вдоль разбитой поселковой дороги с обеих её сторон высоченной стеной возвышался непролазный лес. Стройные ряды тесно растущих сосен да елей, буреломы, овраги — и так на многие километры. Впрочем, была в этом своя дикая неописуемая красота — что ещё он ожидал здесь увидеть, в конце концов?

Созерцание бесконечного леса и непрерывное раскачивание салона вконец утомили его, парень закрыл глаза. Любимые музыкальные треки, звучащие в его ушах, уже не могли спасти от коварных сетей Морфея. Алексу снилось, будто он едет по разбитой поселковой дороге в современном икарусе. На том самом, который постоянно доставлял его на место работы. В салоне непривычно тихо, видимо, он здесь один. За окном бесконечный густой лес, светит яркое тёплое солнце. Внезапно начинает стремительно темнеть, словно нечто огромное закрыло собой всё небо, парня охватывает паника. Он вжимается в сиденье, ему хочется кричать от ужаса, Алекс чувствует, нет, знает, что тьма, поглотившая всё вокруг, — это именно тень чего-то неведомого и невообразимо страшного. Что-то парит в небе, что-то такое, чего не может существовать в реальном мире, просто не должно существовать. Он слышит вопль монстра и открывает глаза.

В ушах по-прежнему играет музыка, за окном всё та же картина, в салоне старого, еле живого «ЛиАЗа» находятся пожилые люди. Парень снял наушники, протёр заспанные глаза, посмотрел на время. Уже хотел было подняться и спросить у бабушек, не проехал ли он свою остановку, как вдруг автобус затормозил, а его двери медленно и со скрипом начали открываться. Все находившиеся в салоне пассажиры принялись выходить, парень замешкался. Створки дверей не спешили смыкаться, и Алекс, поднявшись со своего места, сделал пару шагов в сторону водителя, пытаясь разузнать, где он, собственно говоря, находится.

— Игнатьево следующая, — произнёс водитель, разгадав замысел.

— Спасибо! — ответил парень и со спокойной душой направился на своё место.

Перед тем как усесться, перевёл взгляд на захлопывающиеся двери «ЛиАЗа». Что-то больно кольнуло в груди. На секунду ему показалось, будто все бывшие пассажиры автобуса пялятся на него своими страшными иссушёнными старостью лицами. Автобус тронулся, парень рванулся с места. Раскачиваясь, словно на палубе корабля, он доковылял до заднего окна и, схватившись за поручни, принялся всматриваться в грязное заляпанное окно. Всё верно, зрение не обманывало его, все бабушки, включая деда с тростью, оставались на остановке, провожая автобус взглядом. Они стояли на остановке и неподвижно таращились вслед, словно статуи. Всё это казалось таким нереальным, что парень вновь протёр глаза. Он ещё долго мог созерцать их неподвижные фигуры, пока они не стали совсем маленькими и не растворились на горизонте. Алекс ещё некоторое время оставался в задней части автобуса, оперевшись на поручни. Автобус тем временем набрал непривычный для себя уверенный ход, видимо, водитель куда-то торопился. С другой стороны, это не повод гробить и без того разваливающуюся колымагу вместе с единственным пассажиром. Парня так и подмывало крикнуть водиле: мол, не дрова везёшь, нельзя ли поаккуратнее? Но, поборов в себе это желание, а также отбросив в сторону неприятные ощущения от встречи с местными жителями, он плюхнулся в находящееся поблизости сиденье и снова уставился в окно.

— Игнатьево! — раздался, наконец, нервный голос водителя.

— Спасибо! — ответил парень, вцепившись в поручень рядом с дверью.

Алекс буквально выскочил из грязного автобуса, втянув ноздрями свежий лесной воздух. Вместо хоть какой-нибудь остановки с крышей да лавочкой перед ним находился заросший травой деревянный столбик с дощечкой на самом верху. «Игнатьево: Расписание маршрутов до Поречья — 14:20 18:30 20:10» «Расписание маршрутов до Сосновки — зачёркнуто, какой-то вредитель исчеркал маркером всю Сосновку, да так, что решительно непонятно, во сколько ждать этот дурацкий автобус. Парень обернулся в сторону уходящего «ЛиАЗа».

— Разогнался, блин… — недовольно протянул Алекс.

Теперь и спросить не у кого. Он достал телефон, чтобы посмотреть расписание в интернете, но сигнала не было. Посетовав на самого себя, что не удосужился как следует изучить расписание заранее, он огляделся и решительным шагом направился в сторону ещё более разбитой ухабистой дороги, чем та, по которой он сюда добрался. Логично рассудив, что если автобус и появится, он всегда сможет его остановить по пути в деревню. Кривая дорога на Сосновку уходила глубоко в лес. Если так называемая главная ещё хоть как-то отдалённо напоминала дорогу, то эти две разбитые колеи вообще ничего общего с ней не имели. Алексу показалось, что в Сосновку вообще не ходят автобусы, хотя соседка деда говорила обратное. Растопыренные кусты орешника свисали на дорогу, пожелтевшие листья неторопливо планировали с высоких веток, дул слабый прохладный ветерок, ярко светило солнце. На часах — половина третьего. Парень шёл быстро, шурша сухими листьями, валяющимися под ногами, часто оглядываясь назад в надежде увидеть хоть какой-нибудь транспорт. Нельзя сказать, что его так сильно тяготил этот путь, вокруг было довольно красиво, пели птицы, где-то вдали стучал дятел. Просто вся эта дикая красота природы имела и обратную сторону, достаточно зловещую, и молодой человек об этом прекрасно знал, но тем не менее решился на подобный поход в одиночку. Возможно, сказалось его длительное проживание в городе вдали от непролазных чащ с их хищными обитателями. Колея, именуемая дорогой, стала сужаться, впереди показался болотистый мох. Алекс замер.

— Какого чёрта? — сказал парень, присев на корточки.

Он потрогал светло-зелёный мокрый мох и огляделся. Перед ним раскинулось огромное болото. Лихорадочно соображая и перебирая всевозможные варианты, он остановился на том, что, возможно, в каком-то месте проглядел развилку. Бросив мимолётный взгляд на часы, резко поднялся и, развернувшись, побрёл обратно. Спустя достаточно продолжительное время вновь остановился, на этот раз эта остановка сопровождалась сильным сердцебиением. Колея, по которой он шёл, вновь сузилась, уткнувшись в огромный овраг.

— Так… — улыбнулся Алекс, почесав затылок.

Он вновь огляделся, но ничего кроме бесконечного бурелома не увидел. Смекнув, что заблудился, бросился назад, практически перейдя на бег. В его голову уже начали проникать до боли неприятные мысли, касающиеся его незавидного будущего. Больше всего в данный момент он боялся здесь заночевать. Всякий раз со страхом в глазах всматривался в солнечный диск, опасаясь его неминуемого снижения. Время шло, Алекс метался по злосчастной колее, солнце снижалось всё стремительнее.

— Вот и всё, — прошептал парень, уставившись в одну точку.

Перед ним вновь раскинулось болото. Солнце тем временем окончательно скрылось за горизонтом. Алекс вытер пот со лба тыльной стороной ладони, огляделся. Внутри что-то оборвалось, если до этого момента он пытался что-то изменить, метался по лесу как ошалелый, то теперь, окончательно растерявшись, просто сник. Теперь он лёгкая добыча даже для какого-нибудь маленького зверька вроде белки. При условии, что белки могут охотиться на людей. Осознав всю бредовость своих мыслей, парень мотнул головой, пытаясь собрать всё последнее, что у него осталось из трезвого и рационального. Но и этому не суждено было свершиться, где-то высоко над ним раздалось пронзительное «Кар-р-р!». Алекс вздрогнул и осторожно посмотрел вверх. Где-то там, на высоченной сосне сидела немаленьких размеров ворона. Парень захотел получше рассмотреть её, сделав пару шагов в сторону. Птица в свою очередь распахнула крылья и стремительно бросилась вниз. Она словно почувствовала желание незнакомца, полностью продемонстрировав себя. Ворона приземлилась в метре от Алекса, величаво задрав голову вверх, словно вызывая его на поединок. Парень отшатнулся и замер. Птица была огромна, никогда прежде он не встречал ничего подобного. Клюв размером с ладонь взрослого человека, не меньше, широченные крылья, здоровенные лапы с вгрызающимися в землю когтями. Такая ворона вполне могла бы унести в своё гнездо средних размеров собаку, не говоря уже о кошачьих. Алекса парализовал страх, животный, беспощадный, накатывающий изнутри, из самых потаённых уголков сознания. Самым страшным в этой птице были её глаза: если чудовищные размеры ещё можно было на что-то списать, то эти глаза казались совершенно неестественными. Парень заострил на них своё внимание, побледнел и произнес содрогающимся голосом: «Господи…».

Алекс почувствовал лёгкое головокружение: глаза вороны были человеческими. Её чёрные зрачки изучали парня. Всё это выглядело настолько уродливо и неестественно, что ноги Алекса подкосились, а редкие волосы на его голове заходили ходуном. «Кар-р-р!». Парень бросился бежать, сорвавшись с места, словно обезумевший, сворачивая на своём пути ветки и кусты. Никогда прежде он так не бегал, а в голове крутилась одна и та же мысль: «Не останавливаться, что угодно, но только не сбавлять ход, иначе случится что-то страшное!». «Кар-р-р!». Этот омерзительный оглушающий вороний вопль раздавался отовсюду: он то преследовал, то появлялся откуда-то спереди. Алекс кидался то вправо, то влево, вращая руками, словно мельница. На крик о помощи не хватало ни сил, ни времени, он мог только бежать и больше ничего. Окончательно выбившись из сил, свалился в овраг с ветками, больно ударившись носом. Закрыв голову руками, притаился, перебирая в мыслях все известные ему молитвы. Человеком он был верующим, но не более, на духовную жизнь ему не хватало ни сил, ни времени. Время шло, но Алекс так и не решался выбраться из своего укрытия. Тем временем лес окутала тьма: произошло то, чего так боялся парень. Но, по крайней мере, страшная ворона перестала его тревожить, и он жив, хоть и потрёпан ветками. Окончательно собравшись, перепуганный Алекс нашёл в себе силы выбраться из оврага. Весь в паутине, маленьких веточках, осевших на его ветровке, с красным опухшим носом, сделал пару осторожных шагов во тьму. Затем огляделся. Рядом с его естественным укрытием находилась тропа. Полный надежд, он уставился на неё, сердце радостно заколотилось в груди. При близком рассмотрении тропинка оказалась той самой разбитой колеёй, по которой должен был ходить автобус. Поначалу на полусогнутых ногах, затем уже в полный рост он устремился по ней, выжимая из себя последние силы.

Наконец парень вышел к столь желанной Сосновке. Деревня состояла всего из двух десятков домов. Но свет горел только в трёх, некоторые домики были заколочены. Луна хорошо освещала путь, поэтому городскому гостю легко было ориентироваться. Шёл он не спеша, внимательно изучая взглядом окружающие строения. Все домики деревянные и маленькие, заросшие высокой травой, некоторые полностью развалились, удручающее зрелище. Единственные два нормальных домика располагались в самом начале, те самые, в которых горел свет. Ещё один с включённым светом располагался в самом конце деревни, на отдалении. Именно там, по воспоминаниям из детства, располагался дом деда.

Доковыляв до деревянного штакетного забора, парень остановился. Дом дедушки практически не изменился: деревянный, двухэтажный, средних размеров, со слегка покосившейся террасой, на которой горел висячий фонарь, хорошо освещающий внутренний двор. Довольный, но страшно уставший парень потянулся к калитке.

— Кто там? — послышался голос пожилой женщины.

— Баб Ань, это я, — сказал Алекс.

Секунду погодя в свете фонаря показалась бабушка, на вид лет шестидесяти. Маленькая, чуть сгорбившаяся с палочкой, но тем не менее ещё бодрая, хорошо передвигающаяся. Она подошла ближе и отворила калитку.

— Саша! Ты что так поздно приехал?! Проходи скорее.

— Да… — парень решил не пересказывать всё то, что с ним произошло. — Так получилось.

— В лес ночью ни ногой! Ты что? — продолжала причитать старушка. — Проходи.

Алекс вошёл во двор, затем, особо не оглядываясь, сразу в дом. В террасе было темно, но свет от фонаря на улице помог ни во что не врезаться. Следующая дверь вела на кухню, где за столом находился крепкий мужчина в камуфляже, на вид лет сорока. Завидев Александра, он привстал со своего места и поздоровался.

— Здравствуйте, — ответил парень, слегка растерявшись.

— Дедушка там, в большой комнате, — сказал мужчина.

Алекс скинул кроссовки и повесил ветровку на крючок. Следующая комната была чем-то вроде гостиной: круглый деревянный столик, два кресла-качалки, овальное зеркало на стене, старинные часы с кукушкой и зажженный камин. Далее было две комнаты: одна маленькая, в которой он отдыхал, будучи здесь в далёком детстве, вторая большая, тускло освещённая. Возле стены, слева от входа в большую комнату, располагалась кровать, на которой лежал дедушка. Возле него находился ещё один мужчина, на вид ровесник бабы Ани, в синей рубашке и очках. Он обернулся и посмотрел на молодого человека.

— Здравствуйте, — полушёпотом произнёс Алекс.

— Здравствуй, — ответил пожилой мужчина в очках.

— Ох, Володька, Володька! — причитала баба Аня, стоя за спиной Александра.

— Совсем плохо, — покачал головой деловитый старичок, проверив пульс деду. — Надо срочно в посёлок везти — и то, небось, не успеем.

— Нет… — прохрипел дед Володя, повернув голову в сторону внука. — Подойди… быстрее…

Парень послушно выполнил указание, стремительно подойдя к деду. Старичок в очках вместе с бабушкой поспешили удалиться, прикрыв за собой дверь. Умирающий дедушка был страшен: весь иссохший, морщинистый, с полузакрытыми закатившимися глазами. Он практически не дышал.

— Ты должен… — страшно хрипел дед Володя. — Должен…

— Да? Что? — Алекс наклонился, чтобы лучше расслышать.

В этот момент дедушка схватил парня своей правой костлявой рукой, больно сжав внуку кисть. Только сейчас Александр обнаружил, что на указательном пальце деда красуется неописуемой красоты перстень. Это был роскошный огромный перстень из белого металла, на вершине которого расположилась миниатюрная птица с растопыренными крыльями и открытым клювом.

— Возьми его… возьми его… — хрипел дед Володя.

— Перстень?

— Возьми его… и никогда не снимай… слышишь? — дед ещё крепче сжал парню руку.

— Хорошо, — ответил Алекс, аккуратно выполнив указание.

— Надень его… сейчас… — из последних сил произнёс дедушка.

Перстень оказался тяжелым, но таким приятным на ощупь. Парень надел его, и тот сел как влитой.

— Мертвецы… они пришли за мной… — застонал дед Володя.

Свет в доме погас. Алекс напрягся, его пробил холодный пот. Где-то в гостиной зажглись свечи. Дверь тихонько отворилась, в большую комнату вошла баба Аня со свечой в руке, следом за ней двое мужчин.

Дедушка умер. Баба Аня в сопровождении двух мужчин помчалась в посёлок за скорой и милицией. Поскольку телефонной связи в деревне отродясь не было, вызвать их не представлялось возможным. Все коммуникации находились в посёлке. Мобильный телефон Алекса также оказался полностью бесполезен, по причине отсутствия сигнала. Единственная машина в Сосновке принадлежала сорокалетнему мужчине в камуфляже, который так и не представился, как, собственно, и старичок в очках. Усевшись в новенькую «Газель», они рванули из деревни, оставив Александра одного. Он хотел поехать с ними, но баба Аня настояла на том, чтобы он остался и отдохнул как следует. Впереди ещё много забот и суеты. Дико уставший, голодный, измотанный, парень вернулся в дом.

Сгоревшие электропробки погрузили хату во тьму. Из источников света остались догорающий камин и керосиновая лампа. Алекс скинул кроссовки, повесил ветровку на крючок и поставил чайник на печь. Посмотрел в висевшее над раковиной зеркало, умылся, как следует. Взял в руки керосиновую лампу и направился в гостиную. Зажёг свечу, стоящую в банке на круглом столике, огляделся. Дверь в большую комнату, где находилось мёртвое тело, была закрыта. Рядом с дверью находился большой шкаф с вещами, парень подошёл ближе, отворил дверцу гардероба и посветил лампой. Шапки, варежки, камуфляжный бушлат, плащ, зимняя шуба, брюки. Ничего необычного. Парень уже хотел было прикрыть дверцу шкафа, как вдруг обнаружил что-то большое и продолговатое в углу, присмотрелся, непонятный предмет оказался двуствольным ружьём. Рядом с ним находились две открытые коробки патронов, на утку и медведя. Рядом с ружьём висел ещё один бушлат, с шевронами лесной охраны. «Ку-ку, ку-ку!» — загалдели настенные часы с кукушкой. Алекс вздрогнул, сердце на мгновение ушло в пятки.

— Тихо ты, — дерзко произнёс парень для самоуспокоения.

Кукушка скрылась из виду, на циферблате застыли цифры 03:00. Алекс закрыл дверцу шкафа и прошёл в маленькую комнату. Там находилась кровать, большой деревянный стол с настольной лампой, два стула, ещё один шкаф и две висячие полки с книгами и какими-то тетрадями. Под потолком висела круглая тряпичная люстра на три лампочки. В углу он приметил старую швейную машинку «Зингер». Кровать выглядела так соблазнительно, парень подошёл к ней вплотную, потрогал её мягкий плед. И уже хотел было прилечь, как вспомнил про чайник и зажжённую свечу. Проходя мимо закрытой двери в большую комнату, он замешкался. Что-то его тревожило, на сердце было жуть как неспокойно, но усталость на пару с голодом так и манила его забыться здоровым сном, но перед этим обязательно чем-нибудь перекусить. Алекс затушил свечу в гостиной, закинул пару чурок в печь, наполнил самую большую кружку чаем и засыпал туда три ложки сахара. В холодильнике обнаружил колбасу и сыр, в хлебнице — неначатый батон хлеба. Сварганив себе пару бутербродов при свете керосиновой лампы, принялся уплетать их, запивая сладким горячим чаем. Через некоторое время вернулся в маленькую комнату, чтобы предаться забвению, лампу оставил зажженной.

Во сне вновь увидел те самые злосчастные настенные часы: кукушка куковала, словно одержимая, стрелки циферблата вращались в обратную сторону. Пылал камин. Дверь большой комнаты ходила ходуном: её ручка бешено вращалась туда-сюда. Алекс ощущал панический страх, ужас сковывающий тело. На ватных ногах парень пытался выбежать из дома, но тело не слушалось его. Что-то пыталось схватить его, и это что-то находилось в доме, он должен был немедленно выбраться на улицу — и тогда он спасён. «Кар-р-р!» — он снова слышал этот омерзительный пронзающий вопль, обернулся и провалился куда-то вниз, во тьму.

Парень открыл глаза. За окном светило яркое солнце, его лучи заглядывали в комнату, создавая умиротворяющую глаз картину. Привстал с кровати, посмотрел на часы мобильника, время близилось к обеду. Затушив лампу, поковылял в гостиную. Только сейчас, глядя на часы с кукушкой, он во всех подробностях вспомнил ночной кошмар. Упал в кресло-качалку, потратив несколько минут на восстановление всех прошедших событий в памяти. Затем уставился на свою правую руку, на указательном пальце которой красовался чудесный белый перстень с птицей. Он вращал его, трогал, изучал пытливым взглядом, но не снимал, ведь дед, непонятно почему, строго-настрого запретил делать это. Белый металл, скорее всего — белое золото. Алекс пригляделся и обнаружил, что птица на вершине перстня является вороной, определённо вороной. Улыбнулся, прикинув примерную стоимость этого драгоценного чуда. Затем почернел словно туча, тревога вновь накатила на него, всё было не так. Выскочил на кухню, надел кроссовки, накинул ветровку и вышел во двор. Бродил по деревне в течение двух часов, но никого не встретил, вообще никого. Первым делом проверил дом бабушки Ани, находящийся в самом начале деревни. Дверь оказалась открыта, внутри было уютно и ухожено. Уже хотел было выйти вон, но его внимание привлёк старый толстый альбом, лежащий на столе одной из комнат. Что-то подвигло его открыть этот альбом. Там находились старые чёрно-белые фото: баба Аня в молодости, рядом с ней молодой парень в очках, какие-то люди, достаточно много людей, видимо деревенские. Общий план деревни вместе с его жителями, очень интересно с технической точки зрения сделанное фото. Его дед в молодости, с ружьём наперевес. Алекс остановился на этом фото, его внимание привлёк некий предмет на указательном пальце ныне покойного дедушки. Парень перевёл взгляд на свою правую руку: тот самый перстень. На следующем фото его дед расположился с двумя милыми деревенскими девушками. Они сидели на лавке обнявшись. Все выглядели счастливыми. На этой фотографии дед Володя казался совсем ещё молодым и свежим. Что это именно его дедушка, парень понял лишь благодаря подписи снизу. Качество снимка было, конечно, ужасным, но, присмотревшись, Алекс так и не смог разглядеть перстень на его пальце. Уже хотел закрыть альбом, как вдруг приметил странное чёрное пятно на заднем плане фото. Бесформенное и еле заметное. «Оно» расположилось под здоровенным кустом сирени, слева от лавки. Вероятнее всего, это брак плёнки, но что-то зловещее и неприятное было во всём этом. Алекс закрыл альбом и с мрачным выражением лица вышел на улицу. Дом напротив был большим и богато обставлен, принадлежал он тому самому владельцу «Газели» в камуфляже. Высоченный железный забор, мощные чугунные ворота, два фонарных столбика и гараж. Ворота оказались закрытыми, через их решётку двухэтажный из красного кирпича дом казался совершенно безжизненным.

— Хозяева! — покричал парень.

Но, так и не дождавшись ответа, побрёл обратно в родовой дом. Заглядывать в остальные заколоченные и полуразвалившиеся дома не имело ровным счётом никакого смысла. Всё происходящее сильно тревожило его. Успокоив себя мыслью, что вечером «Газель» обязательно вернётся, расположился на кухне в компании кружки чая и четырёх бутербродов с колбасой и сыром. Кукушка, повинуясь своему мудрёному механизму, прокуковала 15:00. Даже при свете дня от её кукования становилось не по себе. Дожевав последний бутерброд, Алекс решил ещё раз осмотреть хату. Он подошёл к закрытой двери, ведущей в большую комнату, и осторожно открыл её. Слева от входа, на кровати, лежало мёртвое тело, накрытое простынёй. Парень поспешно отвёл взгляд в сторону. Рядом с кроватью находился старый трельяж. Далее был шкаф, вплотную прилегающий к длинному серванту, расположившемуся вдоль всей западной стены. Рядом с сервантом — деревянный стол, покрытый узорчатой скатертью, около него четыре стула. В северо-западном углу комнаты — старенький телевизор на большой тумбе. Вдоль восточной стены — громоздкий диван, справа от дверного проёма — кресло. Под потолком — тряпичная люстра на четыре лампочки. В комнате было пять окон: одно у западной стены, между кроватью и трельяжем, три у северной стены и одно большое на восточной стороне. Неспешной поступью Алекс приблизился к серванту, под ногами раскинулся огромный ковёр на всю комнату. Внутри сервант имел два раздела: снизу располагались столовые приборы — блюдца, ложки, вилки, рюмки, пузатые бокалы; сверху — расписные декоративные фигурки «гжель», матрёшки, старинные деревянные свистульки, графины. Ближе к окну, в самом конце серванта, расположились деревянные резные шкатулки и пара чёрно-белых фотографий. Парень открыл стеклянную дверцу, достал две самые узорчатые шкатулки и пару снимков. Уселся за стол, покосившись на окоченелое тело покойного деда. Открыл первую шкатулку: там находилась огромная пачка старых фотографий и несколько шевронов лесной охраны старого образца. Стал рассматривать снимки: на каждом из них был дедушка, то один, то в компании с какими-то людьми. Внимание привлек тот факт, что на каждом из фото был один и тот же «дефект» чёрного пятна. Дед Володя был молод и без перстня на пальце. Алекс перевёл взгляд на снимки, взятые непосредственно из серванта, которые хранились у всех на виду. На них дед был с ружьём, в бушлате лесной охраны, с тем самым достаточно приметным перстнем на пальце. Любопытный факт: на этих фото никакого чёрного пятна и в помине не было. На одних, укрытых в шкатулке, «дефект» присутствовал, на других, выставленных напоказ, отсутствовал. Парень открыл вторую шкатулку: внутри письма из армии, какие-то документы. Оказывается, дед Володя служил пограничником. Алекс призадумался, вспоминая собственную службу. Его воспоминания смешались с каким-то еле слышным, далёким звуком, доносившимся с улицы, отдаленно напоминающим звонкий девичий голосок. Но парень не придал этому особого значения, списав этот звук на гуляющий за окном ветер. Всё своё внимание Алекс перевёл на одну странную потрескавшуюся и пожелтевшую от времени рукопись, хранящуюся на самом дне шкатулки. Это был лист старинного пергамента. Текст, судя по всему, написан на старославянском. Парень так и не смог разобрать, что именно содержит рукопись. Внезапно Алекса осенило: его подруга Настя изучала этот язык. Так ведь она должна приехать завтра! Он вытащил мобильник из кармана и набрал номер, чтобы попытаться убедить её не приезжать в это Богом забытое место. Но сигнала не было, что в принципе не стало неожиданностью. Он вновь услышал звук, напоминающий звонкий девичий голосок. На этот раз ему не показалось, и это точно не ветер. Неужели Настя уже приехала? Парень аккуратно, но быстро сложил всё обратно в шкатулки, вернул их на место и выскочил из комнаты, закрыв за собой дверь. Надел кроссовки, накинул ветровку, выбежал во двор. Но на улице никого не оказалось. Неужели всё-таки показалось? Алекс замотал головой, прислушался. Звук повторился вновь. Парень обошёл участок величиной в десять соток, большой куст сирени и орешник. Оказывается, что в метрах ста от дома, за участком, на холме находится деревянная беседка, окружённая пожелтевшими высокими клёнами. Он решительно не помнил этой беседки, видимо, построена она была после его визита в детстве. К ней вела узенькая протоптанная тропинка, петляющая от основания холма до его верхнего предела. Именно оттуда, сверху, доносились удивительные по красоте звуки песни. Алекс не мог разобрать слов, но мотив и голос таинственной незнакомки пленили его. Такая неуловимая и загадочная, но в то же время прекрасная и умиротворяющая песня пронзала мёртвую тишину вымершей деревни. Завороженный парень решительно направился вверх по тропинке. Поначалу подьём был пологим и лёгким, но вскоре стал крутым и тяжёлым. Звуки песни становились всё громче. Алекс остановился, чтобы отдышаться, страсть как не хотелось предстать запыхавшимся перед столь прекрасной исполнительницей, кем бы она ни была. Только сейчас парень осознал, какой сильный ветер гуляет вокруг холма. Холодный, пронизывающий до костей. Алекс съёжился и посмотрел вверх. Благостный и согревающий поток звуков вновь пронзил его насквозь, уколов в самое сердце. Совершив последнее над собой усилие, парень, наконец, взобрался на вершину.

Воздух на вершине был тёплым. Лёгкий прохладный ветерок покачивал пожелтевшие клёны, тот ураганный остался где-то позади. Беседка была маленькой, но уютной: две параллельные друг другу лавки, между ними столик, четыре толстых бруса на четырёх углах удерживали массивную крышу, покрытую черепицей. Деревянный пол, толстые боковые стенки на полтора метра в высоту от земли. В ней могли уместиться человек шесть. Алекс робко подошёл ближе, боясь спугнуть девушку, находившуюся внутри. Заметив приблизившегося незнакомца, она перестала петь. У парня натуральным образом перехватило дыхание от увиденного. Девушка была прекрасна: строгие, милые черты лица, чёрные густые волосы до плеч, широкие плечи, подтянутая соблазнительная грудь размера третьего, не меньше, стройная талия, мощные длинные спортивные ноги, широкие бёдра. На ней была белая рубашка на пуговицах с расстегнутым воротом и чёрная юбка до колен. Странная обувь на её ногах заслуживала особого внимания. Это было нечто, напоминающее сандалии с вертикальной платформой на середине подошвы, Алекс впервые увидел подобное. Она вальяжно раскинулась на лавке, пальцами левой руки отбивая ритм по столику.

— Привет! — звонко произнесла девушка.

— Привет… — робко ответил парень.

— Ты подходи, не стесняйся, — улыбалась незнакомка.

Алекс неуверенно подошёл ближе.

— Присаживайся, говорят, в ногах правды нет, — улыбка внезапно сошла с её лица, будто и не бывало. — Ты этому веришь?

Парень бросил мимолётный взгляд на её атлетичные спортивные ноги, отчего у него перехватило дыхание. С порозовевшими щеками он осторожно присел напротив девушки.

— Нет… всегда считал эту поговорку глупой, — ответил Алекс, разглядывая её лицо.

Кожа девушки была такой удивительно чистой и приятной на вид, что казалось, будто вся она и не настоящая вовсе. Находиться рядом с такой красавицей было тем ещё испытанием для столь застенчивого парня.

— Ты из посёлка приехал? — спросила незнакомка.

— Нет, я из города… за пару дней пути отсюда, — ответил Алекс.

— К родственникам? — продолжила она.

— Да, к дедушке, вон там наш дом, — жестом указал парень. — Только… он умер прошлой ночью.

Алекс помрачнел. На его сердце вновь накатила омерзительная волна нереальности происходящего, путающая его мысли и чувства.

— Сочувствую, — лицо девушки выглядело расстроенным.

— А ты? Ой, я не представился, меня Александр зовут, но для тебя можно просто Алекс, если хочешь, — со смущением протараторил парень.

— Я тоже приехала издалека, к бабушке. Её домик здесь неподалёку, в соседней деревне, — ответила незнакомка, выдержав после этого некоторую паузу. — Приятно познакомиться, Алекс, меня зовут Кэтсуми.

— Мне тоже очень приятно, — пролепетал парень. — У тебя очень красивое имя, Кэтсуми… и такое необычное.

Алекс расплылся в блаженной улыбке. Он почувствовал себя так хорошо рядом с ней, что от нервного напряжения, которое неразрывно сопровождало его в течение последних дней, не осталось и следа. Забылось всё и сразу. Они смотрели друг другу прямо в глаза: чёрные зрачки девушки убаюкивали и расслабляли, карие зрачки парня с большим удовольствием подчинялись им. Тем временем солнце уже село за горизонт.

— Мне пора, — с некоторой долей расстройства сказала Кэтсуми.

Парень огляделся, изрядно удивившись тому, как быстро пролетело время.

— Тебя проводить? — ответил парень.

— Не стоит, здесь рядом, — девушка не меняла своего положения, продолжая выбивать загадочный ритм пальцами по столику.

— Ты придёшь сюда завтра? — поднялся Алекс, расправив плечи.

Его тело отозвалось странной тягучей усталостью, словно он очень долгое время сидел в неподвижном состоянии. Хотя только недавно присел.

— Да, мне здесь нравится, до завтра, — вновь улыбнулась Кэтсуми.

— Может всё-таки проводить, лес как-никак… — повернулся парень к красавице.

— Всё нормально, ступай, — ответила девушка, сделав ударение на последнем слове.

Алекс вернулся в родовой дом. На автопилоте подкинул пару чурок в печь и поставил чайник. Хата уже погрузилась во тьму, поэтому пришлось зажечь керосиновую лампу. Парень расположился в гостиной, покачиваясь в плетёном кресле-качалке. Все его мысли были связаны с Кэтсуми. Уставившись на давно потухший камин, он стал медленно погружаться в дремоту, его веки тяжелели, а мысли всё больше становились невесомыми и иллюзорными. Она просто привиделась ему, не было никакой девушки в беседке, окружённой пожелтевшими клёнами. Не было никакой беседки на холме. Он просто сходит с ума…

Ему снилось, что он стоит в маленькой комнате, всё своё внимание устремив в окно. Кругом царила тьма, и лишь одинокая луна являлась единственным источником света. В её свете он видел перепаханный огород, в центре которого возвышалось пугало на шесте. Растопыренные руки — веники, старая порванная куртка, голова — тыква, покрытая соломенной шляпой с широкими полями. «Кар-р-р!» — пронзил тишину зловещий вопль. Рядом с пугалом появилось огромное чёрное бесформенное пятно. Оно взметнулось вверх и опустилось на шляпу. Алекс дрожал, вжавшись в оконную раму. Голова-тыква больше не была таковой — это была голова человеческая. Парень сразу узнал это лицо. Дед Володя смотрел на внука страшными суровыми глазами, силясь что-то произнести. «Кар-р-р!» Нечто, сидящее у деда голове, встрепенулось и в тот же момент вгрызлось своей жертве в лицо. Огромный клюв чудовища рвал кожу и выклёвывал глаза. Дед закричал. Алекс, словно ошпаренный, отлетел от окна в сторону. В гостиной заскрипели половицы, парень в ужасе замер, повернувшись в сторону дверного прохода. Что-то приближалось к нему во тьме. Что-то жуткое.

Алекс открыл глаза. Кто-то ходил в большой комнате. Парень повернулся в сторону закрытой двери, протерев ладонью холодный пот с лица. На циферблате настенных часов было без десяти три ночи. Алекс прислушался. В большой комнате скрипели половицы, прямо как в недавнем кошмаре, который до сих пор стоял перед глазами. Кто-то приблизился к двери с той стороны, ручка медленно опускалась вниз. Ещё немного, и дверь откроется. Алекс непонимающе взирал на всё это, сердце бешено колотилось в груди, ноги и руки онемели. «Ку-ку, ку-ку!» Парень вздрогнул, переведя внимание на часы. В этот момент в дверь что-то ударилось с той стороны, не сильно, но отчётливо. Алекс рванулся прочь из дома, в одних тапках, брюках и футболке. До самого рассвета он просидел во дворе на лавке, обхватив руками голову, вздрагивая от каждого шороха.

— Саш? — раздался ласковый знакомый голос.

Парень открыл глаза. Над ним нависла перепуганная подруга. На ней была белая блузка с длинными рукавами и чёрные брюки. На плече висела сумочка. Анастасия была высокой стройной девушкой с голубыми глазами и рыжими волосами.

— Насть… как я рад тебя видеть… — прошептал окоченевший от холода Алекс.

— Ты почему не дома? Посмотри на себя! А ну пошли отогреваться живо! — подруга схватила парня за руки и потянула на себя.

— Нельзя… нельзя… — хрипел Алекс в ответ.

Девушка без труда вернула его в дом. Подбросила дрова в печь, заварила крепкого чая, отыскала в холодильнике сосиски и пакет макарон на одной из полок. Пока Настя вовсю хозяйничала, парень рассказал все произошедшие за последнее время события. Всё, кроме встречи с той таинственной девушкой Кэтсуми. Воспоминания о ней казались такими нереальными и далёкими, что он решил умолчать об этом, тем более учитывая врождённый ожесточённо ревнивый характер Насти.

— Вот такие дела, Насть, — закончил Алекс свой рассказ.

— Даже не знаю, что сказать… всё это кажется дурным сном, — ответила подруга, расположившись напротив.

— И мне, и мне! Надо выбираться из этого проклятого места и чем скорее, тем лучше, — возбуждённо протараторил парень.

Всё это время Настя с нескрываемым интересом поглядывала на драгоценный перстень. Алекс не мог не заметить это.

— Возьми его, если хочешь.

Парень уже хотел было снять перстень, но девушка резко остановила его.

— Нет. Помнишь, что сказал тебе дедушка? Лучше не снимай, раз такое дело, — она взяла паузу. — Согласно поверьям, душа человека после смерти некоторое время пребывает возле своего тела.

— Прошлой ночью я в этом убедился… как добралась? — мрачно произнёс парень.

— Относительно нормально, — спокойно ответила Настя.

— На автобусе?

— А то. В этом плане мне повезло, не пришлось скитаться по лесу… правда, что касается людей, тут ты прав. Они странные, — нахмурила брови девушка.

— Расскажи.

— Сначала на вокзале мне повстречалась какая-то странная женщина, она уверяла меня, что не стоит ехать в эту деревню, и вообще всячески уговаривала меня тут же взять обратный билет. Мол, в здешних лесах поселился демон… или что-то вроде того. Но затем я сказала, что у меня здесь парень, — Настя застенчиво улыбнулась. — И она отстала, в общем.

— Мило, — с нервной улыбкой ответил Алекс.

— Дальше я села в автобус на Игнатьево, очень долго ехала, чуть не заснула. Народу было совсем немного, все пожилые. Я разговорилась с рядом сидевшей бабушкой, она немного рассказала мне про этот район. Мол, очень древний лес, десятки старых деревень в округе… спросила, зачем и куда еду. Вроде адекватная бабушка, но иногда так вдруг посмотрит, что прям до мурашек пробирает. Спросила её про автобус до Сосновки, она ответила, что ходит, но всего один раз за сутки. Оказывается, здесь живёт отец какого-то там местного чиновника, так вот он и распорядился, чтобы сюда автобус запустили, — девушка встала, чтобы засыпать макароны в кастрюльку. — Мне кажется, я видела его дом. Он здесь один такой в округе.

Парень кивнул в ответ. Видимо, это тот самый человек в камуфляже, владелец злосчастной «Газели», которая так до сих пор и не вернулась.

— Далее я простояла минут десять возле расписания, — продолжила Настя.

— Зачёркнутого?

— Нет, вовсе нет, всё было в порядке. Я уселась в микроавтобус и минут через тридцать была возле деревни, правда… — осеклась девушка. — Правда… я видела разбитую новенькую «Газель» в овраге…

— Что? — встрепенулся Алекс.

— Ну… разбитая в хлам «Газель» последней модели и словно вот совсем недавно ещё на ходу была… уж я-то могу разобрать. Я поспешила к водителю, чтобы сказать об этом. Ну, мало ли, может, там людям помощь нужна, а он как молчал всю дорогу, так и молчит. Так ещё и скорость такую набрал, я уже думала, мы закончим так же, как и эта «Газель», вот, — разнервничалась Настя, присев рядом с парнем.

— Как думаешь, это та самая машина, на которой уехала баба Аня? — парень старался говорить как можно более уверенно и спокойно.

— Не знаю, Саш… — подруга заметно нервничала.

— Так, ладно, спокойно. Давай перекусим, а потом пойдём на остановку, пора выбираться отсюда.

После макарон с сосисками к Алексу окончательно вернулось самообладание. Он неожиданно вспомнил про странную рукопись, хранящуюся в шкатулке внутри серванта. Осторожно, словно боясь пробудить мертвеца, он открыл дверь в большую комнату. Настя осталась в гостиной. Алекс покосился на мёртвое тело дедушки, воспоминания о прошлой ночи вновь нахлынули на него, но парень устоял и решительно приблизился к серванту. Достав нужную шкатулку, он незамедлительно вернулся в гостиную, закрыв за собой дверь.

— Вот, сможешь прочесть? — Алекс протянул свиток.

— Попробую, — ответила подруга присев в кресло-качалку.

«Мой дорогой сын, помни и никогда не забывай о проклятии рода нашего, довлеющего над всеми нами. Сей «вороний перстень» есть наше великое сокровище, наше спасение и проклятие. Береги его и никогда не снимай с перста. Но в назначенное время передай его своему самому готовому возложить на себя сие бремя сыну. Пока мы владеем сим перстнем, наш род будет продолжаться, но стоит ему пропасть, как оборвётся сдерживающая демона цепь…»

— Далее не разобрать… — промычала Настя. — Хотя подожди, вот здесь нормально.

«…они пришлые, не местные. Дети востока, далёкой страны восходящего солнца. Но им полюбились наши леса, и их ещё можно встретить здесь. Помни, они лукавы и могучи, многое покорно их воле. Им свойственно похищать людей, отнимая у тех разум, посему береги близких. Никогда не вступай с ними в разговор и никогда не слушай, что они тебе говорят, да схоронишь род свой…» «…Да будет сия рукопись напоминанием нам о том, что мы не смеем забывать»

— Всё? — спросил парень.

— Да… больше разобрать я не в состоянии, прости.

— Сколько у нас времени? — Алекс посмотрел на настенные часы.

— Примерно полчаса до автобуса, — с нескрываемым волнением ответила девушка.

— Мне надо прогуляться, посиди пока здесь, хорошо?

— Куда? Подожди! Я с тобой! — вскочила со своего места подруга.

— Я быстро, мне, правда, надо… одному, — настоял на своём парень.

Алекс выскочил во двор. Перед тем как покинуть это место, он должен был удостовериться, что беседка на вершине холма за домом ему не привиделась. Он обошёл участок, здоровенный куст сирени, орешник. И вот перед ним тот самый холм с беседкой на вершине. Значит, не привиделась, подумал парень. Он успокоился, но в тот же момент что-то кольнуло в груди. Значит, и Кэтсуми не привиделась, хотя… его уши вновь уловили нарастающий приятный звук с вершины холма. Это была та самая вчерашняя песня, которую он никак не мог разобрать, но от которой ему становилось так хорошо и волнительно на душе. Он прислушался и улыбнулся. Затем уверенной походкой направился вверх по холму, ноги сами понесли его. В голове не было ничего, кроме песни. Звуки становились всё громче, Алекс ускорил шаг. На середине пути его вновь пронзил холодный сильный ветер. Но на вершине по-прежнему царила благостная погода. Запыхавшийся парень приблизился к беседке, в ней, как и прежде была она. Кэтсуми находилась всё в той же вальяжной позе, пальцами выбивая ритм по столику.

— Привет, Алекс! — воскликнула девушка.

— Привет… — смутившись, ответил парень. — Я присяду, не возражаешь?

— Конечно нет, присаживайся, — сияла Кэтсуми.

Алекс уселся напротив неё. Всё его внимание было сосредоточено на красавице, в голове не единой посторонней мысли, могущей отвлечь от созерцания поистине идеального существа. В ней было идеально абсолютно всё, от внешности до движений и интонации голоса. Парень это понимал и улыбался, словно умалишённый.

— Ты здесь надолго? — улыбка сошла с лица девушки.

— Я… да, пожалуй, — закивал Алекс. — Меня пораньше отпустили в отпуск. Поэтому у нас ещё полно времени.

— У нас? — удивилась Кэтсуми.

— Ну… да… у нас, — сильно смутившись, ответил парень.

Они некоторое время молчали. Слушая, как ветерок покачивает пожелтевшие клёны.

— Что это за песня, которую ты поёшь? — наконец спросил Алекс.

— Песня о тщетности бытия всего сущего, — пропела девушка. — На наречии моих предков.

— Мне очень нравится, как ты поёшь… у тебя талант, — сказал покрасневший парень.

Кэтсуми рассмеялась и, хлопнув ладошкой по столику, произнесла:

— Приходи завтра, Алекс, мне пора.

— Уже? Но ведь… — огляделся парень.

Невероятно, но солнце уже село за горизонт.

— Ступай, — со всей серьёзностью ответила девушка.

— До завтра, Кэтсуми, — подчинился Алекс, опустив голову.

Он не помнил, как добрался до хаты. Лишь захлопнув за собой входную дверь, он что-то стал понимать. Доковыляв до гостиной, он вдруг замер посреди комнаты. На большом овальном зеркале, висевшем над столиком, красовалась начертанная губной помадой надпись: «Не уходи, мне страшно».

— Настя! — закричал парень, схватившись за голову. — Настя!

Он стал метаться по дому, но её нигде не было. Выскочил во двор, затем на главную деревенскую дорогу. Алекс бегал по деревне, выкрикивая её имя. Но всё было тщетно. Отчаявшись, он свалился на разбитую дорогу и зарыдал, в ярости колотя руками землю. Затем, схватившись за голову, стал всматриваться в вечернее небо потухшими затуманенными глазами. Кэтсуми, проникающая в его сознание, вновь казалась ему видением, как и беседка на холме.

Собрав последние остатки разума, он решил вернуться в родовой дом, на улице становилось холодно. Но, доковыляв до хаты, не торопился входить внутрь. Опасливо озираясь по сторонам, топтался возле входной двери. От холода его сознание окончательно прояснилось, и он наконец решился войти в мрачный чертог. Оказавшись внутри, с ужасом обнаружил, что дверь в большую комнату открыта. Сам ли он забыл закрыть её или это мертвец, поселившийся тут, бродит во тьме, Алекс не знал. «Ку-ку, ку-ку!» — пронзая тишину, завопила кукушка в настенных часах.

— А-а-а! — закричал парень, схватившись за голову. С безумными глазами подлетел к часам и, сорвав их со стены, принялся топтать ногами, круша мудреный механизм.

— Заткнись, тварь! — что есть силы вопил парень.

Окончательно выбившись из сил, он прислушался. Кто-то звал его.

— Саш… — еле слышно прозвучал Настин голос. — Помоги мне…

Алекс тихонько вышел из дома, боясь спугнуть зов. Настин голос продолжал манить его во тьму. Парень вышел на главную деревенскую дорогу, жалостливый голос подруги усилился. Алекс следовал за ним, приближаясь к мрачному лесу. Где-то там, в непроглядной тьме, среди высоких сосен и елей кто-то есть.

— Настя, — прошептал парень. — Настя, это ты?

— Помоги мне… — голос вновь стал удаляться.

— Иду… иду! Подожди! — Алекс бросился в лес.

— Помоги мне…

Парень остановился и замотал головой. Что-то страшное тянулось к нему во тьме. Или это только казалось ему.

— Нет, нет, нет! — закричал в ужасе Алекс, бросившись вон из леса.

Бежал он быстро, не оглядываясь. Его глаза окутала пелена безумия. Буквально взлетев на тот самый холм за родовым домом, парень устремился в беседку. Так и просидел там до самого утра, забившись под столик.

— Алекс, эй, Алекс! — звонко позвала Кэтсуми. — Ты что там забыл, а ну вылезай!

Дрожащий парень осторожно выполз из своего укрытия. Перед ним, облокотившись на ствол клена, стояла она — самое прекрасное создание из возможных.

— Пр…ивет… — заикаясь, прохрипел Алекс, уставившись на неё своими безумными глазами.

Она подошла чуть ближе, скрестив на груди руки.

— Ну? Что дальше, Александр? — хитрая улыбка не сходила с лица девушки.

— Д...альше? — засуетился парень возле её ног. — Насть… ты выйдешь за меня? Я… так люблю тебя…

— Плохи твои дела, парень, — иронично заметила Кэтсуми. — Да, я выйду за тебя.

— Вот… — схватился Алекс за перстень. — Возьми его… я прошу твоей руки и сердца.

В этот момент родовой дом буквально взорвался: загремели двери, попадали полки, затрещали окна, возгорелся камин. Стеклянные створки серванта разлетелись на тысячи осколков, повылетали все шкатулки и столовые приборы. Но парень всего этого не видел, наивно протягивая «вороний перстень» своей лже-Насте. Вокруг холма поднялся самый настоящий ураган, сорвав последние листья с клёнов, закрутив их в безумном вихре. Кэтсуми протянула руку, парень осторожно вложил перстень ей в ладошку и отстранился.

— Свершилось, — усмехнулась девушка, сжимая «вороний перстень».

Внезапно что-то огромное и чёрное приземлилось рядом с ней. Это была та самая чудовищная ворона с человечьими глазами. «Кар-р-р!» Алекс в ужасе закрылся руками, прижавшись к беседке.

— Что, погоняла она тебя в тот раз, да? — рассмеялась Кэтсуми. — Ну, каркуша, что будем с ним делать?

Ворона встрепенулась, готовая в любой момент броситься на парня и растерзать его.

— Нет, каркуш, лети домой, я буду чуть позже, — продолжая широко улыбаться, произнесла девушка.

Недовольный питомец взметнулся в воздух и скрылся в бушующем урагане. Несмотря на шум, создаваемый сильным ветром, Алекс отчётливо слышал каждое слово, сказанное Кэтсуми. Девушка приблизилась к парню и нанесла сильнейший удар ногой, раздробив парню несколько рёбер. Алекс забился в агонии, сознание его прояснилось. Сжимая от боли челюсть, он пытался осознать происходящее.

— Пожалуй, ты слабейший из своего рода, довести тебя до такого состояния было нетрудно, — не отрывая взгляд от перстня, проговорила Кэтсуми. — Вот твой дед был силён, но его сгубила болезнь всех гордецов — самоуверенность. В одиночку решил всё исправить, глупец. Спохватился в самый последний момент, не успев даже подготовить тебя как следует. Видимо, внезапная кончина твоего отца спутала ему все карты.

Парень смотрел на неё отсутствующим взглядом. Только что перед ним была его дорогая Настя, именно ей он передал перстень, признался в любви. Теперь же перед ним находилась та самая иллюзорная красотка.

— Ты, наверное, так и не понял, кто я? Раз уж всё завершилось, пожалуй, стоит представиться. Перед тобой представитель древней расы тенгу, — ехидно улыбалась девушка. — Что я здесь делаю? Однажды одна юная беззаботная тенгу влюбилась в смертного. В твоего алчного гордого предка. В прошлом подобные союзы были не редкость. Тот, воспользовавшись моментом, завладел её фамильным «вороньим перстнем», большой ценностью, символом властного дома. Сородичи дали ей время на исправление своей оплошности, но она так и не смогла вернуть его, как ни старалась. Уже тогда весь ваш род приговорили к смерти. Не выдержав позора, она ушла в изгнание. А я поклялась отомстить за неё. Мы никогда не оставляем своих в беде. Сотни лет я следила за всем вашим окаянным родом. Искала лазейки. Но твои хитрые предки чувствовали слежку и всегда ускользали из моих цепких лап. Я не могла забрать его силой, перстень даёт защиту владельцу, вернуть его возможно лишь на добровольной основе, также в случае пропажи… или смерти владельца. Но я могла устранять потенциальных будущих преемников, по мере своих возможностей, вот почему в твоём роду такая высокая смертность. Всё это затянулось на сотни лет, в итоге я пересмотрела стратегию. Я решила действовать более решительно. Я погубила многих непричастных, целый регион находился под моим крылом. Я контролировала весь этот великолепный лес с его слабыми обитателями. И вот, наконец, справедливость восторжествовала, теперь сестра может вернуться домой.

— Где… она? — простонал парень.

— Твоя Анастасия? Я показала ей свой дом: поначалу она была так напугана, так напугана, — улыбка не сходила с лица девушки. — Плакала, молила о снисхождении. А потом вдруг ей стало весело! Она начала смеяться, безудержно и без остановки. Это так странно! — Кэтсуми рассмеялась. — Я отпустила её, пускай погуляет! В конце концов, здешним диким зверям тоже надо чем-то питаться, верно? — раскатистый смех тенгу давил на уши.

Парень попытался подняться на ноги, грудная клетка трещала по швам. Боль была чудовищной, но Алекс, сжимая кулаки и зубы, медленно вставал на ноги. Кэтсуми внимательно изучала его взглядом. Парень попытался сделать шаг, но в ту же минуту со стоном свалился на землю, прямо ей под ноги. Улыбка сошла с её лица.

— Это становится скучно, — со вздохом произнесла тенгу. — Я не садистка и не убийца, поверь. Это было делом чести. У вас говорят, что сын за отца не в ответе, — возможно, это и верно… ты не такой уж и плохой парень, мне было весело. Но молва о нас не пустой звук! Пусть знает каждый, что бывает с теми, кто осмелиться бросить нам вызов! Не хотите по-хорошему — сгинут все! Все, включая тех, кто будет ютиться возле вас.

В её руке появился веер, похожий на осенний листок. Она сделала взмах — ураган усилился, поглотив опустевшую деревню, разнося её в клочья.

— Ты последний из своего рода, на тебе всё и закончится, — прошипела тенгу. — Позволь показать тебе мой дом.

Минули годы, вековой лес окончательно пожрал одинокие, разбросанные в районе деревни. Старики умирали, молодые не приезжали, со временем всё пришло в упадок. Лишь высоченные вековые сосны немые свидетели тех давних событий, мирно покачивались на ветру, готовые в любой момент вобрать в себя новые истории, какими бы счастливыми или кошмарными они ни были.

Все это произошло так внезапно… Однажды ночь началась, а утро попросту не наступило. Город оказался отрезан от электростанций, интернета, даже телевидения. Войска не успели войти, а полиция просто не знала, что предпринять, не понимала происходящего. Паника началась мгновенно, быстро перерастая из эвакуации в свалку людских тел. Они бежали, визжали, кричали и ругались, слепили друг друга фонарями, воздух звенел от непрекращающегося собачьего лая, давка унесла бог знает сколько жизней, еще больше – спятившие от ужаса водители. Стражам порядка пришлось останавливать машины и отправлять людей дальше пешком. Но никто не смог выбраться из города, нечто стало убивать людей. Очевидцы, успевшие спастись говорили, будто видели черную, непроницаемую для взгляда, бесформенную тень.  Они окрестили её демоном, но что это на самом деле, не знал никто.

Когда эвакуация набрала обороты, я сидел возле её кровати в пропитанной запахом лекарств палате, куда чудом успел добраться, несмотря на творящийся на улицах ад. Аварийный генератор не заработал, системы жизнеобеспечения отключились. Все пошло прахом. Врачи, когда я ворвался в приемную, узнали меня и сказали, что ей остался примерно час, без постоянной поддержки она умрет. О перемещении в другую больницу не могло быть и речи. Надо отдать медикам должное – они, скрыв страх под масками, остались с больными, которым еще могли помочь. Когда я, борясь с отдышкой, добежал по лестнице до её этажа, понял, что уже успел свыкнуться с этой мыслью. «Когда-нибудь это должно было закончится»

- Привет, Тим, - слабым голосом сказала она.

В её глазах было понимание и смирение. Она тоже знала, что борьба со смертью никогда не бывает вечной. Старуха с косой всегда берет верх в этих поединках, рано или поздно.

- Здравствуй, дорогая… - я скинул с плеча сумку, уверенно подошел к ней и нежно обнял. Её руки обвились вокруг моей спины, такие слабые, какими не были еще никогда.

Я сел на край её кровати, и мы просто разговаривали о том да о сём. Я попытался рассказать о ситуации в городе, но она ловко сменила тему, как это обычно бывало. Наверное, это было её последнее проявление эгоизма, она хотела, чтобы я говорил только с ней и о ней. Каждый раз, когда голос девушки становился тише, я сжимал её руку крепче, будто пытаясь передать часть своей жизни, дать еще пару лишних минут.  Но в один момент он стал совсем слабым, почти не слышимым – время подходило к концу. Я снова обнял её, уже крепко, вложив в объятие все свои чувства, все мои мысли и воспоминания о ней, и поцеловал, с силой, со страстью. На прощание она успела прошептать лишь «Спасибо, что не оставил меня, Тим» и «Обязательно выживи».

Когда она безвольно упала на спинку кровати, я едва сдержал крик отчаяния. Боль расцвела дикой шипастой розой где-то в груди. Её не заглушили ни полные ужаса крики с улицы, ни бледные доктора, пытающиеся выволочь меня из палаты. Потом боль ушла, оставив за собой сосущее ощущение пустоты, черную дыру, поглощающую все мысли. Пустота звонким омутом разверзлась в голове, оставив за собой лишь гулкую фразу в уголке подсознания. Выживи.

И я стал выживать. Схватил сумку, понесся обратно домой, продираясь сквозь потерявших рассудок людей, напряженно проталкивающихся сквозь город, бежал прочь от неуютной серой больницы, где лежал любимый мной человек, от воспоминаний. Скрывался в попытке выжить.

Не знаю, что заставило меня не присоединиться к эвакуации, будь то шестое чувство, воля судьбы или желание самого бога. Но я сделал правильный выбор: прежде чем люди успели понять, что из города выхода нет, у его границ выросли горы растерзанных, освежёванных, обвитых собственными кишками, укрытых оторванными конечностями тел. Толпы сменили направление течения, рванули обратно. Дальние ряды были затоптанными передними, бежали по головам. Никто точно не знает, сколько тогда полегло, но границы города теперь можно легко определить по доносящемуся издалека смраду разложения. Так трупами демон пометил границы круга, в котором оказались заперты выжившие.

Я не выходил из квартиры неделю, внутренняя пустота и угнездившиеся в сердце отчаяние, как ни странно, помогли: я ел лишь тогда, когда от голода начинало тошнить, почти все время спал, тем самым неосознанно экономя провизию. Мало что могу вспомнить о тех днях, они не кажутся мне ужасом, скорее просто пустой белой страницей в книге моих воспоминаний. Меня нашли, когда вломились в квартиру в поисках припасов. Тогда я очнулся от эмоциональной комы и смог выторговать свою жизнь на все, что находилось в моем доме. Весомым аргументом в споре оказался пистолет в моей руке, который я тогда взял, чтобы покончить со всем этим. Меня забрали в общину, объяснили, что происходит в городе, не переставая удивляться тому, как я умудрился не помереть с весьма ограниченным запасом продуктов. Истощенный, соображающий на уровне инстинктов, я лишь кивал и жадно уплетал выданный мне паек - безвкусные и холодные консервы. Город разграбили за считанные дни. Уровень преступности резко возрос, мародёры грабили, убивали, жгли, лишь бы добыча не досталась другому, полиция быстро утратила власть над ситуацией и перестала как-либо влиять на неё. Демон без устали охранял все выезды и быстро пресекал новые попытки выбраться, но временами разведывательные отряды стали натыкаться на него не только на окраине, но и в районах, приближенных к центру, пули его не брали, и борьбу сочли бесполезной. Из-за явно библейского образа монстра, церкви стали набирать силу и влияние. Именно они сплотили неконтролируемые толпы в общины, дали им компанию друг друга, крышу над головой и работу, дабы окончательно не сойти с ума. Люди искали объяснение ужасной трагедии, и проповедники давали его, каждый по-разному. Одни считали, будто Демон и Нескончаемая Ночь есть последние наказание божие, другие – что это первые шаги Сатаны в войне против племя человеческого и Рая. Мне было наплевать на все эти глупые теории, причина меня почему-то не интересовала. В моей голове лишь гулким звоном отдавалось последнее желание моей жены, нужно было выжить, ничего другого, в общем-то, и не оставалось.

С начала катастрофы прошел почти месяц, становилось все холоднее. Один ученый из моей общины, Мартин, твердил, что похолодание должно было быть куда более резким, но что-то будто сдерживало его. Температура упала ниже десяти градусов по Цельсию и медленно продолжала снижаться. Мы отыскали несколько дизельных генераторов, кое-как обустроили церковь Святого Петра, которая служила нам укрытием (проповедники говорили, что Демон не посмеет ступить на святую землю, и поэтому центры общин образовались в основном именно в церквях), наладили отопление и освещение, натаскали сколько могли провизии. Голод пока не грозил, но и о том, чтобы начать что-то выращивать, речи быть не могло, хоть и поговаривали, что где-то в западной части города стали разводить птицу. В том районе находилась птицефабрика, которую до этого все считали разрушенной и опустошенной. В город постоянно выходили рейды, пытались отыскать хоть что-нибудь, что могло помочь выжить, в приоритете была еда, топливо и теплая одежда. Тревожило, что спустя некоторое время, поисковые команды перестали натыкаться на новых выживших, а община Святого Петра не насчитывала и трех сотен человек, появились тревожные мысли на счет того, сколько погибло в День Т людей на самом деле.

Мы пытались изучать Тьму, что окутала город, но ничего дельного из этого не вышло. Узнали лишь то, что можно было увидеть невооруженным взглядом и было понятно даже ребенку: наступила бесконечная ночь, звезды светили точно так, как и раньше, Луна исчезла с небосклона. Можно было считать, что Земля просто перестала вращаться вокруг своей оси, но это не объясняло столь медленного падения температуры. Космологи из других общин были в полном недоумении, если не в ярости. Не оставалось ничего, кроме как объявить ситуацию неясной либо из-за недостатка информации, либо посчитать все происходящее чистой воды мистикой, как и сделали многие. Я даже не пытался осознать или понять, найти какое-то объяснение, просто выживал и помогал выжить другим. Боль утраты угасла, её затушили насущные проблемы и постоянное ощущение тревоги. Так со всеми было. Даже в тепле и при свете ламп, укрывшись на «святой земле», люди не переставали бояться, теперь страх стал постоянным спутником выживших. Тот страх, который как мы думали, загнали глубоко во тьму пещер наши предки, обретя власть над огнем. Страх перед враждебным, непонятным, непознанным миром, где все наши знания и умения, кроме способности прятаться глубоко и далеко, оказались бессмысленными, совершенно бесполезными.

Жили точно по расписанию: в восемь утра подъем, затем молитва, завтрак, час свободного времени, а после – рейды, в которые отправляли всех дееспособных мужчин и женщин, с детьми оставались старики. Разведывательные отряды находили провизию, что могли – уносили сами, остальное оставляли для грузовых бригад на машинах, вызываемых по рации, которые дежурили в церкви. Когда приходилось экономить топливо, иной схрон растаскивали и не один день. По возвращению – ужин, вечерняя молитва, снова свободное время и отбой в полночь. Временами пастыри проводили проповеди, в последнее время все чаще. Даже люди с глубоко атеистическими взглядами стали прислушиваться к их словам, всем нужна была надежда. Но не мне. Я уже потерял все, что мог: жену, карьеру, планы на будущее, оставалось проживать день за днем, купаясь в постоянной тревоге, холодными тисками бесконечной ночи вцепившейся в мое сердце.

Готовились к очередному рейду, меня запихнули в разведывательный отряд. Нас было четверо, из которых я, к счастью, знал всех: приказали прочесать еще раз улицы возле Национального музея. Я закутался в теплую куртку, натянул крепкие ботинки, выменянные у кого-то за две бутылки хорошего виски, мою долю из ограбленного алко-маркета, да не забыл засунуть за пояс пистолет, который едва не помог мне когда-то расстаться с жизнью. Но это было давно, будто в прошлой жизни, которую я предпочел окрестить пустыми, бесполезными воспоминаниями. Важно было «здесь» и «сейчас», по-другому выжить было нельзя.

- Тим, готов? – меня хлопнул по спине темнокожий коренастый парень, Джим, командир отряда. Бывший полицейский, человек опытный, но я лично мог сказать лишь то, что он тот еще добряк, да большой любитель консервированных ананасов, был готов выменять банку на что угодно. Наши с ним приятельские отношения установились, когда я отдал ему ананасы, не попросив ничего взамен, Джима, видимо, поразила моя щедрость

Я утвердительно кивнул, проверяя в последний раз работу армейского фонаря. Главное правило общины – без надежного источника света никогда не выходить на улицу.

- Отлично, - улыбнулся мужчина. – Тогда выходим, остальные уже готовы. Открывайте ворота!

Дежурные сняли засовы с дверей, включили уличные прожектора, и мы трусцой выбежали за пределы церкви, первым делом включив фонари. Тьма впереди рассеялась, расступилась перед светом. Двинули размеренно, в четком, выверенном темпе. Джон бежал впереди, я встал замыкающим, потому что у нас было оружие, ребята по флангам внимательно вглядывались в темноту по сторонам. Идти было далеко, музей находился почти на само краю нашей территории, место опасное, но плохо изведанное.

- Снова в самую задницу переться… - пробормотал Френк, угрюмый молодой паренек, в целом неприятный тип. – Опасное это дело.

Кесси толкнула его в плечо, сбив с ритма.

- Не бурчи. Если не будем лезть в дальние территории, нам всегда будет не хватать ресурсов, из центра мы уже выгребли все, что могли, а край еще плохо освоен…

- Потому и опасен, - ответил он, раздраженно скривив губы.

- Тут вообще-то везде опасно. Давай, смотри на это все веселее, мы – гордые рыцари, защитники нашей уютной общины! – Кесси очаровательно улыбнулась, убрав с лица выбившуюся из конского хвоста прядь.

- Ага, рыцари фонаря и грабежа, - рассмеялся Джим своим низким голосом. – Ладно, кончайте болтать, поберегите дыхание.

- Погоди-ка, командир, -встрял в разговор я. – Хоть музей и далеко, я думал, что на этой территории ничего особо нет, так говорили люди из предыдущих экспедиций.

- Так-то оно так, но всегда можно упустить какой-нибудь закуток, скрытую в темноте дверь, засыпанную мусором заначку. Мы ведь поэтому и постоянно прочесываем ранее изведанные места, верно? Ну-ка, стойте. Впереди фонари, всем цыц, - Джим сложил руки рупором и закричал в сторону неизвестных. – Община Святого Петра, пароль «Три звезды», назовите себя и пароль!

- Северная община Веры Евангельской, пароль «Северное сияние»! - донеслось спереди.

Командир расслабленно улыбнулся и кивнул нам. Свои, значит. Систему паролей придумали почти сразу после возникновения общин, когда столкнувшиеся друг с другом разведчики открыли огонь, едва заметив свет фонарей. Это помогало не только избежать несчастных случаев, но и распознать мародеров. Дополнительным условием было доставать оружие только в случае опасности, когда не отвечали на запрос данных, в иных ситуациях оно не должно было находится в боевом положении.

Медленно подошли друг к другу, командиры держали открытые руки перед собой, показывая, что они не вооружены. Сблизились, поздоровались.

- Рад тебя видеть Джим, - мужчина с совершенно лысой головой, блестящей в свете фонарей, обменялся крепким рукопожатием с нашим командиром. – Куда путь держите?

- И я тебя, старик. В сторону музея, мы сегодня далеко собрались. Есть новости какие?

- Тебе повезло, только недавно выходили на связь с нашими ребятами, которые были в соседнем с ним районе, говорят, будто видели там Демона, да так близко, что бежали, сверкая пятками.

- Черт! – Джим сплюнул на асфальт. – Дерьмовенькие же ты новости приносишь, Пит. Как пить-дать дерьмовенькие. Спасибо тебе за предупреждение, будем аккуратны.

- Постой ты, еще не все. Есть еще кое-что, может помочь. Им показалось…

- Показалось?  - скептически спросил Фрэнк в полголоса.

- …Показалось, что при приближении Демон издает странный звук. Шелестит, что ли… Ну так, словно листы бумаги друг об друга трутся. Знаю, знаю, звучит глупо, да и раньше такого будто бы не замечали, но все равно прислушайтесь. А нам и двигать бы надо, бывай  Джим, будьте осторожнее.

Мы взглядом проводили группу Пита, пока они не скрылись за углом цветочного магазина, убежав на свою территорию. Несколько секунд мы напряженно вслушивались в тишину мертвого города, боясь услышать где-то вдалеке подозрительное шуршание.

- Вернемся?.. – тихо спросил Фрэнк, разглядывая ботинки.

Джим отрицательно покачал головой.

- Нельзя. Даже если Демона и видели неподалеку от музея, это не значит, что он явится за нами. Ведь, на самом деле, мы всегда в опасности, находясь снаружи. К тому же в общине кончаются медикаменты, мне четко приказали отыскать хоть что-нибудь.

Я понимал, что Джим лжет. Лекарства нужны были для его трехгодовалой дочери, маленькой Тиффани, больной гриппом. Антибиотики были на вес золота, они быстро заканчивались в условиях нарастающего холода, многие заболевали, даже умудряясь не бывать снаружи. Я также заметил, как при упоминании медикаментов Фрэнк вздрогнул, заерзал.

- Ну… - он все же поднял взгляд на Джима. – Если дело в лекарствах, так бы и сказал. У нас много больных, да… Много больных, им же нужно лечиться, верно?

Джим медленно кивнул. Кесси с беспокойством оглядела их, схватила командира за рукав.

- Конечно, тебе виднее, здоровяк, но так ли они необходимы именно сейчас? Мы можем отпроситься на завтрашний рейд, снова осмотреть окрестности музея… У нас еще есть время, достаточно времени.

- Мне доверяют, Кесси, и я не хочу возвращаться с пустыми руками, когда люди с надеждой ждут нашего возвращения. Идемте, и так уже долго простояли, скоро совсем замерзнем. Давайте, побежали!

Поведение Френка показалось мне странным, я скрытно вглядывался в его лицо и все не мог понять, что же именно меня беспокоит. Парнишка был беспокойным, угрюмым, всегда чрезмерно осторожным. В такой обстановке это, конечно, неудивительно, но его резкий приступ отваги при упоминании лекарств меня несколько насторожил, даже привел в смятение. Он думал не разумом, а эмоциями, во внешнем мире такое свойство быстро становится губительным…

По пути мы наткнулись на неплохо сохранившийся внедорожник. Покрышки были пробиты, колеса спущены, в салоне не хватало половины электроники, вставок под дерево, даже колпачок от рукояти КПП и тот сняли. Заглянув под капот и некоторое время покопавшись в нем, я вынес вердикт:

- На ходу, но нужен капитальный ремонт.

- Ну и на кой черт нам эта колымага?  - Фрэнк курил, прислонившись спиной к дверце автомобиля. – У нас достаточно машин в куда лучшем состоянии, а вот запчастей наоборот не хватает. С этого куска металлолома даже бензин не слить, бак и тот пустой.

- Пометим на карте, если вдруг грузовые отряды будут выполнять какую-нибудь работенку неподалеку, попросим их забрать. А так Фрэнк вполне прав, лишний драндулет в нашем автопарке нам ни к чему, хоть, может, механики и смогут вытащить из него какой-то прок. - Келли достала из своего рюкзака планшет с картами и маркер. – Т-а-ак, где тут у нас тридцать вторая авеню…

Вскоре мы наткнулись на непомеченный двухэтажный магазинчик, втиснутый между двумя жилыми многоэтажками. Рейдеры отмечали все прочесанные помещения красным крестом, этот способ, кстати, был перенят у мародеров, они начали пользоваться им первыми. Тактика была  предельно простой, так было легко понять, на что стоит тратить лишнее время, а на что нет. Такие кресты красовались почти на всех домах вокруг, но именно этот магазин почему-то остался нетронут. Окна были зарешечены, витрина пустовала, вывески кто-то будто намеренно сорвал, розовато-голубая расцветка стен только вводила в заблуждение.

- Магазин игрушек? – растеряно пробормотала Келли, вглядываясь в сумрак окон.

- Джим, замок крепкий, да и дверь тоже, просто так не выбить, - я подергал ручку входной двери, которая отчаянно не поддавалась. – Будем снимать?

- Будем, - коротко кивнул командир, остальные удивленно посмотрели на него.

Двери «снимали», то есть выстрелами выбивали с петель, только в крайних случаях. Думаю, на решение Джима повлияла фраза Келли. Мне и самому магазин стал казаться каким-то цветасто-детским, возможно там и найдутся лекарства для ребенка… Мы, тщательно прицелившись, одновременно выстрелили, грохот сотряс окна ближайших домов, они загудели, задребезжали. Джим пнул висящую на честном слове в замке дверь, и она с глухим хлопком провалилась внутрь зияющего темнотой провала.

- Слишком громко, вашу мать… - Фрэнк боязливо огляделся.

Медленно вошли. Лучи наших фонарей выхватывали поваленные на пол стеллажи, сваленное в бесформенные разноцветные кучи тряпье, закопченные стены… И измазанные в саже игрушки.

- Не ошиблись, и в правду магазин игрушек… - пробормотала Кесси.

- Который, видимо, какое-то время был укрытием мародеров, - Джим носком ботинка перевернул плюшевого медведя на спину и ахнул от неожиданности – игрушке будто вырвали лицо.

В тишине покинутого магазина раздалось негромкое шуршание. Кесси резко подняла голову и быстро осмотрелась.

- Что это? Вы слышите? Шелестит… Шелестит, как…

- Книга, - Фрэнк поднял над головой находку, по виду детский сборник рассказов. – Я нашел книгу.

Все облегченно выдохнули. Кесси даже с некоторой завистью посмотрела на угрюмого парня, в условиях полного отсутствия предметов развлечения, книги становились весьма ценным товаром при обмене.

- Хозяева ушли давно и, наверняка, возвращаться не собираются, - я снял фонарь с плечевого крепления и я осмотрел некогда яркое помещение, которое, под влиянием бесконечной ночи, постоянной тьмы, утратило все свое яркое, игривое очарование, посерело, обезобразилось. – Вряд ли после мародеров тут что-либо осталось, Джим. Давайте по-быстрому осмотримся да пойдем дальше.

- Хорошо. Мы с Френком обойдем первый этаж, вы – второй и крышу, вдруг и там чего осталось.

Наверху все выглядело еще более пустым и неуютным. Видимо, на втором этаже располагались служебные помещения – одна из двух комнат походила на офис, другая – на небольшую комнату отдыха. Шкафы и комоды стояли с отломанными дверями, зияя пустотой, с настенных полок не забрали разве что пыль. В одном из ящиков стола мне удалось отыскать только дешевую ручку, да горсть монет.

- Подумать только, - Кесси взяла из моей ладони четвертак, покрутила его перед глазами, - эти бесполезные кругляши когда-то были гарантией счастливой жизни. Тебе не кажется, что теперь жизнь стала… Несколько более честной, что ли?

В ответ я лишь пожал плечами.

Выход на крышу оказался незапертым, оказавшись на улице, я с удивлением заметил, что в здании было гораздо холоднее. Резиновое покрытие крыши было забросано различным мусором: банками от консервов, прохудившимися тряпками, выцветшими целлофановыми обертками от самой разнообразной продукции, нашелся даже окоченевший труп голубя.

- Кстати, я не видела ни одной птицы, с самого Дня Т, куда они все подевались? Раньше они всегда меня раздражали, эти вездесущие голуби, выбежишь в парк на прогулку, а они ковром покрывают беговые дорожки, приходилось разгонять их. Всегда боялась, что за это пернатые на меня обидятся и обгадят с ног до головы, хе-хе… Смотри, Тим, видишь пожарную лестницу того дома? Мы сможем до неё допрыгнуть?

- Думаю, сможем. Но зачем тебе?

- Хотелось бы оглядеть окрестности с высоты. Давно не видела город, а раньше каждый день с высоты смотрела на него. Я ведь жила на тридцать пятом этаже в крутых апартаментах, ты знал? Пойдем, подстрахуешь меня.

Лестница была ржавой, когда мы перепрыгивали на неё, она угрожающе тряслась, грозя вот-вот рухнуть, удивительно, что все же выдержала. Поднимались медленно и осторожно, мягко ставя шаги, к счастью, в здании было всего лишь десяток этажей, и подъем не занял много времени. Келли, взобравшись на крышу, посторонилась, освободив мне место и застыла, забыв закрыть рот. Взгляд был её устремлен куда-то вверх и вдаль, в темноту бесконечной ночи.

- Знаешь, Тим, все-таки у этой непрекращающейся тьмы есть и свои плюсы, красивые стороны, если приглядеться.  Из-за искусственной иллюминации в таких больших городах, как наш, звездное небо увидеть просто нереально. А тут…  Посмотри! Посмотри наверх, Тим, только взгляни! Звезды! Сотни, тысячи, миллиарды! – девушка залилась счастливым смехом. – Я вижу созвездия, про которые лишь читала когда-то в школе. Это, кажется, Близнецы, в них очень яркая звездочка. А вон там, видишь, яркая полоса, проходит через все небо… Да это Млечный путь! Господи, как тут красиво. Сейчас мне кажется, будто стоило жить месяц во тьме ради такой картины!

Келли повернулась ко мне, восхищенно улыбаясь, смотря на меня блестящими глазами, полными какого-то странного чувства. Вся её поза, выражение её лица, взгляд казались мне какими-то неправильными. Если хорошо подумать, то девушка была в составе той группы, что отыскала меня, она всегда приглядывалась ко мне… «Влюблена в меня» - пришло внезапное осознание.

- Наверное, - коротко ответил я, скорее из простой вежливости, нежели из-за схожих мыслей. Тьма украла у меня жизнь моей дорогой жены, и я никогда не смогу ей этого простить. – Хмм… Кесси, ты это видишь? То разваленное большое здание. Ты знаешь, что это?

Несмотря на катастрофу таких масштабов, строения почти не пострадали, их было незачем разрушать, да и некому, Демон охотился только на людей, а человечеству нужны были укрытия.

- Это… О боже. Это экспериментальный корпус нашего исследовательского института. В центре осколки – стеклянный купол, та пристройка – лаборатории… Трещины. Не кажутся тебе странными? Смотри, кольца образовывают. И обломки лежат так, будто здание изнутри разрушилось… Будто…

- Кто-то оттуда вырвался, испустив мощный импульс энергии, - быстро закончил я. Глаза Кесси стали полны внезапного испуга.

- Ты же не думаешь, что Демон…

- Я пока ничего не думаю. Пойдем вниз, расскажем остальным.

Наши сидели на поваленных стеллажах, явно скучая. Фрэнк снова курил, нервно постукивая ногой по полу. Рядом с ним валялся плюшевый медведь без лица, парень время от времени косился на него, вздрагивал и снова отводил взгляд. Джим стоял, будто полный спокойствия, но, когда мы вышли из прохода, он все равно резко повернул голову в нашу сторону.

- Слишком долго вы там возились, ребятки, нашли чего путного?

Я молча кинул командиру ручку, Келли демонстративно похлопала по пустому рюкзаку.

- У нас то же самое, - Джим тяжело вздохнул, окидывая взглядом бывший магазин игрушек. – А ведь лишние патроны потратили на эту чертову дверь.

- Видимо, голубки просто наслаждались обществом друг друга, - прыснул Фрэнк. Впрочем, его шутку оставили без внимания.

- На самом деле, мы увидели кое-что очень важное, - холодно начала Келли. – В нескольких кварталах к востоку отсюда находятся развалины физических лабораторий исследовательского института. И есть что-то неправильное в том, как расположены обломки. Я бы хотела посмотреть…

- Нет!  - вдруг рявкнул Фрэнк. – Какого черта, Келли? Это же территории мародеров! Я туда не двину, нет!

- Успокойся, парень, - Джим положил ему руку на плечо. – А что именно странного в этих обломках, вы можете рассказать?

Келли рассеяно посмотрела на меня и продолжила:

- Нам кажется… Что именно оттуда мог появиться Демон.

Я сердито посмотрел на девушку. Говорил же: ничего мне пока не кажется.

- Лезть в обитель Демона? Вы что совсем сдурели, идиоты? Какой, мать его, придурок полезет в логово к зверю? А?!

Джим сильнее стиснул плечо парня.

- Послушай, Фрэнк, - мягко начал он. – Если эти двое правы в своих догадках, а они – одни из самых надежных людей, которых я знал и знаю, то мы и вправду можем узнать что-то о Демоне…

Внезапно Фрэнк вырвался из хватки командира, двинул тому ногой в промежность, выхватил из его кобуры пистолет и отпрыгнул назад. Келли взвизгнула от неожиданности, я спокойно продолжал наблюдать, глядя прямо в налитые кровью, непрерывно дергающиеся глаза парня. И понял, что именно меня беспокоило в нем.

- Нет, это ты послушай! Нас предупреждали о том, что здесь бродит Демон, но ты не послушал, потянул нас за собой в это богом забытое место, а что в итоге? Да ни хрена в итоге, вот что! Нашли какой-то хлам, рискуя своими задницами! А теперь вы предлагаете пойти в гости не только к мародерам, но и к, черт возьми, Демону! Да вы совсем, что ли рехнулись?! – парень хрипло рассмеялся, поднял пистолет выше. – Не-е-ет, так дело не пойдет, сейчас мы все дружно развернемся и пойдем к чертовой матери отсюда, иначе я тут вас к хренам перестреляю! Ясно?!

- Но Фрэнк, там же… - проговорила тихо Келли. Зря.

- Заткнись, сука, заткнись!

Палец парня дернулся на спусковом крючке, я буквально услышал, как металл въелся в кожу, Келли зажмурила глаза, успев отчаянно вскрикнуть напоследок. На лице Френка злоба смешалась с эйфорией, в безумной улыбке он оголил желтые зубы…

Щелчок и ничего. Пока стрелок-неудачник удивленно смотрел на несработавшее оружие, я отработанным быстрым движением выхватил свой пистолет, снял его с предохранителя, и тут же выстрелил. Сочно чавкнуло и парень повалился на безликого медведя, заливая его кровью, льющейся из простреленной головы.

- Господи, Тим, ты убил его! – пропищала Келли. – Ты же застрелил Френка!

- Еще секунда, и он понял бы свою ошибку. И вместо него на полу уже лежала бы ты. Он - наркоман, вы видели, как он оживился при упоминании о медикаментах, замечали лопнувшие сосуды в глазах, общую нервозность, паранойю? Ну, приступ жестокости сложно было не заметить. Типичные симптомы ломки, - я подошел к телу недавнего товарища и, вырвав из его пальцев пистолет, отдал его Джиму. – Таким не место среди выживающих, те, кто не способен мыслить рационально, погубят себя и всех остальных.

- Вот же сукин сын… Хорошо, что он совершенно забыл про предохранитель, - командир встал, засунул оружие в кобуру, все еще потирая ушибленное место. – А ты, Келли, успокойся, Тим прав, хоть и не обязательно было убивать. Мог бы прострелить ему колено или плечо, да?

- Три года в Ираке, командир, это просто рефлекс, - пожал плечами я. – Но в одном Фрэнк был прав – я тоже не считаю нужным идти в развалины, попахивает самоубийством.

Я поймал на себе подозрительный взгляд Джима и добавил:

- Стрелять я больше ни в кого не планирую, но, если ты мне не доверяешь, что неудивительно, судя по поступку нашего ныне мертвого друга, я готов отдать тебе оружие.

- Черт с тобой, в твоих руках оно все равно больше пользы принесет, - он покосился на хныкающую Келли. – Но мне кажется, что стоит сходить в развалины. Сейчас. Если Демон поблизости проявлял активность, то мародеры сидят по убежищам, боясь и нос высунуть. Можно будет пройти спокойно, а Демон… Если я правильно помню, то, хоть он и шастал в городе, но смертельных случаев еще не разу не было. Может и нам повезет?

- Я согласна пойти, - вытирая последние слезы рукавами прошептала девушка. – Уверена, там можно узнать что-нибудь о появлении Демона, и, возможно, о том, как его остановить или вернуть свет солнца этому городу…

Некоторое время я всматривался в лицо Джима, потом в лицо Кесси, пытаясь понять мотивы, понять, почему они собираются пойти на такой рискованный шаг. Почему они брезгают своими жизнями ради какой-то абстрактной цели? И я не понял, не смог. Но у Джима есть оружие и все шансы меня пристрелить, если я вдруг откажусь следовать за ними. Так работал мой разум: выбери наименее опасный вариант действий и выживи. Так завещала мне моя любовь.

- Хорошо, - наконец, сдался я. – Идем. Но при первых же признаках опасности мы побежим со всех ног обратно в церковь, договорились? Вот и отлично.

Джим оказался прав, мародеры забились в свои подвалы, улицы покоились в тишине, не было слышно ни звука. Мы бежали так быстро, как могли и вскоре оказались у развалин экспериментального корпуса. Вход среди обрушившихся бетонных блоков пришлось искать долго, после муторной работы, отодвигая камень за камнем, мы смогли оказаться внутри. Масштабы разрушений оказались впечатляющими – если бы не стеклянная крыша, ступить было бы негде. Более-менее целым оказался лишь вестибюль, проходы в другие модули были похоронены под тоннами железобетона.

- Вот во что превратилась интеллектуальная обитель человечества, стоило ему перестать видеть дневной свет, - пробормотал Джим, аккуратно ступая по усыпавшим пол осколкам. – Мне кажется, или там посреди зала дыра?

- Да… Все верно, её просто засыпало обломками, но с нижнего этажа определенно что-то вылетело, проломив и пол, и потолок. Что огромное и мощное… Пойдемте вниз, надо и там осмотреться, тут все в завалах, - Келли махнула рукой в сторону чудом уцелевшей лестницы, ведущий вниз. Когда-то проход к ней закрывала толстая стальная дверь, но теперь она, помятая и искорёженная валялась среди осколков стекла.

Спуск оказался невероятно долгим, я насчитал примерно двадцать пролетов, если, конечно, где-то не ошибся. Нижний этаж оказался в куда более лучше состоянии, чем надземные постройки, если не считать огромной кучи бетона, сваленного по центру большого и просторного помещения – свет даже мощных фонарей едва доставал до потолка. Зал был заставлен сложными приборами непонятного назначения, у самого потолка было видно расположенных друг над другом три круглых трубы, блистающие сталью.

- Что это за место? – Джим удивленно следил за выхватываемыми одной за другой лучом света дверями по, расположенными по периметру стены.

Келли остановилась, посмотрела себе под ноги, полная нерешительности.

- Мне нужно кое-что вам рассказать, прежде чем мы начнем осматриваться… Прошу, выслушайте меня. Внимательно.

Мы с Джимом удивленно посмотрели друг на друга, затем на Келли. Ох, не к добру все это.

- Начну с того, что я была сотрудником этой лаборатории… И именно здесь впервые появился Демон, насколько мне известно, - увидев, что мы молча ждем, Келли продолжила. – Все это… Эксперимент профессора Хоукмана. Если вкратце, то его сына сбила машина, и тогда он обратился ко всем научным познаниям, которыми обладал. Он захотел… Обратить время вспять. Это была невероятная идея, профессор оказался настоящим гением физики. Он много работал, почти без отдыха, годы, больше десятилетия! И не смотрите на меня так, я была всего лишь ассистенткой, многого не знаю. Все шло хорошо, если бы однажды наши приборы не засекли какую-то аномалию где-то на границе с четвертым измерением. Даже не получилось определить, что это, но оно имело просто фантастическую, колоссальную энергию. И тогда Хоукман смог загарпунить его, использовать для эксперимента. Это было ошибкой, фатальной. Если все верно, то… То этой аномалией и оказался Демон. Профессор предсказывал это, предупреждал нас, что лезть в области, природой не данные человеком – опасно. Мы могли остановить его, самих себя, но… Не стали. И тогда нас наказали. Из временной пустоты, провала в пространстве пришло оно, сущность, которую мы даже толком объяснить не можем, мигом оборвало все наши предположения насчет возможности путешествия в другие мировые линии, разные варианты будущего. Это воля Вселенной, а может быть самого бога, я не знаю. Но Демон наказал нас, вырвал из общего пространства времени и закинул сюда, в пустоту, где нет ничего. А сам, словно Цербер, стал охранять границы этого умирающего в агонии временной неопределенности мира, не давая никому покинуть его. Я не видела, как все произошло. Хоукман отправил меня домой незадолго до запуска установок. Он сказал… Сказал, что я так похожа на его покойную жену… Он ведь знал, старый дурак, что произойдет, догадывался, не иначе…

Келли упала на пол и заплакала. Джим хотел было подойти к ней, но я жестом руки остановил его. Девушка еще не выговорилась.

- Зачем ты захотела вернуться сюда? – жестко спросил я.

Келли подняла заплаканные глаза на меня, будто сама удивленная этим вопросом.

- Чтобы… Чтобы убедиться, что у профессора не получилось. Что он не спас мальчика.

- Вот дерьмо! – Джим смачно сплюнул и быстрыми шагами подошел к Келли. – Моя дорогая, ты понимаешь, что делаешь? Ты, зная все от и до, загнала нас в этот бетонный саркофаг, в ясли Демона… Что у тебя в голове, женщина, что? У меня в церкви сидит жена и дочь, ждут моего возвращения, боясь, что в этот раз я точно не вернусь! Почему мне, черт побери, кажется, что все так и будет, а?!

- Тихо, - предостерег я, но мои товарищи не слушали.

- Я должна была, должна! – Келли истерически кричала, выпучив глаза. – Я столько времени провела в полной неопределенности, совершенно не зная, как прошел эксперимент, что случилось с моими коллегами, получилось ли у профессора! Я уже достаточно помогала общине, неужели и вы мне не могли помочь, помочь лишь увидеть!..

- Тихо! – уже крикнул я.

Джим хотел было яростно ответить, но замер и понял. Понял, что тоже слышит. Мерное шуршание. Как трущиеся друг об друга листы бумаги… Когда мы развернулись, было уже поздно. Огромная трехметровая фигура, словно сотканная из тени, в которой тонул свет фонарей, стояла за нами. Отдаленно напоминающая человека, но совершенно лишенная пропорций, больше бесформенная, нежели определенная. Невероятная. Непонятная. Пугающая.

Келли набрала в легкие побольше воздуха и закричала:

- Бегит…

Было поздно. Прежде чем она успела закончить, Демон дернул рукой, и девушка с отвратительным хрустом полетела к стене, глухо ударилась о нее, но не упала. Джим вырвал пистолет из кобуры и выстрелил в Демона. Впечатление было такое, будто он стрелял в воду – никакого эффекта.

- Хватай Келли и бежим, быстрее!

- Нет! Уже поздно!

 Она не упала на землю только потому, что висела на толстом куске арматуры, торчащей из бетонного блока с пробитого потолка. Железный прут воткнулся ей в спину и вышел через живот - ранение смертельное. Она чуть приоткрыла рот и еле слышно произнесла:

- Бегите, ради меня.

Наверняка она хотела сказать мне что-то еще, но лишь грустно улыбнулась. Схватив командира за рукав, я понесся так быстро по лестнице, как только мог. Джим дышал совсем тяжело, когда выбрались на поверхность.

- Командир! Помнишь машину перед музеем? Давай туда, быстро, она на ходу, я смогу завести! Оторвемся!

Мужчина лишь слабо кивнул в ответ, вытирая с блестящего лба пот. Колени жутко болели, икры и бедра стали неподъемно тяжелыми, в легких горел огонь, но мы бежали. Бежали, бежали, бежали. Шуршание за нашей спиной не прекращалось, становилось все ближе и ближе. Сердце отбивало бешенный ритм, страх подступал к горлу вместе с рвотой, ужас и бескрайние отчаяние колдовским варевом бурлили где-то в желудке. Но мы бежали.

Внедорожник показался впереди. Мы, не смея оглядываться, запрыгнули в автомобиль, я вырвал кусок приборной панели под рулем.

- Давай, давай, давай! – трясущимися, непослушными, онемевшими пальцами я соединял провода, судорожно выжимая педаль газа.

Внезапно, двигатель взревел, я отпустил сцепление и джип рванул с места так, что вжало в сидения. Джон был бледен как смерть, но в этот момент на его лице показалась неуверенная улыбка. Улицы проносились мимо, я едва успевал выкручивать руль, минуя мусор, разбросанный по дороге, в темноте ничего не было видно.

- Успели… - прошептал командир. – Мы успели.

Не прошло и минуты, как что-то под капотом зафыркало, весь корпус задребезжал, затрясся. Скорость стала постепенно падать.

- Топливо, - понял я. – Кончилось.

Раздался скрежет, оглушающий треск, на секунду вокруг стало темно, затем я осознал себя, летящим в одной из половин машины в неизвестном направлении. Я едва успел сгруппироваться, как последовал удар. Меня бросило, закрутило, шмякнуло об асфальт, снова полет, снова удар.

Темнота.

Боль в ребрах и руке.

Вставай!

Я открыл глаза, судорожно втянул воздух, рывком встал с земли, игнорируя невыносимую боль в неестественно вывернутой руке. Другая половина автомобиля врезалась в дом на противоположной стороне улицы и превратилась в кусок измятого, будто в прессе, метала. Где—то в этой искореженной куче я заметил фигуру Джона. Еле доковылял к нему. Шуршание ни на секунду не прекращалось.

Командиру пришлось совсем плохо: его зажало между сидением и приборной панелью, спина согнулась под ужасным углом. Вся голова его была в крови, она шла ото всюду: рот, нос, уши. Но он заговорил:

- Тим… Будь другом, прошу… В кармане… Антибиотики, нашел в магазине игрушек… Забрал себе, не положил в общак… И ананасы… Дочурка так их любит…

Он закашлялся, захрипел и замолк. Навсегда. Я развернулся и медленно побрел прочь, прижимая к груди смятую пачку таблеток и банку консервов. Сил не осталось, совсем. Организм полностью выработал свои ресурсы и больше не мог действовать. Боль все больше и больше обращала на себя внимание, полыхала белым ослепляющим пламенем в голове, кричала: «Я здесь, я пришла, ты должен страдать, заметь меня!». И я устал её игнорировать. Ноги подкосились, я рухнул на дорогу, дополз до фонарного столба и, опираясь на него спиной, сел. Пришла запоздалая мысль, что вокруг слишком темно, фонарик не работает.  Я усмехнулся и забросил последнее проявление инстинкта сохранения в дальний уголок сознания.

Я думал, что очнулся от эмоциональной комы, когда меня вытащили из своей квартиры. Нет. Тогда я лишь глубже впал в нее, позволил сменить инстинктам разум, стал безвольным, бесполезным куском мяса, который ни о чем, кроме собственной безопасно, больше не думал.

- Последнее желание жены? – просипел я. – Издеваешься?

Перед глазами возникли последние секунды жизни моей любимой, её губы, шепчущие: «Спасибо, что не оставил меня, Тим» и… И «Я люблю тебя». Не было никакой просьбы о выживании. И я заговорил сам с собой на этой пустой улице, посреди бесконечной ночи, будто это могло помочь успокоиться.

- Дурак. Дурак, идиот! Ради чего ты превратил себя в это? Ради того, чтобы Фрэнк, Келли и Джим погибли? Все эти люди, даже попав во временное ничто, остались людьми, они жили своими мыслями и желаниями, а ты превратился в зверя, в первобытное животное! Джим жил ради благополучия своей семьи, Келли – ради нераскрытой тайны Демона и, возможно, тебя самого, черт возьми, Фрэнк - ради удовольствия, пусть это и весьма сомнительное увлечение! А ради чего жил ты, Тим? Не-е-ет, дружище, ты не можешь применять к себе такое невероятное слово как «жизнь». Ты просто выживал. Как бездомная собака.

Шуршание было совсем рядом. В темноте тень было не различить, но я понимал, что осталось мне совсем чуть-чуть. Здоровой рукой я достал из-за пояса пистолет и взвел курок.

- Я, наверное, даже понимаю Хоукмана… Он сделал все, чтобы спасти дорогого ему человека, пусть это даже бы отправило город в ад… Профессор все равно оказался лучше меня, робота, запрограммированного на выживание, -  я приставил пистолет к виску. – Хватит, действительно, хватит, нужно было покончить со всем этим давно, еще в первый раз, как я притронулся к оружию. Прости меня, дорогая за то, что я так долго был не с тобой. Я так долго был словно мертв, но теперь я знаю, чего хочу, у меня есть последнее желание. Не позволю этой твари убить себя!

Я поднял голову и посмотрел на далекие и холодные звезды, такие прекрасные в своей недосягаемости. И улыбнулся впервые за долгие недели, возможно, даже годы. И почувствовал умиротворение, сбросив оковы ужаса и тревоги.

- Ты права Келли, небо Бесконечной Ночи действительно прекрасно.

Прогремел выстрел.

                            Море Грез

Валио О’Дэйн, посланник совета архимагов Кайна, пребывал далеко не в лучшем расположении духа, и с каждым часом серые тучи меланхолии окутывали его все плотнее. С самого утра он возился с большим увесистым фолиантом в потрескавшемся от времени кожаном переплете с серебряными петлями, пытаясь разгадать заклинание, превращающее слова в извивающихся на пергаменте червей. В итоге перед ним оказалось не что иное, как старательно замаскированная под древний гримуар книга учета зерна и прочих продуктов, отправленных из Теджуса в ближайшие поселения в последние годы войны с империей варваров хизари.

Маги Ордена, отступая под натиском врагов, наверняка унесли с собой или уничтожили все ценное, оставляя позади лишь бесполезные хозяйственные книги и сборники низкосортной поэзии. Валио понимал, что винить их как минимум глупо, но ничего не мог с собой поделать.

Он рассеяно листал том, раздумывая, как лучше составить письмо в столицу.

Магистр Мелаин, его учитель, чётко распорядился представлять отчет о проведенных поисках раз в четыре дня, и последнее письмо следовало отправить еще вчера, но Валио решил повременить, понадеявшись на пылящийся на дальних стеллажах заброшенной библиотеки фолиант.

Только подумать, вместо описания процесса создания летающих кораблей, которое так надеялся найти молодой маг, таблицы с зерном, ячменем и кукурузой! Возможно, спустя несколько лет он будет рассказывать эту историю со смехом, потягивая осенний эль в кругу друзей, но сейчас, сидя за большим дубовым столом под висящими у потолка светильниками, в окружении длинных, преимущественно пустых стеллажей для книг, даже улыбнуться было тяжело.

Как неприятно ни было бы признавать свою беспомощность, больше тянуть нельзя.

Валио достал из внутреннего кармана плаща, висящего на резной спинке стула, чистый лист и быстро набросал несколько строк, заверяя магистра и весь совет в тщательности своих поисков, и выражая искреннее сожаление в отношении их безрезультатности. Не забыл он и упомянуть, что еще далеко не все книги исследованы. Сам маг не верил, что сможет найти хоть что-то стоящее, с чем не стыдно будет вернуться в Кайн, но и признавать поражение не спешил.

Он задумался, стоит ли упоминать записи на неизвестном языке, которые он обнаружил в нескольких томах, содержащих древние мифы и сказания. Сам он знал почти все диалекты некогда великой империи магов Наари, и мог распознать остальные, но оставленные неведомой рукой записи являлись загадкой для него. Может это даже был язык хизари. Хотя, доберись варвары до библиотеки, вряд ли бы они оставили ее в таком хорошем состоянии. Скорее всего, записи принадлежали какому-нибудь странствующему волшебнику, не посчитавшему нужным отчитаться о своих похождениях перед советом или внести запись в архив.

В любом случае, подумал Валио, если он совсем ничего не найдет, упоминание этих записей покажет, что он на самом деле искал, а не бездельничал целый месяц.

Закончив письмо, он аккуратно сложил пергамент, и, отложив перо, достал из ножен на поясе небольшой кинжал с тонким лезвием. Кинжал достался ему от отца и представлял собой реликвию их семьи, хотя и не обладал магическими свойствами, и его рукоятка не была инкрустирована драгоценными камнями. Лезвие было куда дороже любых камней, ведь выковали его еще до столкновения миров, забросивших волшебников и чародеев в чужую им вселенную.

Валио быстрым привычным движением провел острием кинжала по безымянному пальцу и несколько капель крови упали на пергамент. Спрятав кинжал, он опустил на темнее пятно отполированный тигровый глаз, самоцвет, с помощью которого фокусировал энергию, и прошептал простое заклинание. Пятно крови тут же начало расти в размерах, и скрыло всю поверхность пергамента. Валио поднял руку, и красная субстанция потянулась следом за камнем, словно карамель в руках кондитера в магазине сладостей Кайна.

Сперва проступили сложенные крылья, потом стал виден хвост и, наконец, изящная голова с глазами-бусинками и загнутым клювом.

Валио провел пальцами по теплым перьям кроваво-красного ястреба, улыбнулся, когда птица дотронулась до его пальцев клювом, и произнес слова напутствия.

Ястреб тут же расправил крылья и вылетел в открытое окно библиотеки, сделал несколько кругов над башней Ордена, и скрылся среди тяжелых серых туч.

Валио невольно подумал, каковы успехи у других юных магов.

Несколько недель назад восьмерых лучшим выпускников этого года, пятерых юношей и трех девушек, по одному от каждой школы Кайна, собрали в хрустальном зале башни совета, где они предстали перед самим архонтом. Среди восьми был и Валио О’Дэйн. Им назвали восемь городов, с которыми удалось заново установить связь за последний год, и где существовали башни Ордена, небольшие копии главной башни. Восемь лучиков надежды, восемь, пусть и крошечных, но шансов восстановить частицу утерянных во время войны знаний. Подошло бы что угодно – описание алмазных големов, мемуары наездников драконов, основы выращивания снарков, или же, о чем боялись говорить даже архимаги, чтобы не спугнуть удачу, гремуары с заклинаниями магии перемещения.

Теджус казался самым многообещающим вариантом, и, на зависть остальным, достался он именно Валио. Небольшой городок находился у самой границы, у черты, разделяющей две империи, и здесь мастера древности возвели одну из семи воздушных верфей. Четыре, известные магам, находились в самых больших городах Наари, в том числе в Кайне и преданной огню старой столице Элум. Местоположение двоих так и оставалось загадкой, и седьмая здесь, в Теджусе. Сам магистр Мелаин, всегда хмурый, скупой на любые похвалы старик, сказал, что здесь может найтись что-то очень интересное.

Конечно, подумал Валио, никто не станет его винить, упрекать в бездеятельности или недостаточности усилий. Еще никогда подобные экспедиции не приносили желаемого результата. Но и быть одним из многих неудачников он совсем не хотел.

Желая отогнать безрадостные мысли, он убрал фолиант и наугад взял с полки новую книгу. Слова в ней оставались на положенных им местах, но напоминали детские рисунки, лишенные всякого смысла.

Валио едва сдержался, чтобы не забросить книгу подальше, поддавшись вспышке ярости.

Кто же мог подумать, что золой город Элум с его многочисленными шпилями, пронизывающими звездное небо, высокими сверкающими стенами и тончайшими, словно из стекла, мостами, повисшими над бездной, с его многочисленными лабораториями и библиотеками, где маги хранили все свои знания, накопленные за тысячи лет, окажется уязвимым перед адскими машинами хизари? А наследникам империи придется выискивать крошки знаний по отдаленным деревушкам?

Валио захлопнул книгу и поднялся. За глазными яблоками пульсировала боль, вызванная многочасовым разгадыванием символов, и сегодня он уже ничего не сможет сделать.

По крутой винтовой лестнице он спустился на первый этаж башни и вышел на улицу. В лицо тут же ударил порыв ветра, небо встретило его отвратительным моросящим дождиком. Сотворив вокруг себя невидимый щит чтобы защититься хотя бы от влаги и плотнее запахнув плащ, он быстро зашагал по пустующим улочкам. Башня за его спиной, созданная с использованием магии пространства, выглядела стройной и высокой, ничем не выдавая взору, что в ней находится множество больших помещений.

Теджус, как многие другие города на бесчисленных холмах и в долинах Наари, на самом деле представлял собой сразу два поселения. Одно, построенное из камня, принадлежало магам и их свите, служителям Ордена и гвардейцам. В другом же в хижинах из дерева жили землепашцы и охотники.

Первое поселение пустовало вот уже сотню лет. Перед самым окончанием войны хизари начали наступление, используя все свои машины, и, что еще хуже, выращенных из плоти и крови по своему подобию тварей. Волшебникам не оставалось ничего иного, как отступать, бросив свои жилища, под защиту толстых стен городов, возвышающихся на вершинах гор.

Многие дома в городке были разрушены, на их местах зияли большие воронки, но остальные выглядели так, словно построены они не ранее чем прошлым летом. В годы расцвета Наари, даже после столкновения миров, сильных магов было так много, что они могли позволить себе тратить силы на возведение обычных жилищ, с досадой подумал Валио.

Двери все еще оставались открытыми, будто приглашая случайного путника войти и отдохнуть после длительной дороги, а в окнах по вечерам мелькали огни, напоминающие отблески огня камина. Но Валио знал, что все это уловка, жертвами которой должны стать возможные завоеватели, и за каждой дверью скрывалось заклинание, достаточно сильное, чтобы мгновенно убить человека. Староста Теджуса, бодрый старичок, назвавшийся Хассом, рассказывал о смельчаках, которые, игнорируя опасность, каждый год пытались найти в домах сокровища, и навечно оставались там.

Валио, миновав последние жилища, вышел на развилку. По правую руку на фоне леса и полей темнело поселение, на улицах мелькали силуэты селян, до мага доносилось ржание коня. Приближалось время сбора урожая, и в этом году Хасс собирался возобновить торговлю с другими городами. Староста и разместил у себя гостя, отдав лучшую комнату в своем доме, определенно рассчитывая, что в благодарность за него замолвят словечко в столице. При каждой встрече, старик кланялся так низко, что Валио видел, как блестит на солнце лысина на его затылке, и обращался к нему не иначе как “мэтр”, хотя сам был едва ли не втрое старше.

Валио же чувствовал себя ужасно неловко, но еще больше ему было не по себе, когда на него оглядывались на улицах и перешептывались за спинами. Хотя они и пришли из одного мира, сотня лет раздельной жизни сделала их чужаками. Для жителей Теджуса магия была немногим понятней технологий хизари, хотя многие из них могли силой мысли зажечь сухую траву или остудить слишком горячее питье. Ловушки же в сером городе, лишающие их братьев, мужей и кормильцев, пусть и слишком самонадеянных, были куда более реальными, чем далекие белые башни Кайна. Конечно, они ничего ему не говорили и никак не высказывали свои опасения, но в каждом слове Валио в равной мере слышал почтение и страх, и не знал, что беспокоит его больше.

Единственными, кто искренне радовался его появлению, были детишки. Каждый день они собирались вокруг него и просили показать фокус, который состоял всего лишь из нескольких столбов пламени, нацеленных в небо. В некоторых детях он определенно чувствовал волшебные задатки.

Может, стоит подготовить для совета список самых способных, как кандидатов на вступление в школы?

Раздумывая над этим, Валио повернул в противоположную сторону, на заросшую травой дорожку, и начал пониматься вверх. Вскоре над его головой сомкнулись кроны деревьев, и стало почти темно, лишь сквозь многочисленные щели в листве пробивался серый свет, но идти было легко. Когда-то здесь проходила широкая дорога из полированного камня, ведущая к воздушному причалу на вершине горного хребта. Пусть камни и занесло тонким слоем земли и создавалось впечатление, что он идет по звериной тропе, заблудиться было бы очень сложно.

Иногда попадались засохшие деревья, пораженные боевыми заклинаниями, другие же были разворочены снарядами. Под толстым стволом векового дуба виднелась человеческая фигура, оплетенная лианами, если только бывают люди восьми футов ростом. Голем из стали, верный слуга заклинателей-кукловодов, оживленный с помощью магии, так и не сумел покинуть поле боя. Его голову, способную выдержать вес, от которого человеческое тело превратилось бы в лепешку, некая сила расколола надвое, и Валио определенно не хотел бы повстречаться с обладателем этой силы.

Он постоянно слышал шелест вокруг, и иногда самоцвет на запястье теплел, сигнализируя о приближении магии, но это всего лишь одичалые снарки, некогда послушные магические зверушки, созданные в незапамятные времена, хотели посмотреть, кто беспокоит их покой. Только драконидов стоило опасаться магу, но их приближение он почувствовал бы заранее. Бескрылые, располневшие и глупые потомки величественных драконов редко покидали свои пещеры на вершинах гор.

Тигровый глаз, который он, как и остальные ученики нашел в пещерах под Кайном и настроил на себя, едва вступив в школу, Валио носил на специальном ремешке на запястье. Другие маги любили помещать свои камни в посохи или мантии, гвардейцы – в эфесы мечей, по Валио предпочитал, чтобы его самоцвет всегда находился под рукой.

Путь через лес занял у него минут сорок, за это время дождь прекратился, и небо понемногу просветлялось. На очистившемся от туч горизонте уже виднелось оранжевые закатные лучи, хотя самого солнца еще видно не было.

Дорога заканчивалась у небольшой поляны, а дальше – пустота.

Валио привык к горным пейзажам, он родился и всегда жил в подобных местах, но до посещения Теджуса никогда не видел таких огромных долин. Противоположная горная гряда казалась исполинской зеленой стеной, за ней простирались бескрайние равнины, владения хизари. Саму же долину, подобно громадной чаше, заполнял клубящийся постоянно пребывающий в движении и принимающий самые невероятные формы туман, непроницаемый ни для солнечных лучей, ни для магии. Могло сложиться впечатление, что скрытая от взора земля находится близко, но Валио знал, что глубина моря – тысячи футов.

Магистры академии называли такие места морями кошмаров, но учитель Мелаин, и, следом за ним Валио, предпочитали другое именование – моря грез.

Иногда из тумана возникали иллюзии, отражения битв древности, едва различимые на фоне гор. Валио увидел подобную иллюзию в первый же день в Теджусе, как только вышел на поляну, некогда бывшую площадью у воздушного причала. Это был пришвартованный призрачный корабль из черного дерева с огромными парусами. По едва различимым в утреннем воздухе трапам поднимались шеренги гвардейцев, чтобы вскоре вступить в бой в долине. Тогда Валио воспринял видение как хороший знак, сейчас же думал, не был ли он насмешкой судьбы, как и сегодняшняя книга.

Во всей империи осталось несколько действующих кораблей, да и те не могли уже подняться в воздух, их кристаллы угасали, а как создавать новые никто не знал.

От причала остался лишь небольшой каменный язык, нависший над бездной, и опорные столбы, торчащие из уходящих вниз, подобно лестнице великанов, уступов. В сотне метров слева, выше по склону, на каменной площадке одиноко стояли четыре тонких шпиля из черного стекла, используемых магами для наблюдения за окрестностями. Там раньше находился замок-аванпост, защищающий верфь и город, но огонь хизари уничтожил каменные стены, оставив лишь несколько шпилей.

Валио пересек поляну-площадь, прислушиваясь, как постукивают его каблуки о камни, и остановился в нескольких футах от обрыва. Тигровый глаз защищал его от любых наваждений, но зря рисковать совсем не хотелось.

На одном из уступов, последнем, у самого моря грез, виднелся большой черный крест, время от времени утопающий в тумане. Его там определенно не могли оставить жители Теджуса, они боялись приближаться к морю даже больше, чем соваться в брошенный город магов.

Увидев крест впервые, Валио принял его за один из символов идола, которому поклонялись некоторые хизари, но позже он убедился, что крест не имел никакого отношения к религии. Его использовали по прямому назначению – распяли там человека, или, по крайней мере, существо с двумя руками и ногами. Ветер трепал остатки его мантии и Валио видел едва заметное магическое облако, все еще окутывающее тело. Скорее всего, его убили во времена войны, а остатки магии в камне бедолаги уберегли его тело от полного исчезновения под ветром и дождем.

Валио уже хотел идти обратно в деревню, когда увидел темное пятно, движущееся сквозь туман.

Тень стремительно неслась в сторону дальней гряды, и, хотя и казалась все меньше из-за возрастающего расстояния, становилась четче. Маг рефлекторно дернул за ремешок и крепко сжал скользнувший в ладонь тигровый глаз, не отрывая взгляд от пятна. Он старался дышать как можно тише, словно мог испугать иллюзию.

У самой скалы тень превратилась в точку, почти исчезла, и вдруг из тумана вырвался дракон.

Даже зная, что видит лишь иллюзию, отражение прошлого, Валио не мог поверить своим глазам. Раньше он видел летающих ящеров лишь на рисунках, почти все они были перебиты во время войны. Уцелевшие же перестали доверять людям, и укрылись на горных вершинах под охраной слуг драконидов.

Дракон совсем не казался призраком, его идеально гладкая чешуя переливалась белым и золотым, словно во времена его полета ярко светило солнце. Он быстро набирал высоту. Несколько взмахов сильных крыльев, и он поравнялся с заснеженными горными вершинами. И в этот же момент из тумана вырвались его преследователи – две машины из металла, напоминающие ястребов со сложенными крыльями, они стремительно сокращали расстояние, оставляя за собой длинные огненные хвосты.

Всадник, кем бы он ни был, знал о преследователях. Дракон, расправив крылья, на мгновение замер на месте, и этого мгновения хватило, чтобы стальные птицы пронеслись мимо. Одна из них тут же вспыхнула, поглощенная огненным дыханием ящера, и пылающим шаром рухнула по другую сторону горного хребта. Другая машина увернулась, но теперь уже она была жертвой.

Задержав дыхание, Валио наблюдал, как они снова опустились к лесу, и летели над самыми верхушками сосен. Птица хизари каждый раз уворачивалась от огненных шаров, но дракон и не думал прекращать преследование. Отстраненно маг подумал, что они летят прямо на него, но не пошевелился, лишь приподнял руки, когда казалось, что они вот-вот пронесутся над его головой. И когда он уже мог различить силуэт всадника на спине дракона, они оба растворились, как дымка растворяется над озером, и только легкий ветерок коснулся волос мага.

Лишь там, где дыхание дракона испепелило деревья десятилетия назад, зияли черные прорехи в зеленом ковре. Единственное подтверждение, что увиденное не было лишь плодом его воображения.

Валио сделал глубокий вдох, и только сейчас почувствовал, что его камень яростно мечется в сжатой ладони подобно пойманному шершню, предупреждая об опасности. Лишь однажды он сталкивался с подобным, когда только осваивали азы управления водой, и в тот раз он чуть не погиб. Подкравшийся сзади донован, помесь тигра и медведя, одним ударом сломал ему руку и несколько ребер, и наверняка прикончил бы, если бы не пришедший на помощь Мелаин.

Сейчас же Валио О’Дэйн был совершенно один.

Он медленно повернулся, пытаясь припомнить самое сильное заклинание, что успел выучить за свою недолгую жизнь, и почувствовал, как холодные длинные пальцы ужаса сжали его сердце.

У края поляны, в тени деревьев, стояла фигура, отдаленно напоминающая человека, высотой никак не меньше десятка футов, а то и много больше.

Все тело покрывала серебристая с красным блестящая броня, лицо, спрятано под серебряной маской, лишь четыре прорези-глазницы виднелись на ее ровной поверхности. Слишком длинные руки и ноги, непропорционально большая грудь могли бы принадлежать голему, но в существе не ощущалось магии, без которой голем был бы лишь грудой камней или стали. В правой руке оно сжимало рукоять не то секиры, не то алебарды, заброшенной на плечо. Массивным лезвием, казалось, вполне можно перерубить надвое человека. Или же размозжить стальную голову голема.

Валио не сомневался ни секунды, что пред ним – синдерид, самое ужасное оружие империи хизари. Выращенные в специальных резервуарах подобно тому, как человек растет в утробе матери, синдерид не знали ни жалости, ни сочувствия, ни сомнений, зато обладали хитрым разумом, и у них были всего две цели. Слушаться создателя и убивать всех, в ком они чувствовали магические способности.

Только вот живых синдерид не видели уже больше пятидесяти лет, да и то далеко на западе, где еще продолжались стычки между отдельными городами. Не был ли этот воин древности иллюзией?

Разум Валио уцепился за эту мысль, словно за соломинку. Море грез показало ему дракона, так почему бы не показать и чудовище? Но могла ли иллюзия обмануть магический кристалл, который всегда чувствует грозящую хозяину опасность? Маг медленно поднял правую руку, окутанную сиянием, сделал несколько шагов назад, чтобы увеличить расстояние до синдерид, и начал шептать заклинание, рассеивающее любые иллюзии.

В этот же момент, словно прочитав его мысли, великан сделал шаг вперед. Всего один шаг, но размером с три шага мага. Несколько веток хрустнули под его массивной стопой. В его намерениях сомневаться не приходилось.

Валио среагировал молниеносно. Он произнес другое заклинание, куда проще, одно из первых, что выучил в школе. Из сжатого кулака тут же вырвался золотистый шар и полетел в голову врагу. Но великан лишь заслонил лицо ладонью, и шар с громким хлопком исчез, оставив после себя едва заметное темное пятно на серебристой броне. Он сделал еще один шаг, и сократил первоначальное расстояние до мага уже на треть.

– Что будешь делать, волшебник?

Спокойный, скучающий голос раздался в мозгу Валио, миновав уши, маска со щелями-глазницами склонилась набок, словно в раздумии. Значит, сказки о том, что хизари научились проникать в сознание не такие уж сказки.

– Остановись! – Валио попытался выкрикнуть первое, что пришло на ум, но услышал лишь свой сдавленный шепот.

Да и зачем синдерид останавливаться? Никакая магия не могла навредить ему, разве что скала, обрушенная на голову.

Валио почувствовал, что вот-вот броситься бежать, поддавшись панике, но понимал, что тогда он точно погибнет. Стоит сделать шаг в сторону и лезвие секиры достанет его. Рефлекторно он сделал еще шаг назад, отвечая тем самым на очередной шаг противника. А что если попытаться сбросить его воздушным вихрем со скалы? Довольно глупая идея, учитывая размер великана, но лучше, чем ничего.

Синдерид перехватил древко секиры ровно посередине, и, словно играя, сделал широкий замах. На мгновение поддавшись страху, Валио отскочил назад и только сейчас вспомнил, что за ним обрыв.

Его левая нога все еще стояла на твердой земле, но вот правая повисла в воздухе.

Все мысли о чудовище тут же вылетели из головы.

Валио отчаянно замахал руками, пытаясь балансировать на одной ноге, плащ тянул его вниз, но магу все же удалось не улететь в бездну. Он замер и подумал, что нужно податься вперед и упасть на поросшую травой брусчатку, когда сапог на левой ноге заскользил на мокром от дождя камне, и Валио сорвался вниз.

Жизнь ему спасло то, что он приземлился на первую ступень-уступ, опоясывающую площадку несколькими футами ниже. Но приземлился крайне неудачно, правое колено тут же полыхнуло болью, и, вскрикнув, он покатился по уступу и снова оказался в воздухе.

Из легких вышибло весь воздух, когда он рухнул на следующую ступень, а ушибленное колено снова встретилось с твердой скалой.

Последним, что увидел Валио перед тем, как потерять сознание от боли, был черный крест, очутившийся совсем рядом, и длинная оборванная ветрами мантия распятого на нем мага.    

*   *   *

Первый раз Валио пришел в себя всего на несколько секунд. Этого хватило, чтобы увидеть комнату, скрытую полумраком. Длинные тонкие полосы света блестели на стенах и мебели, словно пробиваясь сквозь листву. Он подумал, что попал домой, и удивился, как это возможно, ведь совсем недавно он был в пяти днях пути от родного города. Валио попытался осмотреться, желая увидеть источник света, и тут же костлявые пальцы боли уцепились в ногу.  Маг потерял сознание.

Во сне он несколько раз видел свой дом.

Сперва его привезли домой на повозке, искалеченного и неспособного передвигаться самостоятельно. Мать все время сидела над ним и что-то шептала, отец проклинал магистра и архимагов, отправивших единственного сына в такое опасное путешествие.

Валио пытался сказать, что с ним все нормально, что ему лишь нужно время, чтобы прийти в себя, потянулся к матери, и боль каленым железом снова пронзила ноги.

Второй раз снилось, будто Теджус ему лишь привиделась, как и окончание школы, а донован, напавший на него в детстве, покалечил его куда сильнее.

Другие сны напоминали рассказы из прошлого, он видел древние битвы, где участвовали не один, а десятки и сотни драконов и летающих кораблей. Они сражались с настоящими крепостями, парящими среди облаков, и их противостоянию не было конца.

Но чаще всего он видел лишь поток совершенно бессвязных картинок.

Кто-то определенно присматривал за ним. Каждый раз, стоило ему пошевелиться в бреду, как боль в ноге и спине напоминала о себе, и прохладные ласковые пальцы тут же прикасались к его лицу, их кончики скользили по коже, по лбу и щекам. Он слышал, как неизвестный голос шепчет заклинание, и боль уходила. Появление такой желанной руки казалось невозможным, и в то же время самым реальным.

Когда же он открыл глаза и впервые осмысленно осмотрелся, понял, что совсем не дома. У его семьи никогда не было такого большого шкафа, еще большего зеркала, стоящего напротив кровати, да и самой кровати с резными столбиками по углам он не припоминал.

Окно прикрывали темные шторы, пропуская лишь несколько солнечных лучей. Света хватало, чтобы различить предметы мебели, но не более того. Сколько дней прошло с момента его падения, которое маг помнил на удивление четко, он не знал.

– Наконец-то ты очнулся, – раздался из угла комнаты, куда не доставал свет, тихий приятный голос. Тот  самый, что произносил заклинание, прогоняющее боль.

На мгновение перед Валио возник образ чудовища, едва не убившего его на поляне, ведь синдерид умел говорить с ним силой мысли, как кукловоды разговаривают со своими големами. Но в стоящем в углу кресле сидела девушка. Она подошла к кровати и положила ладонь на лоб мага, ее пальцы были такими же нежными и прохладными, как и во снах.

– Я уже начинала волноваться, не подвели ли меня лекарства Мориана. Но, похоже, он как всегда оказался прав. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Хорошо. Но где я? И кто ты?

Валио замолчал, испугавшись, что девушка посчитает его вопрос слишком резким. Но незнакомка отошла на несколько шагов от кровати и чуть заметно склонила голову.

– Шеанна Алдум. Мы в доме моего отца, мага Ордена.

Несколько лучей солнца упали на ее лицо, и Валио увидел маленький вздернутый носик, тонкие выразительные губы и большие глаза.

– Друзья могут называть меня просто Шен, никогда не понимала, в чем красота длинных имен. К тебе это тоже относится.

Она тихо рассмеялась и снова подошла к нему.

– А ты кто? Странствующий маг?

– Нет, совсем нет. Меня зовут Валио, совет Кайна отправил меня… – он прикусил язык, но девушка не заметила этого.

Может ли он доверять Шеанне? Ее имя казалось ему смутно знакомым, он определенно не раз слышал его в Кайне, и наверняка портрет ее отца висел в хрустальной башне, но не врет ли она? Маг решил, что пока что слишком мало знает, чтобы делать выводы.

– Так ты на самом деле из Кайна? Я сразу так подумала, но сомневалась. Не часто встретишь в наших местах других магов.

– В наших местах – это где? Я не помню долгой дороги. Наверное, был без сознания…

– Никакой дороги и не было. Мориан нашел тебя недалеко от дома, а до Теджуса отсюда не более часу ходу. О, совсем забыла, попытайся не уснуть, пока я не вернусь!

Шен вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь, оставив удивленного мага наедине.

Не более часу ходу, сказала девушка, но как такое могло быть? В округе наверняка нет ни одного большого дома, не считая брошенных жилищ магов. И возле воздушной верфи уж точно он не видел ни одного особняка, лишь бескрайний лес и развалины небольшого замка.

Неужели она все-таки соврала?

Вспомнив верфь, Валио подумал о синдерид. Сейчас он не сомневался, что великан был детищем моря грез, как и дракон. Ведь он наверняка прикончил бы мага. Кроме того, если бы в округе рыскало столь опасное существо, Хасс наверняка предупредил бы гостя. Или отправил бы письмо в Кайн, и архимаги тут же примчались бы ловить создание хизари, прихватив с собой несколько десяткой гвардейцев. Значит, все это ему лишь привиделось.

Но вот в реальности падения сомневаться не приходилось.

Валио прислушался, не возвращается ли девушка и осторожно откинул тонкое одеяло. Приподнявшись на локтях, он посмотрел на свое тело, готовясь к худшему. Поврежденным оказалось лишь колено, оно напоминало большой мыльный шар, порезы на ладонях и локтях выглядели совсем незначительными. Кто-то раздел его до нижней рубахи, и мысль, что это могла сделать Шен, будоражила его разум и казалась еще более нереальной, чем живой синдерид.

Тихо скрипнув, дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы девушка вошла в комнату, держа в руках поднос, который поставила на небольшой столик у кровати. Тяжеля дверь закрылась за ее спиной.

– Сейчас я помогу тебе сесть, – сказала она.

Вопреки ожиданиям, боль, вспыхнувшая в колене, когда он пошевелился,  оказалась вполне терпимой, только отвратительный зуд появился в ноге. Валио прислонился спиной к спинке кровати.

– Тебе помочь, или сам справишься?

– Думаю, на это мне хватит сил, – смущенно ответил он, принимая из рук Шен деревянную миску.

Куриный бульон в миске был теплым, но совсем не горячим. Едва попробовав, он понял, что голоден как волк. Совершенно забыв о ложке, Валио прижал миску к губам и в несколько больших глотков опустошил ее.

Даже в полутьме было заметно, как расширились глаза Шен.

– Прости, – проговорил он, чувствуя себя ужасно неловко. – Знаю, очень некрасиво… Спасибо большое.

Девушка снова рассмеялась, прикрыв рот кулачком.

– Все в порядке. Думаю, это лучший комплимент моим кулинарным навыкам.

Валио не знал, что ответить, и молча протянул ей пустую миску. При этом он повернул запястье так, чтобы словно невзначай прикоснуться к ее пальцам. Она не заметила этого или же не подала виду.

Шен помогла ему лечь, и он почувствовал, что вот-вот уснет.

– Шен, – произнес он, – нельзя ли как-то сообщить в город, старосте Хассу, что со мной все в порядке? Наверное, он беспокоится.

– Посмотрю, может и получится, – после недолгого раздумья ответила она и вышла из комнаты.

Шеанна Алдум. Он несколько раз мысленно повторил это имя, пытаясь вспомнить хоть что-то. Двенадцатилетняя девчушка, стоящая перед заполненной аудиторией, этот образ всплыл из глубин его памяти, но ни где это происходило, ни кем она была, он не знал.

*   *   *

Вопреки ожиданиям, сюртук оказался почти в пору, только в плечах немного великоват. Валио критично посмотрел на свое отражение в зеркале и тихо хмыкнул. Такую одежду он никогда не видел раньше, ни в городах, ни в самых отдаленных деревнях. Большинство пуговиц из черного металла были исключительно украшением, а высокий воротник доставал до подбородка. Два небольших ремешка на сюртуке наверняка предназначались для ножен, но маленький кинжал смотрелся бы на нем смешно, и маг решил спрятать клинок во внутренний карман.  

Проснулся он уже ночью. Кто-то заранее отодвинул в сторону шторы, и сквозь большое окно в комнату заглядывала почти полная луна. Под потолком зависли в воздухе несколько светильников. На этот раз в комнате кроме мага больше никого не было, только странный наряд лежал в ногах кровати и на столике поднос с большим куском мясного пирога и записка, состоявшая из одного предложения: “Как только проснешься, одевайся и спускайся к нам. Шен”. Пирог, как и бульон днем, он проглотил моментально, но послание озадачило мага.

Он слышал музыку, играющую в доме, иногда различал отдаленный смех.

Нога выглядела совсем не так, как он запомнил. Вздутие полностью исчезло, и лишь большой синяк темнел на колене, словно с момента предыдущего пробуждения прошло несколько дней, а не часов. За небольшой дверью он обнаружил ванную, где сразу же умылся.

Самый большой сюрприз ожидал его за окном. В свете луны он отчетливо видел бескрайний туман, клубящийся в долине, и длинные черные полосы, оставленные драконом на склоне справа. Значит, он и правда совсем недалеко от Теджуса. Это одновременно обрадовало и озадачило. Обрадовало потому, что Шен не врала, когда сказала, что до деревушки рукой подать, но маг за несколько недель, проведенных в Теджусе, определенно заметил бы дом у самого моря.

Валио еще раз взглянул в зеркало и решил все-таки исполнить просьбу Шен, высказанную в записке. Других вариантов у него не оставалось. Старую одежду он не нашел, наверняка она порвалась при падении с обрыва. Зато несколько золотых, что он носил с собой, чистые листы пергамента и кинжал в ножнах лежали на столике. Он подумал, стоит ли написать учителю о произошедшем, но, поддавшись сомнению, решил повременить. О чем он мог писать? Все его письмо состояло бы лишь из неопределенных догадок, за которые его наверняка ждал бы выговор после возвращения домой. Сперва следовало осмотреться.

По привычке проверив, крепко ли держится тигровый глаз на запястье, Валио вышел из комнаты.

За дверью находился коридор, уходящий в обе стороны. Окон здесь не было, но магические светильники, прикрепленные к стенам, давали достаточно света, чтобы видеть, что под ногами. Смех и музыка доносились справа, туда и направился маг.

Миновав несколько дверей, он вышел к мраморной лестнице, полукругом спускавшейся на первый этаж. В центре же полукруга, словно дерево, из пола торчал полированный столб из черного стекла. Валио сразу понял, где находится. Особняк построили на развалинах аванпоста магов, магическое эхо от столбов помогало скрыть дом, поэтому снаружи он и видел лишь руины. Для этого потребовалось бы немалая сила. Скрыть от глаз посторонних небольшой дом смог бы и ученик, но на очень короткий срок. Конечно, иллюзия могла питаться от столбов, но, чтобы направить их энергию в нужное русло, необходимы знания и умения, присущие далеко не всем магистрам.

Новое открытие совершенно запутало Валио. Зачем кому-то из Кайна строить здесь дом, а потом укрываться от остальных?

Из большого круглого зала с лестницей в разные части дома вели несколько дверей и широкий коридор, откуда и слышалась музыка. Но куда больше мага заинтересовали  большие картины, висящие на стенах. На одной художник изобразил пару. Девушку Валио узнал сразу, – это была Шеанна. В простом, но красивом платье без рукавов и с распущенными светлыми волосами. Молодой мужчина, обнимающий ее, носил сюртук, похожий на тот, что был на Валио. Неожиданно для себя маг почувствовал болезненный укол ревности, видя, как мужчина сжимает ладонь Шен, прикосновение которой он чувствовал во сне. Он понял, что пытается представить себе, что это к его груди прижимается улыбающаяся девушка, и как он сам выглядел бы на месте незнакомца.

Валио поспешно отошел от холста.

Следующая картина ошеломила его значительно сильнее. Седовласого мужчину в темной мантии, отброшенной за спину, он не раз встречал на улицах Кайна, когда был еще совсем мальчишкой. Позже, в школе, едва ли не каждый день видел его портрет рядом с самыми известными архимагами и архонтами. Художнику удалось передать цепкий, но в то же время совсем не высокомерный взгляд волшебника и улыбку, затрагивающую кончики его губ.

Левиль Алдум, изображенный на картине, которого часто называли непокорным архимагом, исчез из Кайна семь лет назад. Вместе с ним его дочь и несколько приближенных слуг.

Левиль, единственный из членов совета и высших магов, терпеть не мог сидеть в своей башне и почти все время проводил в разъездах. Он искал фолианты с древними заклинаниями, погребенные под развалинами городов гремуары, и именно он десять лет назад впервые отправил выпускников школ магии обследовать старые башни Ордена. Нередко он игнорировал собрания совета, за что его и прозвали непокорным. По слухам, перед исчезновением он всерьез занялся летающими кораблями, и никто не сомневался, что вернется он не на лошадях или в паланкине на спине големов, а стоя на палубе корабля. Год его ждали, и каждый месяц находился выдумщик, рассказывающий, будто видел знаменитого Левиля в одном из городков. На второй год пошли слухи, будто он попался в ловушку драконидов, когда забрался слишком высоко на необследованные горные вершины, а спустя четыре года никто не сомневался в гибели непослушного архимага. Тонкая магическая нить, связывающая всех архимагов, разорвалась, и исчезновение Левиля стало одной из историй, которые любят рассказывать на затянувшихся занятиях и в тавернах.

Шеанна была его дочерью. Валио вспомнил, как видел ее в стенах школы, где отец согласился прочесть несколько лекций. Любознательная девочка тогда последовала за ним и рассчитывала спрятаться в первых рядах, но он быстро заметил ее. И, вместо того, чтобы отправить домой, представил ее, смущенную, перед всей аудиторией, как свое самое большое сокровище.

– Ты наконец-то спустился! – из коридора вышла Шен. – Я уже собиралась идти будить тебя. Ты чего так долго?

Валио взглянул на девушку и на несколько мгновений потерял дар речи. Сейчас девушка выглядела на несколько лет моложе мага. Днем она показалась ему симпатичной, но сейчас же выглядела настоящей красавицей. Золотистые волосы струились по плечам, обрамляя немного раскрасневшееся лицо. Тонкие губы чуть изогнуты в озорной улыбке, совсем как у отца. Светло-голубое платье доставало до пола, но при каждом шаге подол расходился в стороны, демонстрируя стройные ноги. Магический кристалл Шен, большой сапфир, цветом не отличающийся от ее глаз, висел на длинной золотой цепочке в глубоком вырезе платья и пульсировал в такт ее сердцебиению.

– Нравится? – спросила она. – Это платье Мориан подарил, специально на сегодняшний вечер. Идем, ты как раз вовремя. Все уже выпили достаточно, чтобы не быть скучными, но недостаточно для пошлостей.

Шен взяла его под руку, но Валио остался на месте.

– Что случилось? – спросила она.

Он на мгновение закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями, и сделал незаметный жест запястьем, тигровый глаз тут же скользнул в ладонь. Камень был немного теплым, предупреждая о присутствии магии, но это могло быть эхо от черного стекла или маскирующего дом заклинания.

Если тебе кажется, что жизнь прекрасна, присмотрись получше – ты определенно много чего упустил из виду. Так часто поговаривал магистр Мелаин. И, как бы хорошо он ни чувствовал себя в компании Шен, он не мог не видеть, насколько подозрительна ситуация. Он вспомнил рассказы о сиренах, которые сидели на скалах посреди морей родного мира Наари и завлекали моряков своей красотой, не была ли Шен такой же сиреной, творением магического моря?

– Почему ты не сказала, что твой отец – Левиль Алдум? – спросил он, пытаясь не вглядываться в глаза девушки, зная, что не сможет спорить с ней.

– Ты ни разу не спрашивал? – она пожала плечами. – Это так важно?

– Конечно, это очень важно. И как такое возможно, что я оправился всего за несколько часов? Я точно помню, что едва не сломал ногу, – он продолжал сыпать вопросами, чувствуя, что стоит ему остановиться, и он сделает все, что скажет обладательница прекрасных глаз. – Почему вы скрываете дом, кого вы боитесь или от кого прячетесь? Почему в Кайне никто не знает о том, где вы находитесь?

– Валио, – тихо произнесла она, прервав его.

Шен отпустила его руку и пересекла зал, подошла к одной из дверей, самой большой. Повернула ручку и дверь распахнулась, за ней виднелся лес. Каменная тропинка спускалась от дома вниз, к поляне с причалом.

– Я понимаю твое беспокойство. Если хочешь, иди, я не стану тебя удерживать. Никто не станет тебя преследовать, ты здесь гость, а не узник.

Ее тихий немного печальный голос мгновенно остудил его запал.

Он стоял, глядя на лес, сделал несколько шагов к двери и замер, почувствовав прохладное дуновение ночного ветерка. Над деревьями на фоне ночного неба виднелся серый дым, поднимающийся над Теджусом, и Валио подумал, что действительно может уйти. Уже сейчас он сможет вернуться в Кайн, гордо подняв голову, только известия о доме Левиля хватит, чтобы утереть нос остальным выпускникам.

Но тем самым не оставит ли он позади тот момент, когда в его жизни может произойти что-то действительно интересное, о чем пишут в книгах? Не сейчас ли следует идти вперед, не оглядываясь? Камень оставался недвижимым в его руке, и это окончательно убедило мага. Он решил рискнуть и отрицательно покачал головой.

– Хорошо, – Шен закрыла дверь и снова подошла к нему. – Все ответы на свои вопросы ты получишь, но чуть позже. В этом доме тебе ничто не угрожает. У меня к тебе есть только одна просьба. Можешь считать это благодарностью за то, что я сидела с тобой.

– Ты загоняешь меня в угол, – произнес он, и девушка лукаво улыбнулась. – Чем могу быть полезен?

– Это сущая мелочь, особенно для мага из Кайна. Идем со мной на бал. Я уже несколько лет ни с кем не танцевала.

Она снова взяла его под руку и повела по коридору. Яркий свет не позволял различить, что находится в конце, но музыка с каждым шагом звучала все громче.

– Бал? Но я никогда не был на балу, разве что в школе. Но разве там…

– Не волнуйся, на самом деле любой бал – это всего лишь притворство, где все делают вид, что рады видеть друг друга.

Теперь он мог различить большую стеклянную дверь, заменявшую стену и силуэты за ней.

– Разве твой, – он на мгновение замолчал, пытаясь подобрать правильное слово. – Разве твой муж не будет против, если увидит нас вот так? Я совсем не хочу, чтобы меня вызвали на дуэль…

– Мориан? О нет, об этом можешь не волноваться. Я даже знаю, что он скажет.

– И что же? – дверь неизбежно приближалась.

– Что банальная ревность слишком мелочна по сравнению с тем, что нас объединяет, –она остановилась перед самой дверью. – Готов?

– Нет, – искренне ответил Валио, подумав, что еще не поздно передумать и вернуться в деревушку.  

Дверь распахнулась.

Некоторые пары танцевали в центре ярко освещенного зала, но большинство небольшими группками стояли у стен, разговаривая. В дальнем углу находился оркестр.  Никто не играл на инструментах, – они парили в воздухе и наполняли зал музыкой без участия человека, совсем как на торжественных приемах в столице, куда отец несколько раз брал с собой маленького Валио.

Маг обрадовался, – никто не обратил внимания на их появление…

– Дамы и господа! – Воскликнула Шен, разговоры тут же прекратились, музыка притихла. – Позвольте представить вам сегодняшнего гостя, юного мага Валио О’Дэйна из древнего рода О’Дэйн, прибывшего к нам из Кайна!

Загнанный в угол Валио сделал шаг вперед и поклонился, пытаясь вспомнить хорошие манеры, что вбивали в головы выпускников школы на последних занятиях. Нужно ли что-то произносить, или поклона достаточно?

Несколько мучительно долгих секунд ничего не происходило, все смотрели на него, только скрипка продолжала свою песню. Валио почувствовал, что краснеет под взорами людей. И тут кто-то захлопал в ладоши, остальные тут же присоединились. Сзади послышался свист, потом еще, и маг подумал, что сейчас убежит, наплевав на все, но девушка крепко сжала его руку.

– Не обращай внимания, – процедила она сквозь зубы. – Это все его проделки, шутник-недоучка, я ему это припомню.

Аплодисменты утихли и о них тут же все забыли.

Шен сразу повела Валио в центр зала, где несколько пар возобновили свой танец.

– Стой, я же никогда не танцевал, разве что когда напился с друзьями, но тогда мы были в таверне, совсем не…

– А ты и сейчас представь себе, что мы в таверне. Поверь, никакой разницы. Бери мою руку, вот так, теперь ладонь клади на талию…

Первые несколько па показались Валио истинной пыткой. Он смотрел под ноги, моля всех известных ему гениев стихий, чтобы те уберегли его от неосторожного шага, и он не наступил на ногу девушки или не зацепил другую пару.

– Может, танцевать ты не умеешь, но должен знать, что воспитанные кавалеры смотрят на лицо своей дамы, – произнесла Шен, сдерживая смех.

Валио тут же посмотрел на нее и уже не смог оторвать взгляд. Она права, подумал маг, все совсем не так сложно, как кажется. Правда, вела все-таки она, но не высказывала по этому поводу никакого недовольства, и он ничуть не был против. Несколько раз он оступился, но этого никто не заметил, вокруг не послышались смешки, как он боялся.

– Вот видишь, это совсем не так страшно.

– Я не говорил, что страшно, я лишь сказал, что не умею танцевать.

Валио не знал, сколько времени они провели, кружась среди других пар. Здесь никто не толкал его локтем под ребра, как в таверне, и он мог не бояться, что поскользнется на пролитом эле.

Когда мелодия изменилась, девушка вывела его из круга, и они подошли к большому столу у стены, где стояли бокалы с летним вином. Маг немного пригубил, сладкий напиток приятно согревал, совсем не похоже на все, что он пил раньше.

– А вот и он, – сказала Шен, указывая бокалом в сторону одной из групп. – Показался.

Валио посмотрел в нужном направлении и увидел мужчину, изображенного на картине вместе с Шен. Не мужчину, поправил себя маг, скорее юношу. Как и девушка, он выглядел значительно моложе, чем на холсте.

– Наконец-то я увидел собственными глазами мага из Кайна. Шеанна много рассказывала о вас. Мориан Карт, к вашим услугам.

– Валио О’Дэйн, – он поклонился и запоздало заметил, что Мориан вместо поклона протягивает руку.

Валио вспомнил, что в некоторых городах принято пожимать друг другу руки, и тут же сжал протянутую ладонь, при этом тигровый глаз шевельнулся на запястье, сигнализируя о близости другого камня. 

Мориан довольно сильно отличался от остальных гостей, и расстегнутым почти до пояса сюртуком, точно как у Валио, дело не ограничивалось. Зачесанные назад волосы темно-красного оттенка контрастировали с яркими зелеными глазами, взирающими через тонкие стекла очков. На поясе Мориана на двух петлях, которые маг принял за крепления для ножен, висел небольшой кожаный чехол, из которого торчала деревянная рукоятка. Огнестрел, удивленно подумал маг, в чехле находилось оружие хизари. Неужели Левиль занялся изучением их врагов?

– Надеюсь, Шен не утомила вас? Она обожает балы, и, увы, совсем не понимает, как их можно не любить.

Он тут же получил толчок локтем от рядом стоящей девушки.

– О нет, нисколько, она очень… – Валио замялся, судорожно пытаясь придумать, как сделать комплимент девушке в разговоре с ее мужем. – Она очень любезна.

– Это так, мэтр, – Мориан улыбнулся, но его глаза оставались спокойными и холодными, и изучающее смотрели на собеседника. – Я очень надеюсь, что вам лучше. Когда я нашел вас на склоне…

– Так это вы меня нашли? – не удержался Валио. – Я думал, что погибну тогда, ведь я потерял сознание еще при падении. И как вам удалось прогнать…

Он замолчал, едва не упомянув синдерид. Ведь он уже пришел к выводу, что это была лишь иллюзия, и только что он едва не выставил себя последним идиотом, не способным отличить вымысел от реальности. Но как тогда объяснить нелепое падение, не рассказав о синдерид? 

– Понимаю, у вас много вопросов, – произнес Мориан. – И я с радостью отвечу на все, но давайте поговорим позже, после этого представления, именуемого светским вечером, когда нам никто не помешает. Это будет весьма увлекательная беседа.

Прежде, чем Валио успел что-то сказать, он отошел к одной из групп и тут же затерялся среди людей.

Валио же увидел, что остался совсем сам, – Шен тоже исчезла, наверняка ее кто-то уже пригласил на танец. Он понял, что совершенно никого не знает из людей, находящихся вокруг. Некоторые лица казались отдаленно знакомыми, но разум подсказывал, что это совершенно невозможно. Во время танца с Шен он совсем забыл, что находится на краю света, а не за стенами родного города. Он уже хотел присмотреть укромный уголок, где можно было бы спрятаться, когда заметил девушку в нежно-малиновом платье, не отводящую от него взгляда.

Вино совсем не путало его мысли, как любой другой алкоголь, но все же делало мир вокруг несколько проще. Осушив бокал, он подошел к ней.

Веснушчатое лицо и длинные вьющиеся локоны Валио определенно видел раньше, но решил не думать об этом и сосредоточиться на танце.

Позже ему предложили присоединиться к одной из небольших групп у стены и долго расспрашивали о столице. Он подумал, что видеть заинтересованность на лицах людей, старше него почти вдвое, очень приятно. Время от времени Валио видел мелькающее платье Шен или бордовый сюртук Мориана, но они тут же исчезали.  

Время летело необычно быстро, и вскоре нога опять разболелась. Не настолько чтобы причинять неудобства, но Валио подумал, что отвлечься на несколько минут ему совсем не помешает. Подхватив со стола еще один бокал, он вышел на широкий балкон, где больше никого не было.

 Луна уже скрылась за домом и на небе безразлично сверкали тысячи звезд. Зато море внизу бесшумно бурлило подобно магическому зелью в чане волшебника. Валио, прислонившись к перилам, зачарованно смотрел на огоньки, вспыхивающие в клубах тумана внизу. Некоторые напоминали звезды, крошечные и едва заметные, иногда мелькали большие сполохи, напоминающие взрывы магического огня, и несколько раз он видел молнию, устремляющуюся к земле внизу. Море жило собственной жизнью, не утихало ни на минуту, и ночью эта жизнь становилась значительно ярче.

– Отец любил туда спускаться.

Рядом с ним, словно появившись из ниоткуда, стояла Шен.

– Туда? – переспросил Валио. – Левиль спускался на дно долины, в море грез?

– Да, и не раз. Надо же, он тоже очень не любил называть его морем кошмаров, говорил, это отдает предрассудками.

– Но как же демоны, что выпустили архимаги сотню лет назад? И хизари, в конце концов…

– Отцу они не были страшны, – она пожала плечами, в свете звезд напоминавшими благородную слоновую кость. – Для тварей, которые явились из иных миров, наш воздух так же опасен, как и воздух их измерений для нас. Многие из них погибли в первые же часы, хотя и успели очень сильно потрепать города хизари. Многих убили сами хизари. Те же, что уцелели, вырыли себе глубокие норы, где сидят до их пор. Может, размножаются, но редко выбираются наверх. Те же, что бродят по земле, не так опасны для сильного мага, как может показаться, хотя обычного человека способны разорвать пополам одним движением. Так говорил отец. А что до людей, живущих там, главное их не трогать. Большинство хизари внизу мало чем отличаются от жителей Теджуса.

Шен сделала большой глоток из своего бокала и поставила его на перила.

Так говорил отец, сказала она… Весь вечер Валио хотел выяснить, что же произошло с Левилем, но не знал, у кого спросить. Непослушного архимага если и упоминали, то лишь мельком.

Пришло ли время для ответов, или еще слишком рано? Он решил рискнуть.

– Твой отец, он не вернулся из долины? – спросить напрямую, как погиб Левиль, он не решился.

Девушка вздрогнула, и он тут же пожалел о вопросе.

– Нет, из долины он каждый раз возвращался, – ответила она, не глядя на мага. – Там все было просто, понятно. Видно, откуда ждать опасность, а к чему можно повернуться спиной. Не сейчас, пожалуйста, не этим вечером.

– Да, конечно, прости. Я не должен был…

– Все нормально, Валио. Я сама сказала, что ты получишь ответы на все вопросы, – она устало улыбнулась ему.

Валио посмотрел на людей, все еще находящихся в зале. Многие исчезли. Уже никто не танцевал, хотя музыкальные инструменты послушно парили в воздухе, не прекращая свою игру. Он заметил, как одна пара вышла в коридор и уже не вернулась, за ними еще одна. Другие же исчезали прямо в зале, становились все прозрачнее, словно дымка. Он сжал кристалл, ожидая, что тот был горячим, но тигровый глаз оставался прохладным.

– Шен, скажи, кто эти люди? Призраки? – Он посмотрел на девушку, испугавшись, что и она исчезнет, раствориться в ночном воздухе.

– Призраки? Нет, совсем нет. Разве ты не чувствуешь, в них нет волшебства, а призраки – это же волшебный отголосок умершего человека.

– Вот потому я и спрашиваю, сперва я подумал, что это иллюзии моря, но они настолько реальны... Я даже танцевал с одной из них, или даже с двумя, и уверен, что касался их кожи, одежды.

Он растеряно крутил в руках бокал. Уж не ошибся ли он, согласившись пойти на бал?

– Я никогда не встречал ничего похожего, и не слышал о таком. Может и я такой же, может я упал тогда вниз и…

Шен рассмеялась, обескуражив мага еще больше.

– Нет, Валио, ты жив, как жива и я. Тебе следует расспросить у Мориана, как это все действует.

Вдруг он вспомнил ее слова, которые она произнесла перед тем, как войти в зал. Слова о том, что она давно не танцевала ни с кем.

– А Мориан? Он ведь тоже реален?

– Да, так же как и мы. Он устраивает балы, он отвечает за гостей. Сам он терпеть их не может, но делает это для меня. Это совсем не магия. Заклинания ему недоступны, – произнесла она с сожалением. – В нем нет ни капли привычного для нас волшебства, как и у всех хизари.

Валио хотел возразить, что при рукопожатии он совершенно ясно почувствовал магическое эхо, пусть и не сильное, у Мориана наверняка был свой кристалл. И тут он осознал весь смысл сказанного девушкой и совершенно забыл о волшебном отголоске. Несколько секунд его мозг отказывался верить, в то, что совсем недавно он разговаривал с живым хизари, одним из врагов магов, с которыми многие десятилетия велась война. Конечно, Мориан выглядел странно, но не настолько.

– Шен, ты ведь шутишь? Мориан не может быть… – Он замолчал, вглядываясь в спокойное, немного отрешенное лицо девушки. Она все так же смотрела на людей в зале, большинство из которых уже напоминали полупрозрачных духов. – Нет, ты не шутишь.

– А что ты ожидал? – Она посмотрела на мага. В ее голосе слышались веселые, радостные нотки, словно она рассказывала о чем-то необычном, увиденном на улицах. – Что он будет напоминать монстра или дикаря?

Валио растеряно кивнул и она снова рассмеялась.

– Я же говорила, хизари мало чем отличаются от нас. Отец не раз говорил, что их тела точно такие же, как и наши, пусть первое время я сама не верила, как ты сейчас.

Он с сожалением заглянул в свой опустевший бокал. С каждой минутой вечер преподносил ему все больше сюрпризов. Из глубин памяти, сменяя друг друга, всплывали десятки рассказов для детей и архивных записей, свидетельствовавших о невозможности примирения между враждующими цивилизациями, о существах, созданными варварами.

 Догадка, очень правдоподобная, и от того еще более пугающая, могла бы объяснить многое – Мориан был хозяином синдерид, едва не убившего Валио, подобно тому, как кукловоды управляли своими големами. Маг поймал себя на том, что ищет бордовый сюртук Мориана в зале, и не может найти, по его спине пробежал холодок. Он вспомнил слова девушки о том, что ему ничего не угрожает в особняке, и это немного помогло.    

– Делон, старший слуга, которому отец доверял все, в том числе и свою жизнь, тоже считал Мориана врагом, – не обращая внимания на тревогу на лице Валио, продолжала Шен. – Целыми днями ходил за ним по пятам, не позволял спускаться в подвал или заходить в наши спальни. Но со временем и он поверил, что бояться нечего.

Внезапно она схватила Валио за руку и потянула в другой конец балкона, где находилась еще одна дверь.

– Идем, я должна тебе кое-что показать. Точнее, это Мориан хотел показать, но, думаю, он не будет против, если я сделаю это за него.

Они подошли к двери, и девушка завела его в темное помещение. Света звезд и свечения их камней хватало, чтобы различить длинные полки с книгами у стен.

– Отец пропадал здесь почти все время, если только не спускался в долину. Днями мог просидеть, обложившись со всех сторон книгами, и даже не слышал, как я звала его к столу, – недовольным тоном произнесла она. – А потом и Мориан облюбовал это место. Они частенько приносили сюда старые фолианты из библиотека Теджуса.  

Валио подумал, что знает теперь, кому принадлежат записи в некоторых книгах  в башне.  Они подошли к небольшому столику, на котором лежало металлическое кольцо, поблескивающее в сиянии их самоцветов.

– Мориан нашел это в одном из городов в долине. Долго возился с ним, почти месяц, не раз забрасывал и снова доставал, и в конце концов исправил, желая утереть нос отцу, повторявшему, что ничего работать не будет.

Шен склонилась над кругом и прикоснулась к нему, тут же вспыхнули несколько разноцветных лампочек. У Валио перехватило дыхание. Впервые он видел аппарат хизари своими глазами, пусть и в полутемном помещении. Более того, работающий аппарат. В нем шевельнулся страх, самый глубинный и сильный, – страх перед неизвестным, чужим. Технологии всегда были непостижимы для наарийцев, и приносили лишь смерть.

– Может не нужно, – прошептал он. – Если Мориан в этом разбирается...

Девушка хмыкнула.

– Еще чего. Здесь нет совсем ничего сложного, нужно лишь правильно помнить комбинацию, – она поочередно прикоснулась к светящимся точкам и, выпрямившись, отошла на шаг.

Несколько мгновений ничего не происходило, и Валио подумал, что это к лучшему, когда из кольца ударил яркий свет, ослепив мага. Пальцы девушки чуть сильнее сжали его ладонь, и он почувствовал, как его сердце застучало сильнее.

Когда же перед его взором перестали мелькать разноцветные пятна, он увидел большой шар, зависший в воздухе над кольцом. Он сразу понял, что перед ним, в школе он несколько раз видел глобус их старого мира, и забыл о присутствии живого хизари в доме.

Большую часть неизвестной планеты покрывал темно-синий океан, в нем разбросаны чужие материки. Шар медленно вращался, половина светилась изнутри, другая же оставалась темной, символизируя ночь. На материках, где царила тьма, Валио видел паутину из светящихся линий, во многих местах линии пересекались, образуя большие пятна света.

Маг поднял руку и попробовал прикоснуться, к шару, ожидая, что камень среагирует на приближение к нему, но тот все так же молчал. Осмелев, Валио прикоснулся к одному из материков, почувствовал легкое немного приятное покалывание, планета тут же остановила свое движение и замерла. Он чуть надавил, и палец пробил ее поверхность, словно тонкую бумагу. Валио отдернул руку, и движение возобновилось, как ни в чем не бывало.   

– Так выглядела эта земля до того, как в нее пришло волшебство, – тихо произнес Мориан позади, напугав мага. Валио тут же попытался отойти в сторону, очутиться подальше от него, но Шен все так же крепко держала его. – До того, как миры столкнулись и появились чародеи, волшебники и заклинатели, кукловоды, демонологии и некроманты. До события, которое нынче называют столкновением миров, хотя это название не совсем точное.

– Не подкрадывайся больше так! – прошептала девушка, в ее голосе слышалось веселье и напускное раздражение.

– Прости, Шен, привычка, – улыбнувшись, ответил Мориан.

– А что случилось потом? Как произошло столкновение, вы знаете? – спросил ошеломленный Валио.

– Думаю, этого никто в этом мире не знает. Точнее, мы не знаем механизма столкновения, но вот как это выглядело – запросто.

Он прикоснулся к огонькам на кольце, лежащем на столике, и отошел.

Шар замер, ночь исчезла с его поверхности. И тут огромная часть превратилась в ничто. Не во тьму, не было ни извержений вулканов, ни других видимых повреждений, но почти идеальный круг на поверхности планеты исчез. Белизна захватила огромные части двух континентов и океан, разделяющий их, а в следующее мгновение на месте пустоты появились тысячи горных вершин с башнями, устремленными в небеса, сотни долин и холмов, десятки кристально чистых озер.

Огромный кусок мира магов, Наари, перенесся на чужую планету, прихватив с собой всех обитателей, он возник на месте морей, пустынь, лесов и городов хизари.

Сразу после этого планета начала меняться, как неизменно меняется горная вершина, если уничтожить ее часть. Континенты пронзили десятки трещин, словно земная кора была тонким льдом, их наполнял океан, яростно сражающийся с поднимающейся из недр земли лавой. Огромные части суши оказались под водой, вместо них участки дна поднимались вверх. Многие города хизари, не исчезнувшие в белизне, были уничтожены, когда планета перестраивалась, менялась в соответствии с новой частью себя.

Но изменения затронули не только земли хизари, многие горные пики, свидетели появления первых магов и создания империи Наари, рушились в бездны, вместо них поднимались новые, образовывались новые озера.

Забыв обо всем вокруг, ыВалио ходил вокруг шара, пытаясь ничего не упустить, и каждый раз, как он обращал внимание на что-то одно, десяток событий оставались без внимания. В итоге он решил наблюдать лишь за Наари.

Когда планета успокоилась, некоторое время продолжалось затишье. Но слишком короткое.

Между двумя расами, внешне неотличимыми друг от друга, но выбравшими в своем развитии совершенно разные пути, магию и технологию, вспыхнула война. Шар не мог показать все подробности, первые стычки были совсем крошечными, но очень быстро бои поглощали все больше территорий.

Вдоль линии разделения миров он видел громадные взрывы там, куда добирались птицы из стали хизари. Целые горные хребты рушились под напором их машин. В ответ маги стирали их города при помощи ураганов, сбивали летающие аппараты молниями и сталкивали друг с другом ветром. Хизари приходилось защищать намного больше территории и иногда гвардейцам удавалось проникнуть в самые отдаленные участки их мира.

Валио не знал, сколько он наблюдал за медленной агонией планеты. Городов с обеих сторон оставалось все меньше. И вот он увидел большую машину, специально увеличенную на фоне долин и оврагов, которая сумела миновать линию фронта. Она направлялась точно в центр Наари, и, достигнув столицы, города золотых башен Элум, превратила несколько долин и сам город в царство огня. Башни, считающиеся неуничтожимыми, плавились, словно свечи, горные вершины рушились, погребая под собой тысячи жизней и знания, накопленные магами за все время существования империи.

Но волшебники ответили тем же. Хотя этого не было видно, Валио знал, что все уцелевшие высшие маги, которые еще помнили их истинный мир, последние, кто владел магией перемещения и искал путь вернуться в родной мир, собрались в Кайне. Они переплели потоки своей энергии, используя запретную магию, известную только демонологи, и открыли сотни, тысячи порталов над городами хизари, и легионы чудовищ хлынули в этот мир. Архимаги смогли удерживать дверь открытой лишь несколько часов, за это они расплатились жизнями, но этого хватило.

На местах образования порталов позже возникли скопления магического тумана, получившие название моря кошмаров.

Шар замер, больше ничего не происходило, вернулась темная половина, она скрывала большую часть владений Наари. Валио понял, что видит мир, каким он является на данный момент.

Он молча сделал несколько шагов назад, не веря в увиденное. Вряд ли кто-то из живущих магов знает хотя бы половину того, что он увидел только что. Сотни вопросов роились в его голове.

Тусклого свечения глобуса хватало, чтобы увидеть, что библиотека пустовала.

Шен и Мориан оставили его одного, и, скорее всего, вернулись в зал. Оттуда все еще доносилась музыка, она стала немного громче.

Подождав, пока сердце замедлит свой бег, маг вышел на балкон. Море внизу, казалось, штормило еще сильнее.

Валио хотел зайти в зал, но замер у двери.

Гостей больше не было, зал пустовал, если не считать парящих в воздухе инструментов, которые уже не находились в углу, а пребывали в постоянном движении, перемещаясь по всему помещению. Между ними, ловко лавируя среди пролетающих мимо скрипок, арфы и виолончели, кружилась единственная пара. Мориан и Шен танцевали в пустом зале. Понемногу огни гасли и тени, которые они отбрасывали, становились все темнее, словно наливались чернилами, и музыка звучала все тише.

Вот Мориан на несколько секунд заключил девушку в объятия, страстно поцеловал. А в следующее мгновение немного отстранил, и они снова кружились.

Валио смотрел на них с балкона и чувствовал себя лишним, словно он подсмотрел их секрет. Более того, он ощутил горький стыд за свои мысли, будто Мориан может напасть на него, как варвар из детских сказок. Валио медленно отошел от окна и вернулся в библиотеку. Там, возле сверкающего шара, стояли несколько больших кресел, в одно из них он и опустился.

Он так и не получил ответ ни на один вопрос, но теперь иначе смотрел на дом и на пару, живущую здесь. Почему Хасс ничего не говорил ему о Левиле? Почему не сказал, что здесь все еще проживает его дочь? Не может такого быть, чтобы жители города не знали о архимаге, построившем здесь особняк, пусть позже он и скрыл его от чужих глаз. Валио почувствовал, что сегодня на него свалилось слишком много и не стоит еще сильнее забивать голову.

Он откинулся в кресле и только сейчас заметил матовый блеск в дальнем углу. Решил все-таки взглянуть ближе и не ошибся. Как и в холе с лестницей, в библиотеке находился столб из черного стекла. При приближении к нему тигровый глаз нагревался, а когда Валио протянул руку к идеально ровной поверхности, самоцвет обжег бы кожу, не будь жар магическим. Значит, столб по-прежнему функционирует.

Вдохнув поглубже, маг прижал ладонь к его теплой поверхности.

Воздух моментально исчез из его легких, один в один как при падении. Валио попытался схватиться за горло, но обнаружил, что у него нет ни горла, ни рук. Более того, его самого больше не существовало. Он почувствовал, что вот-вот закричит, но вспомнил, что рассказывал магистр о подобных столбах. Воспоминание было на удивление живое, словно он сам был своей памятью.

Представить, что у тебя есть глаз и открыть его… Легко сказать.

Валио представил себе плотно зажмуренные глаза. Свои глаза, которые не раз видел в зеркале. Когда он открыл их, то снова чуть не закричал.

Он парил в небе, выше горных вершин. На многие мили вокруг все лежало, словно на ладони, совсем крошечное, и в то же время он мог силой мысли приблизить что угодно, рассмотреть каждую травинку, будто на улице был ясный день, а не ночь, и он стоял совсем рядом с увеличительным стеклом.

На горизонте уже светлело небо, звезды там потускнели, а с противоположной стороны он рассмотрел белоснежные вершины башен Кайна. Валио посмотрел вниз и увидел море, оно оставалось все таким же непроницаемым, но сейчас уже не выглядело серым, а переливалось всеми цветами радуги. Деревня – темное пятно на границе леса и полей, а особняк напоминал детский кукольный домик, лишь одно окно светилось, остальные напоминали темные провалы. Крыша из дерева стала прозрачной, будто из стекла.

В зале, где еще парили в воздухе несколько светильников, танцевала девушка. Она кружилась так, словно с ней был партнер, но кроме нее в зале никого не было, ее рука обнимала лишь пустоту.

Зато на балконе, напротив двери в библиотеку маг увидел темное облако. Оно напоминало туман, клубящийся внизу, но было совершенно черным. Валио присмотрелся, попытался проникнуть сквозь эту дымку, и в тот же момент закричал.

Мгновенное ощущение полета, падения, и он снова в библиотеке. Отдернув руку от камня, он сделал несколько шагов назад и едва не упал, зацепившись за кресло.

Сознание отказывалось верить в увиденное, но потаенная часть рассмеялась и словно сказала, что она оказалась права.

Валио посмотрел на дверь, ведущую на балкон, и увидел там Мориана. Его фигура казалась совсем тонкой в свете звезд, словно детский рисунок, и сияние шара отражалось в его очках.

– Что-то не так, волшебник? – спросил он тихим скучающим голосом. И голос этот раздался не в ушах, а в мозгу Валио.

Он быстро, как только мог, произнес заклинание, сжав в руке свой самоцвет, и человеческая фигура тут же изменилась, она вытянулась, руки и ноги стали длиннее, грудь куда шире, чем у человека.

На балконе особняка, напротив двери в библиотеку, где находился маг, стоял синдерид. Его серая кожа, лишенная брони, сверкала в свете звезд, от человека остались только глаза, зеленые яркие глаза. Но уже не два, а четыре глаза смотрели на Валио.

Нет, раздался в голове мага поучительный голос магистра Мелаина, хизари совсем не был хозяином чудовища, едва не прикончившего тебя, он сам является чудовищем, и ему удалось провести тебя. 

Валио бросился к двери, уверенный, что та заперта, но ошибся. Выскочил в коридор, ведущий в холл, и в три прыжка оказался у лестницы. Оглянулся, ожидая увидеть погоню, но никого не было. Только в зале в конце коридоре стихла музыка.

Входная дверь тоже не заперта. Валио выскочил на улицу, но сюртук зацепился за ручку, и, не думая, он расстегнул его и бросил на пол.

– Валио, что случилось? – послышался взволнованный, напуганный голос Шен. Она стояла в коридоре.

Маг крикнул в ответ что-то неразборчивое и бросился вон из дома. Едва не упал на тропинке, выложенной камнями, но удержался на ногах и побежал к лесу. Только под кроной деревьев он позволил себе остановиться и оглянуться. В дверном проеме стояли двое. Шен чуть впереди. Мориан в своем красном сюртуке позади.

Горизонт за особняком уже светлел в предрассветных сумерках.   

*   *   *

Похлебка, приготовленная старшей дочерью Хасса, почти полностью состояла из старой картошки и хрящей, отвратительно хрустящих на зубах. Валио заставил себя съесть немного и отложил ложку в сторону, пытаясь не уснуть. Они сидели на веранде дома старосты, солнце медленно поднималось над горизонтом, и старик тихо рассказывал историю дома у моря.

Валио клевал носом и в лучшем случае улавливал каждое третье слово, но и этого хватало. Левиль прибыл в Теджус несколько лет назад, с ним были его дочь и десяток слуг. Они построили особняк на месте разрушенного замка, и архимаг занялся изучением  воздушной верфи, а потом и городов хизари, расположенных в долине. Но он слишком увлекся, и в итоге не сумел увидеть опасность. Из долины пришло существо, внешне выглядевшее как юноша в порванной одежде, и Левиль приютил его.

Юноша оказался оборотнем. Хасс сказал, что не знает, был ли он одним из хизари, или же демоном, явившимся из портала столетие назад, не суть важно. Ему удалось очаровать юную дочь Левиля, а потом и самого волшебника, и он убил последнего. А девушку подчинил себе, используя ее чувства, и оставил у себя как игрушку.

Когда староста замолчал, солнце уже висело довольно высоко. На небе ни тучки, и день обещал быть очень жарким.

– Почему вы раньше не сказали, почему не предупредили об опасности? – спросил Валио.

– Мне следовало это сделать, в этом вы совершенно правы, мэтр, – печально сказал Хасс. – Но, я отвечу совершенно честно, мне было стыдно. Всем нам, жителям Теджуса, ведь мы здесь живем испокон веков, и мы-то должны были распознать обман, мы должны были предупредить господина Левиля, ведь он всегда был очень добр к нам.

Глаза старика, два серых омута, внимательно рассматривали лицо мага.

– Видите ли, мэтр, это чудовище осталось жить в доме архимага, оставив при себе девушку, но оно редко появляется. Если не считать нескольких погибших от его лап четыре года назад, в том числе… – старик на мгновение замолчал и отвел взгляд. – В том числе и моего старшего сына, он ничем не выдает своего присутствия. Мы пытались сжечь дом. Но ничего не вышло, и мы оставили его в покое, а он оставил нас.

– Вы могли попросить помощь в Кайне. Архимаги с радостью согласились бы поймать его, для них он стал бы настоящей находкой!

– Да, я часто думал об этом, но, видите ли, Теджус десятилетия существовала сама по себе, никто нам не помогал. И мы никого не трогали. Иногда появлялся данован или драконид спускался с гор, но мы каждый раз справлялись своими силами, и с появлением чудовища ничего не изменилось. Столица для нас все так же далека, как и прежде.

– А Шеанна, дочь Левиля? Она ведь его узница…

– Простите, мэтр, но это не совсем так, – старик покачал головой. – Вне всяких сомнений, она очарована магией чудовища, но, похоже, все еще питает нежные чувства к оболочке, в которой он явился впервые. Женское сердце слишком нежное, и любовь такой девушки слишком крепка. Мы несколько раз пытались уговорить ее бежать, но она каждый раз отказывалась, и нам не остается ничего иного, как ждать, когда она сама решит бросить его.  

Хасс говорил что-то еще, но маг его не слушал. Он думал о Шен, о ее прохладных пальцах, и о танце. Каждый раз, как он закрывал глаза, он видел пару, танцующую в пустом зале, и блаженное лицо девушки, когда Мориан целовал ее. Если она на самом деле любит его, а в этом маг не сомневался, ее не спасти.

– Простите меня, мэтр, мне нужно идти, – староста медленно поднялся на ноги. – Дела деревни не ждут, а солнце уже слишком высоко. Рабочие ждут указаний. Вам следует хорошенько отдохнуть.

– Да, конечно, у вас свои дела.

Валио некоторое время просидел в кресле перед остывшей похлебкой.

В деревню он вернулся на рассвете, когда оранжевый диск только появился над горами. В лесу ему несколько раз казалось, что он слышит топот ног за спиной или видит темный силуэт за деревьями, но никто не нападал. Лишь один раз снарк выбежал перед ним на дорожку, и тут же едва не погиб в огненном шаре, выпущенном из тигрового глаза. Зверек уцелел чудом, в последний момент маг отвел руку в сторону.

Поспать действительно было лучшим вариантом, но определенно не здесь. Маг подумал, что нужно поскорее возвращаться в Кайн, и плевать на всякие поиски. Он соскучился по спокойной жизни в столице, без загадок и историй о красавицах и похищающих их демонах. Совет и так переполошиться не на шутку, как только он расскажет у судьбе Левиля и чудовище, сумевшем влюбить в себе его дочь.

Следует как можно скорее отправить письмо домой. С момента встречи с синдерид возле причала  прошло всего четыре дня, и Мелаин даже не подозревает, через что прошел его ученик. Но Валио чувствовал, что мысли все еще слишком беспорядочны. И как объяснить его беспечность, доверчивость?

Он сошел с террасы дома на главную площадь, на самом деле всего лишь пересечение двух дорог. Там находилась скважина, и маг несколько минут стоял, подставив голову под струю ледяной воды, пока она окончательно не прогнала сонливость. Одев чужую рубаху и жилет, – Хасс распорядился сжечь одежду, полученную от Шен, – Валио быстрым шагом направился к выходу из городка.

Ему следовало подумать, и лучшего места, чем башня магов, не найти. По словам старосты, оборотень не подходил близко к городу, и в башню, все еще защищенную древними заклинаниями, он наверняка не полезет.

В библиотеке кто-то прятался. Свет из высоких окон освещал длинные стеллажи, покрытые пылью, но дальние углы оставались во власти тьмы. Тигровый глаз слегка подрагивал, предупреждая хозяина о возможной опасности. Может, снарк забежал в помещение и заблудился, и осмелел от голода достаточно, чтобы напасть на человека.

Валио не собирался уходить. Если в темноте скрывается нечто действительно опасное, это даже хорошо, подумал маг, ему определенно нужно взбодриться и отвлечься от безрадостных мыслей, ведь лучший способ найти ответ – подумать о чем-то другом.

Книга так и лежала на дубовом столе, открытая на пятой или шестой странице. Слова, превращенные в детские рисунки, оставались все такими же бестолковыми. Всего четыре дня прошло с тех пор, как он отложил в сторону фолиант с переписью провианта и взялся за новую книгу, которую тут же закрыл…

Маг мгновенно напрягся. Он совершенно точно помнил, что закрыл и вторую книгу, а сейчас она лежала распахнутая. Снарки, несмотря на всю их находчивость, не знают, что такое книги и видят в них лишь возможную поживу. 

– Я ждала тебя, – раздался голос, и из дальнего угла вышла Шен.

Она сделала несколько шагов к центру комнаты и остановилась напротив окна, в прямоугольнике дневного света. Платье сменили брюки и короткая кожаная куртка, золотистые волосы опять убраны в хвост. Валио сглотнул и осмотрелся, ожидая увидеть еще одну человекоподобную тень.

– Не бойся, Мориана здесь нет.

– Я не боюсь, – тут же ответил Валио. – Зачем ты меня ждала?

– Мне нужно поговорить с тобой.

– Разве нам есть, о чем разговаривать?

– Может, есть, может, нету. Вчера ты хотел получить ответы на свои вопросы, но так быстро убежал, что я при всем желании не поспела бы за тобой.

Голос девушки оставался спокойным, немного отстраненным, и вместе с тем прохладным и безразличным. Маг крепче сжал свой камень и сглотнул.

– Не стоит. Староста Хасс мне все рассказал. Не хочешь ли ты сказать, что он врал?

– Старик Хасс, неизменно учтивый и приветливый, не так ли? И слишком часто говорил о благе деревни. Конечно, он не врал, когда рассказывал тебе историю дома на холме. Но он выбирал лишь удобную ему правду, в которую сам верит, ведь ему нужно как-то жить дальше и смотреть в глаза своим людям. На самом деле именно он приговорил меня к смерти, и он виноват в том, что случилось с моей семьей.

– Староста? Но что он мог сделать? Его сын погиб от руки Мориана, – он понял, что назвал оборотня по имени, и прикусил язык.

– Я могу рассказать тебе другую часть истории, если ты хочешь ее услышать.

Валио замер, не зная, что сказать.

Одна его часть приказывала ногам нести его прочь, в деревню, или хотя бы из башни. Он чувствовал кристалл Шен, пульсирующий на ее груди под курткой. Ее учителем и отцом был один из самых сильных магов последних десятилетий, и при желании она могла бы без проблем сокрушить любой щит Валио. Но была и другая часть, те самая, что приходила в восторг от прикосновения ее пальцев, прогоняющих боль, которая не хотела верить ни единому слову старика и не позволила Валио написать письмо в столицу. Которая, не смотря ни на что, верила девушке. Ведь рассказ Хасса ему самому показался слишком простым, черное и белое послушно занимали в нем свои места.  

– Разве я обманывала тебя? Разве тебе что-то угрожало в моем доме?

Валио с трудом сдержал нервный смешок.

– Кроме синдерид, или кем он был, ничто не угрожало.

– Не выдумывай, О’Дэйн. Если бы Мориан хотел твоей смерти, ты был бы мертв в первый же свой день в Теджусе, и ты не знал о его приближении до самого последнего момента. Или он мог бы позволить тебе свалиться в бездну.

– Но перед тем он же меня и напугал, – он замолчал, осознав, как по-детски звучат его слова.

– Ладно, если не хочешь слушать, не буду настаивать. Только не забудь вот это, ты забыл в доме. Твоя семья наверняка дорожит им. Когда я была маленькая, отец на одном из приемов познакомил меня с твоим, Колео О’Дэйне, для которого правда всегда была на первом месте.

Она положила на стол кинжал Валио и направилась к выходу. Он взял в руки клинок, достал из ножен и осмотрел. Никаких заклинаний, никаких ловушек на него не наложили. Если Шен сейчас покинет башню, и он ничего не сделает, то он больше ничего не увидит, подумал маг. И тут же сделал выбор, проигнорировав голос сомнения, сухой и скрипящий, совсем как у его учителя.

– Подожди, почему для тебя это так важно? Почему ты хочешь рассказать свою историю?

Девушка замерла на пороге библиотеки. Валио показалось, что она ничего не ответит и уйдет. Но она заговорила, чуть повернув голову.

– Не знаю. Наверное, мне очень понравился наш вчерашний танец. И ты первый человек за очень долгое время, кто мог бы выслушать, а не судил бы по увиденному.

– Думаю, от нашего разговора хуже не станет.

– Хорошо, – она кивнула. – Только давай найдем место поуютнее, чем этот склеп.

Они вышли на улицу, под яркие лучи солнца. Девушка, не оборачиваясь, шагала по улочке, Валио последовал за ней. Он все еще думал о том, что самым благоразумным вариантом будет уйти, но благоразумие давно покинуло его.

 Двухэтажный дом из камня, пятый по счету от центральной площади, ничем не отличался от остальных. Ни единой царапины на стенах, окна блестят чистым стеклом, и дверь приветливо открыта. Шен вошла в дом, оттуда не донеслось ни хлопка сработавшего заклинания-ловушки, ни ее крика. Посмотрев по сторонам, Валио глубоко вдохнул и вошел следом. Прошел сквозь комнату, короткий коридорчик, за ними еще одна дверь.

Небольшой сад, выглядевший с улицы мертвым, на самом деле был полон жизни. Цвели сразу несколько яблонь, их крошечные белые цветы напоминали первый снег, поздней осенью припорашивающий долины.

– Когда отец нашел этот сад, здесь не было ничего живого. Я упросила его расчистить место, и он огнем выпалил землю дочиста и снял заклинание, которое засушило все растения. Кем бы ни был старый хозяин дома, он предпочитал уничтожить все, только бы не отдавать врагам.

Осмотревшись, Валио наконец выпустил из руки тигровый глаз, который успокоился еще на улице. Самоцвет еще никогда не подводил его.

Они прошли в центр сада, где несколько дорожек сходились вокруг фонтана, совсем как улицы Теджус пересекались у башни. Там же нашлись и пара лавочек, на которых они сели, друг напротив друга.

– Расскажи мне все, что услышал от Хасса.

– Зачем? – насторожено спросил Валио.

– Хочу знать, что он придумал на этот раз. С каждым годом его история становится все более захватывающей.

Маг пожал плечами и начал рассказывать. Если он согласился прийти сюда, отступать поздно. В конце концов, Шен на самом деле ему ни разу не соврала. Он покинул ее дом, когда захотел, и там с ним ничего не произошло.

Рассказывая, он рассматривал ее лицо, и удивился произошедшим за ночь изменениям. Вчера она казалось ему совсем юной, от силы выпускницей школы волшебства, а сейчас перед ним сидела молодая женщина, сумевшая удержать нежную красоту, но уже определенно не та озорная девушка. Ее кожа оставалась все такой же гладкой, но взгляд изменился, в нем не было того блеска, и в уголках глаз появились едва заметные морщинки.

Когда Валио повторил фразу о том, что пришелец очаровал ее, она рассмеялась.

– В этом он ничуть не соврал, – произнесла она. – Мориан на самом деле очаровал меня, хотя сам об этом не подозревал, и волшебства в этом никакого не было.

– Но ты полюбила его?

– Да, полюбила. Я и сейчас прекрасно помню, как увидела его впервые. Я стояла на втором этаже у лестницы, когда дверь открылась, и в холл вошел мой отец, за ним парень в порванной одежде.

Позже отец рассказал, что он случайно наткнулся на смехотуна, одного из небольших демонов, который гнался за кем-то. Отец убил демона, и нашел раненого юношу. Это и был Мориан. Отец забрал его домой. Когда Мориан вошел в дом, тут же бросился к светильнику, парящему напротив двери, и стал рассматривать его, даже прикоснулся к камню, ожидая, что тот будет горячим. Потом его взгляд упал на обзорный столб, возле которого я стояла.

Когда он увидел меня, тут же улыбнулся. Совсем не так обаятельно, как красавчики Кайна, его лицо покрывала кровь и грязь, левая щека обгорела во время столкновения с демоном, но я улыбнулась в ответ, ничего не могла с собой поделать.  

Шеанна посмотрела вверх, на солнце, и расстегнула куртку. Под белой тканью блузки светился ее самоцвет. На мгновение, освещенная утренними лучами, она снова стала девушкой из бального зала.

– Тогда Мориан совсем не знал нашего языка, но схватывал все на лету. Сперва отец его учил, потом я. Но и без этого они прекрасно ладили. Мориан жил в деревне хизари, такой же, как и Теджус. Он знал, как вести себя в тумане, как обманывать демонов и искать воду, без всего этого он бы не выжил внизу.

Они с отцом часто спускались в долину. И каждый раз Мориан приносил мне что-то. Безделушки на первый взгляд, например, книгу с засушенными цветами, или музыкальную шкатулку. Мне до того очень часто делали подарки, с того самого момента, как я выросла из детских платьиц. Сыновья богатых семейств Кайна дарили цветы из стекла и драгоценных камней, надеясь однажды получить наследство моего отца, деревенщина – ромашки, рассчитывая, что в ответ я расстегну еще одну пуговицу блузки. Но смысл этих подарков был абсолютно одинаков, они смотрели на меня с ожиданием, они требовали от меня взаимности, пусть и не говорили это вслух. Когда же Мориан что-то приносил, он ждал лишь одного, – моей улыбки, совсем как в первый день.

– Тогда он еще не был синдерид? – осторожно спросил Валио. – Оборотнем, о котором говорил Хасс.

– Нет, совсем нет, совершенно обычный человек.

– Но как же он стал…

– Всему свое время, я обо всем расскажу, но по порядку. Ты ведь видел крест у причала?

– Да, видел, – на самом деле он совершенно забыл о кресте и вспомнил только сейчас. –  И мага, распятого на нем. Это Мориан убил его?

– Да. У него были весомые причины это сделать. Того мага звали Белех, он был некромантом.

– Но ведь единственная школа некромантов располагалась в башнях Элума, и ее поглотил огонь.

– Верно, школы больше нет, а некроманты еще остались. Думаю, Белех далеко не последний.

Валио недоверчиво посмотрел на собеседницу.

– Хочешь сказать, что Белех прожил больше сотни лет?

– Полагаю, куда больше, – кивнула девушка. – Что ты знаешь о некромантах?

Он задумался, вспоминая занятия. Тогда лекции о многочисленных исчезнувших школах магии казались совсем неважными, ведь они ушли в прошлое.

– Они могут замедлять гниение трупов и управляют ими, в этом они похожи на кукловодов и их големов. Кроме того, их темная магия позволяет творить самые сильные боевые заклинания, не считая демонологов.

– Управлением мертвецами их навыки отнюдь не ограничиваются. На самом деле они могут управлять любым живым существом, но вот если приходится бороться с волей подчиненного, человека например, то силы некроманта очень быстро иссякают, поэтому они и предпочитают поднимать трупы из могил. Более того, они могут переносить свои души в любое другое тело.

– Души? Как гении, растворяющиеся в своих стихиях?

– Именно так. Но некроманты используют свои умения для продления собственной жизни. Поэтому Белех прожил так долго. Когда его тело слабело, он находил подходящую девушку, она рожала ему сына, и некромант переносился в тело сына, убивая его, когда тот достаточно вырастал.

– Но ведь это…

– Убийство? Да, но это мало их заботит. Впрочем, такие вещи мало заботят почти всех сильных магов. Большинство архимагов Кайна ничуть не лучше, и, владей они подобными навыками, сами бы проделывали подобное.

– И что нужно было Белеху?

– Неужели не догадываешься? – впервые за весь день ее губы изогнулись в улыбке, но глаза оставались холодными, совсем как у магистра, когда Валио отвечал глупостью на простой вопрос, и он невольно поежился под ее взглядом. – Он почувствовал мою силу и хотел от меня ребенка.

Белех пришел за день до полнолуния, подошел к Делону и приказал отвести его к отцу. И самый верный из слуг отца беспрекословно повиновался. Они проговорили в кабинете за закрытыми дверьми несколько минут, отец тогда сорвался и кричал, я никогда не видела его таким. Лицо же некроманта, когда он покидал наш дом, оставалось все таким же спокойным.

– Он убил Левиля и сделал из Мориана чудовище?

– Нет, конечно, нет, у Белеха не хватило бы сил, – она презрительно фыркнула. – Он был очень силен, но не сумел бы справиться с отцом и с Морианом. Особенно если бы я помогала, хотя они и приказали мне держаться позади. Белех и не стал нападать, он был слишком умен и хорошо знал слабости людей. Он пошел в Теджус, собрал там старших мужчин из всех семейств и приказал им привести меня до следующего полнолуния, в случае неповиновения грозил убить всех их детей. Мы не знали об этом, мы решили, что он ушел.

– Хасс согласился, он послушал некроманта?

Валио вспомнил улыбчивого старика, который всегда говорил о своей деревне, о том, как он беспокоится о своих людях, и как серые цепкие глаза Хасса всматриваются в собеседника при этом.

– Конечно, у него не оставалось выбора, как он сам мне позже говорил. – Девушка презрительно фыркнула. – Все на благо города.

Голос Шен терял спокойствие. Валио был немного рад этому, от безразличия и отстраненности в голосе девушки у него кожа покрывалась мурашками. Рассказ становился все более отрывистым, а речь быстрой, словно она хотела поскорее покончить с этим.

– Хасс, его сын и пятеро мужчин пришли на рассвете. Они сказали, что нашли артефакт, который может заинтересовать отца, и нужно его обсудить. Он же не спросил ни почему их так много, ни к чему спешка, и сразу пригласил в кабинет. Ему всегда нравились эти неотесанные грубияны, он помогал им с урожаем, лечил, если кого-то слишком сильно лягнула лошадь или какой-то мальчишка сорвался со скалы. За это они заплатили ему ударом по затылку, когда он отвернулся.

Шен замолчала на несколько минут. Ее сапфир испускал ровный свет. Валио посмотрел на фонтан, от которого она не отрывала взгляд, и выдохнул сквозь сжатие зубы. Фонтан замер, вода в нем покрылась коркой льда.

– Они сказали, что убьют отца, если я буду сопротивляться. Забрали мой самоцвет и держали взаперти в комнате. Я не принимала их еду, но они снова вспомнили об отце, пригрозили, что убьют его, и мне пришлось. Позже я узнала, что они тогда уже покончили с ним, боялись оставлять архимага живым. Слуг, тех, кто не хотел переходить на их сторону, тоже убили. Уцелел только Мориан, тогда он как раз ушел в долину, искал оружие. Он единственный не верил, что некромант ушел, и в итоге оказался прав. Увидев, что в доме хозяйничают жители Теджуса, он поймал одного из них, от которого и узнал все. Это был сын Хасса. После этого Мориан вернулся в долину…

– Но почему? Разве он не мог спасти тебя, если у него было оружие хизари? Я же сам видел огнестрел у него на поясе.

– Безусловно, он мог бы их перебить. Но это была бы ошибка, он это понимал.

– Ошибка вытащить тебя и убежать?

– Да, Валио О’Дэйн. – она бросила на него быстрый взгляд, от которого сам маг чуть не покрылся коркой льда. – Белех оставался рядом. Ему нужно было сломить меня, убедить, что люди, которым я доверяла, предали меня, что меня никто не станет спасать и сопротивляться бесполезно, чтобы я примирилась со своей судьбой, слушалась его и ничего не сделала с собой или с сыном, чье тело он собирался получить. Увидев вмешательство Мориана, он бы незамедлительно сам появился и убил бы его. Только синдерид, созданный специально для сражений, мог бы справиться с некромантом.

– Поэтому Мориан и сделал это с собой?

– Да. Он ушел в долину, убедив Белеха, что бежит, спасает себя. На самом деле он нашел город хизари, нашел их резервуары для производства солдат и нашел способ превратить себя в чудовище. Позже он повесил некроманта на кресте там, где люди бы не смогли его снять, как напоминание Хассу и возможное предостережение другим некромантам. Или же как вызов. Мне с трудом удалось уговорить его не убивать всех в деревне, как он собирался поступить.

Хасс и его приближенные несколько раз пытались сжечь наш дом, но безуспешно. Тогда я скрыла особняк, и они успокоились. Забыли нас, как кошмар.

– Они могли бы сообщить в Кайн о синдерид, – медленно произнес Валио. – Рассказать ту же историю, что и мне, и архимаги убили бы Мориана.

– Нет. Совет так легко не повелся бы, не поверил в рассказ Хасса, и архимаги очень быстро узнали бы, что именно деревенщина, а не чудовище, убили отца. И маги наверняка отомстили бы, ведь непокорный архимаг пусть и раздражал других своим пренебрежением к совету, но оставался его членом.

Девушка замолчала. Ее щека несколько раз дрогнула, словно она вот-вот заплачет, но этого не произошло. Лучше бы она заплакала, подумал Валио. Он не мог поверить, что еще вчера она радостно смеялась, танцуя с ним, показывала ему глобус, а до того кормила, – настолько сильной была разница.

Нужно обнять ее, как-то показать свою поддержку, что он верит ее рассказу… Валио подался вперед, но наткнулся на ее холодный взгляд и тут же замер.  

– Спасибо тебе,  – быстро произнесла она и встала. Неуверенная улыбка показалась на ее лице, и тут же снова спряталась.     

– За что?

– Что согласился выслушать. Впервые я кому-то рассказала, что произошло с отцом. Сейчас мне нужно побыть одной.

Не дожидаясь ответа, она зашагала к выходу из сада, оставляя Валио одного.

– Шен! – позвал он.

Девушка замерла, но голову не повернула.

– Мы ведь еще увидимся?

– Скорее всего, маг из Кайна. Я очень хотела бы этого.

Валио несколько минут сидел, смотря ей вслед. Медленно подошел к фонтану и положил ладонь на ледяную корку. Тысячи игл тут же вонзились в его кожу, но он лишь сжал зубы и прошептал заклинание. Его камень засветился, лед покрылся трещинами, и мгновение спустя фонтан ожил.

*   *   *

– Шен! Шеанна, где ты?

Валио стал прислушиваться, но большой особняк Левиля не отвечал, только сквозь распахнутую дверь с улицы доносилось пение птиц. В руке он все еще сжимал мятый лист пергамента с письмом от магистра Мелаина. Из сада, где его оставила девушка, он вернулся в башню, где долго сидел, невидящим взором рассматривая записи Мориана в книгах и пытаясь понять, верит ли он в историю Шен. В итоге он задремал за столом, и пришел в себя от прикосновения к лицу, когда солнце уже клонилось к закату. Напротив себя он увидел большого филина, птицу учителя.  

– Шен! – снова закричал маг, всматриваясь в полутьму многочисленных коридоров. – Отзовись, это очень важно!

– Тише, волшебник, – ответил ему недовольный голос в голове, от которого волосы на затылке тут же зашевелились. – Ее здесь нет, я в библиотеке. Проходи, тебе ничто не угрожает.

Валио обернулся, бросил быстрый взгляд на уходящую от дома вниз тропинку. Хасс и Шен сошлись в том, что в доме архимага теперь хозяйничал синдерид, и Валио очень отчетливо помнил, как на его лице, если у него есть лицо, сверкали четыре зеленых глаза. Но он ведь спас мага от падения, а теперь сам Валио вполне мог быть причиной беды, надвигающейся на Мориана и Шен.

Сделав большой вдох, он направился по широкому коридору к нужной двери.

Хорошо освещенная, библиотека Левиля оказалась значительно больше, чем выглядела ночью. Между высокими стеллажами на стенах висели незнакомые аппараты, в некоторых угадывалось оружие хизари. Низкий столик с глобусом отодвинут к стене. У окна стояли два кресла, в одном из них спиной ко входу сидел человек с красными волосами.

– Я ждал тебя, Валио. Садись, скоро закат, и долина выглядит незабываемо в это время года.

Сглотнув, он подошел к окну. Мориан даже не посмотрел на него, он любовался морем внизу. Внешность, пусть и немного необычная, совсем как у человека, – ни серой кожи, и, уж тем более, всегда два глаза, а не четыре.

– Это очень важно, – повторил маг, протягивая послание от магистра. – Совет отправил сюда отряд гвардейцев и нескольких призывателей. Похоже, они как-то узнали живом синдерид и хотят поймать его. Я хотел сказать, поймать тебя. Тебе следует как можно скорее уходить отсюда.

Валио решил не упоминать тот момент, что Мелаин якобы узнал о синдерид от него самого. Конечно, прочитав письмо, Мориан сам все поймет. Но в то же время юный маг не мог припомнить, чтобы отправлял послание, в котором сообщал бы обо всем, что произошло с ним. Не раз думал отправить, но не делал этого. Или же он написал письмо, придя в себя в спальне, когда Шен не было рядом, и забыл об этом?

– Отряд гвардейцев? – безразлично переспросил Мориан. Он бросил быстрый взгляд на пергамент и положил его на столик. – Странно, я бы сказал, что два отряда, или даже больше, несколько часов назад миновали перевал и к заходу солнца подойдут к Теджусу. Похоже, они на самом деле рассчитывают заполучить новую зверушку в моем лице, чтобы получше изучить.

– Откуда ты знаешь? – ошарашено спросил Валио.

– Мои маленькие помощники засекли их.

Мориан щелкнул пальцами и в библиотеку сквозь открытую дверь, ведущую на балкон, влетели два блестящих шара размером с голову человека. Они замерли под потолком, издавая размеренное жужжание, похожее на пчелиное, и уставились на мага большими линзами-глазами.

– Поразительно, как некоторые механизмы, созданные сотню лет назад, все еще могут исправно функционировать, нужно лишь заменить некоторые детали, – еще один щелчок и летающие машины оставили их.

– Там написано, что я рассказал о тебе, – признался Валио, удивив самого себя. – Но я не делал этого. Я не стал бы так подставлять Шен…

– Я знаю, – впервые Мориан посмотрел на мага. –  Я сам отправил им письмо от твоего имени, как только передал тебя в руки Шен. Прости, пришлось использовать твой самоцвет.

Валио тяжело опустился в пустующее кресло. Открыл было рот, и тут же закрыл, не зная, что сказать.

– Но зачем?

– Иначе Шен не согласилась бы идти с тобой, оставив меня здесь. Она бывает очень упряма.

– Идти со мной? Куда?

– Неужели ты не догадался, маг? Ты заберешь Шеанну туда, где ее место, в белоснежный город Кайн.

Некоторое время Мориан молчал, все так же наблюдая за туманом в долине. Повернувшись к магу и немного подавшись вперед, он заговорил. 

– Тебе ведь понравилась Шен как только ты ее увидел. Поэтому ты и согласился остаться ночью, а не ушел в город, и не написал письмо домой, зная, что тебе тут же прикажут возвращаться в Кайн, чтобы ты не наделал здесь ничего лишнего, и вместо тебя отправят экспедицию с кем-то более опытным. Ты хотел остаться, смотреть, как она улыбается. Когда вы танцевали, она понравилась тебе еще больше. Скорее всего, ты даже влюбился. Еще не полюбил, до этого далеко, но влюбился. Или скажешь, что я не прав?

Валио в ответ сумел лишь кивнуть.

– Ты тоже ей приглянулся. В тот самый момент, когда я внес тебя в дом и сказал, что ты из Кайна. Когда же вы танцевали, я наблюдал за вами, и, должен сказать, я давно не видел такого восторга в ее глазах, как сегодня ночью. Я с трудом отговорил ее бежать следом за тобой в город, тогда ты бы все равно не стал слушать.

– Поэтому она и ждала меня в башне.

Новость о приближении гвардейцев, такая важная несколько минут назад, вдруг показалась совершенно незначительной. Мысли, будто Шеанна может заинтересоваться им, похожие на мечты, оказались вполне реальны.

– Она знала, что ты придешь в башню. Для Шен очень важно, чтобы ты правильно все понял, почему она здесь и что с ней произошло. Почему она живет с таким чудовищем, как я. Сейчас Шен ушла навестить могилу отца. Она давно там не была, разговор с тобой разворошил старые раны. Это хорошо, нужно выпустить весь гной, прежде чем позволить коже затянуться окончательно. Пришло время принцу увезти красавицу в далекие края.

Мориан, как ни в чем не бывало, снова откинулся на спинку кресла.  

Валио никак не мог поверить в услышанное. За несколько последних дней с ним произошло куда больше, чем за многие годы, и как только кажется, что можно хоть немного передохнуть и все обдумать, время еще больше ускоряет свой бег и загадок становится еще больше. Он хотел спросить, не сон ли все это, не странная ли выходка моря грез, но ведь если это так, правдивого ответа он не получит.

Мориан наполнил бокал из стоящей на столике бутылки и протянул его магу. Тот, принимая бокал, притронулся к пальцам Мориана, совершенно реальным на ощупь, как дотронулся до руки Шен при их знакомстве.

Тигровый глаз при этом дрогнул.

– После того, как я убил Белеха на глазах у людей Хасса, они тут же сбежали из особняка, как крысы убегают из дома, испугавшись хозяйского пса, – продолжил хизари, наблюдая, как за окном угасает дневной свет. – Шен тогда все еще сидела, запертая в своей комнате. Она слышала отголоски нашего сражения, и ждала, когда же откроется дверь. Она не узнала меня в новой оболочке, но обрадовалась, решив, что я убью ее. Она ждала смерть с улыбкой, полагая, что в мире уже не осталось никого, кто защитил бы ее, в этом Белех почти преуспел. Ее отец, слуги, которые искренне заботились о ней, и, как она думала, я, – все погибли, а жители Теджуса сами же хотели отдать ее некроманту. В тот момент я понял, что не смогу оставить ее одну.

Маг поднес бокал к губам, намереваясь сделать небольшой глоток, но вместо этого отпил не меньше половины.

– Но сейчас ты хочешь, чтобы она ушла? – Спросил он. – Отпустишь ее с кем попало? Если ты действительно любишь ее…

– Именно потому, что люблю, я ее отпущу. И не с кем попало, а с тобой. Хотя она ни разу не говорила об этом, она очень скучает по старому миру, по Кайну с его бесконечными балами, с его башнями и садами. Ты же – словно часть того мира, и, если ты здесь, она может вернуться туда.

Мориан замолчал и терпеливо ждал, когда маг придет в себя после услышанного.

Взгляд Валио упал на исписанный изящным почерком магистра пергамент, и он тут же вспомнил о приближающихся солдатах Ордена.

Гвардейцы некогда были войском совета, защищавшим столицу и наводившим порядок в провинциях, если какой-то слишком самоуверенный маг пытался воспротивиться архонту и создать собственное королевство внутри империи. После столкновения миров они стали костяком армии и сражались с хизари наравне с другими. Каждый гвардеец в равной степени владел холодным оружием и боевыми заклинаниями. Пусть по силе волшебства они и уступали магам, они оставались превосходными бойцами, и именно солдаты Ордена проводили все удавшиеся вылазки на территорию врага.  Уничтожение хизари стало для них делом чести. 

– Даже если она согласится пойти со мной, это не так просто, – произнес Валио. – Гвардейцы, что пришли за тобой, они нас так просто не отпустят. Как только узнают, что Шен четыре года жила с хизари, тем более, с синдерид, они захотят узнать все, что знает она, может, даже использовать ее как приманку, чтобы поймать тебя...

Мориан поднял руку и Валио замолчал.

– Об этом я тоже подумал, не стоит так беспокоиться. Идем, прогулки в вечерних сумерках очень приятны.

Не дожидаясь ответа, хизари поднялся и вышел из библиотеки. Валио не оставалось ничего, как допить свое вино и пойти следом. При этом он подумал, что ни разу не видел, как сам Мориан пьет.

Солнце уже приблизилось к горизонту, оно напоминало красное блюдце, окутанное алыми облаками, зависшее в небе над многочисленными горными вершинами, за которыми находился Кайн. Валио вспомнил древнюю поговорку, гласившую, что красный рассвет символизирует кровь, пролитую ночью. Значит ли это, что такой закат может предвещать большую битву? Если гвардейцы решат выдвинуться ночью, не дожидаясь утра, чтобы заскочить врага врасплох, такой исход казался более чем вероятным.

Одна тропинка вела от особняка вниз, к воздушному причалу. Другая же, к которой и направился Мориан, поросшая сорняками и едва заметная, карабкалась вверх по склону холма. От одного взгляда на достаточно крутой подъем Валио почувствовал, как в колене проснулась тупая боль.

– Твой учитель, магистр Мелаин, он ведь тоже идет? – Не сбавляя шаг, спросил Мориан, его голос оставался все таким же спокойным и ровным, словно он все еще сидит в кресле в библиотеке. 

– Да, он с ними, – стараясь не отставать, ответил маг, чувствуя, что надолго его не хватит.

– И разве он не попытается освободить своего ученика и прекрасную наследницу известного рода от настырных гвардейцев, от их расспросов? И, конечно, от пленения, пусть они и используют иное слово?

Валио ответил не сразу, обдумывая ответ.

– Попытается, но у него мало что получится, – сказал он с горечью. Приходилось делать большие паузы, чтобы сохранить дыхание. – Одно дело защищать своего ученика, когда тот провинился, но не сделал ничего серьезного, и совсем другое, когда речь о поимке живого синдерид, в чем заинтересован и совет, и, скорее всего, сам архонт.

Горная вершина, покрытая снегом, казалась совершенно недосягаемой, и он не видел, куда же ведет тропинка, поэтому уставился под ноги, прислушиваясь к собственному сердцебиению, глухими  ударами отдающему в ушах. Более суток бодрствования давали о себе знать. Краем глаза он заметил, что следы, оставленные хизари в каменной пыли, были значительно больше, чем его собственные. Больше, чем любые, оставленные человеком.

– А если бы у него были весомые причины, хватило бы у магистра Мелаина власти, чтобы спорить с гвардейцами на равных?

– Да, он тоже член совета, хотя и не архимаг, но подставлять себя под удар…

Тропинка заканчивалась небольшой площадкой, вырубленной в скале. Обернувшись, Валио увидел, что поднялись они совсем немного, но лес остался внизу, лишь несколько небольших сосен виднелись на склоне выше дома Левиля. На уровне площадки деревьев не было вовсе, лишь небольшие кусты отчаянно пытались уцепиться корнями за скалистую поверхность. Разрушенный причал же выглядел таким маленьким, что Валио мог бы полностью закрыть его ладонью.

Рубаха из грубой ткани совсем не грела, и он зябко поежился под ветром, несущим зимний холод с заснеженных пиков.

– Думаю, у меня есть то, ради чего твой учитель будет спорить до последнего.

Как только Мориан сказал это, земля дрогнула. Несколько камешков покатились вниз по склону, за ними следом небольшой валун. Валио тут же вспомнил о тех землетрясениях, что пережил еще в детстве и схватился за крепкий с виду камень, чтобы не упасть. Но сильных толчков не последовало, площадка лишь мелко дрожала.

Под ногами послышался шум, перерастающий в утробный рокот, и перед ними появилась длинная щель в скале. Она медленно расширялась, словно исполинская дверь, створки которой расходились в стороны, за ней – лишь тьма, – солнце уже наполовину скрылось за горами и совсем не освещало увеличивающуюся пропасть у их ног.

– Левиль нашел верфь, едва прибыл в Теджус, – несмотря на шум, Валио отчетливо слышал каждое слово Мориана. – Под конец войны эти горы постоянно переходили из рук в руки, и продолжать строительство кораблей не представлялось возможным, но один был почти готов, оставалось лишь настроить его летающие кристаллы.

Громадные створки замерли, рокот сменился едва слышным гулом, и во тьме Валио заметил движение.

 Сперва показалась центральная мачта из светло-коричневого, почти оранжевого дерева, за ней еще две, опутанные тонкими канатами, будто паутиной. Корабль медленно поднимался из пещеры, на его сложенных белоснежных парусах впервые заплясал солнечный свет. Маг наблюдал, как из тьмы появляется считавшееся утерянным  свидетельство величия империи Наари. Корабль разительно отличался от громоздкого транспортника Ордена из черного дерева, который издавна покоился на главной площади Кайна. Его длинные кристаллы, закрепленные на днище, выглядели так, словно состояли из огня.

– Он готов к полету и лишь ждет мага, который сумеет управлять им, – произнес Мориан, когда платформа полностью поднялась из подземелья. – Как думаешь, этого достаточно, чтобы магистр отстоял тебя и Шен перед гвардейцами? Только она и я можем управлять им, больше никого этот красавец не послушается.

Валио рассеянно кивнул, рассматривая изящный корпус, освещенный лучами заходящего солнца. И тут последние слова Мориана полыхнули в его сознании, еще одна подсказка, которую он едва не пропустил мимо ушей.

Магистр Мелаин любил повторять, что его ученик часто теряет из виду очень важные детали, и вспоминает о них слишком поздно, но все-таки делает правильные выводы. Все мелочи, что маг замечал в присутствии мужа Шен, но не уделял им должного внимания, всплыли в памяти и вывод напрашивался сам собой. Мориан смотрел на него, слегка улыбаясь.    

– Что ты такое? – спросил Валио.

В зеленых глазах хизари впервые за все время их знакомства зажегся интерес.

– Это имеет значение? – спросил он, приподняв бровь.

– Если все, что происходит вокруг реально, то да. Шен было важно, чтобы я знал ее историю, но я должен знать и остальное.  

– Должен признать, я уже и не надеялся, что ты заметишь, волшебник. Я отвечу, но сперва скажи, что заметил сам.

Некоторое время Валио молчал, рассматривая Мориана, высматривая любую зацепку. Сейчас он видел, что его красные волосы совершенно неподвижны, хотя холодный ветер с гор все усиливался. Каким-то образом он выглядел человеком, и определенно использовал магию, и сейчас: Валио видел тонкую нить, соединяющую его и корабль, и, что еще важнее, темное облачко, точно такое, как вокруг трупа Белеха.

Он осторожно заговорил, подбирая каждое слово.  

– Я чувствую магию в тебе. Как в ребенке, у которого есть нераскрытые способности. Мой камень каждый раз реагирует на прикосновение. Но ведь это невозможно, все хизари напрочь лишены магических способностей, Шен сама это подтвердила. Ты как-то создаешь иллюзию вокруг себя, но любая иллюзия легко распознается прикосновением.

– Неплохо, Валио О’Дэйн, – Мориан кивнул. – Я все больше убеждаюсь, что сделал правильный выбор, решив доверить тебе Шен. Что до внешности, тут нет никакой магии. Лишь телепатия.

– Телепатия? Это технология хизари?

– В каком-то смысле можно сказать и так. На близком расстоянии я могу отправлять необходимые мне данные напрямую в твой мозг, минуя глаза, уши. Поэтому ты меня слышишь, и тебе кажется, что чувствуешь прикосновение человеческой кожи. Но если взглянуть с помощью твоего самоцвета, то всю информацию мозг получает из него, и мой обман уже не подействует.

– А люди, которые были на балу? Многие из них до сих пор кажутся мне знакомыми.

– Наверное, мне следует еще раз извиниться. Я взял несколько образов из твоей памяти. Я давно провожу такие вечера для Шен, и одни и те же лица надоели уже. Но да, с балом Шен все-таки немного помогает мне.

Валио недовольно поежился. Довольно неприятно осознавать, что кто-то может так легко копаться в воспоминаниях. Кроме того, не было ли его спокойствие – уловкой Мориана…

– Не беспокойся, – с легкой насмешкой произнес хизари. – Я не могу заставить человека делать то, что он не хочет, только подтолкнуть.

– А магия, которую я чувствую?

– Вот с ней куда интереснее. Посмотри внимательно.

Мориан расстегнул несколько пуговиц на рубахе. На его груди темнел небольшой вертикальный шрам, начинающийся чуть ниже ключиц, именно от него исходило темное облако, отголосок магического предмета. Валио не нужно было долго присматриваться, чтобы понять, что под кожей.

– Черный хрусталь, – удивленно выдохнул он. Валио сделал несколько шагов назад, чувствуя, что ноги едва держат его, и сел на один из камней, кольцом опоясывающих площадку – Ты забрал у некроманта его камень. Но как, зачем? Как ты сумел его настроить на себя?

– Не забрал, я до этого никогда бы не додумался. Это Шен сделала. Могу поспорить, она почти не рассказывала о том, как я вернулся из долины?

– Нет, лишь упомянула.

– Это и не странно. Для нее эти дни дались едва ли не сложнее, чем заключение.

Мориан подошел к обрыву и посмотрел вниз, на клубящийся туман. Его длинные белесые пальцы тянулись вверх, но тут же опадали, лишь на мгновение цепляясь за каменные уступы.  

Горы вдалеке уже потемнели, только верхушки, покрытые снегом, все еще блестели в последних лучах солнца.

– Посмотри чуть левее горного пика напротив, если повезет, увидишь город, – Мориан указал пальцем нужное направление.

Туман там ничем не отличался от тумана в любом другом месте. Валио несколько секунд присматривался, подумал, а в нужную ли он сторону смотрит, когда увидел далеко внизу остатки города. Всего на несколько мгновений море стало полупрозрачным и на его дне стали видны остатки зданий хизари, построенных из стекла и металла.

– Когда-то там была база моих предков. Там, в подземных лабораториях, исследовали раненых синдерид, которые доживали свои часы, пытаясь узнать, как можно сделать их сильнее, проворнее. Хотя их и выращивали в специальных резервуарах, первые прототипы синдерид были созданы из людей с помощью мутагена. Большинство камер в лабораториях все еще работают и хранят свои секреты, там я и нашел мутаген, который меня изменил. Далеко не самый приятный процесс, хотя мне и хватило ума отключить болевые центры до его начала.

Важнее другое. Вслед за телом начало меняться мое сознание. Душа не может существовать без носителя, по крайней мере, у нас, людей, и желания напрямую зависят от оболочки. После того, как я спас Шен, мой разум лишь обострился, у синдерид для мышления задействовано намного больше участков мозга, чем у человека. Но я стал забывать, кто я, и большинство моих мыслей просто исчезали. Это намного хуже, чем одиночество, это как быть парализованным, но чувствовать, как распадается тело. На первый план выступала лишь одна цель, ради которой и создавались синдерид.

– Убивать магов?

Произнеся это, Валио отстранено подумал, что на многие мили вокруг кроме него, и синдерид никого нет, и на землю понемногу опускаются сумерки. Но в то же время он не сомневался, что вскоре в любом случае вернется в Кайн, или как узник Ордена, или на палубе корабля.

– Да, убивать магов. Я несколько раз просил Шен бежать, спасаться. Но она не хотела меня бросать. Даже после того, как я едва не напал на нее. Она лишь поставила щит между нами и ждала, пока я успокоюсь. И она нашла выход, как мне помочь.

– Кристалл некроманта. – Валио начал понимать. – Белех переносил через него свою душу.

– Правильно, волшебник. Она разбила его хрусталь и очистила самый большой осколок. Как-то усыпила меня и сделала вот это, – Мориан коснулся шрама на груди. – Не представляю, как это сработало, но сработало. Она уверена, что в долгу у меня, ведь я спас ее тогда от некроманта. На самом же деле мы квиты, ведь она спасла мою душу. И это одна из причин, почему я забочусь о ней.

– Значит, теперь ты тоже маг?

Мориан рассмеялся и покачал головой.

– Нет, совсем нет. Я все так же не имею понятия, как управлять стихиями или создавать иллюзии, но управлять своей душой, похоже, получается, так же как ваши гении меняют оболочку. Шен пыталась обучить меня заклинаниям, но безрезультатно, разве что ваши механизмы мне подчиняются. Я уже давно подумываю о том, чтобы получше изучить лаборатории и создать там себе новое тело. Сильное и выносливое, а не хрупкую оболочку, как у людей, но и не такую отвратительную, как у синдерид.      

– Но тогда почему тебе нельзя вернуть себе человеческий облик и остаться с Шен? – Удивленно спросил маг.

– Разве ты не хочешь, чтобы она была с тобой? – Ответил вопросом на вопрос Мориан, повернув голову и пристально посмотрев на Валио.

Его лицо выглядело бледным пятном на фоне темнеющего неба, только глаза напоминали два огонька.

– Хочу, конечно, но не понимаю.

– В жизни все совсем не так просто, как хотелось бы. Мы с Шен принадлежим разным мирам.

– Наарийцы и хизари?

– Дело совсем не в этом.

Мориан ненадолго замолчал, снова устремив взор вдаль, на владения хизари, где над горизонтом уже появилась темная, почти черная полоса. Еще совсем немного и появятся первые звезды. Валио подумал, как выглядят созвездия по другую сторону границы, разделявшей две империи, сильно ли они отличаются от тех, что видны из обсерваторий Кайна.

– Мы с Левилем отлично понимали друг друга, нам мало нужны покой и уют, так необходимы почти всем людям, – тихо заговорил Мориан. –  Но Шен пошла в мать. Она выросла в Кайне, среди его башен и галантных вельмож. Если я попрошу ее пойти со мной в долину, она пойдет, но там не ее место, она там будет совершенно чужая. Точно так и мне нет места в ваших городах. Ей нужен тот, кто сможет отдать ей свое сердце, я же для этого не подхожу. Мое уже принадлежит местам, которые вы, маги, называете морями грез.

Валио решил не перебивать его вопросами. Мориан достал из кобуры огнестрел, его металл выглядел тусклым в вечерних сумерках, а деревянная рукоять потертой, почти черной от частого прикосновения.

– Среди хизари такое оружие считалось устаревшим, но надежным, – продолжил он, поглаживая рукоять кончиками пальцев. – Бродяга, передавший мне этот револьвер перед смертью, пришел в нашу деревню, когда мне было двенадцать. Он умирал, раненый демоном, и никто не хотел даже принести ему воды, полагая, что любая помощь навлечет на нас проклятие. У вас таких людей называют странствующими волшебниками, хотя у магов все равно есть семьи и дома. Бродяги же никогда не задерживаются на одном месте, вся их жизнь – это бесконечные скитания по заброшенным городам. Одни это делают ради наживы, другие же потому, что не могут этого не делать.

Он спрятал оружие и продолжил рассказ, глядя на море внизу. Голос Мориана, сперва тихий, понемногу набирал силу, подобно приближающемуся урагану.

– Два дня я слушал рассказы умирающего скитальца о местах, которые он повидал. Половину я считал бредом, но и оставшегося хватило, чтобы я слушал, отвлекаясь лишь чтобы принести ему и себе свежей воды. Он рассказывал о долинах, где скелеты драконов усеивали землю, словно опавшие листья, и о ваших кораблях, гниющих под проливными дождями болот. О целых летающих островах, созданных на заводах хизари, таких больших, что на них располагались небольшие города, способных парить выше облаков, куда никакие птицы не решаются подниматься. И о судах поменьше, на которых мои предки путешествовали к звездам. Когда тот бродяга умер, и я сбросил его тело в бездонную пропасть, как он и просил, я понял, что мне не место ни в моей деревне, ни в любой другой. Его рассказы заразили мой разум, и я сам стал путешественником.

Вдруг Мориан повернулся к Валио, и маг едва не вскрикнул от неожиданности. Внешность Мориана изменилась, но он не превратился в синдерид. Белая рубаха и темные штаны исчезли, уступив место покрытому грязью плащу, под которым виднелась черная, похожая на легкий доспех одежда. Темно-красные волосы отросли почти до плеч, но слиплись от крови, только револьвер остался в своей кобуре на поясе. Но больше всего мага потрясли изменения в лице Мориана, оно стало моложе, совсем как на балу, но левую щеку покрывал большой ожег, едва не поглотивший и глаз.

Таким его впервые увидел Левиль, ошарашено подумал Валио.  

– И я сам видел там вещи, о которых вы и не подозревали, – продолжал говорить Мориан, не замечая изменений. – Парящие в небесах замки из стали, и заброшенные подземные города, большие настолько, что под их сводами образовывались тучи. Сотни резервуаров с самыми разными существами и рукотворные шпили, едва ли не выше ваших городов. И это ведь лишь малая часть всего, что там можно найти, лишь начало.

Он широко расставил руки, словно пытаясь передать величие увиденного, и на пятках крутанулся вокруг своей оси, потом снова повернулся к морю.  

– И двери, десятки дверей, за которыми есть новые тайны, новые миры. Я же заглянул лишь за несколько из них. Большинство людей боятся даже подходить к таким дверям, боятся думать о них, бояться неизведанного, чужого и неподконтрольного, ведь это может навсегда лишить их покоя. Или же они просто не понимают, что видят, и проходят мимо. Они не в состоянии осознать больше, чем нужно для их скучной жизни, они не понимают, как можно хотеть большего. Немногие решаются заглянуть за двери, и только единицы делают шаг навстречу неизвестному. Я же никогда не понимал их страха, их желания оградить себя от мира.

Наступившая после продолжительного монолога Мориана тишина показалась Валио более устрашающей, чем все видения, что могло показать ему море. Маг понял, что стоит на ногах, хотя он не мог сказать, когда вскочил с камня. В руке он сжимал тигровый глаз. Мориан же быстро восстанавливал контроль над собой, вернулась идеально чистая одежда и приглаженные волосы, на его носу блеснули очки. Только глаза оставались неизменными, они все так же сияли во тьме, не то отражая свет звезд, не то сами пылали подобно крошечным огонькам.

– И сейчас, когда передо мной такие возможности, я не собираюсь отступать, – снова спокойно произнес он. – И Шен, и жители деревни считают это тело проклятием. Но, на самом деле, вместе с кристаллом, через который я смогу перенести свою душу, это свобода. 

Продолжая говорить, Мориан поднял к глазам правую руку, сохранившую несколько ожогов, и принялся рассматривать ее.

На глазах Валио его ладонь начала изменяться, плавно и постепенно, как птица появляется из крови своего хозяина. Превратилась в руку синдерид, серую и с длинными пальцами, потом в тонкую кисть самой Шен, изящные пальцы потолстели и покрылись мозолями, как у земледельца, и снова приняли первоначальный вид. Даже зная, что видит лишь иллюзию, что Мориан был и остается гигантом с серой кожей, Валио почувствовал тошноту, подумав, как бы чувствовал себя он сам во время подобных метаморфоз.

– Это свобода сотворить себе оболочку, какую захочешь, и управлять своими желаниями. Но, конечно, она начинается вот здесь, – Мориан прикоснулся пальцем к своему виску. – Люди бояться такой свободы. Бояться, что тогда от них совсем ничего не останется.  Может, даже у тех, кто соединил наши миры в единое целое, нет такой свободы. Надеюсь, я увижусь с ними и выясню это.

Валио оторвал взгляд от руки Мориана и недоверчиво посмотрел на его лицо.

– Соединил миры? Ты думаешь, кто-то сделал это намеренно? Но у кого хватит сил чтобы…

– Осторожно, маг, – улыбнувшись, перебил его хизари. – Сейчас ты перед дверью, и видишь щелочку света, пробивающегося под ней. Хочешь, чтобы я ее приоткрыл?  

Несколько секунд юный маг твердо смотрел в его зеленые глаза, но все же отвел взгляд.

Вечер превратился в ночь. Тысячи звезд усеяли небо, и лишь далеко на западе, над Кайном, еще виднелись алые лучи.

Ровное оранжевое свечение, исходящее от кристаллов корабля, освещало лица мага и хизари, разговаривающих на каменном уступе. 

– В деревне тебя наверняка уже дожидается твой учитель. Он и гвардейцы потребуют от тебя подробный рассказ, ничего не скрывай и не пытайся врать, они сразу это почувствуют. Приходи на рассвете к причалу.

– Но они меня не отпустят!

– Отпустят, – произнес Мориан. – Вот увидишь.

Игнорируя боль в ноге, Валио начал спуск к особняку, оттуда к деревне. Рука хизари, изменяющая свой вид, словно вылепленная из пластилина, все еще стояла перед глазами. Он вспомнил сновидения, посетившие его в бреду, в которых видел битвы древности – не были ли и они отражениями мыслей хозяина дома?

Несколько раз он оборачивался, и неизменно видел силуэт на каменном уступе. Взгляд Мориана все так же оставался прикованным к пребывающему в вечном движении туману в долине.    

*   *   *

Два капитана гвардейцев, три призывателя, архимаг-кукловод, управляющий сразу несколькими големами, и магистр Мелаин дважды выслушали историю Валио. Они сидели вокруг костра в лагере Ордена, окруженные гвардейцами, и юному магу казалось, что допрос никак не закончится. Он пытался не упоминать те чувства и желания, что посещали его, когда пальцы Шен прикасались к его коже, или смущения во время их танца, но каждый раз один из призывателей спрашивал, не хочет ли он чего-нибудь утаить. При этом Валио словно чувствовал цепкие пальцы старика в своем сознании, без тени сомнения ощупывающие его мысли, как выпившие посетители таверны щупают хорошеньких девушек. Мелаин недовольно хмурился и повторял, что лучше всего говорить чистую правду.

Вопреки ожиданиям, их мало заинтересовала история Левиля Алдума, лишь архимаг прошептал, что следует разобраться с Хассом и всеми, кто замешан в содеянном. Зато последний разговор с Морианом они заставили дословно воспроизводить несколько раз. Валио даже подумал, не хотел ли хизари так подшутить над ним. Когда же он упомянул, что на рассвете должен прибыть на причал, гвардейцы в один голос сказали, что об этом не может быть и речи.

– Но мы не может потерять корабль, – как бы невзначай сказал Мелаин. –  Вполне вероятно, это последняя наша возможность вернуть технологию транспортной левитации.

– Какое нам дело до корабля, если речь идет о живом синдерид? – Возразил один из гвардейцев.

– Магистр прав… – начал архимаг, и его тут же перебили.

– Если варвары снова нападут, мы должны знать все об их оружии. А этот мальчишка и Шеанна Алдум прожили с чудовищем столько времени! Мы не можем их отпустить.

– Мы и не отпускаем, – заметил магистр. – Они же направятся в Кайн, где Орден сможет заняться ими.

Валио хотел возразить, но учитель жестом приказал ему молчать.  

В итоге решили голосовать, и с перевесом в один голос было принято решение отпустить юного мага перед рассветом.

У разрушенного причала над клубящимся внизу туманом уже парил корабль. Мориан и Шен стояли под кроной деревьев, на том самом месте, где Валио впервые увидел великана. Они не разговаривали, лишь неподвижно застыли, прижавшись друг к другу. Как и во время их танца, Валио чувствовал себя лишним, и ждал у самого обрыва, делая вид, что рассматривает покрытые снегом горные вершины. Когда над ними показалась тонкая полоска восходящего солнца, он обернулся и успел заметить, как Мориан прикоснулся губами ко лбу девушки и отошел назад, в полутьму леса. Не произнеся ни слова, Шен приблизилась к обрыву, прошла по разрушенному причалу и шагнула в пустоту.

Воздушный поток тут же подхватил ее тело, перенес через пропасть, и она шагнула на палубу корабля. Только сейчас Валио заметил отсутствие трапов, а сам он далеко не так хорошо владел заклинаниями левитации, и тут вихрь подхватил и его.

Корабль сразу же начал набирать высоту, его паруса расправились, впервые наполненные дыханием ветра. Маг обернулся, бросил последний взгляд на уменьшающуюся поляну, и увидел там великана в серебристой броне, с секирой, заброшенной на плечо.

– Береги ее, – прозвучал скучающий голос в голове. – Или я найду тебя, и мы проверим, как быстро ты можешь произносить заклинания, волшебник.

Над Теджусом им пришлось снизиться, согласно договоренности между гвардейцами и архимагом, и на борт поднялся Мелаин и два солдата. Магистр, укутавшись в теплый плащ и напоминающий филина, сразу занял место у большого штурвала, гвардейцы в своей сверкающей броне стали позади него, но они не имели никакого отношения к управлению кораблем. Единственной его хозяйкой оставалась Шен.

Девушка стояла на носу, положив ладони на перила и подставив лицо ветру. Длинный небесно-голубой плащ и золотые волосы развевался за ее спиной, за все время она не произнесла ни слова и не сделала ни шага в сторону.     

Когда кораблю поднялся над облаками и вокруг него появился барьер, оберегающий пассажиров от порывов ветра, Валио решился подойти к Шен. Он замер за ее спиной, не зная, что сказать, и должен ли он вообще тревожить ее покой, но девушка заговорила первой, не поворачивая головы:

– Я так давно думала о том, как хорошо было бы наведаться в Кайн, а сейчас боюсь, что совершенно не узнаю столицу. Столько времени прошло.

– Узнаешь обязательно, – импровизируя, ответил маг. – Там не появилось ни одной новой башни, только на севере начали возводить новые лаборатории совсем недавно.

Он замолчал, думая, следовало ли сказать что-то другое. Наверняка, но что именно? Вместо слов, Валио подошел к перилам и положил руку на полированное дерево рядом с ладонью Шен, едва касаясь ее пальцев, но она, казалось, не заметила этого.

Вдруг по телу девушки пробежала заметная дрожь.

– Его нашли, – прошептала она. – Думали поймать сразу же, но недооценили его. Двоим уже не продолжить охоту.

В последних словах маг определенно слышал одобрение.

– Ты чувствуешь его на таком расстоянии?

– Да, – она кивнула. – Но слабо. Я же использовала свой кристалл, чтобы изгнать воспоминания некроманта из хрусталя, и теперь между нами есть связь. Но скоро исчезнет и она.

– Ему же совсем не обязательно сражаться, – пытаясь приободрить Шен, произнес маг, – теперь он может уйти в долину, там он легко сможет…

–  Ничего ты не понял, Валио, – впервые за все утро она посмотрела на него и снисходительно улыбнулась. – Мориан ждал этого сражения несколько лет. Ему всегда было интересно, на что способно его новое тело, и старика-некроманта, забывшего половину заклинаний, ему было явно недостаточно. И сейчас он искренне рад происходящему.

Валио кивнул, пребывая в еще большем замешательстве.

– Скажи, Валио, ты бы согласился ради меня…

Она не закончила вопрос, и маг был ей искренне благодарен за это. Они оба знали, что она хотела спросить, и он совсем не был уверен в своем ответе. Зато понял, наконец, какой ответ подошел бы лучше для первого вопроса.

– Кайн все так же прекрасен, как и раньше, когда ты покинула его. Многое изменилось, но не стоит волноваться, я тебе все покажу и не оставлю тебя одну.

Он обнял ее, и на мгновение ему показалось, что девушка оттолкнет его, прогонит из своей жизни. Он почувствовал, как напряглись ее мышцы. Напряглись, и тут же расслабились, их пальцы переплелись, как во время танца.

– Забери меня домой, Валио О’Дэйн, – шепотом произнесла Шеанна.

Огненный корабль нес их над облаками в белоснежную столицу империи магов.   

ДЕНЬ, КОГДА СОЛНЦЕ КОСНУЛОСЬ ГОРИЗОНТА

Ворота его не будут запираться днем; а ночи там не будет.

Апокалипсис, Глава 21-я, Стих 25-й.

Пространственная зона Мытарств - между землей и небом, где действуют духи злобы поднебесные - на границе миров материального и духовного, земного и небесного, понимаемая как опасная демоническая зона нечистой, падшей духовности, космических сил зла. Вышедшая из тела душа видит страшные чёрные демонские обличья - эфиопов; проходя сквозь них в сопровождении ангелов, она в определённых местах воздушного пространства подвергается задержанию и допросу относительно отдельных грехов.

По С. С. Аверинцеву. Мифологический словарь, «Мытарства»

1.

Летунья Наири выглянула в окно. Перед дверью топтались двое стражников, третий пыхтя заводил пружину стоявшего поодаль самохода.

- Что вам угодно-то в такую рань? Кайт сложен, труба закупорена, в ближайшие пару часов я никуда не полечу.

- Просто проследуйте с нами – заведующий вызывает. Дело крайне срочное: четыре минуты на сборы, с собой – экстренный запас.

Запрыгнув в дорожный костюм и прихватив пресловутый запас, летунья вышла из дома. Стражник любезно указал ей на сиденье самохода. Наири жила двадцать пятого мая в полдень. Летуны почти всегда выбирают жилье в полуденной области, поближе к основанию трубы. Путешествуя на кайтах по всему Календарю, они часто ленятся ходить пешком внутри своего дня.

Дворец заведующего находился, как и положено, вечером - он гнездился между контрфорсов ветролома, отделявшего двадцать пятое мая от двадцать шестого. Дороги до дворца было три километра и самоход покрыл это расстояние за пять минут. Ветер шевелил волосы Наири, но с истинным Ветром, дующим между Воздухом и Небом, сравниться не мог. Город был пустынен: ремесленники и купцы, пекари и кузнецы, грибоводы и чернорабочие – обыватели в этот час спали, и окна льнувших друг к другу домов смотрели на узкие улицы пестрыми ставнями. Солнце смотрело с высоты, как и двадцать, и двести лет назад. Море по правую руку рябило хрустальной поверхностью – Наири оно часто снилось в кошмарах, однако наяву казалось совершенно безобидным.

Заведующий вышел ей навстречу за пределы дворца – небывалое дело, даже учитывая их достаточно теплые отношения. Повелитель дня с населением в несколько тысяч человек ждал посреди дороги, нетерпеливо переминаясь. С ним было всего двое охранников.

- Наири, голубушка, как хорошо, что тебя привезли так быстро, - вид его выражал скорее раздражение, что летунью не доставили еще быстрее. – тысячу раз прости за беспокойство, но времени очень мало, - Сифтяй говорил это, шагая вглубь дворцовой территории. Полноватый коротышка, он то и дело подпрыгивал на ходу, а Наири, двигаясь быстрым шагом, едва за ним поспевала.

- Если нам дорого время, зачем было терять его и везти меня во дворец? – Наири решила, что будет говорить прямо, - мне понадобится больше часа, чтобы открыть трубу и подготовить кайт к полету.

- Речь вовсе не о полетах, - заведующий и летунья шли мимо покоев, углубляясь в сад, все ближе подходя к подножию ветролома. От приближения к угольно-черной семисотлоктевой стене словно бы делалось темнее и прохладнее. Наири начала догадываться, зачем ее вызвали.

- Тебе придется спуститься в Нижний Мир, - подтвердил ее догадки Сифтяй, - в том Климате, который сейчас под нами, скоро будет рассвет. У тебя пятьдесят минут – на самом деле чуть больше, но лучше считай так – чтобы управиться с делом и вернуться. Потом мы расстанемся с этим Климатом на целый год.

Летунья обдумала неожиданную перспективу и лишь затем задала главный вопрос:

- Но зачем мне спускаться-то? Что произошло?

- Подземники нашли летуна, провалившегося через Хрустальное Море. А теперь слушай: то, что я скажу – строжайший секрет, это важно для безопасности всего нашего дня. Летун – из четвертого апреля. Он вез мне послание от начальника…

- Насколько я знаю, летун четвертого апреля – женщина.

Конечно, не стоило перебивать заведующего, однако Наири не выдержала. Летуньей четвертого апреля была Зифа, ее сестра.

Сифтяй хоть и был на взводе, отреагировал на удивление мягко.

- Подземники говорили «он». Хотя не вспомню сейчас, было ли там прямо сказано про пол. Так вот в чем дело: над территорией двадцать третьего мая летун был подбит.

- Эфиопы!?

- Нет. Люди позавчера.

Наири кивнула. Зенитные орудия после резни на восемнадцатом мая редко кто отваживался применять, но на двадцать третьем они оставались. Сбить летуна можно, можно даже повредить кайт, не причинив вреда самому летуну, главное при этом - не промахнуться так, что снаряд пересечет границу Воздуха и Неба.

- На порванном кайте летун кое-как перемахнул через ветролом и оказался на территории вчера, но не смог ни сесть на утренней стороне, ни дотянуть до вечерней, а упал на море. Рядом с местом падения увидел круглую дыру в поверхности моря. До ближайшего берега больше километра. Пока дойдешь – пять раз эфиопы прилетят. Вот летун и решил, что пока никто не видит – лучше уж в эту дыру прыгнуть, и будь что будет. Упал в Климат пять-сто-восемьдесят-семь – ты не знаешь эту нумерацию, так что не забивай голову. Падал на кайте, поэтому почти не пострадал. Местные его подобрали и хотят передать нам. Ты спустишься. Удостоверишься, что это он и заберешь его.

Они подошли к подножию ветролома. В углу между стеной и контрфорсом находился спуск, прикрытый навесом. Наири заглянула в шахту – та выглядела как обычный колодец, какие роют водоснабженцы, чтобы добраться до родника или крестьяне, чтобы добраться до пород, на которых растут грибы. Вниз уходил ряд скоб, в глубине различался тусклый огонек. Наири знала, что заведующий торгует с нижними Климатами: спички и лекарства в обмен на рыбу и дичь. Нелегкое, наверно, дело – таскать все это вверх-вниз по узкой шахте.

- Я все сказал, что знаю. Иди.

Наири начала спуск. Шахты она не боялась: высота не могла сравниться с той, которую она достигала в полете, а теснота была почти как в трубе для запуска кайтов.

- Желаю удачи. Разберись и возвращайся.

Летунья расценила эти слова как прощание и наверх больше не оглядывалась. Она спускалась все ниже и ниже. На каждой скобе была отчеканена эфиопская печать: две вертикальных черты (жители Календаря могут спускаться в шахту, если есть разрешение заведующего), под ними эфиопская тамга, под ней еще три вертикальных черты (жители Нижних Клиамтов не могут подниматься в шахту ни прикаких условиях, пока действие печати не отменено). Тамга подтверждала, что правило введено эфиопами.

Эфиопские правила нарушать не следовало. Последний раз так попытались сделать на восемнадцатом мая. Там было перенаселение: почти пятьдесят тысяч человек – очень много для одного дня. Люди решили нарушить запрет и построить дома на поверхности моря. Тогда с Неба спустилась, наверное, тысяча эфиопов. Вышедших на море убили всех, а из оставшихся на берегу - ровно половину. Летуну, упавшему в Нижний Мир очень повезло, что он избежал кары, да еще таким странным способом. Интересно, это Зифа? И если нет, то что с ней произошло?

Тут Наири вспомнила, что впервые в жизни лезет в Нижний Мир – да еще в ночное время. Как они вообще там живут – если из каждых двадцати четырех часов половину Календарь заслоняет солнце и на улице становится темно как в чулане?

Огонек внизу постепенно приближался – стало видно, что шахта обрывается, отвесно выходя в некое помещение вроде пещеры. От нижней скобы до пола этого помещения было примерно полтора человеческих роста. Внизу стояли два человека и негромко переговаривались. Один держал фонарь – свет от него и указывал дорогу летунье.

-… А если они ыаеххаа, то аеххаа.

- Так у нас аеххаа…

Понятно. У каждого племени в этом мире есть свои табуированные темы, разговаривать на которые можно только со своими. Если такой разговор слышит посторонний – то понимает лишь те слова, которые не запрещены.

Первый подземник толкнул собеседника и указал ему на летунью. Тот глянул – и склонился в полупоклоне, ухитряясь при этом смотреть вверх. Товарищ последовал его примеру.

- Летунья с солнечного Календаря, горячо вас приветствуем. Прыгайте к нам. – он указал на пол перед собой.

- Просто прыгать?

- Да-да, здесь совсем невысоко, тем более, вам не страшно.

Наири приготовилась к прыжку – и тут ее посетила мысль: а почему вообще понадобилось, чтобы спускалась именно она? Неужели летун сам не мог подняться по лестнице. Он ранен? Насколько серьезно? Почему подземники не могли позвать стражников заведующего?

Надо было думать раньше. Отбросив размышления, Наири спрыгнула. Приземлилась и тут же выпрямилась, осматриваясь.

Темнота оказалась не такой уж страшной. Летунья стояла посреди каменной галереи. Фонарь позволял видеть ближайшую окрестность.

Оба подземника были на вид молоды. Фонарщик обладал лицом корявым, но открытым и добрым на вид. Второй был какой-то невыразительный. Он держался в стороне и молчал. Одеты оба были в толстые куртки

- Приветствуем в нашем грешном Климате, - корявый широко улыбнулся; части зубов у него недоставало, - сейчас надо будет спуститься, заберете своего.

- Скажите, а сюда его почему не подняли-то? – поморщилась Наири.

- Так вы ж летунья, вам же проще будет, - взгляд подземника выражал искреннее непонимание. Летунья вздохнула.

«В Нижнем Мире нет Ветра, у меня нет кайта, как я в Воздух-то поднимусь?» - хотела спросить Наири, но получилось:

- В Нижнем Мире ыеахххаа аххаае, как я в Воздух-то поднимусь?

Похоже, знать о существовании Ветра подземникам не положено. Летунья сказала:

- Не смогу я тут летать в общем.

Фонарщик расстроился.

- Это как же тогда? Придется на клети ехать тогда. Вы нас извините, мы не знали.

Подземники повели ее по галерее. По левую руку стена доходила почти до потолка - то есть до нижней поверхности Календаря, на верхней поверхности которого располагался весь привычный летунье человеческий мир. Потолок очень медленно, но все же заметно двигался относительно пола галереи. Не пройдет и часа как сверху будет Море – и солнечный свет, струящийся сквозь его толщу. Наступит двадцать шестое мая, а с двадцать пятым этот Климат расстанется на целый год.

По правую руку стены не было, а лишь парапет, доходивший летунье до пояса. Над ним и за ним – только тьма. Наири осторожно приблизилась к парапету, продолжая шагать по галерее. Где-то в глубине горели несколько огоньков. Летунье подумалось, что высота этой галереи над уровнем Климата должна быть примерно такой же как высота ветроломов над уровнем Календаря.

Клеть обнаружилась в конце галереи. Невыразительный остался наверху, а корявый зашел вместе с Наири. Он надавил на бугорок, выпиравший из стены, и клеть поползла вниз.

Они спускались все ниже и ниже, а Наири думала о непроизносимом – обо всех этих ыеххаа да аеххаа. Она иногда слышала эти звуки на других днях, особенно тех, которые расположены далеко от двадцать пятого мая: всегда есть что-то, о чем жители одного дня говорят свободно, а жители другого не могут даже знать. Или от людей, занимавшихся некой особой деятельностью, например от копателей колодцев или электриков. В свое время сама Наири очень удивилась, когда на балу у Сифтяя заговорила о морских пустошах, лежащих по бокам от Календаря – и услышала хриплый стон из собственного рта.

У подземников, стало быть, тоже имелись свои секреты. Человеку, живущему на определенном уровне мироздания не положено знать об устройстве нижних и верхних уровней – кроме тех, которые непосредственно граничат с его собственным. Наири жила на Календаре, она летала, оседлав Ветер, по Воздуху, но выше Воздуха находилось Небо. Там тоже что-то было, но эфиопы стерегли эту тайну ревностно. Под Календарем располагался Нижний Мир с его Климатами, в который летунья теперь тоже попала. Ниже Климатов находился Тартар – про него Наири знала лишь, что он есть и, что, когда солнце коснется горизонта, половина всех жителей Календаря, выбранная эфиопами, должна будет навсегда спуститься туда. Быть может, перед ее приходом эти два подземника обсуждали именно Тартар?

Когда уже почти спустились, летунья неожиданно поняла, что в Климате холодно – то же странное, непривычное и неприятное ощущение, которое она когда-то испытала в продовольственных хранилищах Октябрьского Союза. Не зря на подземнике толстая куртка. А она даже и не подумала, что в Нижнем Мире может быть холодно. Не замерзнуть бы: летный плащ хоть и держит ветер, но сам по себе легкий и быстро отдает лишнее тепло.

Наконец, клеть остановилась: Наири и ее спутник достигли поверхности Климата. Здесь было много огней – от разбросанных поблизости хижин подземников. Корявый повел ее к ближайшей. Навстречу вышел человек – и по неуловимому сходству жестов с Сифтяем летунья поняла, что это – смотрящий.

- Здравствуй, летунья. Ищущий тебя – за дверью, правда он потерял сознание.

- Приветствую, - буркнула Наири и устремилась, куда указывал смотрящий. В захламленной комнатке, на полатях валялся мужчина…

- Это не летун! Никто из нас не может носить такую одежду. Кого вы мне подсунули?

Тело лежавшего резко перестало быть безжизненным. Он словно бы за долю секунды пришел в сознание. Открыл глаза и произнес:

- Ыеххааа айхаооно, - и поморщился, поняв, что его слова непонятны.

- Мы солгали, - улыбнулся смотрящий, - нам пришлось солгать, иначе заведующий не прислал бы тебя так быстро.

«А еще нам пришлось сказать, что упавший летун – из четвертого апреля. С тем, чтобы ты тоже полезла сюда расторопно и не задавая лишних вопросов». Наири прикинула, стоит верить догадке или нет – и не решила. То, что они случайно выбрали именно четвертое апреля из трехсот шестидесяти пяти дней календаря – маловероятно. Как они узнали, что летуньей четвертого апреля является сестра Наири – непонятно.

Старший продолжил:

- На самом деле он пришел из Тартара.

Пришелец сказал:

- Меня зовут Мом, и мне действительно нужно наверх. Помогите мне, Наири.

- Да с чего бы?

- У меня послание для Сифтяя Фарфанея, заведующего днем календаря двадцать пятое мая. Я могу передать его только лично и устно.

Наири поняла, что смысл этой фразы расслышала она одна – для смотрящего человек из Тартара сейчас ыхал и ахал.

- Даже если я скажу все необходимое сейчас, вы не сможете услышать, - добавил человек, - но поверьте, это крайне важно.

- Сколько сейчас времени? – спросила летунья.

Смотрящий указал на стоявшие в дальнем углу гирочасы - новомодное изобретение, выглядевшее нелепо в нищенской обстановке подземного мира. Их придумали – весьма символично – на первом января, в столице Зимней Империи. Тамошние ученые открыли, что ось раскрученного маховика начинает вращаться, причем полный оборот делает ровно за сто секунд, то есть за одну минуту.

- Я не знаю, как мерять по ним время суток, – призналась Наири.

- Сейчас пять часов, сорок минут утра, - спокойно произнес смотрящий, - шахта скроется в шесть.

Наири повернулась к выходу:

- Одна или с кем-то, но я иду сейчас.

2.

Летунья с Календаря не учла одного: поднимать клеть труднее и медленнее, чем спускать. Когда они добежали до вершины, шахта уже скрылась за границей Климата.

- К какому следующему дню можно подняться через вашу галерею? – спросила летунья.

- К тридцатому мая, - смотрящий поднялся вместе с ними и теперь неловко оглядывал галерею, - шахты в наш Климат стоят через каждые пять дней Календаря.

- Это что теперь-то? Ждать тридцатого мая?

Смотрящий кивнул. Взгляд летуньи горел адским пламенем, но она пока молчала.

Мом прикинул, есть ли у него четыре дня. По всему выходило, что есть, но совсем впритык.

- Наири, послушайте, - сказал он, - отверстия в Хрустальном море, про которые смотрящий наговорил твоему Сифтяю, действительно существуют. Я не падал сквозь них, но они есть – точно знаю. Мы можем подняться через одно из них уже завтра днем.

- Ты безумный? Эфиопам-то меня хочешь сдать?

- С чего вы взяли, что эфиопы…

- Нет, это ты с чего взял, что можешь такой бред предлагать?

Летунья набрала воздуха, но тут заговорил смотрящий:

- Даже если бы можно было пройти мимо эфиопов, (- Нельзя! – вклинилась летунья) все равно этот путь закрыт. Как вы доберетесь к этому отверстию? Летунья не сможет подняться без ветра.

Мом обратился к летунье:

- Сколько времени нам понадобится, чтобы добраться по воздуху до двадцать пятого мая.

- Часа два. Нам-то придется лететь через весь Календарь: июнь, июль, август и так до мая.

- А разве невозможно полететь от тридцатого мая к двадцать пятому напрямую? – вклинился смотрящий.

- Как так-то? Я не поняла.

- Тридцатое мая от двадцать пятого отделяет четыре дня – двадцать девятое, двадцать восьмое, двадцать седьмое и двадцать шестое. Поему бы не полететь через них?

- Ну нельзя же так! - из тридцатого в двадцать девятое. Время вспять никак не повернешь.

- Она имеет в виду, - пояснил Мом, - что ветер над Календарем дует в одну сторону: от тридцатого к тридцать первому и так далее. А летать они могут только по ветру.

- Я не знал, - пояснил смотрящий и надолго задумался.

Так и спустились они, не придумав ничего лучше ожидания.

Потянулись дни – потянулся Календарь над Климатом 5-187. В семь с небольшим утра открывалось Солнце. Над Климатом проплывало море. Полоса тьмы отползала на запад, уступая место зеленоватому дневному небу. Мом пытался разглядеть просвет, через который они могли бы прорваться наверх, но то ли его не было вообще, то ли он был совершенно незаметен.

В пять часов пополудни с востока снова наползала тьма.

Днем поселок подземников казался игрушечным. Да он таким и был – игрушечное поселение в игрушечной стране. Ютился на небольшом участке тундры, прилегавшем к соленому водоему. Вдали виднелась стена, отделявшая этот Климат от соседнего. Днем она была скрыта маревом и казалась далекой. Ночью ее не было видно совсем.

- В тундре живут северные олени, лемминги, куропатки, толсторогие бараны и еще много кого, - рассказывал смотрящий, - в воде есть киты, рыба, крабы, пингвины. Мы узнаем, когда можно кого-то убить и съесть. Это означает, что животные расплодились и их число надо уменьшить.

«Как вы узнаете?» - хотел спросить Мом, но решил, что это бессмысленно. Общение со смотрящим уверило Мома, что тот никогда не скажет чужакам неположенного. Без всякого внешнего влияния на свой речевой аппарат.

- Вас мало, - сказал Мом, чтобы сменить тему.

- Семьдесят пять взрослых мужчин, сто взрослых женщин, восемнадцать мальчиков, тридцать одна девочка.

- Я думал, доля мужчин среди взрослых должна быть меньше, чем среди детей.

- На Календаре может и так – у них есть настоящие врачи и больницы. А у нас женщины от родов умирают – не от первых, так от вторых или третьих.

- Семей нет?

- Таких как наверху – нет. Если бы мы устраивали браки, с деторождением было бы еще хуже. У нас все рожают, за детьми каждой ухаживают.

- Вас мало. Рано или поздно все к инцесту сведется.

- Поздно, а не рано: мы тут всего двести лет живем, возможно, триста. Глупцы придумали, будто тысяча поколений прошла. Пять-шесть, не больше. А ты говоришь, скоро бездна откроется. Тогда это не будет иметь никакого значения.

- Ты сказал, медицина наверху лучше развита, чем здесь. А в целом…

- Люди Календаря глупы и невежественны, - перебил смотрящий, - их больше, у них есть настоящие города, есть каменные дома, есть техника, но это все не созданное, а дарованное. Они забыли, кто они и для чего их поселили на Календаре. Они превратили знание в предание, потом в священный текст, а потом утратили в него веру.

Летунья подчеркнуто сторонилась Мома, видимо, винила, что вырвал ее из привычной жизни. Общалась в основном с подземником, дежурившим под шахтой, когда она спустилась. Днем они уходили ловить рыбу, на ночь летунья уединялась в заброшенной хижине, которую ей выделил смотрящий.

Ночью Мом чувствовал себя увереннее. Темнота была привычнее дневного света. Каждый вечер он пытался настроить передатчик, но похоже, земля глушила сигнал. На пошаговые инструкции из центра рассчитывать не приходилось. Плохо, что оставалось мало времени: придется действовать исходя из своего незнания. Солнце может коснуться горизонта в любой момент, тогда эфиопы потеряют силу, но и ему надо быть готовым.

По словам летуньи, тридцатое мая составляло единое образование с двадцать восьмым и двадцать девятым. Проход через тоннели в ветроломах между этими днями был свободный. Отношения с двадцать пятым мая у союза трех дней были безразлично-нейтральные, как и у Наири с тамошним летуном. Тот почти наверняка пустит их в трубу и возможно даже одолжит свой кайт.

Поздно вечером тридцатого мая Мом, летунья и смотрящий стояли на галерее, ожидая прохода наверх. Ровно в полночь начало выползать из-за стены отверстие в потолке. Наири заглянула туда, и ее лицо сделалось испуганно-растерянным.

- Что такое?

- Печати сорваны, - она указала на нижнюю скобу. Никаких печатей Мом не разглядел – скоба была гладкой.

- Никаких печатей.

- Их и нет. А должны быть. Их сбили.

- И что это значит?

- Как можно это не знать-то? Ты что, час назад родился?

Смотрящий сказал:

- Эфиопы взялись за Календарь.

- Солнце коснулось горизонта, - прохрипела летунья и села на пол.

Смотрящий продолжил:

- «Солнце коснулось горизонта, печати сломались, и эфиопы свели половину всех людей в Тартар: каждого жителя на каждом втором дне Календаря и на Климате, расположенном под этим днем и всех животных этого Климата. А семена растений люди несли с собой. Так будет происходить и в будущем, каждые двенадцать поколений».

«Почему так рано?» - подумал Мом. Должно было оставаться еще от восьми до сорока часов. Неужели солнце зашло раньше времени? Мом рванулся вверх по шахте.

Солнце стояло в зените, так же, как, должно быть, стояло и двадцать, и двести лет назад. Получалось, что эфиопы просто решили выполнить свою миссию загодя. Логично, в общем-то. Сделать все необходимое, пока они еще в силе, а потом спокойно отлеживаться придавленными к небу тяжестью собственных тел.

Мом осмотрелся. Все выглядело, как и должно было. Наверху – солнце, окруженное туманным голубым ореолом неба, которое преломляло и рассеивало лучи так, чтобы скрыть от живущих на Календаре поселения и сооружения эфиопов. Ниже неба, над самым горизонтом – узкая полоска воздуха, такая же голубая, но в отличие от неба ясная и четкая. На западе возвышалась ребристая стена – очевидно, ветролом, отделяющий тридцатое мая от двадцать девятого. Благодаря ветроломам на Календаре нет такого чудовищного ветра как в воздухе. Колодец, из которого выбрался Мом, находился у подножия другого ветролома – его гребень терялся в солнечных лучах. Пространство перед стеной заросло колючей травой и небольшими деревьями. В отдалении имелись постройки, дальше забор, а за забором – город. Дома в пять-шесть этажей лепились друг к другу; между ними кое-где темнели проходы-улочки, узкие как щели между зубами.

Рядом с Момом злобно засопело: летунья выбралась на поверхность вслед за ним. Сейчас еще и смотрящий небось вылезет. Хотя нет, им же запрещено подниматься на Календарь. Нехорошо, конечно, получилось – даже не попрощались.

- Ну что ты творишь-то? Не понимаешь, что…

- Посмотри вокруг. Что изменилось за пять дней?

Надо отдать летунье должное – она замолчала и действительно начала оглядываться.

- Я не на этом дне живу. Вроде бы ничего не изменилось. Но людей-то нет.

Видно было, впрочем, что люди шли сюда. Трава по дороге к колодцу была вытоптана, а еще на ней валялись сумки и узелки со скарбом. Мом подошел к ближайшему, разворошил. Одежда, посуда, простыни.

- Нельзя брать в Тартар слишком много. Только самое необходимое, то что можно унести в одной руке, - пояснила Наири. Странное дело – теперь она была прямо-таки безмятежно спокойна. – Эфиопы выбрасывают все лишнее.

Они пошли по тропе. Чем дальше уходили от колодца, тем она становилась шире. Город был мрачен и пуст. Дома с распахнутыми дверями и следами судорожных сборов. Многие, впрочем, были заперты – хозяева, видимо, не смогли оставить их открытыми, даже уходя навсегда.

Наири шла чуть впереди, выбирая дорогу. Скорее всего, она шла к точке запуска летунов. Мом следовал за ней, стараясь повнимательнее разглядывать покинутый город. Летунья молчала и его это беспокоило.

- Ваш день отстоит на пять дней от этого. Значит, оттуда никого не увели. Даже наоборот, твой заведующий может попытаться занять соседние дни, один или оба.

- А другие дни? Думаешь, мне только у себя есть о ком беспокоиться?

- Я тебе обещаю: люди, которых сводят в Тартар, остаются живы и здоровы. Никто их не убивает и не притесняет, просто переселяют в новую ыехх… Черт, в общем все в ними хорошо. Ты мне только поверь.

- Я лечу к нам, - непоследовательно отчеканила Наири.

- Отлично. Мне тоже туда надо как ты помнишь.

3.

Наири наконец чувствовала себя на своем месте. Ветер толкал ее вперед, нес через ветроломы. Наверху Небо и Солнце, внизу море и Календарь. И она в воздушном пространстве, вольная двигаться вперед. Словно все это пространство единолично принадлежит Наири.

Посланник Тартара был надежно к ней пристегнут. Три раза приходилось прежде Наири таскать пассажиров в тандеме, и Мом переносил полет не в пример лучше всех троих. Первое время он, конечно, испуганно жмурился, но теперь привык и во все глаза разглядывал пейзаж внизу. В Воздухе сразу становится видно устройство Календаря – длинной, замкнутой в кольцо полосы, разделенной ветроломами на сегменты-дни. Каждый день – залив в виде полумесяца, но форма следующего всегда немного отличается от формы предыдущего. Пока они приближались дню летнего солнцестояния, выпуклость полумесяца становилась все шире, а рога все меньше. Потом они миновали двадцать второе июня и выпуклость начала уменьшаться, а рога расти. Теперь летели над сентябрем. Впереди как раз виднелось равноденствие – только этот день состоял из двух частей – утра и вечера, разделенных неодолимой преградой моря, и не соединенных перемычкой. Вслед за этим днем перемычка-выпуклость вновь появлялась, но теперь она лежала по левую сторону Календаря, а не по правую.

Дальше лежал Октябрьский Союз, занимавший дни с одиннадцатого октября по седьмое ноября с общим населением более двухсот тысяч человек. Больше только полумиллионная Зимняя Империя. Октябрьский Союз легко отличить при взгляде с Воздуха – густо застроенные дни-города там строго два через два перемежались зелеными днями-заповедниками. Наири внимательно вглядывалась в города – ей казалось, будто не половина дней пустует, а все. Кое-где, однако можно было различить редкие фигурки на пустынных улицах. Кажется, народ просто попрятался по домам. Потому наверно и летунов в Воздухе больше не было.

В середине ноября летунья почувствовала, что кайт снижается, хотя она развернула крыло почти на всю площадь. Наири оглядела поверхность кайта, но нигде не заметила складки или пробоины.

- Слушай, а мы в тот ветролом не врежемся? - поинтересовался Мом. Четр бы побрал его догадливость. Наири отвязала балласт - оставалось только надеяться, что он не упадет никому на голову. Кайт мигом взмыл в Воздух и перемахнул через ветролом.

- Нам что, не хватает ветра?

- Молчи. Похоже, кайт поврежден, - Наири сосредоточивала все внимание на управлении полегчавшим устройством.

- Уверена? Посмотри на небо. Солнце в зените?

Наири хотела проигнорировать Мома, но все-таки глянула. Она не знала, что такое «в зените», но с Солнцем явно творилось что-то странное. Оно отклонилось от своего положения и словно чуть приблизилось к границе Воздуха. Цвет Неба изменился, оно из голубоватого стало в каких-то местах густо-синим, а в других – нежно-розовым.

- Ветер ослабевает, вот что происходит, - прокаркал Мом, - чем больше тангенциальное ускорение, тем меньше нормальное и тем меньше угол между поверхностью Календаря и плоскостью вращения. Тогда притяжение будет постоянно.

- Я ни черта не поняла. Что делать-то, по-твоему?

- Ты можешь повернуть вверх?

- Что? Да зачем мне это делать?

- Нужно попасть туда, - Мом показал вперед и вверх. Там, в лучах сместившегося солнца...

- Город эфиопов…

- Не город, просто станция. Их там пять-семь, не больше. Подлетим, разберемся, спросим, что происходит.

- Ты совсем обезумел? Там же эфиопы.

- Начинается закат. На закате эфиопы теряют силу.

- Хватит. Хватит нести чушь и корчить мудреца. Не до того сейчас.

- Не хочешь, как хочешь, - Мом достал из кармана предмет странной формы и направил на летунью. Та почему-то сразу догадалась, что это оружие.

«И что теперь будет? Заставить лететь вверх?» - успела подумать Наири, прежде чем Мом нажал кнопку, и она потеряла сознание.

4.

К тому моменту, как летунья пришла в себя, Мом успел осмотреть станцию и пересчитать имеющихся эфиопов. Их было пятеро, двое даже оказались в сознании и злобно позыркивали на человека. Однако они были крепко принайтованы к полу и сделать ничего не могли.

- Уж прости, что оглушил тебя. На разговоры времени не было.

Летунья молчала.

- Тебе даже неинтересно, почему мы не упали после того, как я вывел тебя из строя?

- Небось тоже приборчик какой-нибудь из кармана достал.

- Именно. А точнее, эта железяка, вмонтированная в мою спину, на самом деле самоуправляющаяся ракета.

Наири подумала, а затем сказала:

- Блокирование речи больше не действует.

- Именно.

- Тогда говори свое послание Сифтяю.

- Нет никакого послания. Я знал, что скоро солнце коснется горизонта и должен был попасть на небо до этого.

Летунья сглотнула и приподнялась. Оглядела комнату. Мом же смотрел в окно. Календарь лежал теперь не поперек, а вдоль неба. На станции эфиопов пол и потолок поменялись со стенами. Солнце наполовину зашло – и с точки зрения Мома, и с точки зрения людей, оставшихся на Календаре. Притяжение обеспечивалось теперь не вращением Календаря вокруг солнца, а равнозамедленным движением всей системы. Ее замедление сейчас сравнялось с десятью метрами в секунду за секунду, а вращение прекратилось.

- Кстати, давно хотел спросить: вы тут на Календаре вообще помните, что находитесь на космическом корабле?

- Да. Об этом же все знают. Легендарная Земля, переселение к другим звездам и так далее. Скукота из воскресной шко… погоди, ты хочешь сказать, что...

- Я с другого космического корабля. То, что вы называете Тартаром, на самом деле шлюз, через который можно выйти в космос. Или на десантные корабли. Когда половина всего населения уходит в Тартар – это должно было означать, что они высаживаются на новую планету.

- Так сейчас мы подлетаем…

- Сейчас другая ситуация. Именно поэтому я здесь. Работа у меня такая – лазить по застойным кораблям и исправлять ситуацию на них.

- По застойным? Как так?

- Понимаешь, ваш корабль – часть самой первой волны межзвездной экспансии: вы летите уже больше тысячи лет. Мы сейчас почти в световом веке от Земли. Корабли могут размножаться почкованием – за триста лет автоматизированная система строит новый корабль, пристыкованный к старому. Когда он готов, половина людей со старого переходит в новый, тот отделяется и дальше идет своей дорогой. Для того, чтобы родить новый корабль, старый должен сбросить скорость почти до нуля – просто технологическая особенность. Предполагалось, что размножение кораблей будет происходить перед высадкой на планету. Сейчас как раз идет торможение. И это неправильно.

- Почему?

- Потому что мы находимся в нескольких световых годах от ближайшей планетной системы. Все дело в эфиопах. Они – страшная ошибка первой волны экспансии. Их сделали стойкими к невесомости которая имеет место в центре корабля, но в результате они вообще не могут жить на планетах, только в космосе. Они никогда не смогут высадиться, корабли – их единственный дом. При этом они ведь люди – слабые и не избавившиеся от жажды счастья, опасной для межзвездных путешественников. Девятьсот лет назад на одном из кораблей эфиопы решили, что нет смысла вообще высаживать людей на планеты, когда можно вечно кочевать в космосе, отпочковывая один корабль за другим. Ваше солнце – термоядерный реактор в центре корабля, оно обладает большим запасом энергии и может его подпитывать за счет межзвездной материи. С тех пор этот корабль и его потомки никуда не десантировались. Люди второй волны – вынуждены их отлавливать и перепрограммировать. Проблема, что таких кораблей как ваш, набралось уже больше десятка, а, чтобы их догнать, приходится летать на релятивистских скоростях…

Он сбился и посмотрел на летунью. Та хлопала глазами, кажется, раздумывая над услышанным.

«Она ведь не поняла большую часть сказанного. Для нее космос, земля и корабли – это не реальность, а религия. Абстракция, далекая от забот реальной жизни».

- Слушай, - сказал Мом, - мне сейчас не до разъяснений. Надо идти к макросолнцу, искать центр управления, отменять программу почкования. Идти надо. Потом попробую объяснить. Можешь оставаться здесь, можешь мне помочь – решай сама.

Моя мама овдовела, когда мне было семь, а отчим появился гораздо позже. Вроде бы мне уже исполнилось четырнадцать. Помню, меня это поразило тогда не по-хорошему: ну зачем? Сейчас-то? Ей же уже тридцать четыре, сама говорила, что у нас отличная семья, хоть и маленькая. Правда, я всегда ее уверял, что она не старая. И шорты уговорил носить в жару. А раз не старая, то может и замуж выйти, логично? Наверное, да. Хотя я не мог представить, что мама будет жить с каким-нибудь посторонним волосатым мужиком.

И вот появился этот Юрий. Лысоватый, глаза близко посаженные, голубые. Внешне похожий на Путина, фу. С папой не сравнить. Нет, у меня отец красавцем не был, но я на фотографии смотрел, и мне он нравился: сильный, обаятельный, властный. Я на него походил больше, чем на маму, мама у меня вообще как эльф, - и этой похожестью гордился. А тут пришло это недоразумение. Маленький. Руки тоже маленькие. И по профессии – аудитор.

Если бы он полез в мою жизнь, например, не пускал бы за плохие оценки к компьютеру (мама так иногда делала), я бы начал его презирать. Но отчим оказался тихим, мы даже общались не напрямую. Я однажды спросил, как пройти или проехать к новому ТРК, он начал объяснять – его объяснения быстрее поняла мама и «перевела» мне. И всегда так: они между собой как-то лучше контачили. И он часто вывозил ее на природу, то в поход пойдут, то на пикник. Меня то брали, то не брали – а я не настаивал. Не знаю, может, им там по кустам шуршать нравилось. Я старался не думать. Фамилию мне оставили прежнюю, и я считал себя папиным сыном.

И все равно первое время я воспринимал этого Юрия остро. Просто как вспышки в памяти: вот пошли мы втроем на День города, у меня в ушах наушники, иду, слушаю «Игру с огнем». Обожаю «Арию». И вдруг он хватает меня за руку и тянет куда-то в сторону. Я до того опешил, что сделал несколько шагов, прежде чем вырвать ладонь. Вытаращил на него глаза: ты что, мол, опупел? А он улыбнулся и сказал что-то, я по губам понял: «Лошадь». И точно: мимо нас пронеслась повозка, у нас по праздникам вокруг драмтеатра на лошадях катают. Сильно разогналась – если бы я не отступил, меня бы сбили, наверное. Какая тупость, в двадцать первом веке погибнуть под копытами лошади! В общем, объяснимый был жест, но я все равно почувствовал себя оскорбленным, хотя сказал «спасибо». Не хотел, чтобы он ко мне прикасался. А еще я вдруг вспомнил, что отец за руку ходить не любил, он меня локтем все время как будто отталкивал, когда я к нему прижимался. У этого получилось лучше – неприятно.

Или вот еще: мы пошли на день рождения к моему двоюродному брату. Там семья с причудами, вечно гуляют в каком-нибудь шикарном кафе и аниматоров нанимают. Мне скучно: брат маленький, ему для компании детишек назвали, ну и родственники сидят, сбоку припека. С одной стороны, прикольно, конечно: семейный праздник, традиция. Хоть вспомнить, кто кому родня, можно. С другой – спокойно за столом посидеть там не дадут. То у них поиск сокровищ (почему меня в это вовлекают? «Женя, ты будешь пиратом» - ага, помчался), то с клоуном через сеть скакать надо. На глазах моих умиленных тетушек. В этот раз, по-моему, вместо аниматора была какая-то психологиня-недоучка, хотя одета в блестящий костюм. Поставила нас в два круга, большой круг по хлопку обходит маленький. И когда человек оказывается напротив другого, он должен подать условный сигнал. Объятья – большая любовь и симпатия, руку пожать – «мы друзья», хлопнуть по ладони – «ты славный малый», кивнуть головой – воспринимаю нейтрально, опустить большой палец вниз – отношения испорчены. Потом ведущий снова хлопает в ладоши, и все перемещаются. Эта тетка объясняла нам правила в каком-то нездоровом упоении. Сказала еще: «Если код приятия совпадает, можно произвести обоюдный обмен». Детишкам, значит. На дне рождения. Про коды и чего-то там обоюдное. Взрослые заржали, тетка опомнилась и говорит: «Ну, значит, если вы подали одинаковый знак, можно руки пожать или хлопнуть по ним». Мой малолетний кузен сразу настроился плакать, но его зачем-то убедили в это играть, выстроились и пошли. Не понимаю, зачем слушаться тупых команд, я просто маму не хотел расстраивать, поэтому пошел. И эта тетка мечется, детишки в ее хлопках путаются, я жду, пока этот цирк с конями закончится – и оказываюсь напротив отчима. Честно, я хотел ему просто кивнуть. В последний момент подумал: нет, надо хоть ладонь подставить для хлопка… Поднял глаза и увидел, что он раскрыл мне объятья. Мы зависли, как два дебила. Мне было жутко неловко, просто до того, что я одеревенел весь. На мое счастье, кто-то из детей разревелся (то ли потому, что его обняли, то ли потому, что наоборот), и игра остановилась. Но это чувство неловкости осталось очень надолго.

А потом я к нему незаметно привык. Даже подумал потом: если бы он был красивым и сильным, я бы дольше от него шарахался. Обижался бы за папу, что его променяли на другого. А этого я даже соперником ему не считал. Так, маленькая слабость мамы. Удобно, что с машиной и с деньгами, удобно, что о ней заботится. Но ближе мы с ним не стали ни на гран.

В десятый класс я пошёл после долгой болезни и в довольно унылом настроении. Всё лето, считай, пропало, я валялся в отдельном боксе со стеклянными стенами и едва не лез на них от скуки – читать было нельзя, играть нельзя, телефон отобрали. Да ещё болячка такая – сильно рассказывать друзьям не хотелось (у меня был менингит). В конце концов, сосед сунул мне свою электронную книгу, велел соблюдать конспирацию и обманывать родителей. Именно в таких словах: я сразу подумал, что у него менингит что-то в голове повредил. Тем более что в книжке была закачана только школьная программа. Потом он часто делал значительное лицо и коротко интересовался, когда мы встречались в коридоре: «Ну как? Спасает?» Я всегда кивал утвердительно и бочком-бочком от него отходил. Перекантовался так до конца августа, а потом меня выписали, а его нет.

В школе первого сентября я обнаружил, что я самый бледный из одноклассников, что я вытянулся при этом так, что теперь в строю буду вторым, а не четвёртым, как раньше, что у нас есть новенькая, а Шурку всё-таки перевели в другую школу. Над новенькой усердно трудился Ромка. Он не донжуан, он альтруист: всем старается угодить и сразу ввести в курс. Новенькая не терялась, смотрела по сторонам весело и отвечала дружелюбно. Поскольку у нас все девчонки красивые, она не слишком выделялась на общем фоне, но я отметил, что «личико тоже такое – не отвернёшься». Хмуро улыбнулся: это теперь из меня классика переть будет? И пошёл разговаривать со всеми парнями – ну и с девчонками, кто ко мне сам обращался. Мне было неудобно за своё зелёное лицо и… да нет, мне всегда с девчонками было неудобно.

Второго числа с утра пораньше грянула литература. Лидия бодро набросилась на нас и велела писать сочинение по тем вещам, которые мы должны были читать летом. Ещё звонок не прозвенел, она прямо на перемене упредила, милашка такая. Половина класса завыла, вторая сосредоточенно гуглила: я удивляюсь им, ведь наша литераторша каждый год так делает, могли бы и привыкнуть. Я теребил ручку и думал, то ли написать по «Бесприданнице», то ли по «Бедным людям», и тут в класс влетела новенькая. Ромка поспешно снял сумку рядом с собой, но она приземлилась почему-то на мою парту, деловито сказала «привет!» (я растерялся и кивнул), начала шарить в сумке и вытащила тетрадь по физике, яблоко и кучу ручек. Потом лишнее всё убрала, а яблоко категорично подвинула ко мне:

- Угощайся. Чё тут было?

- Сочинение пишем, - буркнул я под звонок. – Тема произвольная, по тем вещам, которые на лето задавали.

- А что задавали? – перешла на шёпот новенькая.

Я пожал плечами:

- Много чего. Я по Островскому писать буду. Или по Фёдор Михалычу.

Я подумал, что она будет списывать. В принципе, я не против, но уж больно не люблю, когда всё время «спят» на моём локте, да и с Лидией потом придётся объясняться, она у нас к своему предмету трепетно относится. Но моя новая соседка меня удивила:

- Ладно, по «Карамазовым» напишу. Можно же?

- Можно, - улыбнулась Лидия, услышав её реплику. – Серьёзная заявка.

Новенькая кивнула, согласившись (я подивился такой наглости), и стала составлять план. Она писала потом без черновика, часто останавливаясь и слегка разводя руками, будто про себя что-то произносит и слушает, как звучит фраза. Я тоже обычно так делаю, поэтому мне стало любопытно. Я скосил глаза, решив воспользоваться преимуществом в росте, и через плечо прочитал: «Алексей проходит все экзамены с блеском: в ситуации с Илюшечкой, с Грушей, в разговоре с отцом. Достоевский не отказывает себе в удовольствии показать героя иногда беспомощным, почти истеричным, но в то же время тем самым «чистым» человеком, к которому не прилипнет никакая грязь. Его преимущество явное и бесспорное: он сам замечает, что у брата Ивана, внешне всё для себя решившего, циничного, «танцуют пальцы», он тем более видит слабость брата Митеньки. А кто больше всех понимает, тот и любим, будь то князь Мышкин или Алёша».

Ничего себе… Мне моё сочинение сразу показалось бледноватым.

Её звали Юлька, она сходу стала любимицей у нашей литераторши (впрочем, я тоже в фаворитах ходил), и она не переставала меня удивлять. В конце того дня она задрала голову, чтобы посмотреть мне в глаза, и выдала:

- А с тобой хорошо сидеть – не напрягаешь. Можно, останусь?

- Да пожалуйста, - ответил я. – На первой неделе вообще можно сто раз пересесть.

Но она от меня не сбежала, и я от неё тоже. Я очень скоро стал чувствовать, есть она в классе или ещё нет – как будто у меня насекомое какое-нибудь между лопаток садилось. И отношения у нас сложились странные. Она роняла ручку и запросто шарила под партой ногой, задевая мои коленки – вот что это? Заигрывала так или воспринимала меня как подругу? В буфете раскрывала свой кошелёк для меня, если мне денег не хватало – и сама легко просила: «Женька, есть десять рублей?» По-моему, больше она так не вела себя ни с кем.

Я как-то классе в восьмом пытался общаться с девчонкой, которая мне понравилась. Меня поддерживал друг: мол, два – свидание, четыре – компания, меньше настораживает, давай я эту приглашу, ты свою, и мы все вместе в кинцо сходим или в кафе. Ну, мы ходили пару раз. Девчонки очень быстро вывели меня на чистую воду, в том смысле, что поняли, кто из них меня интересовал, да и в классе бегом все узнали. Мне такая гласность не понравилась, это почти как в социальных сетях каждый день свои фотографии выкладывать. Я шёл и думал о всякой ерунде, например, как бы чего ни ляпнуть такого, что в пересказе может мне повредить. Я даже толком и не узнал про эту девчонку ничего, весь запал раньше пропал. А с Юлькой меня никто не дразнил, ни о чём не спрашивал. Мы сговаривались куда-нибудь пойти очень быстро, просто мгновенно: «Я в «Магеллан» сегодня, пошли?» - «Когда?» - «В четыре». – «У входа». Или так: «На «Девочек-каллиграфов» сходим?» - «Завтра последний день». – «Идём сегодня». – «Ладно». На перемене, по пути в столовку, за партой, когда учебники летели в сумку. Это было как «дай списать», но только Юлька ничего никогда не списывала, она лучше меня училась. Странные отношения, я не мог понять, какой у меня статус, и очень не хотел бы отвечать на этот вопрос, если бы меня кто-то спросил. Но все как будто сговорились. Или моим одноклассникам было всё равно? Не знаю. Однажды как-то осмелился, да и к слову пришлось, я спросил Юльку: «А ты почему ко мне второго сентября подсела?» Она удивлённо подняла брови, как будто не помнила, а потом скороговоркой ответила: «Да ты бледный какой-то был, необычный. Не знаю, глаз зацепился». И перевела разговор на другое. Поэтому я для себя решил, что это дружба. Раз выбрала случайно и я её не напрягаю – значит, дружба же?

Прошла осень, наступили новогодние праздники. Я по ней скучал. Юрий, по-моему, получил повышение или как там это у них называется – денег стал тратить много. В Новый год у нас было такое застолье, что прямо углы у стола обламывались. И гостей они назвали, чуть ли не впервые за три года. Они сели в торец, как молодожёны, и я заметил, что мама поправилась. Никого возраст не красит, конечно, но мне это было неприятно, как будто второй муж её дородностью заразил. Я старался не смотреть на них и при первой благоприятной возможности из-за стола ушёл. Моя комната оказалась занята: мамина подруга пришла в гости с ребёнком и что-то там с ним делала, то ли памперс меняла, то ли кормила. Я сунулся на кухню – там курили и говорили о политике. Тогда я зашёл в их спальню. Компьютер Юрия оказался включён, я посмотрел мельком – в мейле папка «Исходящие» открыта, написаны три строчки письма. Адресат: Лариса какая-то. Тема письма: «Милый друг».

Я моргнул и выскочил из комнаты, как ошпаренный. У нас никто никогда не шарился ни по телефонам, ни по переписке, ни в ящиках стола. Я это точно знаю, даже проверял когда-то. Всякие там шпионские хитрости вроде волоска, подклеенного снизу к ящику. В маме я был уверен, а в этом Юрии – нет. Оказалось, что он тоже в этом плане порядочный. Чёрт меня дёрнул посмотреть в монитор.

Насколько мне стало мерзко на душе, не передать. Я вернулся в зал, мама как раз со счастливым видом говорила что-то гостям, подняв бокал, а отчим улыбался и незаметно держал её за руку. Вся моя детская неприязнь к нему вернулась, но уже не в чистом виде: я чувствовал ответственность за настроение мамы, за её радость, которую мог теперь запросто отравить. Я посмотрел на неё как на женщину, которая в этом браке утратила товарный вид – просто от сытой жизни. Вообще-то это её собственные слова были, мне бы в голову не пришло, но сейчас я понял, что она права. Если я ей расскажу, что её Юрочка пишет чувствительные письма какой-то Ларисе, добром это не кончится. Спасибо классической литературе, я как раз осилил «Анну Каренину». «Всё смешалось в доме Облонских», жена узнала об измене мужа, но не нашла в себе силы его бросить… Может быть, лучше не ставить её перед таким выбором?

Я не заметил, как выпил подряд три бокала вина (мама посмотрела удивлённо), немного захмелел и продолжал размышлять. Меня почему-то уязвляло, что вот этот круглый аудитор пользуется ещё у кого-то спросом. Кому он нужен, с его лысой головой, отсутствующей шеей и так далее? В тихом омуте, что ли?

Скорее всего, дело в кошельке. Толстеньком таком кошелёчке. И он изменяет маме, потому что этим кошелёчком умеет тряхнуть.

Я понял, что мне надо уйти и отлежаться, чтобы не наделать глупостей. Как раз явилась подруга с ребёнком, так что путь был открыт – я ушёл в свою комнату и заснул, да так крепко, что даже не заметил, когда ушли гости. И на следующее же утро побежал к Юльке. Мне было противно и неловко находиться с отчимом под одной крышей. Матери я так и не сказал ничего, успокаивая себя: а вдруг я вообще ошибся? Сомневаюсь, конечно, что наш аудитор обсуждал с кем-то Ги де Мопассана, поэтому так письмо назвал. Но какой-то крошечный шанс оставался, что эта переписка всё же не любовная. Не буди лихо, пока оно тихо. Не будите спящую собаку. Не будите во мне зверя.

Да наплевать, пускай сами разбираются…

Юлька почувствовала, что мне нехорошо, и быстро подстроилась: не шутила, много не говорила. Я тогда поразился, насколько мы оба друг друга навострились понимать, и позвал её на прогулку – по почти тридцатиградусному морозу. Она безоговорочно оделась, замотала нос шарфом, протянула такой же тёплый шарф мне, и мы пошли гулять по городу. Самое смешное, я тогда дома был у неё первый раз. И никакого смущения не испытывал, как будто между нами и её родителями была стеклянная стена. Мы вежливо друг другу кивнули через эту стену, но я бы даже не сказал, как они выглядят – не присматривался. А если бы это была моя девушка, тут бы, конечно, и букет маме прилагался (я был почему-то уверен, что надо дарить цветы), и долгие благовоспитанные разговоры на кухне. Меня бы, наверное, расспрашивали с подковыркой о чём-нибудь.

Я потом даже вспомнить не мог, как она меня представила. Просто «Женя»? «Это мой одноклассник Женя?» Забыл. Шёл и думал, что в тот раз, когда она поделилась со мной шарфом (в школе), она, наоборот, оставила себе бежевую половинку, а мне давала белую. У неё шарф такой хитрый, фактически, два вязаных полотнища, которые можно носить «восьмёркой» как один, а можно разделять. И от обеих половинок пахнет Юлькой, успокоительно так.

Потом завернули крутые холода, потом начались всякие весёлые вещи в стране и в политике, потом пришла весна, потом лето. И вот летом я в Юльку, наконец, влюбился. По уши и до самых печёнок. Она меня дразнила на этот счёт: что, в купальнике увидел и понял, какая я неотразимая? А я соглашался, я кивал, чтобы не усложнять. По-настоящему дело было вовсе не в пляжной одежде, а в пауке.

Мы стояли на берегу водохранилища, Юлька обнимала ствол ивы, и это было красиво: её волосы выгорели добела, летели по ветру, и узкие листочки на тонких ветках над её головой тоже летели. Она мне нотацию читала в шутку, мол, не вздумай меня здесь обидеть, ива – женское дерево, отомстит. А мы никогда не ссорились, и мне стало смешно, я собирался сказать: подожди, вон там лох растёт, я под него встану. И тогда тоже не тронь меня, тут магическое сродство проявится. И вдруг она замерла, распахнула глаза и сначала просто судорожно вдохнула, а потом начала то ли всхлипывать, то ли задыхаться. Я подбежал вплотную:

- Что случилось?

- Па…ука… сними! Сними-и-и!

Я в полном недоумении посмотрел на паучка, который бежал по её ключице. Совершенно обычный паук, даже не «крестовик», а так, средненький, на водомерку похожий. Я осторожно взял его на ладонь и сказал:

- Мадемуазель, прекратите смущать иву. Она подумает, что ты из-за меня паникуешь…

Юлька вцепилась в меня ледяными мокрыми руками, дыхание у неё такое и осталось – как у загнанной собаки. С паука она глаз не спускала, и тогда я его немного потряс на ладони, как игральную кость, и аккуратно прикрыл кулак.

- Я б-боюсь их, - просипела Юлька.

Это было слабо сказано. Я видел, что она сражается со своим состоянием, но моя рука с пауком была слишком близко, он там суетился внутри, иногда в щёлочку высовывалась страшная чёрная лапка, и это Юльку добивало. А я…

А я. А я понял, что исполняется моя заветная мечта. Мне так хотелось, чтобы у моей возлюбленной была фобия! Глупость, конечно. Очень эгоистичная при этом. Но вот всегда, когда я мечтал об отношениях с девушкой, мне представлялось, что она боится – какой-нибудь глубоко личной ерунды. Не того, от чего можно отгородиться чисто физически, а вот чтобы это сидело внутри, и тогда моя роль будет такая: отвлекать, помогать со страхом бороться. Я понял, что улыбаюсь, и меня можно понять неправильно. Поэтому я скрыл свой восторг и спросил серьёзно:

- Ну что – казнить, миловать?

И потряс кулаком, в котором был пойманный паук.

- Выпусти его подальше! – выпалила она, переглатывая.

Я и не сомневался, что она так ответит, пошёл и выпустил под соседнее дерево. Потом повёл её подальше от этих злополучных мест, и говорил о другом. Она постепенно успокоилась, и я видел, что Юльке стыдно – щёки горели, но не показывал, что замечаю. Вроде бы ничего и не случилось. А когда я проводил её домой, я её обнял очень нежно на прощание и поцеловал.

Блин. Я так по-дурацки её обнял – близко не подходя и наклонившись, будто бабушку. Юлька ведь роста маленького…

Ну ничего, потом научился.

В общем, у нас всё завертелось, и с того дня, с двадцать пятого июля, я просто не мог от неё отлипнуть. Я постоянно думал про Юльку, я либо был с ней, либо торчал возле её дома, либо писал ей, либо звонил, либо что-то покупал для неё (особенно она радовалась книгам – ей не нравилось читать с компа), либо грезил о ней. Дома я существовал, как призрак – сидел с шальным видом за столом, мог машинально чистую тарелку помыть. Мама однажды возмутилась, когда я назвал Юрия «господином аудитором» – оказывается, он давно уже адвокатской практикой занимается, и мне об этом говорили. Я расплылся в улыбке и поздравил его от всей души, чем смутил их обоих. Ну и ладно, все влюблённые дураки, так положено. Я тут же и забыл о разговоре.

А вот осенью всё стало сложнее. Выпускной класс как-никак. Я не мог сосредоточиться на учёбе, я безумно скучал по нашим прогулкам, и стоило мне увидеть какую-нибудь крышу, или вкусную подворотню, или улицу, по которой мы ещё не ходили, я тут же забывал, что надо готовиться к ЕГЭ, что у меня очередная контрольная завтра – мне хотелось немедленно побежать под её окна, посвистеть, исполнить дикарский танец между припаркованных машин и позвать её с собой. От мамы я отговаривался: ну и что, что я не сижу дома, актёры вон роли «в ногах учат», почему ты думаешь, что я не могу так же повторять? И вообще, сам разберусь, чего ты привязалась? Какая армия, кто меня заберёт, такого дебила, мам? Ну, успокойся…

Про Юльку я напрямую им никогда не говорил и домой не приводил – остался осадок с того раза. Мне казалось, что отчиму мою девушку видеть точно незачем. Он недостаточно хорош для того, чтобы её – её! – с ним знакомить.

Я съехал на тройки, потом начал хватать пары. Не фатально, но слишком нетипично для меня, и мама, видимо, надавила на своего адвоката, чтобы он раз в жизни провёл со мной мужской разговор. Я понял, насколько ему это неудобно, когда он постучался и зашёл в мою комнату в официальном костюме, хотя никуда сегодня не собирался – было утро воскресенья.

- Женя, я с тобой поговорить хочу.

- Взять тёпленьким, в постели?

- Ну… Встань с постели, я подожду.

Он неловко завис у окна, глядя на улицу. Я нехотя встал и натянул треники.

- Слушаю тебя внимательно.

- Мама очень беспокоится, да и я тоже.

Я молчал. Помогать топить себя я не собирался.

- Видишь, журналы-то у вас сейчас электронные. Она каждый день твои оценки смотрит, как сводку с поля боя…

Он вымученно улыбнулся. Я неприязненно покосился на его убогий профиль:

- Если бы мама работала, как раньше, а не сидела дома, она бы это так трагично не воспринимала.

- Это упрёк?

- Конечно. Я понимаю, что твоя карьера в гору пошла, я за тебя рад. Но зачем ты уговорил её не работать? Деньги в жизни не главное.

- Вот так фокус! Мать жаловалась, что её работа перестала устраивать, а ты решил, что я из неё домохозяйку решил сделать?

Мне мама ничего подобного не говорила, поэтому я только пожал плечами и нахохлено уставился в то же окно. Оказывается, у неё на работе были нелады? Ну да, а Юрий в курсе. А я нет. Отлично. Приехали.

- В общем, как адвокат, я тебя прекрасно понимаю: лучшая защита – нападение. И переключение внимания. Но я тут защищаю мою клиентку, если моё мнение тебе не интересно. – Юрий махнул своей маленькой рукой в сторону их с матерью комнаты, показывая, чьи интересы представляет. – Не хочешь объяснить, в чём состоят твои планы? Ты не будешь готовиться в вуз? Хочешь работать? Хочешь в армию? Что ты делаешь, Жень?

- Живу, - сквозь зубы ответил я.

- У тебя девушка появилась?

- А у тебя? – парировал я со злостью. – У тебя кто появился? Кому письма строчишь?

Отчим посмотрел на меня с диким недоумением, но меня понесло. Видимо, я чувствовал, что с учёбой и правда накосячил, а мне не хотелось, чтобы он оказался прав. Мама – пожалуйста, а он – увольте.

- Ты пойми меня правильно тоже, я за тобой не подглядывал. Но если ящик почтовый оставлять открытым на виду, всяко может быть. Давай поговорим тогда откровенно. Кто такая Лариса, откуда «милые друзья» появляются, как чё.

- А. Лариса.

Он помолчал – но не для того, чтобы выкрутиться, а просто грустно. Я ждал ответа с чувством, что всё-таки зря начал разговор. Надо было просто пообещать исправить оценки.

- Лариса – моя бывшая жена. Но пишу я не ей, а дочери. У меня дочь от первого брака есть… Большая уже.

Юрий поднёс к стеклу руку и начал скоблить пятнышко. Что он пытается изобразить – нервические движения? Мизансцену такую делает? Я пригляделся к отражению в стекле. Нет, ему правда было грустно.

- Я редко пишу, только когда накатит. Она вряд ли письма передаёт ей, вот в чём дело.

- Почему? – буркнул я.

- Мы договорились, что я не вмешиваюсь. Лариса замуж давно вышла…

Он искоса посмотрел на меня, понял, что я не поверил, и заговорил скованно, но чётко, чтобы побыстрее отстреляться:

- В общем, мы сошлись, мне очень хотелось ребёнка, ей нет. Я, Женя, уговорил её замуж… Рассчитывать мне всегда особо было не на что, видишь, тюфяк какой. А тут женщина… такая… роскошная. Но с трагической историей. Мы договорились: поживём, может быть, стерпится. У меня деньги были всегда…

Он скрёб пятнышко всё сильнее.

- А я всегда мечтал о блондинке с голубыми глазами. Родилась дочь, я так гордился: вот, теперь есть, всё, как я хотел. Девчонка замечательная, на маму похожа, не на меня, только глаза мои – у Лариски серые. А потом моя жена влюбилась. По-настоящему, в хорошего мужчину. И сказала: Юр, не срослось, не стерпелось, прости. Давай разойдёмся, пока ребёнок маленький. Гулять я от тебя не буду, давай всё по-честному, чтобы потом без обид. Как договаривались. И я развёлся, дурак. Всегда за слово цеплялся. Пообещал – значит, надо сделать. Только письма… строчу. Иногда.

- Если большая, почему увидеться не хочешь? – спросил я. Мне тоже стало грустно.

- А ты знаешь, время врозь по-другому идёт. Сначала я даже представить не мог, как это дочь без меня в школу пойдёт, как это вдруг на ночь прощаться станет не со мной. С ума сходил каждый день. Потом проще стало. Недолго в соцсетях за ней наблюдал, но она не болтушка у меня, сначала зарегистрировалась везде, потом поудалялась. Видишь, как говорю – «у меня». Не у меня, не моя… От этого тоже долго отвыкал. А потом маму твою встретил. Рассчитывал, что у меня сын появится.

Я в первую секунду подумал, что он намекает на совместного с мамой ребёнка, но отчим вскользь глянул на меня и принуждённо улыбнулся – просто губы сморщил. Тогда я понял, что он имеет в виду меня.

– А потом подумал, что ведь бумаг на удочерение Лариса не делала. Для этого мой письменный отказ от отцовства нужен. Я же юрист, Женя. Дочь знает, что живёт с отчимом. Захочет увидеться – найдёт возможность. Или нет. Не знаю. Разочаровывать не хотел, наверное. Они хорошая пара… Ну и мама твоя у меня есть, не забывай. Маленькая, но семья.

Меня резанула эта фраза, но я ничего ему не сказал. Пусть думает, что хочет.

- Исправлю я оценки, скажи матери. Первая четверть послезавтра кончается, в следующей всё вытяну.

- Давай уж. А то даже по литературе трояки, у тебя же всегда такие сочинения были отличные!

- Ты-то откуда знаешь?

Он удивлённо посмотрел на меня, как будто я сморозил глупость:

- Читал. Ты же тетради в конце года домой приносишь.

Этот разговор у меня потом очень долго из головы не шёл. В основном, потому, что я никак не мог оценить своего отчима. То он мне казался бесхребетной личностью, которая слила и жену, и дочь, то есть он просто спасовал перед пришлым «хорошим мужчиной». То я думал, что он дурак – сам договор смахивал на сюжет сказки, знаете, когда в бурю какой-нибудь царь обещает отдать первое, что встретит на берегу, а его встречает собственный ребенок. Что-то вроде того. И с женой жить до первого слова о разводе, и ребёнка отдать, чтобы между двумя папами не разрывался. А ещё говорит «я юрист». Это злой рок какой-то, а не юриспруденция. А иногда я вспоминал этот рассказ так, как его услышал, и верил Юрию целиком. Что он вот такой – слово свято, дал – держи, переобуваться нельзя, только страдать. Он ведь и мне никогда ничего не навязывал и границ не нарушал.

Ещё я подумал, что женюсь на Юльке сразу после школы и на пушечный выстрел не буду подпускать к ней никаких «хороших мужчин».

Да, я эгоист, деспот и всё такое.

На каникулах я сдал основные «хвосты», а потом принялся вытягивать учёбу. Юлька сразу это заметила и спросила: что, мол, дома живительного пинка дали? При этом она прижалась ко мне боком, чтобы было не обидно, и я прекрасно понимал, что она меня поддерживает, довольна, что я взялся за ум, а подкалывает только так, чтобы не выглядеть надзирателем. Она ведь беспокоилась за меня. Я снова подумал, что мне лучшей жены в жизни не найти, ужасно растрогался, но не показал этого, ответил легко:

- Фифти-фифти, наполовину сам себя пнул, наполовину маму пожалел. Юль, я тебя с родителями хочу познакомить.

Она отпрянула, чтобы со своего росточка лучше видеть моё лицо:

- Это с чего вдруг?

- Ну, просто. Я у тебя сколько раз был. Ты, наверное, обижаешься, думаешь, я тебя прячу от своих.

- Да нет… Ты же говорил, у тебя отец умер?

- С отчимом живу. Давай в воскресенье?

- Х-хорошо.

Мы всегда быстро договаривались, как бы ни была Юлька озадачена.

Дома я сказал, что скоро познакомлю их с моей девушкой. У мамы было примерно такое же лицо, как у Юльки, зато Юрий просветлел: он понял, что это жест доверия. И они начали к этому приёму интенсивно готовиться. Генеральная уборка, когда за неё берётся мама, - это ад и израиль, из-под тебя могут выдернуть табурет, чтобы протереть ножки с моющим средством, зато потом дома пахнет праздником. Я свою маленькую, но глубоко индивидуальную территорию тоже вылизал до блеска. Отчим и без того был аккуратистом, но он убрал документы с рабочего стола, и сразу начал бросаться в глаза письменный прибор из хризоколлы, хрусталя и чароита – подарок благодарного клиента, там ещё перо золотое сбоку торчит. Солидный человек мой отчим.

Юльку я встречал у подъезда. Она оделась не так, как нравилось ей, и не так, как нравилось мне – тоже напоказ, в какую-то скромно-богатую шмотку. Мы взволнованно поцеловались, и я подумал, вызывая лифт, что если всё нормально пройдёт, сегодня же ей предложение сделаю. Я не буду ничего усложнять, никаких благоприятных возможностей дожидаться, время тянуть. Надо делать так же, как она: увидела за партой, села, и  понеслось… И тормозить не круто. Я держал её за руку и чувствовал, что мы дышим в такт.

Двери лифта раскрылись синхронно с дверями квартиры – наверное, мама караулила нас у глазка. Я с улыбкой вышел из кабины и начал представлять всех друг другу. Юрий с мамой стояли рядом, плечо к плечу, и я лишний раз заметил, какой некрасивый у меня отчим – особенно когда вот так застывает и бледнеет. Что-то он сильно распереживался… Смотрели они оба, естественно, не на меня, а на девушку.

И вдруг я услышал знакомый всхлип-вздох. Резко крутанулся к Юльке. Не могло быть поздней осенью никаких пауков на лестничной клетке, но она задыхалась, как астматик, и глаза у неё были огромными и испуганными. Я беспомощно моргнул, не понимая, что к чему, и тогда отчим сказал:

- Юля…

- П-папа…

И потом мы долго-долго все молчали.

* * *

Предложение в тот день я, конечно, не сделал. И хотя мы не расстались и не рассорились, всё стало на порядок сложнее. Даже привыкнуть, что Юлькино полное имя – Юлия Юрьевна, а вовсе не Юлия Сергеевна, как я думал, и то было сложно. А ещё меня всюду как будто сопровождал взгляд моего отчима – тоскующий, жадный. Привёл, называется, девушку в дом.

Я верю, что со временем это уладится. Я думаю, отчиму даже насколько-то повезёт, потому что и я с ним стал ближе (ещё бы – вместо полного игнора пасынок, наконец, иногда говорить с ним начал сам), и Юлька на горизонте появилась. Но меня не покидает ощущение, что это нечестно. Что меня ограбили, когда в одну историю вплели другую. Что теперь Юлька никогда не будет полностью моей, даже если отчим скоропостижно умрёт, а мы переедем в другую квартиру. Много ещё разных сожалений приходит в голову и на сердце падает.

И никто в этом особенно не виноват.

Вот таким я стал теперь фаталистом.

НЕ ТАКАЯ, КАК Я ОЖИДАЛ 

(трагикомедия в одном оброке и двух полуобмороках)

«Вставайте, Принц, нас ждут великие дела!»

Этими словами я начинаю каждое утро уже вот тридцать с хвостиком лет. Может, и больше, хотя навряд ли. В молодости я был менее наглым и нуждающимся в собственном одобрении. Сейчас я в нём просто купаюсь, и это позволяет с оптимизмом и удовольствием принимать весь букет ощущений, которое приносит старое, но великолепное тело – мой ревматический, пропитанный обезболивающими, противорвотными, антигистаминными и ещё много-много-много других страшных слов, Росинант. Я с лёгким усилием запускаю свой внутренний метроном: раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три. Заправка постели, раз, два, три. шесть приседаний, раз, два, три, ещё шесть, скрип левого колена, одышка. Хватит. Ковыляем в душ. Глядим в зеркало. Эту фарфоровую горгулью из Нотр-Дам-де-Пари я с удовлетворением рассматриваю каждое утро. Выпадение волос практически прекратилось, хотя лезут они все равно аномально. Глаза ясные, желтизны в белках нет уже третью неделю. Контрастный душ, утренний туалет, чистка сверкающих белизной керамических зубов, таблетки, капли в глаза и нос.

Все телодвижения сопровождаются легким головокружением и тошнотой, пару раз черные мушки застилают зрение. Как ни странно, к этому довольно быстро привыкаешь. Аккомодация старческой дальнозоркости давалась мне куда сложнее.

Одеваю повседневный твидовый костюм и не без труда спускаюсь завтракать вниз, в общую гостиную. Впрочем, сейчас у госпожи Мюллер я проживаю один. Это приятное обстоятельство, поскольку я не люблю завтракать в компании, а завтрак входит в перечень услуг, предоставляемых вместе с квартирой.

Старость для меня – это время яблочного джема и новых ощущений. Джем по утрам рекомендован знакомым врачом, а нарушения вкуса – последствия лечения. Теперь никогда одна и та же пища не будет для меня одинаковой. Впрочем, это лишь малая часть последствий онкологических приключений в Дортмунде.

Как ни странно, это в определённой степени весело. Преклонные годы не балуют многообразием ощущений тела. Всё чаще воспринимаешь то, что окружает тебя в виде рук, ног и прочего инвентаря не как себя самого, а как инструмент – старый, капризный, но необходимый. В годы цветущей зрелости болезнь была поводом на время прервать бешеный бег из комиссии в комиссию, из подкомитета в подкомитет, оторваться от бесконечных отчетов, приглашений, конференций и просто уйти на время в себя, вынужденно, но радостно, избавляясь от назойливого общества. Мало кто мог так оценить все прелести инфлюэнцы, как декан отделения классической словесности, то есть я. Особенно занятны были приступы жара, которые начисто выметали из головы всё учебное шебуршение и отправляли тебя в мир не самых приятных телесных ощущений.

Пожалуй, с точки зрения чистого разума, оценка того, что происходит с нашей бренной плотью, исключительно субъективна. Многие впадают в тоску от того, что теряют возможность пользоваться всеми преимуществами здорового, сильного тела, ощущать это распирающее брожение крови в каждой клеточке, это мощное расширение легких при каждом вдохе, когда они, кажется, лопнут от потока втягиваемого воздуха, эту упругую напряженность мышц и прочее, и прочее, и прочее... Однако, оглядываясь на свою жизнь, я могу сравнивать. Где я был более счастлив, те три месяца в форте Гар, когда чувствовал себя куском отбивной с кровью, шкворчащей на сковороде в ожидании сержантских лычек, или сейчас, почти через сорок лет, в те два месяца после возвращения из Дортмунда, что я провел практически не выходя из своей комнаты, поглощенный собственными болезненными ощущениями, греческими штудиями и стряпней госпожи Мюллер? Несомненно, что первое было лишь ступенькой, и не самой приятной, для достижения второго.

Самое смешное, что все эти мемуары тела сейчас содержатся исключительно в голове. Мышцы не помнят, как они напрягались, лёгким уже не вдохнуть так, как раньше. Я уж не говорю про то тонкое воодушевление и возбуждение при общении с прекрасным полом. Химия сделала меня евнухом в самом правильном смысле этого слова, и теперь моя единственная возлюбленная – Венера Торвальдсена в зимнем саду госпожи Мюллер.

Её (полуметровую статуэтку из мрамора, а не госпожу Мюллер, конечно же) я похитил из городского сада в три приёма и перетащил сюда, в зимний сад, место чаепитий и раскуривания табака. Это занятная история, но вспоминать её мне немного совестно. Тем более что это чуть не стало поводом для окончательной размолвки с моим единственным садовым визави, отцом Угольяно. После долгих увещеваний сошлись на том, что мне придется перевести эквивалентную сумму на счет муниципалитета. Строгий судия всё-таки пощадил мои седины и не стал требовать публичного признания.

Сегодня вечером я жду его у себя, и, в кои-то веки, беседа будет иметь практический характер.

Воспоминание о вечерней встрече застает меня уже вне квартиры, на полпути к скверу, где я имею обыкновение прогуливаться, что не только полезно для здоровья, но и доставляет истинное внутреннее удовольствие.

Подумать только, чтобы начать так гулять, без всякой спешки и заботы, стоило заболеть. В юности я был поглощен учёбой, потом работой, затем семьёй и работой. Решив свои семейные дела, я не знал, куда себя деть, и затворился в библиотеке, проведя годы среди книг, коллег и студентов. Проклятый наркоман! – усмехаюсь сам себе.  Впрочем, тот, кого хоть раз коснулось настоящее иступленное вдохновение научной мысли, знает, что ничто в мире с этим не сравнится. Это похоже на откровение, когда, пронизанный ясным видением, ты выпадаешь из времени и пространства, созерцая чистые идеи и абстрактные понятия, пронзающие ткань повседневности от края и до края Вселенной. И неважно, где тебя это настигнет, над вычислением клаузул у Агафия, или над паспортом колонны синтеза. Когда тебя наконец отпускает, осознаешь, что мозг – это источник высшего наслаждения, и потом теребишь гуд олд церебеллум[1] до последних своих дней, стараясь выжать хоть капельку этого восторга.

«менин аэйде тэа! пелиадьё ахилеос! улёменен э мюри! акаис альгээтеке!»[2]

Девочка у пруда смотрит с опаской на старика, читающего уткам заклинания на непонятном языке. Маргарита меня одёргивала в таких случаях. Но мы уже двадцать лет в разводе. Двадцать лет, удивительно.

Ковыляя по алее, вспоминаю. Да, я до сих пор горд этим нашим шагом. Так разумно, с таким достоинством. Мы дождались пока Елена, наша дочь, наша гордость, получила свой докторский аттестат по славистике, чтобы официально, на семейном совете за ужином, ратифицировать это давно созревшее решение. Три взрослых человека, без всяких скандалов и эмоций, с полным осознанием и удовлетворением происходящего. Мы ещё распили за это бутылку Мерло.

Впрочем, думаю, об этом никто из нас троих особо не жалеет и сейчас. Маргарита через три года удачно вышла замуж за нашего общего знакомого, Джона. Через десять лет мы его вместе похоронили. Действительно, отличный был парень. Врач, микробиолог, умница. Впрочем, кого ещё можно найти в нашем кампусе. Хотя нет, есть же декан Савинов. Бр-р-р… Ну да пусть будет. Что до Джона, то мне у его гроба было даже немного неловко за те пару-тройку (пятерку, семерку) наших встреч с Маргаритой, произошедших уже после их свадьбы. Для людей так дружно проживших вместе почти четверть века, оказаться вновь в одной постели дело совершенно естественное. Думаю, он даже мог быть в курсе, но как воспитанный английский джентльмен виду не подавал.

Маргарита, Гретхен, Марженка… Мой идол, мой домашний тиран, моя муза, моя лучшая, во время оно, половина. Любовь всей моей жизни, как сейчас говорят. Странно было понять, после всех совместных приключений, ссор, примирений и трудов, что я могу жить без неё. А она без меня и подавно. И это не было концом света, результатом предательства, измены или чего-то подобного. Просто волшебство закончилось, а когда заканчивается волшебство, остается только разум и воздух.

Теперь каждый из нас обрел свою полноту без другого. Она ныне почтенная леди, уважаемая в своём городе, душа общественного совета или чего-то подобного, мать успешной сайнс-вумен (или как там у них в Дамбартон-оакс это называется), бабушка Эрика и Юхана, двух прекрасных внуков. В том числе и моих внуков, между прочим.

Впрочем, я никому из них не докучаю своим обществом. Разве что Елена постоянно делится со мной своими мыслями, присылает препринты, болтает со мной по телефону и сети. Моя радость и гордость. Зять старается не лезть в наши с ней отношения, да и вообще для майора ВВС он на редкость приличный и симпатичный человек.

Любовь странная штука. Я люблю всю эту команду, все три поколения нашей семьи, даже этих оболтусов Эрика и Юхана, собравшихся идти по стопам отца и трепетно хранящим моё уединение от себя. Но эта любовь совершенно не принуждает меня искать с ними постоянного общения, контакта и прочих обычных вещей. У них всё хорошо, и мне хорошо от этого.

Однако во время моих дортмундских приключений я достаточно навидался и с Маржи, и с Хели. Хорошо хоть внуков не притащили смотреть на сильно сдавшего и облысевшего как колено старика. Теперь я в намного лучшей форме, и всё успокоилось.

Если вдуматься, то мне ведь всего шестьдесят пять. Для учёного или политика это возраст полного расцвета, не по содержанию, так по форме. Если бы не болезнь, и общее мизантропическое устроение моей жизни, так бы, наверное, и было. Впрочем, и сейчас не поздно нацепить короткие штанишки и рвануть в толпе геронтотуристов на Восток или на Запад, в Варшаву, Москву, Париж, Вашингтон. Если учесть иногда просыпающийся режим «гадкого старикашки» (а как бы я ещё иначе утащил Венеру из парка?), то это вполне возможно. Начать строить куры лаборанткам и молодым постдокам (постдокшам? Докторессам? Докторкам? проклятые феминитивы!) и весело провести ближайшие пять-десять лет, пока кефир и клистир не сделают своё дело. Да уж, какой романтический водевиль без «гадкого старикашки»! Стоит обдумать!

Эти мысли приводят меня к концу прогулки в приподнятое настроение. Напевая «Их ладе ген мир гесте »[3] я возвращаюсь к обеду. Потом – священное и вожделенное время библиотеки и переводов. Запершись там до ужина, я жду Угольяно.

После ужина мы сидим в курительной летнего сада и непринужденно болтаем. Он – с трубкой и бокалом вина, я с чашечкой чая с молоком. Табак и вино сейчас совершенно излишни.

Себастиан Угольяно, общество Иисуса, преподаватель греческого языка нашего колледжа. Тридцать два года, не женат, характер упёртый, но благожелательный. Прибыл в наши места из-под Милана, по официальной версии – для подготовки докторской диссертации в Лувене. Впрочем, где мы – и где Лувен. Так что, думаю, основной причиной бегства этого чада солнечного севера Италии стало какое-то непонятное амурное приключение. Я долго подтрунивал над этим в свое время, но так ничего от него и не добился. То мистерион туто мега эстин[4].

Наше знакомство завязалось в кантине колледжа, когда между вторым и десертом этот неистовый служитель Римской Церкви посетовал на отсутствие некоторых необходимых греческих томов у нас в колледже, растащенных неутомимыми исследователями.  С тех пор он стал завсегдатаем моей библиотеки.

Сегодня, впрочем, я должен просить у него об одолжении. Вылетев из колледжа на время болезни, в ближайшее время вряд ли получится туда вернуться, а недостаток живых денег несколько стесняет мой обычный образ жизни. Мне нужны уроки, а устроить их может только он. С подобными себе старыми пнями я давно рассорился, разве что кроме Николая-Ланьо, но тот на историческом отделении.

Итак, после маленького обсуждения текущих факультетских сплетен, я обращаюсь к нему с просьбой. Он принимает её с радостью - ему давно хотелось мне чем-нибудь услужить, и вот случай удачно подвернулся.

Первые две недели все шло вполне спокойно. Себастьен прислал мне для занятий по греческой эпиграмматике двух девушек со словесного и одного парня, подтягивающего курс Нового Завета в какой-то католической школе. Ребята были неглупые, и мы с шутками и прибаутками в стиле Афинея устроили своё учебное общение. Играть роль старого вежливого фавна мне было не так уж и трудно. Люблю вежливость, хотя по сути это другое имя лицемерия. С другой стороны, если смотреть на мир так прямолинейно, то и лицемерие покажется не таким уж негативным явлением. По крайней мере, это освобождает массу времени от выяснения, что там реально думает ваш визави. Люди мне всё так же интересны, но эта старая и вечно новая мода «на личность» немного раздражает. Любой человек априори заслуживает уважения, ибо таковы Великие Законы Вселенной и Прочего, но ценить его «необыкновенный внутренний мир» и массу мегалитических идей, цена которым грош за пучок – увольте. Поэтому вежливость и умолчание наш всегдашний рецепт. Какая бездна такта потребовалась мне в свое время, чтобы разобраться без особых потерь с группой учащихся, притащивших мне на прочтение «Тайную историю» Донны Тарт, хотя их восхищение и попытка провести параллели уже были достаточной мукой. Большинству людей полезнее не знать, что я думаю о них и об их идеях. Потому что, без дураков, я самый филантропический мизантроп, которого знаю. И мизантропический филантроп. Диоти эк ту карпу’ гнорисете то дэндрон[5].

Но всякая история движется к своему апогею, всякое приключение есть опасность. Одна из двух девчонок предложила мне позаниматься с её подругой, работающей над какой-то темой по Агафию Миринейскому. Они вошли в гостиную вдвоем, о чем-то живо и весело переговариваясь. Праздник весны, да и только. Саланж, та, что занималась ранее у меня, представила свою подругу, и это заставило нас посмотреть друг на друга. Мне стало не по себе. Я не привык, чтобы на меня так открыто и прямолинейно смотрели, тем более с такой смесью восторга и благожелательности. Брюнетка лет двадцати-двадцать пяти (я совершенно не различаю возрастов молодежи) с короткой стрижкой, голубыми глазами и слегка монгольским рисунком скул (никогда не понимал, почему меня это так задевает) смотрела мне прямо в лицо с улыбкой прилежной ученицы, готовой ловить каждое слово. Нет-нет, в этом не было ничего идиотского, наоборот, в её облике сквозило непонятное для меня и совершенно ошарашивающее сочетание ума и молодости. Такого я не видел со времён мимолетного приключения на конференции в Калахасси, но там было прямое чудо, вспышка, какое-то фундаментальное вселенское действие. А может, я просто был моложе. Но вся та давняя история длилась ровно одну ночь и растаяла с первыми петухами, как видение, навсегда оставшись в моей памяти и фантазмах. В особо тёплые моменты я вспоминаю ту женщину, её волосы, голос, манеру двигаться, и, понимая, что это больше не повторится, испытываю сладкую печаль. Приятно осознавать, что коснулся недостижимого и невероятного. Потерянная влюбленность – одна из самых прекрасных вещей на земле. И самых дешевых, едко подмечаю я сам себе.

Воспоминание о Калахасси на доли секунды отвлекает от той проблемы, что так внезапно появилась передо мной. С этой девушкой я не смогу шутить, не смогу допускать обычные остроты и колкости, мне придется пережить припадок галантности и утончённого целомудренного остроумия. Более того – я не смогу читать с ней эпиграммы Агафия без максимального напряжения всех сил воли и самоконтроля. Нет, ну на что это похоже – старый влюбленный фавн читает античной нимфе, сошедшей во плоти в гостиную, легкомысленные любовные стишки? Олимпийцы, надо как-то выбираться отсюда.

Не то чтобы у меня раньше не было учениц, привлекавших внимание умом или красотой. Бывало, я и сам не удерживался, чтобы не уронить под стол томик Овидия и полюбоваться на прекрасные икры «парфенон эдоин, элафиволон, йохейран»[6]. Были и те, что могли прочитать мне лекцию по античной эстетике и поправить перевод, хмуря брови и не сводя с меня совоокого взгляда Афины. Юмор и вежливость, а также орфический трепет перед прекрасным всегда надёжно спасали меня от подобных ситуаций. Я был наперсником многих дев и ненавидим многими девами, но никакая Навсикая не могла связать меня чарами.

Перебирая книги, что-то поясняя по ходу, пытаясь выглядеть спокойным и убедительным, я краснею и белею попеременно. Сердце колотится с утроенной силой, дыхание стремится перейти к астматическому. О, эта бессердечная и властная прямота взгляда и речи! Не всякий человек может это вынести, но только тот, кто имеет огромную внутреннюю силу, не обременённую метаниями слабой души. У людей с таким взглядом хочется искать понимания и защиты от себя самого, но именно они и дают почувствовать, сколько же в тебе внутренних метастаз, которые не удалят никакие немецкие хирурги. Хочется плакать и смеяться одновременно.

Интересно, что будет, если взять сейчас за локоть мою гостью, склонившуюся над Мелеагром, отвести к окну и честно признаться, что она поразила больного старика и что это крайне опасно для моего изношенного сердца? Но где набраться для этого храбрости? Самый большой страх для многих – страх выглядеть слабым.

Как спасение приходит приступ дурноты. Я оседаю в кресло, тянусь к футляру в кармане, судорожно глотаю пилюли и прошу у моих гостий налить стакан воды. Ситуация разрешается сама собой. Саланж берёт инициативу в свои руки, и, как мне кажется, с лукавой усмешкой, уводит свою подругу. Они обе обещают прийти позднее, когда мне станет легче. Интересно, посмеются ли они за порогом надо мной? Скорее даже будет так: Саланж будет смеяться, а её подруга защищать меня от нападок. Трясу головой, чтобы отогнать эту приятную мысль. Высокий Контроль, как я вслед за Сократом называю своего внутреннего демона, говорит мне, что надо что-то предпринять, чтобы эта история не повторилась. Мне нужен совет. Такую вещь я могу рассказать только Угольяно.

Себастьен слушает меня и добродушно смеётся. Нет, я сам, конечно, на всё это смотрю с юмором, но куда это всё приведет? То есть либо закрывать эту лавочку, либо каждый урок страдать и мучиться. Это если без отягчающих. А то ведь может потянуть и на сталкерство. В молодые годы я любил это дело: тайна, адреналин, интрига. В более поздние года я пару раз следил за своими прекрасными коллегами и даже писал стихи. Исключительно на латыни. Исключительно в стиле Арс аманди. Хотя пару раз оскоромился и французскими, но они были слишком кратки и бедны. Чтобы подражать Ронсару или Дю Белле, нужно больше грации.

– Слушайте, Себастьен, я вас как друга прошу, мне нужен совет, как это закончить без особых потерь. Ну вы же можете узнать обстоятельства её учебы, приемлемые причины и прочее… Должен же быть выход. Мне, право, неудобно строить из себя старого ловеласа, тем более что тут, как понимаете, далеко не эротический интерес. То есть эротический, но так как понимаем его мы с вами, завзятые эллинисты. Душевное влечение без телесной составляющей. Какая уж в моем положении телесность. В обратном случае было бы намного проще. А тут чувствую себя не мальчишкой, а ребенком. Вам в детстве приходилось такое испытывать, что вы крайне, безумно привязаны к какой-нибудь родственнице, или гостье семьи, или гостю – да как Вам угодно. Никак не думал, что с годами эти чувства остаются такими же непонятными…

Себастьен смотрит с удивлением в улыбающихся глазах.

 – Ну помилуйте, ну это же совсем не в вашем стиле. Неужели вы никак это не можете обыграть, да просто плюнуть наконец? Или припомните Ремедиа аморис, вы же дока в этих вещах. Ат сикис мале ферт индигнэ регна пуэлле не переат, ностра сентиат артис опем. Кёр аликвис лакео коллюм нодатус аматор а трабе сублими тристе пепендит онус[7]?

– Ну вы-то понимаете, что ни одно из средств Овидия тут не применимо, в чем же ваше искусство, Себастьен? И как же «индигнэ»[8], когда «дигниссима»[9], в том-то и беда. Ну разве что вы притащите про неё какую-нибудь грязную сплетню. Тогда это будет вполне по модусу и фигуре, но вряд ли подействует. Да и «аматор а трабе»[10] вы тоже не дождётесь. Может, всё-таки признаться? Шоковая терапия и всё вот это прочее?

Я вздыхаю с усмешкой, он молчит. Ничего не остаётся, кроме как обратить всё в вечернюю шутку впадающего в маразм и паранойю старца. Чувствую, что он мне не очень верит и откланивается всё-таки с некоторым беспокойством.

В эту ночь снотворное мне не помогло. Вспоминаю её лицо, голос, смех. И даже когда не вспоминаю, сердце всё равно вяло колотится о грудную клетку в ускоренном ритме. Завтра после обеда они должны прийти опять, у меня впереди ещё целое утро мучений и таблеток. Что характерно, за годы жизни чему я только не научился, а вот справляться с такого рода вещами – нет. Волнение не касается головы, но давление и пульс скачут просто неимоверно. Так, пожалуй, можно почувствовать себя и живым. Да и помереть от такой радости. Пытаюсь читать на память Гомера и Силенциария. Не помогает ни на йоту. И только убойная доза успокоительного наконец-то бросает в болезненный тяжелый сон.

Утром, оставив обычный ритуал, сразу иду в душ и стою там минут двадцать, чуть не плача от бессилия и злобы. «Это любовь, Маугли». Да нет, никакая это, конечно, не любовь. Деменция квазиаморис вульгарис[11]. Лечится путешествиями, приключениями, тяжёлой работой. Ничего этого сейчас в моем арсенале нет. Будем страдать: же сюи фор минабль, ме инсамерсибль[12]. Памятуя слова Нацуме Сосэки, нужно следовать воле неба, забывая себя.

Копаясь на полках, достаю томик новелл Томаса Манна. Да-да, ситуация являет что-то среднее между «Смертью в Венеции» и «Маленьким господином Фридеманом». Оба варианта проигрышные. «Лотта в Веймаре»? Гёте очень повезло со здоровьем. Уже сцена пробуждения писателя вызывает у меня смесь презрения и зависти. Нет-нет, ничего подобного тут нельзя. Я не старый жизнерадостный поэт-министр, переживший самого себя и устроивший ритуальное убийство своей юности. Страдания старого Вертера для Иоганна Вольфганга были бы невозможны. Тут скорее «Аристотель и Филлида», при всех поправках на нашу непростую обстановку.

Книги меня хоть немного, но заняли. Ещё прекрасно отвлекают мысли о смерти. Я отношусь к ней как-то совсем легкомысленно, думать о ней для меня развлечение. Мне не суждено умереть от голода, утонуть на океанском лайнере, сгореть заживо. Самое страшное, что я могу представить, так это предсмертное безумие. Но и оно, видно, мне не суждено. Теряя память, ум не потерял остроты. Хоспис, постоянный дурман обезболивающих, проникающая боль, рвота – раньше я боялся этого, это вызывало омерзение и дрожь. Но после Дортмунда я понял, насколько это может быть хорошо и тихо. Сердце? О, приди, сладкая смерть! Глупо, глупо, очень глупо – считать смерть более желательным выходом, чем встречу с прекрасной девой! Как ни странно, но эти мысли бодрят. Хотя, что тут странного? Это, кажется, что-то инстинктивное.

Улыбаясь, я поднимаюсь из кресел, готовый принять роковой удар судьбы. Зачесываю назад львиную гриву седых, жестких как проволока, ломких старческих волос, надеваю пиджак и спускаюсь пить кофе, привычно хромая на левую ногу. Как Мефистофель, несомненно как Мефистофель. «Тёрер Фройнд, Грау ист алле Теори унд грим дес лебенс голднер Баум»[13]. Спасибо тебе, Иоганн Вольфганг, старый ты осел. Теперь я вновь могу управлять своим миром, хоть и под наблюдением санитаров.

Джем, который сегодня похож на корицу с вазелином, окончательно приводит меня в веселую эйфорию. Напевая «Комм, Тодд, майн фройде!»[14] я намазываю поджаренный хлеб, с некоторой опаской поглядывая на входную дверь. «Горько вздохнув, я сказал: «Как тяжко любить!» Бедный-бедный Агафий, в какую же ты меня втравил историю. Да, Данте, описывая ад, должен был оставить весёлый закуток для смешливых любовных поэтов.

Впрочем, опять становится хуже. В левом боку то колет, то печёт, глаза видят маслянистую радужку вокруг предметов, и вообще зрение начинает напоминать калейдоскоп. Сварить кофе 1984 года с плантаций в Мозамбике Елена Ривалло Корсуан весенний дождевик зонт у Алленов коринфская ваза аре перенниус пери анагностон искула горе виктис НЕЕЕЕЕТТТТ!!?

Я умер. В этом тёмном мрачном месте я ощущаю, что моё темечко прикручено к алюминиевой сковороде, и эта сковорода очень мешает думать. Не могу сосредоточиться, не могу ничего увидеть. Фиолетовые, маренговые, карминно-черные пятна разбивают все пространство где-то в моём мозгу, и я не могу себя в нём даже представить, не имею не места, ни очертаний. Всё тело стало тяжелой точкой с массой и энергий, помещенной где-то внутри разума, бултыхающегося в безвидном меняющемся протосупе. Где-то левее – если здесь есть левее – на иссиня-сером фоне ползут мелкие киноварные буквы греческого минускула с лигатурами: «пери орисму ту фанату»[15]. В голове возникает знакомое «Ук ос ипоритэ то пара су провлифен зитима…»[16]. Среднегреческое бурчание заполняет от края до края весь несуществующий объем. Ласчиате он”и сперанца, вои ч’ентрате[17]. Тёмная бездна преисподней, бессмысленной и беспощадной. «Оставь надежду навсегда» - кажется, так это звучало в стихотворном романе, что читала мне как-то дочь. Мамочки мои, я даже не могу представить образ собственной дочери, как всё расплывается. Как там дальше… «Я знал красавиц недоступных, Холодных, чистых, как зима». Хорош же образ для Аида. Недоступная красота как знак безнадёжности. Прекрасное лицо пиндаровской Медузы, заставляющее навеки окаменеть в восхищении. А тут вокруг, внутри и вне одна какая-то воздушная нелепая каша. Любопытно было бы сейчас, находясь в Аиде, заглянуть в глаза Медузы Эвпараос, Прекрасноскулой, чтобы наконец этот хаос остановился, принял какие-то постоянные формы. Хотя непонятно, что же дальше. Должны же быть вестники, посланцы, проводники даже тут. Не болтаться же целую вечность в непонятной капсуле собственного сознания. Или таки болтаться? Не думаю, что мне тут, как Данту, явятся пантеры, медведи, Вергилий и пол-Италии в придачу. Жизнь прокатилась аб ово ускве аб мала[18], и скорее увидишь огеносного Угольяно, чем кого-то из поэтов.

И в тот момент, когда становится совсем тоскливо, я обретаю лицо от скользящего удара подошвой лёгкой сандалии. «Нос венерем концесакве фурта канемус. Транзи, виаторе»[19] - слышится незнакомый насмешливый голос. Я начинаю дышать, чувствовать конечности, постепенно возвращается зрение.

«Я всегда говорил, учите латынь, иначе в аду с вами разговаривать не будут», – это радостный голос Угольяно, который тёмным очертанием стоит справа от меня. «Амор нон ест медикабилис хербис[20]», – а этот голос опять сжимает моё сердце в пароксизме странной тревоги, чреватой надеждой. Я не вижу ещё черт лица, цвета глаз, только лишь эвпарау крата[21]. 

Я жив, и я буду счастлив. Очень счастлив. Ну сомм формидаль[22].

[1] Старый добрый мозг

[2] Гнев воспой богиня Пелиада Ахилла…

[3] Я люблю принимать гостей

[4] Эта тайна велика

[5] Потому что по плоду узнают дерево

[6] девы достойной, оленей гоняющей, стрелолюбивой

[7] Но человек, который страшно страдает от власти негодной девицы, не умрет, если воспользуется помощью моей науки. Разве должен влюбленный висеть на высокой балке печальным грузом с петлей на шее?

[8] Недостойной, негодной

[9] достойнейшая

[10] влюблённый на балке

[11] Безумие обычное псевдолюбовное

[12] Я сильно потрепан, но непотопляем

[13] Дорогой Друг, теория сера, но древо жизни зеленеет.

[14] Приди, Смерть, моя радость!

[15] Об определении смерти

[16] Твой вопрос, как ты мне поставил его…

[17] Оставь всякую надежду, сюда входящий

[18] От яйца до яблок (от начала до конца)

[19] Наша любовь дозволена, интрига известна! Гряди мимо, путник!

[20] Любовь не лечится травами

[21] Прекрасноскулая глава (Пиндар, 12-я пифическая ода)

[22] Мы великолепны.